Дневник первой любви

Светлана Лубенец, 2006

Дорогие девчонки! Мне очень хочется, чтобы вы узнали себя в героинях моих книг. Они общаются с друзьями и пытаются разобраться в жизни точно так же, как вы. Так же мечтают о любви. Я верю, что вы обязательно встретите ее – любовь, такую же чистую, возвышенную и прекрасную, какую я подарила героиням своих произведений!

16 сентября

Сегодня Настька с Наташкой были завалены ответами на вопросы анкет № 1 и № 2 и все перемены их обрабатывали. Я была уверена, во-первых, что никто из парней в этой ерунде участия не примет, а во-вторых, что вообще ничего не получится.

У нас в классе десять мальчишек. Как и девчонок. Тут у нас все в порядке, не то что в 9-м «Б», где на пятнадцать девчонок всего шесть ребят. Только один из наших мальчишек — Костя Морозов — ярко-рыжий. Двое — Борька Товпенец и Денис Галенко — блондинистые. Все остальные — разной степени шатенистости, то есть, в общем-то, темноволосые, как Игорь, если не принимать во внимание легкий каштановый оттенок его волос. И глаза у многих — карие. А уж одеваются парни вообще все одинаково: джинсы, кроссовки, джемпера. Музыку тоже все предпочитают одинаковую, да и передачи по телику смотрят одни и те же. Так что если не указывать в анкете фамилии, то каждой девчонке подойдет любой из одноклассников. И вся Настькина затея сгниет на корню.

Я ошиблась в том, что парни не примут участие. Приняли. Двое. Огненно-рыжий Костя Морозов и блондин Борис Товпенец. Ни тот, ни другой никогда не интересовали ни одну из наших девчонок. Костя, кроме своей потрясающей воображение рыжины, имеет такое бессчетное количество веснушек на лице, что они сливаются в одну сплошную массу, и он при этом здорово смахивает на краснокожего индейца. Борьку Товпенца лучше было бы звать Толстецом, хотя он у нас не просто толстый. Он какой-то бесформенный и студенистый. Когда он бежит на физкультуре, все его тело колышется под тонким спортивным костюмом, как праздничный холодец. Подозреваю, что оба они — и Товпенец и Морозов — хотели через анкету найти себе просто друга. Наверняка о девчонках даже и не мечтали.

После уроков Настька попросила всех девчонок остаться. Я тоже осталась, хотя на вопросы анкет не отвечала. Интересно же послушать, что там у них вышло. А вышло то, что я и думала. Ничего. Шевченко сказала, что все хотят себе совершенно одинаковых парней или, что скорее всего, одного и того же. Этого, «одного и того же», заявила она, на всех все равно не хватит, и поэтому надо срочно решать, что делать дальше.

Тут выступила вперед моя бывшая подруга Наташка и говорит:

— Мы с Настей не дуры и понимаем, что каждая из вас положила глаз на Игоря Александрова. Это ж ему разорваться? Мы с Настей предлагаем послать ему лично другую анкету, вернее даже записку, в которой прямо спросим, кто ему нравится и с кем он хочет дружить. Кто согласен с этим предложением, прошу голосовать!

Семь девчонок подняли руки сразу. Не подняли я, Машка Калашникова и Алла Куликова. Настька и говорит:

— А вы, значит, не согласны. Можно узнать, почему?

Алла скривила свои губки, накрашенные перламутровым блеском, и ответила:

— Да потому что мне нет дела до вашего Игоря! Нашли тоже супербоя! Если хотите знать, то я с Толиком Юсуповым из 10-го «В» встречаюсь и на Александрова совершенно не претендую.

Настька с Наташкой и все остальные девчонки посмотрели на Аллу с большим уважением, а потом перевели взгляды на меня с Калашниковой. Машка, конечно, молчала, как рыба, и говорить пришлось мне.

— А мне ваш Александров просто не нравится, и все, — сказала я, нечеловеческим усилием воли заставив себя не покраснеть.

— Только не вздумай заливать, что встречаешься с кем-нибудь другим! — заявила бывшая подруга, а ныне предательница Погорельцева. — Уж я-то про тебя все знаю.

Таким образом она зачем-то намекнула на нашу бывшую дружбу. Наверно, для того, чтобы унизить. Конечно, она теперь правая рука самой Анастасии Шевченко, а я вообще неизвестно кто. Одинокая, никому не интересная особь.

— Ни с кем я не встречаюсь, — не стала врать я. — Но если захочу, то ни за что не стану участвовать в ваших идиотских анкетах и дурацких записках. Я сама подойду к тому, кто мне понравится, и предложу встречаться.

