Таблетки от жадности

Светлана Алешина, 2002

«…красный «Фольксваген» продолжал ехать с прежней скоростью, только протяжно засигналил встречному грузовику. Мне подумалось, что Дмитрий Сергеевич, спеша к своей больной матери, хочет, чтобы его пропустили, невзирая на то, что для водителя «КамАЗа» это при всем желании невозможно. Видя стремительно приближающийся «Фольксваген», тот в свою очередь яростно засигналил и резко затормозил. Но толку от этого не было никакого: машина санитарного врача на полной скорости врезалась прямо в два огромных колеса «КамАЗа». Оглушительный звук, казалось, потряс небо и землю. На мгновение мы все точно окаменели…»

Глава 1

Из кухни исходило зловоние, живо напомнившее мне о моих школьных годах. Из нашей дешевой школьной столовой временами неслась такая же омерзительная вонь, какая теперь исходила из моей собственной кухни, — она встретила меня у двери ванной, откуда я вышла после утреннего душа.

— Так, садись, сейчас все будет готово! — Володька, мой драгоценный супруг, стоял в одних трусах и майке у плиты и что-то яростно помешивал в небольшой эмалированной кастрюльке.

— Слушай, мне бы позавтракать надо, — сказала я в некоторой растерянности. Володька кивнул, продолжая мешать. — А тебе разве не идти сегодня в университет?

— Идти, — отвечал мой муж, усердно работая ложкой. — Успею еще…

Я кивнула, покорно усевшись за кухонный стол. Ничего нового в этом не было, все происходило как обычно. В нашем степном поволжском городе каждое лето имеет обыкновение быть жарким. Когда температура воздуха в тени приближается к сорока, на солнце ее измерять никто не отваживается. Жизнь в городе в такую пору делается невыносимой, более-менее по-человечески чувствуешь себя только на пляже, у воды, и искренне завидуешь тем, у кого сейчас отпуск и кто может из воды не вылезать вовсе. А если у тебя сейчас работа и отпуск намечен на август? Если теперь, в июле, на телевидении с тебя каждую неделю требуют новую программу «Женское счастье», а Володьку, как назло, забрали в приемную комиссию при химфаке университета, и теперь он должен принимать там вступительные экзамены?

На пляж мы все-таки выбираемся, но только вечером, после пяти, что совсем неплохо: и после пяти в городе жара стоит страшная, а на пляже хорошо и приятно. Вернувшись с реки, Володька сразу же засыпает мертвым сном, затем часа в три ночи комары будят его. И тогда у мужа просыпается дикая жажда кулинарного творчества, ему непременно хочется приготовить что-нибудь экзотическое, по заморскому рецепту, из заморских продуктов и специй. Чем он и занимается вплоть до самого утра, когда просыпаюсь я, чтобы оценить его творческие победы и поражения. Последнее почему-то случается чаще.

— Так, готово, ставь две тарелки! — скомандовал супруг. Я подчинилась, зная, что протестовать в данном случае бесполезно.

— Ну, и как это называется? — спросила я чисто из вежливости.

— Шоколадный мусс с ореховой глазурью! — гордо объявил Володька, выливая на тарелки коричнево-бурую, омерзительную на вид массу с какими-то черными точками-вкраплениями, до тошноты похожими на тараканий помет. — Рецепт я нашел в журнале «Штерн», мне Виталька Белоусов перевел…

Володька отставил кастрюлю, сел за стол, взял ложку и, отважно зачерпнув коричневую бурду, понес ее ко рту, при этом внимательно глядя на меня и ожидая, что я сделаю то же самое. Но я не шевелилась. Тогда муж разочарованно отложил ложку, посмотрел на меня обиженно.

— Слушай, — сказал он, — это вовсе не такая уж гадость, как ты думаешь.

— Судя по запаху, — возразила я, — это еще большая гадость, чем можно себе представить.

— А, так это запах не от мусса, — засмеялся Володька. — Это я на плиту молоко пролил.

— Опять проглядел, когда кипятил, да?

— Ну, конечно! — муж казался по-детски смущенным. — Так что кушай шоколадный мусс, не стесняйся.

— Нет уж! — сказала я решительно. Бурую массу с вкраплениями тараканьего помета мне не хотелось есть ни под каким видом. — У меня с утра всегда аппетит плохой, так что как-нибудь потом.

— Потом это остынет! — возразил Володька.

Но я, не слушая его, поставила на огонь чайник, достала из холодильника колбасу и стала резать хлеб для сандвичей. Видя это, муж грустно вздохнул, покорно взял ложку и отправил остывающее варево в рот. Он даже не поморщился при этом, не побледнел, но мужественно проглотил и зачерпнул вторую ложку. Искоса наблюдая за ним, я немного жалела, что мой Володька химик по профессии, а не микробиолог, как Пастер: у него хватило бы мужества на себе испытывать действие тех или иных возбудителей болезней и методы их лечения.

