Больно не будет. Нефантастика

Светлана Иконникова

Люди – летают, машины – разговаривают, таланты – протоколируются до рождения ребенка. Но как поступить, если ты не можешь делать то, что умеют остальные? Научиться самому или поменять «остальных»? Что будет, если люди перестанут испытывать душевные страдания? И как жить в мире, где каждый обязан развивать свой талант?Рассказы Светланы Иконниковой – это всегда вопрос, ответ на который читатель дает сам. И всегда – закрученный сюжет. Вы ни за что не догадаетесь, что будет дальше.

Крылья

Часть 1.

Не сказать, чтобы я никогда не был на верхних этажах. Я на них был, и не раз. В конце концов, когда тебе назначают судьбоносную встречу на 12-м этаже, активизируешь все мыслительные способности — но придумываешь, как туда добраться.

Потом долго смеешься, услышав, что встреча переносится на неопределенный срок, но, в конце концов, ты уже наверху. В конце концов, ты не так часто можешь себе позволить смотреть на мир сверху — так почему бы и не? А спускаться… придумаешь, как спускаться. Ты же, в конце концов, как-то поднялся?

Кафе бизнес-центра предлагало стандартный набор кофе-чая-бургеров. Все как на первом этаже. Будьте уверены, я хорошо изучил ассортимент кафешек на первых этажах. Когда двадцать пять лет топчешь ногами землю, становишься непревзойденным гидом по низменной части земли. Гениальным.

— Неужели на двенадцатом этаже нет ничего особенного? Того, что я никогда не найду на первом? — я усмехнулся, изучая меню.

Большеглазая официантка посмотрела на меня удивленно, но спокойно. Наверняка, она тут не первый день. Наверняка, у нее была масса гораздо более фриковых клиентов. Наверняка, она считает меня вполне нормальным.

Это, кстати, странное чувство — когда тебя считают нормальным. Когда люди с тобой общаются как с равным. Потому что внешне ты ведь ничем от них не отличаешься — так же ходишь, изучаешь меню, заказываешь кофе. Вполне возможно, ты даже умнее их: у тебя за плечами два высших образования, а большеглазая официантка, судя по юному личику, только-только поступила в вуз. И наверняка подрабатывает, сбегая с занятий.

— Так что с меню? Неужели кафе на двенадцатом и на первом этажах не отличаются? — повторил я.

— Нет. Наверное, нет. По крайней мере, кафе нашей сети — точно нет, — девушка профессионально улыбнулась и взглядом предложила сделать заказ.

А мне просто хотелось поговорить. Хотелось сказать вслух: эй, люди! Я на двенадцатом этаже! Я могу подойти к окну и посмотреть на мир! Или к выходу — и поднять руки. И даже могу присесть — точь-в-точь как вы.

Только полететь я не могу.

— Молодой человек, можно к вам? — он сначала поставил на стул портфель, потом положил на него запыленный плащ, потом сел на соседний стул, а потом уже спросил, можно ли.

— Конечно, — кивнул я.

— Очень мало свободных мест, — он обвел взглядом пустой зал кафе. — Приходится тесниться.

— Безусловно, — кивнул я.

Раз уж он так откровенно вторгся в мое личное пространство, я имел полное право на него посмотреть — долго и пристально. Крепкий, даже можно сказать, полный. Борода с сединой. Лысоватый. Умный взгляд. Кажется, я его где-то видел.

— Вам когда-нибудь говорили, что вы похожи на теоретика свободного полета Карла Маркса? — я взял из рук официантки горячий американо и демонстративно закинул ногу на ногу.

— Ох, молодежь, — улыбнулся он. — Катюша, мне, пожалуйста, пуэр и чизкейк. Как обычно. В моем возрасте, — он отвернулся от официантки, словно тут же забыл про нее, — в моем возрасте молодежь, вспоминая Карла Маркса, не уточняла, кто это. Это было смешно.

— О времена, о нравы, — я не мог понять, нравится мне этот человек или нет.

— Генрих Эдуардович, — он протянул руку.

— Ну еще бы! — рассмеялся я. — Вы уж точно не Иван Петрович.

— Кстати, зря смеетесь. Мой начальник — как раз Иван Петрович. Впрочем, — Генрих Эдуардович снова улыбнулся. — Ему это имя действительно подходит намного больше.

— Сергей, — я протянул руку в ответ.

Обычное у меня имя. И человек я на первый взгляд вполне обычный.

Точку в моей самопрезентации поставила пожарная сирена. Твоюмать, я так и знал, что когда-нибудь это произойдет! Что меня выбьет из колеи самая тупая, самая нелепая случайность! Что такая глупость, такая незначительная нелепость, как пожар, окажется для меня фатальной.