— Ой-ей-ей! Какие мы храбрые! — презрительно сказала Настька. — Хотелось бы посмотреть, как ты это будешь делать!

— И еще послушать бы, что тебе при этом ответят! — ввернула подлая Наташка.

— Боюсь, что не доставлю вам такого удовольствия, — буркнула я, но все уже повернулись к Машке.

— А я… я… — начала лепетать Калашникова, потом зачем-то взяла меня под руку и сказала: — Я тоже думаю так, как Катя.

— Ну-ну, — процедила Шевченко. — Вам ничего не остается, как выпендриваться, потому что не только Игорь, но даже и Товпенец с Морозовым на вас никогда не позарятся. В зеркало-то надо смотреться, хоть иногда!

На этом ее оскорбительном выпаде в наш адрес мы с Машкой гордо покинули класс.

На улице Калашникова мне и говорит:

— Знаешь, Катя, на самом деле мне сильно нравится Игорь. Я тебе уже говорила… Но я никогда не смогу к нему подойти. Шевченко права: я очень некрасивая. В зеркало смотреться вообще не хочется…

— Ты поэтому и ко мне прилепилась, да? — рассердилась я. — Считаешь, что я тоже некрасивая и поэтому тебя стерплю?

Машка вздрогнула и так съежилась, что мне стало ее жалко. Она затравленно молчала, а я продолжила:

— Про себя не буду говорить. Я уродина, согласна. Но ты, клянусь, совершенно нормальная! Ты просто слишком тихая и все время сжимаешься! Вот чего ты сейчас вся согнулась, будто я собираюсь тебя бить?

Калашникова опять молча пожала плечами, и снова пришлось говорить мне:

— Знаешь, что… ты сейчас придешь домой, посмотришься в зеркало и увидишь, что у тебя красивые серые глаза и длинные ресницы. Настьке приходится то накладные прилеплять, то свои жалкие ресничишки мазать тушью, то белой, то черной, а у тебя они и так на пол-лица!

— Ты шутишь… — залепетала Машка.

— Не шучу! Валяй домой и посмотрись в зеркало! Завтра отчитаешься, что там увидела!

Я оставила растерянную Машку на крыльце школы, а сама, не оглядываясь, пошла домой. Мне хотелось остаться одной и все обдумать.

Дома я окончательно поняла, что себе ненавистна. Я только что предала Игоря, свои чувства к нему, сказав, что он мне не нравится. На самом деле я с каждым днем думаю о нем все больше и больше. Он мне снится. Сегодня, например, снилось, будто бы мы идем с ним по дну моря, тому самому, которое обнажилось, когда отхлынула вода, собираем ракушки и каких-то смешных маленьких рачков. Я говорю ему:

— Игорь, надо уходить, потому что море скоро вернется.

А он беспечно отвечает:

— Не спеши. Мы успеем. Мне хорошо с тобой.

Я посмотрела вдаль и увидела надвигающуюся огромную волну. Хотела крикнуть: «Бежим!», — но язык во рту еле двигался, крикнуть не получалось. Не получалось и бежать. Я проснулась как раз в тот момент, когда над нами нависла огромная блестящая темно-синяя волна.

Конечно же, я никогда не смогу подойти к нему и предложить свою дружбу. Или не дружбу… В общем, я не знаю, как это назвать. Я совсем запуталась в определениях и названиях. Я все врала девчонкам. Но раз сказала им, что смогу, значит, должна смочь. Нет… Все-таки не смогу… Жалкая, ничтожная трусиха! Хуже Машки! Она, по крайней мере, ничего о себе не сочиняет!

Впрочем, чтобы подойти к парню и сказать ему о своих чувствах, нужно немалое мужество. Его нет даже у красотки Шевченко. Не случайно она затеяла эту канитель с анкетами и записками. Записки… А что, если написать Игорю письмо? Это почти то же самое, что сказать. Или это похоже на Настькину записку? Нет! Я же не стану в письме задавать ему глупые вопросы, кто ему нравится да с кем он хочет дружить. Я вообще ни слова не напишу об этой самой дружбе, в которой очень сомневаюсь. Я напишу о другом. Можно, например, описать мой последний сон. Он такой странный… как предзнаменование. Во сне Игорю было хорошо со мной.

А что, письмо — хорошая затея. Тем более что Игорь живет в одном доме с моей бабушкой. Я будто бы пойду к бабушке, а сама опущу ему в почтовый ящик письмо. К бабушке я, конечно, тоже зайду, и «будто бы» станет правдой.