— Слушай, а это, по-моему, вполне съедобно, — заявил он после третьей ложки. — Так что пробуй, не стесняйся. К обеду это уже остынет и будет не так вкусно.

— К обеду? — переспросила я. — Едва ли я буду сегодня обедать дома.

— Вот как? — лицо у Володьки вытянулось. — Опять запарка на работе? В такую-то жару…

— Сегодня же пятница, у меня вечером эфир.

— И кто в программе?

— Владелица ресторана «Олененок» Надежда Алексеевна Андреева. Тебе это имя что-нибудь говорит?

— Да нет, ничего…

— Ну вот, — продолжала я. — В ее ресторан мы сегодня приглашены в середине дня — познакомиться, поснимать виды… Сам понимаешь, без хорошего обеда нас едва ли отпустят.

— И в предвкушении его ты не хочешь поэтому есть мой шоколадный мусс?

— Не отчаивайся, Вовик! — бодро сказала я. — Быть может, жара продлится до конца августа, и за это время ты так поднатореешь в приготовлении пищи, что даже сваришь что-нибудь съедобное. А пока — извини…

И, подхватив чай с сандвичами, я отправилась завтракать в нашу спальню, наиболее удаленную от кухни комнату. Туда запах горелого молока доносился, во многом теряя свою тошнотворную силу.

* * *

Ресторан Надежды Алексеевны Андреевой «Олененок» располагался на первом этаже огромной, в целый квартал, девятиэтажки. Перед ним — аккуратная, с ровным, как стол, асфальтовым покрытием парковка, точно нарисованные по линейке клумбы с растущими на них розами и молодыми каштанами, вымощенный разноцветной плиткой тротуар. На фасаде красовалась неоновая вывеска: РЕСТОРАН «ОЛЕНЕНОК» — синие, замысловато изогнутые, словно танцующие буквы, и силуэт этого симпатичного лесного зверя, давшего имя ресторану, был нарисован желтой краской на огромных, во всю стену, ресторанных окнах-витринах.

Мы припарковали нашу серую телевизионную «Волгу» и стали с недоумением оглядываться по сторонам. В этот ранний час возле ресторана было пустынно, на шикарной парковке, кроме нашей, стояло лишь две машины, синяя «шестерка» да малиново-красный «Фольксваген». Безжалостные солнечные лучи заливали пространство перед рестораном ослепительным светом, щедро отражаемым белой кирпичной стеной дома, и, даже сидя в машине, мы все почувствовали, что возле входа в ресторан — настоящее пекло, как в бане.

— Да уж, — проговорил, изнемогая от жары, с ленивым недоумением сидящий на заднем сиденье в обнимку с телекамерой Павлик. — Ну, и где же кто-нибудь? Мы ведь по телефону договорились, сообщили, когда подъедем, и нас обещали непременно встретить…

— Будто вымерли все, — согласился наш водитель Костя Шилов.

Оба умолкли, и я поняла, что решающее слово на предмет того, что мы должны теперь делать, за мной.

— Так, ребята, — сказала я. — Если мы друг друга как-то не поняли, не обратно же нам возвращаться! Попробуем зайти к вам и выяснить, что случилось. Не выгонят же нас, в конце концов!

Костя Шилов воспринял мои слова как прямое указание к действию, выбрался из машины, поспешил к моей дверце, чтобы открыть ее и помочь мне выйти. Павлик досадливо по привычке скорчил гримасу: ему, как всегда, досталось самое неприятное — тащить на себе телекамеру. А таскать что-либо на себе наш Павлик жуть как не любит. Как это с таким характером решился он стать телеоператором, ума не приложу.

— Костя, помогите Павлику управиться с телекамерами, — попросила я, без чьей-либо помощи выбираясь из машины. — Заприте машину и отправляйтесь за мной. Я сейчас толкнусь в главный вход, и, если он закрыт, пойдем через служебный. В ресторан мы должны попасть во что бы то ни стало!

К нашей радости, главный вход оказался незапертым. Я прошла внутрь, обнаружив просторное фойе с раздевалкой, но и тут ни единой живой души. И правда, чертовщина какая-то, подумала я, двери открыты, а вокруг никого. После всех происшествий, трагических и комических, что происходили со мной за время работы на телевидении, начинаешь побаиваться таких странностей: а вдруг опять что-нибудь из ряда вон выходящее?

Поэтому я не пошла дальше, но у входа подождала, пока подойдут груженные телевизионными аксессуарами Павлик с Костей.

Разумеется, проходя через стеклянно-деревянную дверь, наш оператор не мог не зацепить ее как следует, так что та с грохотом ударилась о стену, чудом не разлетевшись на куски. Этот грохот возымел действие — мы услышали чей-то отдаленный голос, сказавший:

— Там опять кто-то ломится! — Затем шаги, и вскоре перед нами предстал квадратно-прямоугольный дядечка, в котором мы без труда определили ресторанного швейцара.