— Бегом! — Генрих Эдуардович вскочил со стула, рефлекторно присел — готовый взлететь прямо сейчас, сию секунду.

Мимо нас пролетали официантки, повара, офисные служащие.

Только не хвататься за Генриха Эдуардовича. Он хороший мужик — во-первых. И я все равно не спасусь — во-вторых. Господи, неужели это — все? Неужели мне сейчас станет сначала страшно, потом — больно, а потом — все?

— Сергей, бегом! — он все медлил, не улетал. Из кухни вырывались языки пламени.

— Где укрыться? — прошептали мои губы.

— Бегом! — Карл Маркс схватил меня за шиворот и потащил к балкону.

— Нет! Не надо! — я вырывался как мог. — Отпустите!

Он держал меня со звериной силой. Я мог бы его убить — он не разжал бы руку.

Все умеют летать. Это легко — как поднять руку. Просто отталкиваешься ногами от пола, и летишь. Что тут непонятного? Сереженька, попробуй, это просто. — Мама, у меня не получается. — Доктор, что с ним? Почему он не летает? — Странно. Я не вижу объективных причин. Вестибулярный аппарат абсолютно здоров, мышцы в норме. Он должен летать. — Но ему уже четыре года, и он не летает. Как он будет жить? Я пока еще могу его сама поднимать на этаж, но он растет! Я скоро его не удержу! — Что вы, уже сегодня опасно его носить на руках. Как вы управляете полетом, если у вас в руках — человек? Это безответственно! Немедленно прекращайте! Я буду вынужден проинформировать ювенальную юстицию. — Доктор, пожалуйста, не надо. Мы с мужем что-нибудь придумаем. Какое-нибудь приспособление, чтобы носить его в полете вдвоем. И руки. Чтобы были свободными руки. Но вы точно не сможете ему помочь? — Медицина бессильна. Смиритесь. Скажите… а у вас есть еще дети? Нет? Вам сколько лет? — Двадцать семь. — Вы совсем еще молодая. Зачем вам такое ярмо. Общество вас не осудит, да и ему в обществе будет тяжело. Отдайте мальчика в дом без полета. Там у него будут товарищи для игр — такие, как он сам. А вы родите себе здорового. Судя по всему это генетический сбой, такое с любым может случиться.

Она не оставила меня в доме без полета — моя мама. Она сказала: «Что-нибудь придумаем». Они таскали меня с отцом в специально сконструированной люльке. Выбора у меня не было: человек, который не умеет летать, сам не попадет даже на второй этаж. Ну что мне, по стенам карабкаться?

Но, видимо, все зря. Потому что сейчас, когда на двенадцатом этаже офисного здания случился пожар, я либо сгорю, либо разобьюсь, упав вниз. Потому что мои родители улетели и забрали с собой люльку. Потому что они прилетят только через час. Потому что никак по-другому мне отсюда не выбраться.

— Так что вы говорили про мое имя? — было странно очнуться от того, что борода щекочет тебе щеку, а чужой голос — ухо.

Я открыл глаза.

Он крепко держал меня в руках — Карл Маркс. Который Генрих Эдуардович.

Ветер трепал волосы. Мы висели в паре метров от башни. Она сгорала — медленно, но безвозвратно. Огонь съедал ее, как червяк пожирает спелое яблоко. Можно было отвоевать кусочек. Этаж. Еще пол-этажа. Но нельзя было спаси ее целиком.

— Как вы не падаете? — этот человек сегодня прочертил мою линию жизни минимум на несколько десятилетий вперед, а я спрашиваю, почему он не падает? Воистину, уникален ты, мозг Сергея Денисова! — Вам же нечем балансировать.

— Я умею делать это без рук. — Генрих Эдуардович снова пощекотал меня бородой. — А вы, молодой человек, довольно увесисты. Не будете против, если мы опустимся на землю?

Я ржал.

Я дико ржал на протяжении всех двенадцати этажей, пока Генрих Эдуардович бережно, как ребенка, спускал меня вниз. Я вспомнил, где его видел. Ровно в тот момент, когда коснулся ногами земли и понял: опасность миновала.

— Слушайте. Это ведь вы были тем врачом, что посоветовали моей маме отдать меня в дом без полета?

Он посмотрел на небо (борода поднялась, как крючок для одежды), помолчал.

— Да, — сказал, не поворачивая головы.

— А зачем? То есть — а как вы меня нашли? То есть — ну и? — я должен был спросить у него все! Все, что можно. И я не знал, что спрашивать.

— Ваша… хм, особенность сделала вас бестактным, — ответил он. — Но так проще. Мне будет легче говорить. Пойдемте, здесь есть хорошее кафе.

