Императрица по случаю

Светлана Игоревна Бестужева-Лада

Козни соперницы переносят обыкновенную девушку Лизу на двести лет назад – во времена правления Павла Первого и в тело жены наследника престола Елизаветы. Заново влюбив в себя мужа и наладив отношения с другими членами семьи, она становится очень важной фигурой на политической арене Европы…

Глава пятая. Романтическая

Александр явился ровно через полчаса. Смешно сказать, но я волновалась, как невинная девушка перед первой брачной ночью. Десять раз проверила, достаточно ли пышно и изящно разбросаны по плечам мои локоны, перехваченные бледно-розовой лентой с перламутровым отливом, не слишком ли откровенен глубокий вырез у сорочки и так далее. То есть бестолково суетилась.

Когда я взяла флакон с опальными доселе духами и по спальне поплыл терпкий восточный аромат, Катерина отвернувшись явно сплюнула и перекрестилась.

— Чисто веселый дом, прости Господи, — пробормотала она.

— Значит, будем веселиться, — жизнерадостно отозвалась я. — Вино и фрукты принесли?

— Все, как вы изволили приказать.

— И последи там, чтобы нас до утра не беспокоили…

В ответ мне прозвучал скептический смешок:

— Я-то прослежу, мне не трудно, только великий князь от вас завсегда через пару часов уходили и николи до утра не оставались.

Очень интересное сообщение. Была во всем этом какая-то загадка, разгадать которую мне пока не удавалось. Но как-то все это было связано со сверхскромностью моей донорши.

— Все когда-то бывает впервые, — заметила я. — Уйдет — значит уйдет, я не помню, как у нас все происходило.

— Плакали вы всегда, княгинюшка, после ухода великого князя.

Опаньки! Час от часу не легче. Бил меня супруг, что ли? По примеру своего младшего братца. Может, это у них семейная традиция — жен до слез доводить.

Мои глубокомысленные размышления прервал негромкий стук в дверь и голос лакея, возвестившего:

— Его императорское высочество великий князь Александр Павлович!

Ну — с Богом!

Александр вошел с напряженным выражением не слишком веселого лица. Словно к начальству за неизбежным выговором. Но это напряжение мгновенно сменилось изумлением, когда я бросилась ему на шею и прошептала:

— Я так ждала тебя, милый.

Не ответить на мой страстный поцелуй мог только каменный истукан, а Александр был явно живым человеком. Но поцелуй не может длиться вечно, и когда мы, так сказать, разомкнули наши уста, я увидела в глазах мужа огромное, ни с чем несравнимое изумление.

— Лизонька… Как ты переменилась!

— Тебе не нравится? — непритворно озаботилась я.

— Да что ты! Как такое может не нравится? Но я вижу, что ты, наконец, оценила мои подарки…

— Прости меня, Сашенька, я была такой глупой. Но мне с детства внушали, что элегантные женщины должны одеваться неброско.

— Но не в спальне же!

— Но об этом мне никто не говорил. Хочешь вина? Я приказала.

Новый всплеск изумления в больших голубых глазах.

— Конечно… с удовольствием. Только если и ты выпьешь вместе со мной.

— По-моему на столе — два бокала, — не удержалась я от легкого ехидства.

— Но раньше ты всегда отказывалась…

— А теперь соглашаюсь. Считай, что у меня осложнение после болезни.

Александр расхохотался и подойдя к столу, разлил вино по хрустальным бокалам. Дивной, надо сказать работы. Потом сел в одно из кресел и вопросительно взглянул на меня. Вопроса я не поняла. Пришлось ему озвучивать проблему:

— Сядешь ко мне на колени?

— Конечно!

Я с комфортом устроилась на предложенном мне месте и потерлась щекой о подбородок мужа.

— Сашенька, давай начнем все сначала.

— То есть?

— Ну, как бы мы только сегодня обвенчались. И у нас первая брачная ночь.

Его глаза приняли какое-то странное выражение, понять которое я так и не смогла. Тем не менее мое предложение он вроде бы поддержал: подал мне бокал, взял себе другой и легонько прикоснулся краешком к моему.

— За любовь, Лизонька.

— За нашу любовь, — уточнила я и пригубила густое, сладкое вино с пряностями.