— Так, ну и куда вы прете, господа-товарищи? — спросил он нас довольно развязно. — Не видите, что ли, ресторан закрыт, у нас ревизия. На двери висит объявление, читать разучились со школьных времен?

Я замерла с открытым ртом и в полной растерянности. Это бич моего характера, и ничего не могу с ним поделать. Любой нормальный человек, когда ему хамят, найдет нужные слова, чтобы нахамить в ответ. Я же в таких случаях совершенно теряюсь, беспомощно гляжу на наглеца и не знаю, что мне делать.

— Однако! — сказал крайне неприветливо швейцар, пристально вглядываясь в мое лицо. — Как говорят в Одессе, где это я мог видеть ваш портрет?

— По телевизору, наверное, — робко предположила я. Швейцар зло рассмеялся.

— Точно по телевизору? А не вчера вечером, вон там, на углу, ты перед шоферами формами своего тела вертела?

У меня перехватило дыхание, почувствовала, что еще немного, и я расплачусь. А у нашего шофера Кости Шилова терпение лопнуло, он опустил прямо на мраморный пол телевизионную аппаратуру, которую держал в руках, подошел вплотную к швейцару и сурово сказал:

— Прежде всего, позвольте вам представить: это — Ирина Лебедева, журналистка областного телевидения, ведущая программы «Женское счастье». А за те оскорбительные вещи, что вы тут наговорили, будьте добры извиниться!

— Извиняюсь! — послушно произнес швейцар. Не без удовлетворения я отметила, что хотя он был выше и шире Кости Шилова, серьезный и внушительный тон нашего друга произвел на него нужное впечатление. — Как вы говорите? Ирина Лебедева? — и широкое лицо швейцара расплылось в улыбке. — То-то я смотрю, где я мог видеть ваш портрет! Я вас по телевизору видел, вы там ток-шоу ведете! — сказал он с таким видом, будто мы только что не сообщили ему это сами.

Вид у всех нас оставался хмурым, а я еще не вышла из шока от такого приема. Заметив это, ресторанный страж объяснил:

— Вы меня, ей-богу, извините! У нас, швейцаров, это как безусловный рефлекс: если видишь знакомое лицо, но не знаешь, кто такой, значит, когда-то вышибал его, и теперь нужно гнать в шею.

— Скажите, а Надежду Алексеевну Андрееву увидеть можно? — наконец осмелилась я задать вопрос.

— Хозяйку-то? Ой, стойте-ка! — он озадаченно посмотрел на нас. — Ведь, ей-богу, она утром говорила, что к нам с телевидения должны приехать, а я и забыл. Только, — тут он смутился, — навряд ли сейчас что выйдет… Понимаете, у нас правда ревизия, мужик с санэпидстанции пришел, санитарный врач. Везде ходит, все смотрит, в каждый горшок нос сует. Хозяйка уж совсем голову потеряла, бегает за ним следом, чуть не плачет, а ему все по хрену. Не знаю, по-моему, ей сейчас не до вас…

Мы растерянно переглянулись. Да, с этим рестораном нам явно не везло.

— Что же получается, — проворчал сердито Павлик, — она нам назначила встречу как раз на время проверки?

— Ей-богу, не знаю! Не мое это дело. Впрочем, — швейцар доверительно понизил голос, — проверка эта, похоже, сверхплановая и непредвиденная. С утра мы точно ничего не знали про нее. В одиннадцать часов к нам мужик приперся и тычет свое удостоверение. «Я, — говорит, — санитарный врач».

— Да уж, лихо, — заметил Павлик. — Как в сталинские времена!

— А то! — согласился швейцар. — И строгий такой же. Так что извините, сейчас ничего не выйдет!

— Но… — занервничала я, — у нас же вечером прямой эфир с Надеждой Андреевой! Она на передачу-то хоть намерена прийти?

— Не знаю, ребята. Наверное, собирается. К вечеру она этого мужика наверняка выпроводит.

— Ну, тогда… — проговорила я неуверенно. — Мы приехали-то не столько ради нее, сколько ради самого ресторана. Нам нужно помещения поснимать, как все выглядит внутри, как обслуживают, просто, чтобы участники передачи представляли, что за заведение у Надежды Алексеевны.

— А, понятно, — вздохнул швейцар. — Ну ладно, пойдемте, я провожу вас. Поснимайте тут, чего хотите, только на хозяйку особенно не рассчитывайте, ей сейчас, ей-богу, не до вас.

Мы прошли в общий зал. Его интерьер был в современном, сумрачном темно-красном кровавом стиле: разбитый на квадраты зеркальный потолок, увешанные гирляндами бра, сумрачно-красные стены, блестящее, имитирующее паркет покрытие на полу. Не скрою, вид этого зала произвел на меня в тот момент удручающее впечатление.