— Генрих Эдуардович, — здесь, — я сделал упор на «здесь», — никто не ориентируется лучше меня.

— Я так и не понял, почему они рождаются — дети, которые не умеют летать, — Генрих Эдуардович мял в руках носовой платок. Как будто он не спас мне жизнь три минуты назад. Как будто он не собирался спасти ее еще раз — окончательно. — Я был уверен: дети просто неполноценные. Они и были такими — в доме без полета. Росли дикими, необразованными, кусались, писались в штаны. Некоторые даже не разговаривали. Олигофрения. А потом ваша мама — она сказала, что будет растить вас как нормального. Извините, как обычного ребенка. Я посочувствовал ей, был уверен, что через три-пять лет она все-таки приведет вас в дом без полета. Но она не привела. Ни через три, ни через пять. Я увидел вас, когда вам было пятнадцать — вы о чем-то спорили с прохожим на улице. Стал наблюдать. Потом вы получили высшее образование, потом — второе. Вы ведь летели, что устроиться на работу, верно? Вас бы взяли наверняка. На первых этажах тоже есть офисы. Но еще тогда, десять лет назад, я понял, что… что вы нормальный. И что все дети дома без полета были нормальными. Что это мы не дали им возможность летать. Как там говорят? Обрезали крылья?

Он оказался совестливым человеком, этот Генрих Эдуардович. И прирожденным ученым. Он не стал придумывать крылья для нас, бесполётных калек. Не стал вскрывать в лаборатории тушки мышей и лягушек, чтобы вживлять в них электроды полета. Он изучал Вселенную — вот так, глобально. Да, хирург — но почему-то Вселенную. Кто разберет, как устроены мозги у этих научных гениев?

— Сергей, это невероятно, но факт. Наш мир — я имею в виду, наша Вселенная — она словно меха у гармони. Мы лишь один из ее пластов. Параллельно существуют десятки других, — он уже смотрел на меня, уже забыл про смущение, даже про то, что я — нелетающий, забыл.

Я уже верил ему. Когда человек вот так загорается идеей — он и правда ученый. Нет, конечно, есть вероятность, что он просто шизик. И вероятность эта равна процентам девяноста. Но Генрих Эдуардович был ученый — я хотел, чтобы он был ученый.

Он говорил про разные миры, которые похожи на наш, будто их рисовали через кальку. Что отличия — микроскопические. Например, в одном мире люди летают, а в другом — нет. Только ходят, и все. Ну, прыгать еще могут.

— Вы умеете прыгать, Сергей?

— Да. Я умею прыгать.

— Вообразите, даже ход истории в этих мирах практически идентичен. Даже персоналии… Вы знаете, в том мире тоже есть Карл Маркс. Только он не теоретик свободного полета, а экономист. Кстати, неплохой экономист, я на досуге почитывал его труды.

— То есть вы попали в тот мир?

— То есть я попал.

— Офигенно. Сегодня утром я был 25-летним Сережей Денисовым, калекой-нелетуном, которого родители принесли на собеседование и которого наверняка приняли бы на работу в рамках зарождающейся толерантности. Сегодня днем я узнаю, что, оказывается, просто родился не в том мире, и нужно срочно бежать к своим, — я облокотился на стол и приблизился к Генриху Эдуардовичу так, что почувствовал запах его парфюма. Он пах хвоей, ветром и немножко дымом. Впрочем, дым — это не парфюмерная история.

— Откуда вы узнали, что родились не в том мире? — когда он открыл рот, к букету добавился запах чая. — Я не успел вам это сказать.

— Я успел об этом догадаться.

— Вы пойдете туда вместе со мной или один?

— Я пойду один.

Часть 2.

Никогда не подаю нищим. Они стонут, что попали в сложную жизненную ситуацию (точнее, они стонут «сами-то мы не местные, отстали от поезда»). Они просят меня о снисхождении. Они хотят, чтобы я вошел в их положение и ужаснулся. И даже готовы рассказать мне свою историю.

Здравствуйте, детишечки. А послушайте-ка историю дяди Сережи. И давайте-ка померяемся носами, чья история будет жалобнее.

Дядя Сережа оказался в вашем мире, когда ему было 25 лет. И дядя Сережа, конечно, пребывал в эйфории, что он стал как все. Что никто не тыкает в него пальцем и не подает ему на хлебушек. И еще дядя Сережа бегал по лестницам и катался на лифте. И кричал: «Ну почему? Почему нельзя было придумать такое у нас? Это же так просто — построить в домах лестницы! И я был бы как все, как все!»

Конец ознакомительного фрагмента.