Александр же осушил свой бокал почти мгновенно и налил себе еще.

— Выпей же, милая, — нежно сказал он, — за любовь надобно до дна пить.

И я послушалась. Как выяснилось, не зря.

По телу сразу же разлилось приятное тепло, голова слегка закружилась, я теснее прижалась к мужу и все смелее отвечала на его ласки и поцелуи. Не помню точно, как мы оказались в постели и очнулась лишь на мгновение, испытав короткую резкую боль.

— А-а, — простонала я, скорее от неожиданности, чем от тут же исчезнувшего неприятного ощущения.

— Наконец-то, — услышала я счастливый вздох мужа и поплыла в волнах удовольствия, которое становилось все острее и острее.

Пика наслаждения мы достигли вместе и одновременно сорвались с него в безграничное блаженство. За всю свою прежнюю взрослую жизнь я ничего подобного не испытывала. Лежала в сладкой истоме, точнее, в нежных и крепких объятиях своего мужа и рассеянно думала о том, почему же во всех книгах было написано о холодных отношениях между Елизаветой и Александром. Чушь какая-то!

— Тебе больше не больно? — услышала я его шепот.

— А должно быть? — изумилась я. — Да, в какой-то момент кольнуло, но тут же прошло.

— Слава всевышнему! Наконец-то наш брак стал настоящим браком.

И до меня ДОШЛО. Я только что потеряла девственность в объятиях законного супруга, которого, судя по всему, много лет просто не подпускала к себе. Почему? Из скромности? Из страха, вынесенного из чьих-то рассказов? Пролить хоть какой-то свет на всю эту нелепицу мне мог помочь только Александр… и то маловероятно.

— Я люблю тебя, — сказала я тихо. — И с самой нашей свадьбы любила. Но теперь я не могу вспомнить, почему до сих пор не стала твоей женой по-настоящему.

— Насколько я могу судить, из-за полученного тобой воспитания, — усмехнулся Александр.

Он встал и совершенно обнаженный отправился за вином и фруктами, которые мы так и оставили на столике у окна. Краем глаза покосился на меня, выясняя реакцию на такое бесстыдство. Но я только сладко, по-кошачьи потянулась, не сделав ни малейшей попытки прикрыть собственную наготу.

— Выпьем за наш свершившийся брак, — протянул мне Александр наполненный бокал.

Сам он уютно устроился возле моих колен на постели, а вазу фрукты определил на прикроватный столик.

— За нас с тобой, — добавила я.

Вино на сей раз показалось мне еще вкуснее, чем в первый.

— Так что там было не так с моим воспитанием? — поинтересовалась я, устраиваясь поудобнее.

— Ну, посуди сама. Я прихожу к тебе в спальню, ты лежишь, до подбородка закутанная в одеяло и с зажмуренными глазами. Кое-как снимаю одеяло и вижу…

— Прекрасную, юную девушку, — подсказала я.

— Возможно. Но на голове у девушки чепчик, крепко завязанный под подбородком, а сама девушка упакована в ночную рубашку, напоминающую монашескую рясу, только белую. Даже кисти рук спрятаны в рукава.

— А ты тогда еще не умел раздевать женщин? — поддела я.

— Может, и не очень умел, — покладисто согласился Александр, — у меня и была-то всего одна любовница. Бабушка-императрица, царствие ей небесное, приставила ко мне одну из своих статс-дам помоложе, чтобы обучила, так сказать, основам. Но та раздевалась сама, да и меня, что уж греха таить, раздевала заодно. И дальше вся инициатива исходила от нее.

— Молодец твоя бабушка, — искренне сказала я. — Жаль, что она мне парочку-другую наставлений не дала.

— Наверное, полагала, что это сделала твоя мать, — пожал плечами Александр.

— Судя по тому, что ты рассказываешь, наставления были те еще. Ну, так попросил бы меня саму раздеться.

— Как только я к тебе приближался, ты начинала плакать и дрожать.

— Господи, какая дура!

— Один раз я все-таки почти достиг желаемого, но ты стала кричать — то ли от боли, то ли от страха.