Разумеется, когда мы вошли, ресторан был пуст, ни единого посетителя. В проходах между аккуратными рядами накрытых белыми скатертями столиков быстро и точно сновали официанты в накрахмаленных рубашках и темных брюках, носили подносы с грудами посуды от той двери, где несомненно находилась кухня, возвращаясь обратно налегке. Полюбовавшись немного на ресторанную суету, я сказала Павлику:

— Так, отлично! Давай снимай обеденный зал общим планом.

Павлик послушно включил камеру, стал водить вокруг объективом. Тем временем я обратила внимание, что, несмотря на снующих официантов, столики по-прежнему оставались пустыми, если не считать приборов с солью, перцем и горчицей посередине. Тогда я заметила, что все официанты, как муравьи, по муравьиной дорожке, проделывают путь исключительно в одном направлении, торопливо проходя между столиками, и скрываются за каким-то проемом, наверное, ведущим в один из небольших «кабинетов», имеющихся в каждом хорошем ресторане.

— Банкет для санитарного врача готовят, — пояснил, ухмыляясь, швейцар. — Мы уже звонили на санэпидстанцию, там нам сказали, что он пожрать любит. Предпочитает сладкое, торты, пирожные всякие… Так что вот, стараемся угодить.

Я ничего не ответила. Разумеется, я знала, что предприниматели львиную долю своим трудом и нервами добытых доходов отдают разного рода комиссиям, проверяющим, инспекторам, жирующим на их деньги. Но слышать про это — одно, а видеть своими глазами — совсем другое.

— Ирина, ты только не молчи, — сказал лениво-фамильярно Павлик. — Я же не могу бесконечно снимать этот зал, давай придумывай, что делать дальше.

— Что дальше? — переспросила я, в растерянности глядя на швейцара. — Ну что… Скажите, а на кухне можно немного поснимать? Как она выглядит, как работают повара, как готовятся блюда…

— Пожалуйста! — Он широким жестом пригласил нас на кухню. Продолжавшие деловито сновать официанты с опаской косились на нас, оберегая свои подносы.

— Да, и еще… — я чувствовала смущение, готовясь высказать эту просьбу. — Я, конечно, понимаю, банкет не для нас, и нам там делать нечего… Но можно немного поснимать сам стол, когда все будет готово? Ведь сам по себе накрытый стол выглядит очень красиво, а когда это делают настоящие профессионалы, это уже целое искусство!

— Да, да, конечно, можно! — усмехнулся швейцар. — Кстати, хозяйка говорила, банкет готовить на несколько персон. Наверняка она имела в виду вас. Так что сегодня вы не только посмотрите на стол, но и покушаете, отведаете приготовленного.

Глупо, конечно, я ведь вовсе не обжора, и посещение хорошего ресторана мне вполне по средствам. Если я туда почти не хожу, так это из-за моего мужа Володьки, из-за его лени, а вовсе не из-за безденежья. Не бог весть какое чудо — обед в ресторане. Однако при этих словах швейцара настроение у меня приподнялось и потеплело в душе. А как заблестели глаза у Павлика, когда он услышал, что нас ждет угощение! Только Костя Шилов оставался безучастным, продолжал держать какие-то телевизионные аксессуары, пока Павлик готовился перейти на кухню.

Мы прошли на кухню, успели немного поснимать там. Огромные, точно обеденный стол, пышущие жаром плиты, на них котлы, в которых что-то бурлит, журчит, шипит и шкварчит, издавая при этом разного рода запахи. Огромные столы, заставленные разного рода кухонной техникой, кухонными комбайнами, хлеборезками, овощерезками, мясорубками, миксерами. Возле них работали люди в белых халатах, сиреневых фартуках и с колпаками на головах. На нас, стоящих у входа, никто не обращал внимания.

Потрясенные и подавленные, смотрели мы на эту фабрику еды, не веря, что найдется столько человеческих ртов, чтобы съесть все, что приготовят здесь.

— Шеф-повар у нас в отпуске, — пояснил между тем вполголоса швейцар.

— Конечно, — вежливо отозвалась я. — Ведь теперь лето, июль.

— Не только в этом дело, — усмехнулся швейцар. — У нашего Виктора Вениаминовича сердце больное, он летнюю жару совершенно не переносит. На кухне постоянная жара и духота, он мучается, а когда еще и снаружи то же самое, это уже выше его сил. Поэтому, как в нашем городе начинается пекло, он уходит в отпуск, едет в спецсанаторий на севере, в Карелию.

— Да, в Карелии теперь прохладно, — вздохнула я.

— Конечно, — согласился швейцар. — Так что у нашего шеф-повара каждый год долгий отпуск получается. У нас так заведено: как жара спадает, мы ему звоним, и он возвращается.

— Ваш шеф, наверное, очень полный, — предположила я.

— Ага! — сказал швейцар. — Как бочонок. Но готовит обалденно. Жалко, что вы не попробуете его фирменных блюд. Заячья спинка с эстрагоном и овощами! М-м, это же шедевр!

— Значит, за это его и держат, — предположила я. — Позволяют отдыхать сколько ему хочется.

— Ну да! — согласился швейцар. — Жалко, конечно, что его нет, но ничего. У нас сейчас еще один шеф-повар, Вера Семеновна, из ресторана «Кристина» пригласили, она тоже хорошо готовит. Вон она, кстати сказать, в углу, опять со своей лазерной лампой что-то колдует.

Я посмотрела в указанном направлении, обнаружив в дальнем правом углу кухни шеф-повара. Это была еще молодая женщина, с мягкими приятными чертами лица, блондинка, если судить по выбивавшейся из-под колпака пряди волос, несколько полная. На ее рабочем месте и впрямь стоял какой-то странный электронный прибор, похожий на гибрид лампы с микроскопом, казавшийся нелепым рядом с находящимися там же во множестве тарелками, кастрюльками, миксерами… Видимо, почувствовав на себе мой внимательный взгляд, женщина обернулась и пристально посмотрела на нас.

— Да, вот она сейчас на нас смотрит, — сказал швейцар. Шум и грохот кухни позволял говорить о ней в третьем лице. — Тоже великолепный специалист. С фантазией. Видите, электронику какую-то использует. Правда, у нее лучше получаются супы и десерты. Вот, кстати, понесли овощной пирог с творогом. — Мимо нас пронесли поднос с какими-то тарелками. — Еще у нее есть фирменный рыбный суп со спаржей — вот объедение! Казалось бы, рыба…

— Так, Николай, что это за люди? — раздался вдруг позади нас строгий женский голос.

Оглянувшись, мы увидели миниатюрную женщину лет тридцати, брюнетку, с правильными строгими чертами лица, пышными, густыми черными волосами, собранными в узел на затылке. Одета она была в строгий черный костюм — пиджак, мини-юбка, настоящий костюм деловой женщины, в руках она держала темно-коричневую папку для бумаг.

— Итак? Почему вы провели посторонних к нам на кухню?

— Но, Надежда Алексеевна… — несмотря на убежденность в своей правоте, швейцар заметно смутился от строгого тона хозяйки. — Это вот Ирина Лебедева с телевидения. Вы же сами сказали, что они должны приехать, снимать репортаж.

На лице Андреевой появилось недоумение, она пристально вглядывалась в мое лицо с хорошо знакомой мне гримасой: «Где я ее видела?» Потом, словно вспомнив что-то, улыбнулась, смущенно кивнула:

— Ах да, простите, ради бога, совсем про вас забыла. Столько дел… Здравствуйте!

Она протянула мне руку. Мы обменялись осторожным женским рукопожатием.

— Честно говоря, закружилась я совсем сегодня. Тут у меня такое!..

Она кивнула головой куда-то позади себя, и мы увидели это «такое». Позади Надежды Андреевой колыхался, словно приплясывая на месте, пыхтел толстый мужчина. Он был еще молод, где-то лет тридцати пяти, с лицом очень пухлым, в ямочках, кудрявой головой, толстым брюхом. Одет был в рубашку с короткими рукавами, с серым в крапинку галстуком, черные, тщательно отглаженные брюки, перетягивающие его пухлый живот. Словом, типичный чиновник. На нас троих он смотрел сердито и даже как-то раздосадованно.

— Так! А почему у вас посторонние на кухне? — спросил он голосом достаточно хорошо поставленным — типичный чиновничий баритон. — И без белых халатов, прямо в уличной одежде, с какими-то сумками?

— Ох, ну, Дмитрий Сергеевич! — воскликнула хозяйка «Олененка». — Ну это же не я, это швейцар их сюда провел без моего разрешения.

— Без вашего разрешения ничего в ресторане происходить не должно! А если что-то и происходит, значит, у вас тут бардак!

— Но, Дмитрий Сергеевич…

— Нет, не возражайте мне! Если швейцар провел этих людей на кухню, значит, счел это возможным. Значит, был уверен, что с вашей стороны не последует никаких взысканий.

— Но мы же сами попросили его провести нас на кухню! — попробовала оправдать всех я. — Мы с телевидения и хотели поснимать в ресторане, нам это нужно для передачи.

— А вы вообще молчите! Вы для меня… — Тут он осекся, замер с приоткрытым ртом и тупо вылупленными глазами, видимо, сообразив, что как раз нам-то, постороним, никак не связанным с рестораном людям, хамить у него права нет.

Позади санитарного врача вежливо кашлянул один из официантов, молодой парень лет двадцати пяти, как и все, в белой рубашке, черных брюках, в крохотном, точно игрушечном, галстуке-бабочке под самым подбородком.

— Надежда Алексеевна, — сообщил он вполголоса. — Все готово, можно садиться за стол.