Я только вздохнула. Подумать только, не появись я в теле этой слишком хорошо воспитанной немецкой принцессы, брак так и остался бы фиктивным. Хотя… через семь лет после свадьбы я все-таки родила дочь. То ли Александр проявил решимость, то ли все-таки слухи о князе Чарорыжском — правда. Но теперь-то этим слухам будет положен конец раз и навсегда. Во всяком случае, муж больше ни одной сплетне обо мне и князе не поверит.

— Но сегодня я был просто поражен: передо мной была совершенно незнакомая женщина с твоим лицом и телом…

Знал бы ты, насколько прав, дружок!

— Не было бы счастья, да несчастье помогло, — заметила я, делая еще один глоток вина. — Полагаю, это у меня осложнение после болезни.

— Благодарю Всевышнего за такое «осложнение»!

— Продолжим? — уже совсем нахально предложила я.

Александр расхохотался.

— По-моему, ты еще и впервые в жизни напилась, любимая. Нет, на сегодня достаточно, ты еще новичок. Пусть ранка подживет, а через пару дней…

— У тебя такой большой опыт общения с девственницами? — съязвила я.

— Да мне Костя постоянно о своих похождениях рассказывает, — смутился Александр. — Он ведь ни одной юбки не пропускает.

— Слушая, но если у нас первая брачная ночь случилась только сегодня, то как ты выходил из положения сращу после свадьбы? Там, кажется, доказательства невинности новобрачной надо предъявлять? А они только сегодня появились.

— А очень просто. Порезал себе слегка палец и испачкал простыни. Бабушку такая ерунда не интересовала, а родителям вообще было все равно.

— Кстати о них. Почему меня не жалуют твои пре… батюшка с матушкой?

— Отец сердится, что до сих пор не обзавелись наследником, а маменька… Не знаю, наверное, потому, что ты красивее ее и моложе, а главное — потому, что тебя выбрала бабушка, а с ней даже не посоветовалась. У Константина, кстати, та же история.

Про себя я подумала, что великая Екатерина поступила не слишком умно: с родителями своего обожаемого внука нужно было посоветоваться хотя бы для соблюдения приличий. Но меня, судя по всему, тоже никто не спрашивал, равно как и Александра.

Впрочем, тема отношений свекрови и невестки, похоже, вечная. Моя мимолетная свекровь в оставленном мною будущем тоже не пылала ко мне нежными чувствами, считая, что я недостойна ее единственного сыночка. Всюду единообразие…

— У тебя глазки слипаются, милая, — нежно заметил Александр. — Давай-ка поспим.

— Я засну, а ты уйдешь? — вскинулась я.

— Нет, — засмеялся Александр, — от такой женщины точно не уйду. Позавтракаем вместе, а потом у меня дела.

— Важные?

— Очень. Нужно будет присутствовать на совещании государя императора по вопросу о внешней политике.

Видимо, на моем лице четко выразилось недоумение, потому что Александр счел нужным пояснить:

— Папенька желает, чтобы я в совершенстве овладел искусством управлять государством.

Легкая ирония в его голосе от меня не ускользнула, но комментировать это я не стала.

— Значит, позавтракаем вместе, — сонно пробормотала я, поуютнее устраиваясь в объятиях мужа. — Это мне очень нравится, позавтракать вмес…

Это было последнее, что мне запомнилось, потому что я почти мгновенно провалилась в глубокий сон практически без сновидений. Что, должна заметить, нехарактерно: сны я вижу почти всегда. Причем цветные, многосерийные и чуть ли не в ЗД-формате.

А вот просыпалась я постепенно. Сначала сознание вяло отметило, что я в постели не одна. Потом чуть более живо — что я в постели с любимым мужем и накануне у нас произошло нечто эпохальное. И только потом я открыла глаза и встретила внимательный и ласковый взгляд Александра, устремленный на меня.

— Ты давно проснулся? — только и нашла я, что спросить.

— Совсем недавно. Любовался тобой: ты спишь, как маленький ребенок. Так забавно губками причмокиваешь.

— Я за собой прослежу, — засмеялась я. — Непорядок, в самом деле: почтенная замужняя дама — чмокает, как младенец.

— Как ты себя чувствуешь?

— Превосходно. Сейчас бы чашечку кофе со сливками…

— Весьма скромное желание. И полностью совпадает с моим.

Александр дернул за витой шнур, висевший около кровати, и через несколько минут в комнате появилась Катерина. На лице ее было написано даже не удивление — оторопь. Великий князь утром в постели великой княгини! Светопреставление.

— Катюша, кофейку нам с бисквитами. Мне кофе со сливками. А вам, ваше высочество?

Я чувствовала, что обращение к Александру на «ты» добьет мою камеристку окончательно.

— Мне тоже. Только чашку побольше и кофе покрепче.

— Слушаюсь, ваше высочество.

Катерина отправилась за кофе все с тем же ошарашенным выражением лица, а мы с супругом выбрались из кровати и кое-как облачились в неглиже. Для меня это было проще, а Александр явно не привык одеваться самостоятельно.

На постели я заметила средних размеров красное пятно и неожиданно для себя покраснела. И тут же оказалась в объятиях мужа, а потом — и у него на руках.

— Ты подарила мне сегодня ночью огромную радость, Лизонька. Не знаю, как я вытерплю два дня, точнее, две ночи без тебя.

— Ну, это же всего два дня, — легкомысленно заметила я. — Поправлюсь окончательно и мы все наверстаем. Кстати, сколько я болела?

— Три недели… Я чуть с ума не сошел. Врачи ничего хорошего не обещали, а родители уже стали заводить разговоры о новой жене для меня.

Тема меня неподдельно заинтересовала.

— Давай сядем, позавтракаем, а ты мне расскажешь. И о том, как я болела, и о том, что было до болезни.

— Ну, до болезни много чего было. Хотя я многого и не знаю. Ты забилась в свои покои, как мышка в норку, только на общих трапезах и появлялась, да и то не всегда — ссылалась на недомогание. Маменька ворчала, что бабушка подобрала какую-то завалящую супруга для наследника престола, папенька больше о продолжении рода горевал.

— А что за сплетни о князе Чарторыжском?

— Да я вас познакомил, думал, он тебя развлечет. Он мой друг, я был в нем абсолютно уверен, как и в тебе, кстати. А сплетни поползли…

— Да уж, — заметила я, — отпивая глоток вкуснейшего кофе с густыми сливками. Моя Катерина говорит, что сам князь их и распространял.

— То есть? — опешил Александр.

— То есть рассказывал направо и налево, что я вешаюсь ему на шею, а он, как благородный человек, не может обидеть женщину.

Александр побагровел:

— Неужели Адам оказался способен…

— Можешь не сомневаться. Придворные сплетни нужно сразу делить на десять, а вот то, о чем становится известно прислуге, обычно — чистая правда. Саша, а нельзя сделать так, чтобы я с этим твоим польским другом больше не общалась? Совсем.

— Можно, — неожиданно легко согласился Александр. — Папеньке тоже очень не нравится наша дружба, он давно собирался отправить князя куда-нибудь за границу.

— А почему бы просто не предложить ему вернуться на родину?

— Просто не получится. Адам в 1792 году принял участие в военных действиях против русских, а когда поляки потерпели поражение эмигрировал в Англию. Потом до него дошли вести о восстании Костюшки, он тут же рванулся на родину, но в Брюсселе, по распоряжению австрийских властей, был арестован.

— Как же он оказался в России? Да еще стал твоим другом?

— Это все бабушка. Имения Чарторыйских она конфисковала, но обещала возвратить их Адаму и его брату, если они будут присланы к ее двору как бы в качестве заложников. В 1795 году они отправились в Петербург. Ну, а там как-то само собой все получилось. Брат Адама вернулся в Польше присматривать за имениями, а Адам предпочел остаться в Петербурге.

— Ну, столько времени прошло… Можно простить старые грехи и отправить на родину — помогать брату хозяйничать.

— Он тебе настолько неприятен?

— Не то слово.

— Хорошо, я поговорю с батюшкой. Кстати, мне сегодня крепко влетит от него: на утренний развод караулов я безнадежно опоздал. Ладно, не в первый раз выговоры получать.

Вот ведь правильно говорят, что ночная кукушка дневную всегда перекукует. Одна ночь любви — и крепкая мужская дружба побоку. Или… Александром так легко манипулировать?

— Сегодня приедет княгиня Варвара Николаевна, — дипломатично перевела я разговор на другую тему. — Хочу пересмотреть свой гардероб. Какой-то он скучный, по-моему. Княгиня заказала новые платья, привезет.