— Вот и замечательно! — обрадованно воскликнула хозяйка. — Пойдемте, Дмитрий Сергеевич! Мы для вас такой стол накрыли, закачаетесь! Вот только послушайте! Суп фасолевый с грибами и сметаной, крокеты из ветчины с рисом, печеный картофель с грибами и квашеной капустой, жаркое со спаржей и сыром-брынзой, спагетти в охотничьем соусе с рыбой и орехами, шашлыки, лечо из баранины с грибами и фасолью. На десерт яблочное пюре с инжиром, салат с фисташками и жареными ананасами, морковный салат, салат из зеленого горошка с кокосовой стружкой и сливками, крем-брюле с подогретым арманьяком…

Я чувствовала, как у меня начинает кружиться голова от всего этого перечисления. Краем глаза видела, как стоящий рядом со мной Павлик смотрит на миниатюрную хозяйку ресторана плотоядно и вот-вот выронит камеру — это была бы катастрофой. Даже Костя Шилов позади меня сдержанно вздохнул и проглотил слюну. Толстый санитарный врач ошалело смотрел на хозяйку ресторана.

— Не хочу, нет! — вдруг сказал он, и мы все открыли от изумления рты. — Я уже обедал сегодня.

— Но, Дмитрий Сергеевич! — воскликнула хозяйка ресторана в совершенном отчаянии. — Мы же для вас готовили! Что же, теперь все выбрасывать? Ну, пожалуйста!

— Но я не голоден!

— Ну и что? — наивно воскликнула Надежда Алексеевна. — Пойдемте, посмотрите, какой у нас стол! Только посмотрите! Насильно же есть вас никто не заставит, правильно?

— В самом деле, ревизор! — мрачно сказал стоящий рядом со мной Павлик. — Тебя женщина просит! А ты стоишь тут и выделываешься…

— Вас я попрошу помолчать! — гневно отреагировал тот.

Тем временем Надежда Алексеевна уже взяла санитарного врача за пухлую руку и потянула за собой. Он нехотя последовал за ней.

Работники ресторана, глядя им вслед, качали головами, сочувствуя своей хозяйке, которой приходится тратить столько сил на то, чтобы ублажить всех этих ревизоров, инспекторов, санитарных врачей. Шеф-повар подошла ко мне, взяла меня за руку и тоже повела к столу, Павлик и Костя Шилов последовали за нами — в конце концов, мы тоже были гостями!

Мы оказались в небольшом, очень уютном банкетном зале в барочном стиле. Светло-желтые стены с массой лепных украшений и росписью, бронзовые светильники с вставленными в них лампочками в форме свеч, причем иллюзия, что это самые настоящие свечи, была совершеннейшей. Стол посередине был небольшой, точно семейный, не более десятка человек могли одновременно усесться за ним. Взглянув на этот стол, Павлик, совершено забыв про свои обязанности оператора, застыл с открытым от изумления ртом. И мне пришлось толкнуть его локтем в бок, чтобы он пришел в себя.

— Ну же, Павлик, включай камеру! — сказала я ему. — Надеюсь, ты не собираешься снимать стол после того, как все будет съедено? Вид объедков телезрителям едва ли понравится.

Павлик ошалело посмотрел на меня, но, кажется, понял, чего от него хотят, послушно включил камеру и стал любоваться шикарным столом через видоискатель.

— Ну, что скажете, Дмитрий Сергеевич? — спросила хозяйка ресторана, искренне радуясь произведенному впечатлению. — Соответствует наш стол санитарным нормам?

Однако санитарный врач, тоже с обалдевшим видом созерцавший стол, сказал:

— Я уже объяснил вам, что обедал сегодня. Мне вообще нельзя много есть, у меня больной желудок!

Мы снова так и ахнули. Вид у Надежды Андреевой был совершено отчаявшийся, она чуть не плакала, а я недоумевала, что еще хочет этот человек, для чего выделывается? Ему приготовили великолепный стол, наверняка, когда он был с хозяйкой наедине, в его руки перешел конвертик с деньгами. Все как положено. Так чего же еще ему надо?

— Послушайте! — сказала я решительно, подходя к нему. — Так порядочные люди не поступают! Желудок, безусловно, надо беречь, я с вами согласна, но ведь никто не заставляет вас съесть все, что выставлено на столе! Попробуйте всего понемногу, ваш желудок наверняка выдержит. Нельзя же так заставлять женщину чуть ли не на коленях себя просить. Смотрите, Надежда Алексеевна чуть не плачет!

Санитарный врач взглянул на хозяйку ресторана, и — так мне показалось — действительно только теперь заметил, что перед ним женщина, которую он довел своей строгостью до слез. Он несколько смутился, пробормотал:

— Понимаю… Извините, но… Ей-богу, меня так плотно покормили перед визитом к вам, что теперь на еду даже смотреть не хочется.

— Да садитесь вы! — вдруг воскликнула я, всерьез рассердившись. — Садитесь! Хватит вам выламываться!