— Нет, ты решительно стала другим человеком, — заметил Александр. — Может быть, и фрейлин своих вернешь?

— А куда они делись?

— А ты от них отказалась. Тебе с ними было не о чем говорить и они тебя утомляли.

— Глупость какая, — пожала я плечами. — Могли бы вместе рукодельничать или музицировать. Вечер танцев устроить, наконец.

— А кавалеров приглашать будете?

— А вот уж это, супруг мой, твоя забота. Ты заранее приглашен на все мои вечера, а если хочешь вечер с кавалерами — выбирай и приглашай их сам. Только уж не совсем дураков.

Александр расхохотался.

— Лизонька, ты неподражаема! Где же я тебе при дворе умных сыщу?

— А ты постарайся, — нежно посоветовала я. — Да, ты не договорил о той новой жене, которую тебе прочили.

— Ты не поверишь, — поморщился Александр, — маменька настаивал на том, чтобы моей супругой стала младшая дочь английского короля принцесса Амелия. По происхождению она была самой знатной из невест Европы.

— А его величество?

— А его величество требовал, чтобы невесту выбрали из какой-нибудь германской семьи, известной своей плодовитостью. Как маменька. Пока они спорили, ты поправилась, а у Амелии нашли признаки чахотки.

— Бедняжка. Мало ей полусумасшедшего отца и деспотичной матери…

Александр внимательно посмотрел на меня.

— У тебя какие-то странные провалы в памяти, Лиз. То, что было с тобой или со мной — ты не помнишь, а о положении в британской королевской семье прекрасно осведомлена.

Я пожала плечами:

— Сама удивляюсь. Кстати, хорошо, что ты об этом заговорил: я забыла, где ключ от моего ларца с драгоценностями.

— Да, — улыбнулся Александр, — это действительно серьезно. Хорошо, что мы с тобой поклялись не иметь друг от друга тайн.

— Так ты знаешь?

— Конечно. В голубой вазе на камине.

Я тут же подбежала к камину и достала злополучный ключ.

— Зачем он тебе вдруг понадобился? — поинтересовался Александр.

— Захотелось примерить свои драгоценности.

— Ты же пару лет тому назад заявила, что носить роскошные украшения — грех, и заперла их в ларец. Оставила что-то совсем неприметное.

— Вот именно — неприметное. А теперь собираюсь блистать при дворе.

— С чего это вдруг?

— Каприз, — с милой улыбкой ответила я. — Я молода, недурна собой, здорова, так зачем же запираться в четырех стенах, да еще одеваться, как монастырская пансионерка?

Александр только головой покачал.

— Я зайду сегодня вечером, любовь моя, покажешь мне, насколько преуспела в своих начинаниях. Закажи ужин на двоих. А сейчас мне, увы, пора.

— Государственные дела?

— Разумеется.

— Тогда распорядись, чтобы вернули моих фрейлин.

— Если время останется, — улыбнулся Александр. — Дела действительно серьезные. К государю обратились представители Австрии и Англии с просьбой помочь в войне с Францией. Сегодня вопрос о помощи должен решиться.

— Я бы отказала, — пробормотала я.

— Что?

— Нет, пустяки, поток сознания.

Александр расцеловал меня и удалился. А я напрягла память: не к этому ли периоду относился знаменитый переход Суворова через Альпы? Кажется, к этому. Русские войска одержали победу, а австрийцы преспокойно остались стоять в стороне. Александру Васильевичу с немалыми трудами удалось вернуться в Россию.

Да и Англия тоже показала себя не с лучшей стороны. В общем, Павел вышел из антифранцузской коалиции и начал переговоры с первым консулом революционной Франции — Бонапартом. Чем сильно приблизил свою безвременную кончину.

От размышлений о политике меня оторвала Катерина.

— Княгинюшка, графиня Головина пожаловали. Прикажете принять?

— Конечно, зови! — воскликнула я. — И пусть нам принесут свежего кофе.

Варвара Николаевна после традиционного реверанса заявила:

— Я не одна, Лиз. О, не пугайтесь — это всего лишь две модистки, образцы материй и рисунки новых туалетов. Два платья я привезла, но их нужно примерить и подогнать по фигуре.

— Вы ангел, Барб!

В этот момент графини заметила, во что я одета, и широко раскрыла глаза:

— А вы, Лиз, вы… просто обольстительное райское видение.

— Вот и великий князь того же мнения, — рассмеялась я.

Глаза графини стали еще шире:

— Вы… помирились?

— А мы не ссорились. Просто я была слишком молода и глупа. Пусть я из-за болезни потеряла память, зато, кажется, обрела здравый смысл.

— Похоже на то, — пробормотала Головина. — Я позову модисток, с вашего позволения.

— Конечно.

В течение следующих двух часов (не меньше) я была занята, во-первых, примеркою двух готовых платьев, сшитых по заказу Варвары Николаевны. Одно из них — из тонкого синего атласа и с голубой лентой под грудью, украшенной букетиком искусственных фиалок, сидело на мне, как влитое, и прекрасно гармонировало с цветом глаз. Даже переделок никаких не потребовалось.

— Сюда нужны сапфиры, — предложила графиня — и синюю ленту в волосы.

Я не спорила. Только не была уверена, есть ли в моем ларце сапфиры. Ну, ничего, в крайнем случае, попрошу мужа подарить мне синие камушки.

Второй платье было золотисто—соломенного цвета и замечательно оттеняло мои волосы. К нему полагалась золотая лента и, соответственно брошь. Модистки привезли с собой еще множество чудесных шалей, шляпок, перьев. У меня просто глаза разбежались.

— Что вы посоветуете мне надеть завтра, Барб? У меня первый после болезни совместный семейный обед.

— Вот это синее платье, — не задумываясь, ответила та. — Скромно, элегантно, только украшения подобрать…

— Попробуем… — пробормотала я, доставая заветный ключ от ларца. — Заодно вспомню, что у меня вообще есть.

Крышка ларца легко откинулась, и я невольно зажмурилась от брызнувшего оттуда разноцветного сияния. И вот эту красоту скромница-Елизавета отказывалась носить? Сколько же тараканов было в этой прелестной головке, если к двадцати годам они так разгулялись?

Более привычная к драгоценностям, графиня довольно быстро нашла в этом сияющем великолепии нужное.

— Вот. Бриллиантовые сережки-капельки и сапфировая подвеска. То, что нужно, для семейного обеда.

Конечно. Какой же может быть скромный семейный обед без бриллиантовых серег и сапфировых кулонов? Никакая еда в горло не полезет.

— Расскажите мне об императрице, Барб, — попросила я, когда модистки, наконец, удалились и мы остались вдвоем пить кофе. — Что у нас с ней не так?

— То же, что и со мной, — грустно ответила Варвара Николаевна. — Покойная императрица Екатерина обожала вас и была очень расположена ко мне. А Мария Федоровна крайне ревнива, и не терпит, чтобы кого-то любили и уважали помимо нее. К тому же эта прошлогодняя история с замужеством вашей сестры…

Ну, эту историю я помнила сама — читала в свое время. Императрица Екатерина в свое время, за несколько месяцев до смерти, затеяла выдать свою старшую внучку Александру за шведского короля, хотя невесте только-только исполнилось тринадцать лет. Но дело было даже не в этом, а в том, что императрица категорически настаивала на переход шведского короля в православие, что было, разумеется, невозможно. Хотя король, плененный очаровательной русской принцессой, первоначально и соглашался на все. Но потом решительно вмешались его советники.

Брак не состоялся. Екатерина перенесла первый апоплексический удар (второй оказался смертельным), принцесса Александра ходила грустной и заплаканной. С моей точки зрения, совершенно напрасно. Миловидная, с огромными карими глазами и слегка вьющимися пепельно-русыми волосами, она не считалась роковой красавицей, но все отмечали в ней особую, чарующую, пленительность движений, манер, голоса, походки. Дарования ее в изящных искусствах были разнообразны: она прекрасно рисовала и лепила из воска (как и ее мать), очень хорошо играла и пела, могла переводить с нескольких языков. Два ее перевода с французского были даже напечатаны в сборнике «Музы» в 1796 году.