И я взяла толстого санитарного врача за руку, Надежда Алексеевна — за другую, и мы подвели толстого человека к столу, он покорно, устало подчинился. Уселись и все мы. Я села по правую руку от санитарного врача, рядом со мной, аккуратно перед тем сложив в углу телеаппаратуру, Павлик, возле него — Костя Шилов. Напротив расположились Надежда Андреева с шеф-поваром — они тоже собирались участвовать в застолье. Обслуживать нас остался один-единственный официант. Тот самый, который сообщил нам, что стол готов, а теперь объявил:

— Поскольку у нас не юбилейный банкет, а просто обед, начнем не с салатов, а сразу с первых блюд. Хорошо?

Санитарный врач, к которому был обращен вопрос, сухо кивнул, и официант поспешил из комнаты. Для начала он с торжественным видом внес внушительных размеров фарфоровую супницу и водрузил ее на середину стола. Открыл крышку, из супницы повалил пар, и по комнате разнесся тонкий аромат хорошо приготовленного блюда.

— Это рыбный суп с овощами! — объявил официант и стал разливать суп по тарелкам, стоявшим напротив каждого из нас.

При слове «рыбный» сидящий рядом со мной Павлик скривился. Признаться, я и сама не люблю запаха рыбы, и в таком шикарном ресторане рассчитывала на что-нибудь покруче, чем простая уха. Но, попробовав суп, изумилась. Ни следа дурного рыбного запаха — суп был просто обалденный. Краем глаза я заметила, как Павлик, состроив брезгливую гримасу, осторожно пробует еду, и едва суп оказался у него во рту, выражение его лица изменилось, и он принялся жадно хлебать из стоящей перед ним тарелки. Первое понравилось и Косте Шилову, и даже санитарному врачу, который из вежливости хотел проглотить две ложки, но съел всю тарелку. Хозяйка ресторана и шеф-повар счастливо улыбались, радуясь успеху своей кухни.

За супом последовали крокеты с ветчиной. Затем печеный картофель с грибами и кислой капустой. За ними спагетти с рыбой и орехами. Все эти блюда приносились на небольших тарелочках, которые официант раздавал не глядя, какая кому достанется. Санитарный врач при виде каждого блюда с досадой кривил губы, однако поедал все, что ему предлагали, с удивительной быстротой. У нас с Павликом и Костей на тарелках еще по половине, а он уже сидит перед пустым блюдом и смотрит сердито, точно недовольный тем, что его заставляют есть.

Затем последовали еще более основательные блюда. Наш водитель сразу заказал себе шашлык. Нас заверяли, что он очень мягкий, и Павлик не выдержал, тоже попросил шашлык. Я же выбрала лечо, а санитарному врачу по его просьбе принесли жаркое со спаржей и сыром-брынзой, которое он ел долго, тщательно и довольно омерзительно обгладывал каждую кость. Видимо, считал, что ему как представителю проверяющей организации все дозволено.

Наконец пришло время десерта. Мы были уже основательно разгорячены едой: Павлик украдкой смахивал капли пота со лба, санитарный врач рядом со мной пыхтел, поминутно вытирая шею платком.

— Не беспокойтесь, десерты у нас холодные! — произнесла с улыбкой шеф-повар.

— Я больше ничего не буду! — выдохнул санитарный врач. — Больше не хочу!

Лицо у шеф-повара вытянулось. Павлик рядом со мной сердито проворчал себе под нос:

— Опять выделывается мужик…

Десерт уже вносили.

Из всего многообразия блюд я выбрала себе яблочное пюре с инжиром и мороженое, Павлик с Костей Шиловым предпочли сбитые сливки с ананасами.

— Крем-брюле, Дмитрий Сергеевич, приготовлено специально для вас! — сказала шеф-повар. — Посмотрите, какое чудо! По немецкой технологии, пастеризуется при помощи специальной лазерной лампы, мы выписали ее из Германии. Объедение!

Я с изумлением слушала ее слова. Для меня лазер был чем-то вроде гиперболоида инженера Гарина, страшным оружием, способным резать металл и крушить бетонные стены. И то, что с его помощью можно изготовить крем-брюле, было для меня открытием.

— Нет, не буду! — санитарный врач решительно отвернулся от десерта. — Это же чистое сливочное масло! А мне вообще его нельзя, у меня желудок больной, тем более сегодня…

— Но, Дмитрий Сергеевич! — на глаза Надежды Андреевой навернулись настоящие слезы. — Ведь мы специально для вас старались! Для вас одного, понимаете, больше ни для кого!

Но на санитарного врача, казалось, это сообщение не произвело ни малейшего впечатления. Он досадливо скривился, брезгливо зачерпнул крохотной чайной ложкой немного крем-брюле, с отвращением попробовал. И тут, как только что у Павлика, выражение его лица изменилось, и он стал жадно поедать десерт. Вскоре тарелка была пуста, и врач с недоумением огляделся вокруг, словно сожалея, что все так быстро кончилось.

— Во силен жрать мужик! — вполголоса проговорил Костя Шилов.