Такое сокровище русской короны могло украсить собою любой европейский трон. Но спустя несколько лет после разрыва помолвки, ее несостоявшийся муж, шведский король, не нашел ничего лучшего, как жениться на принцессе Баденской Фредерике, то есть младшей сестре Елизаветы Алексеевны. Об этом решении он уведомил и императора Павла, передав ему письмо через посла Стединга. Принцесса Амалия пыталась уверить русский двор, что это обручение произошло без каких-либо интриг баденского дома:

Гнев Марии Федоровны был ужасен: мне повезло, что я не попала в тело ее невестки в тот злосчастный период: она даже обвиняла великую княгиню Елизавету Алексеевну в расстройстве помолвки великой княжны и устройстве брака сестры. Но что она так бесилась — не понимаю.

Шведский король был малоприятной личностью: медлительным, малообщительным и высокомерным. Убийство его отца сделало его подозрительным и мрачным. Его идеалом была неограниченная власть, а страстью — всеобщая униформа и муштра.

В 1795 году Густав Адольф был обручён с принцессой Луизой Шарлоттой Мекленбург-Шверинской, но в 1796 году под нажимом Екатерины II помолвка была расторгнута, и король отправился в Петербург, чтобы обвенчаться с внучкой императрицы Александрой. Чем это закончилось — известно.

Но я знала и то, что оставалось неведомым большинству моих нынешних современников: жизнь шведской королевы Фредерики была отнюдь не сладкой. После того, как она родила мужу шестерых детей, король развелся с нею, как бы сейчас сказали, «из-за несходства характеров». А потом был свергнут с трона, а его потомство лишилось права наследовать ему. И такой судьбы императрица Александра Федоровна желала бы своей старшей дочери?

Впрочем, в настоящее время, как мне сообщила графиня Головина, шли переговоры о новом браке великой княгини Александры. Императору Павлу и императрице Марии Феодоровне поступило предложение от австрийского двора о возможном заключении брака великой княжны Александры и эрцгерцога Иосифа, Палатина Венгерского, брата австрийского императора.

Переговоры велись тихо и скромно. Но в ближайшее время ожидался приезд в Петербург самого жениха — эрцгерцога Иосифа, Палатина Венгерского, который намеревался лично просить руки нареченной невесты.

Мне стало грустно. Историю короткой жизни Палатины венгерской Александры я читала. И помочь ей избежать издевательств со стороны свекрови — австрийской императрицы — и смерти от родов никак не могла. Тем более что предполагаемый жених был вполне приличным человеком.

Вот как вспоминали о нем современники:

«Эрцгерцог всем отменно полюбился, как своим умом так и знаниями. Он застенчив, неловок, но фигуру имеет приятную. Выговор его более итальянский, чем немецкий…»

Он влюбился в Великую княжну, и в воскресенье имеет быть комнатный сговор, после коего он на 10 дней отправится в Вену, а оттуда — к армии, в Италию, коею он командовать будет.

— О чем вы так глубоко задумались, Лиз? — услышала я голос графини Шуваловой.

— О том, что завтра мне предстоит выходить к общему столу. А я, хоть убейте меня, помню только то, что во время трапезы надлежит хранить молчание и открывать рот только если государь-император изволит вопрос задать.

— Все правильно. Отвечая на вопрос, обращайтесь к нему «папенька» и будьте по возможности кратки. Впрочем, с женщинами он всегда любезен, недаром его называют императором-рыцарем.

— Постараюсь соответствовать, — вздохнула я. — Но, входя в столовую, должна же я как-то поприветствовать присутствующих.

— Государь и государыня обычно приходят последними и присутствующие молча кланяются им, а затем император жестом предлагает всем занять свои места.

— Барб, я очень боюсь допустить какой-нибудь промах.

— Его спишут на последствия вашего недомогания. Будьте сама собой — и все пройдет отлично.

— Вашими бы устами, — вздохнула я.

Графиня попросила позволения удалиться — у нее были еще дела. Задерживать ее я, разумеется, не стала: мне надлежало приготовиться к завтрашнему дню, да и к сегодняшнему вечеру тоже. Традиционное недомогание не добавляло оптимизма: в том веке, из которого я так неосмотрительно вылетела, с гигиеническими средствами проблем не было. Правда, тут была Катерина.

— И-и, княгинюшка, у вас завсегда так: первый день — капля, второй — река полноводная, а на третий все заканчивается. Другие-то по неделе страдают. Сейчас помогу вам бинты сменить, да омовение совершить.

Ну, так жить было еще можно. Чтобы провести время до вечера я, после калорийного и полезного для болящих обеда, принялась за ревизию своего секретера — чрезвычайно изящного произведения мебельного искусства, который стоял у меня в будуаре. Откинув крышку, я обнаружила за ней множество ящичков и отделений, а также золотой письменный прибор и бювар с бумагой небесно-голубого цвета. Перья, разумеется, были лебединые.

И тут меня прошиб холодный пот. А что если я прихватила с собой еще и почерк? Образчик почерка Елизаветы Алексеевны был передо мной: незавершенной письмо к матери. Которое было написано по-немецки, очень изящным мелким почерком, и которое я, к своему изумлению, легко и свободно прочла, лишь после этого осознав, что немецким я, ну скажем так, не владею.

«Дорогая матушка.

Улучила несколько минут, чтобы написать Вам несколько строк. В нашей жизни все идет, как и прежде, но несдержанность и мелочность Государыни изрядно омрачают мои дни. Я неустанно повторяю, сколь она добра, но все-таки до крайности неприятно все время быть при ней. Мне не объяснить всего этого, всех этих мелочей, которые постоянно перед глазами, необходимость устраивать свое время, даже самые незначительные дела в зависимости от чужого человека, с которым не привык жить (ведь видеться в обществе или проводить вместе не более часа, да и то не всякий день, это не значит жить). Согласитесь, сие весьма обременительно…»

На этом письмо обрывалось: по-видимому, автора позвали на злополучную прогулку, а потом было уже не до писем. Я перекрестилась и взяла в руки перо. Потом вспомнила, что не единожды читала о постоянном нарушении тайны переписки Елизаветы Алексеевны даже с ее матерью, и решительно взяла новый листок.

«Простите за долгое молчание, дорогая матушка, но вы, наверное осведомлены о том, что я была тяжело больна и только третьего дня поднялась с постели…»

Чудо: я свободно писала по-немецки почерком настоящей Елизаветы Алексеевны. Видимо, навыки, в отличие от памяти, все-таки сохранились.

«Сейчас я уже почти совсем здорова, с завтрашнего дня мне разрешено выходить из комнаты к общему столу и на короткие прогулки. За мной прекрасно ухаживали, государыня ежедневно справлялась о моем здоровье, а Александр каждую свободную минуту проводил у моей постели.

: Без моего мужа, который сам по себе делает меня счастливой, я должна была умереть тысячью смертей. Счастье моей жизни в его руках, если он перестанет меня любить, то я буду несчастной навсегда. Я перенесу все, все, но только не это.

Но это все глупые страхи. После моего выздоровления Александр настолько нежен со мной, что мне может позавидовать любая женщина. Мы вместе завтракаем и ужинаем, премило беседуя при этом.

Единственная неприятность — это потеря мною памяти после болезни. Я помню какие-то отдельные предметы, узнаю знакомые лица, но все время возникают провалы: не могу вспомнить правила дворцового этике, забыла, куда положила ключ от шкатулки и так далее. Все это меня очень огорчает, особенно то, что я не помню теперь детские годы: все, что было со мной до приезда в Россию словно пеленою завесилось.

Вопросы вам покажутся странными, но все же ответьте мне на них, умоляю: занималась ли я рукоделием? рисовала ли? обладала ли какими-то маленькими талантами? Я учусь жить заново, точно младенец, разве только хожу и говорю самостоятельно.

Обнимаю вас, дорогая матушка, и вскоре напишу снова».

Короткое письмо заняло у меня часа два. И все это время я про себя изумлялась: как могла Елизавета быть настолько беспечной, чтобы доверять обычной почте свои жалобы на свекровь и на жизнь при дворе? Знала ведь, что ее письма читают — и вот, пожалуйста.

Хотя, возможно, незаконченное письмо она собиралась отправить с какой-либо верной оказией: уж слишком оно было откровенным. Теперь уже этого не узнать. Но мне самой нужно быть предельно осторожной: судя по жалобам Елизаветы матери, бедняжке тут вздохнуть без разрешения не давали. Придется менять установившийся порядок: я все-таки супруга наследника престола, а не фрейлина какая-нибудь.

Незаконченное первое письмо я бросила в камин.