— И выделываться тоже, — поддакнул Павлик. — Как маленький: «Не хочу, не буду…»

Я двинула Павлика под столом ногой, он умолк. Павлик ошибался, думая, что может здесь болтать, что хочет. Конечно, нам санитарный врач был не указ, но, разозлившись, он мог выместить свою злобу на хозяйке ресторана, а было бы совсем неэтично заставлять расплачиваться за собственный злой язык других людей.

— Еще хотите? — умильно спросила шеф-повар у санитарного врача. — Пожалуйста, вот еще. Кушайте, кушайте. Это десерт специально для вас, — повторила она в который раз.

Пока санитарный врач уничтожал вторую порцию крем-брюле, а мы доедали каждый свой собственный десерт, хозяйка ресторана и шеф-повар смотрели на нас с добрыми, счастливыми улыбками, радуясь, что дело их рук доставляет людям удовольствие. Доев вторую порцию, санитарный врач резким движением отодвинул от себя тарелку и стал подниматься из-за стола.

— Все! — воскликнул он сердито. — Больше не могу! Вы уморите меня вашим обедом!

— Но, Дмитрий Сергеевич…

— Говорю же вам, меня сегодня уже накормили перед самым визитом к вам. Да так накормили, сдохнуть можно! Все жирное, масляное, а мне жирного нельзя!

Мы тоже поднялись, растерянные и разочарованные, что пришлось прервать трапезу. Не глядя на нас, санитарный врач направился было к выходу, навстречу возникшему в дверях официанту с очередным подносом. Но вдруг он охнул, болезненным движением схватился за свой внушительный живот. Официант смотрел на него испуганно и встревоженно. — Ох, черт! — проговорил санитарный врач, морщась. — Опять мутит…

— Стойте-ка! — вдруг воскликнул официант, наскоро пристраивая поднос на столе. — Я сейчас! Мигом! — и он стремительно скрылся за дверью.

Он вернулся меньше чем через полминуты, держа в руках винную бутылку с красочной этикеткой и большой стеклянный бокал.

— Вот! — сказал он, показывая бутылку санитарному врачу. — Когда желудок капризничает, нет ничего лучше, как угостить его старым французским бордо. Урожай 1988 года, между прочим! — заявил он с гордостью.

Санитарный врач ошалело посмотрел на него.

— Да вы что, рехнулись, молодой человек? — растерялся он. — Я же за рулем!

— Ну и что? — пожал плечами официант. — После такого обеда от бокала вина голова не закружится.

И он уже наливал вино в бокал, подавая его санитарному врачу. Вино было благородного красно-коричневого цвета и, налитое в бокал, выглядело так чудесно, что мне самой захотелось непременно его попробовать, несмотря на то, что алкоголь я употребляю крайне редко, по большим праздникам и с превеликим отвращением.

— Выпейте, конечно, — сказала хозяйка ресторана. — Вино способствует пищеварению.

Санитарный врач вздохнул и стал пить. И постепенно унылое выражение на его лице сменилось блаженным. Значит, вино и в самом деле было превосходным. Опорожнив бокал, он с вожделением посмотрел на бутылку. Видя это, официант приготовился было налить еще, но шеф-повар остановила его.

— Второй бокал будет уже лишним для человека за рулем! — сказала она, лукаво улыбаясь.

— Да, пожалуй, вы правы, — сказал санитарный врач, точно опомнившись. — Ну, мне пора. Спасибо за все…

Все вместе мы направились к выходу. На ходу врач, пыхтя и отдуваясь, говорил:

— Так, все у вас нормально, никаких серьезных нарушений нет. Не знаю, что это наше начальство на вас взъелось, сверхплановые проверки вам устраивает…

Хозяйка ресторана и шеф-повар вежливо и внимательно слушали его.

— Отчет я потом составлю, — продолжал санитарный врач. — Я в свою записную книжку кое-какие пометки сделал, но не беспокойтесь, это мелочи. Как раз результаты лабораторного анализа придут… Ах, черт! — он вдруг остановился на полдороге и с размаху хлопнул себя по лбу. — Говорю об анализах в лаборатории, а пробы-то и не взял! Стойте, подождите меня здесь! — И, пыхтя как паровоз, толстый санитарный врач поспешил к выходу из ресторана.

Однако мы не стали ждать его возвращения и тоже последовали к выходу. Нам пора было возвращаться, и то, как санитарный врач берет пробы, снимать на видеокамеру было совершенно ни к чему. Оказавшись на пышущей жаром, ярко освещенной солнцем парковке, мы стали укладывать телеаппаратуру в нашу «Волгу», а врач тем временем полез в свой «Фольксваген», вытащил оттуда довольно обшарпанный на вид чемоданчик и, наскоро заперев машину, поспешил обратно в ресторан. А я за ним, велев ребятам прятать аппаратуру и возвращаться в ресторан: с хозяевами надо было попрощаться по-человечески.

Войдя в узкий коридор — швейцар ресторана опять куда-то исчез, — санитарный врач вдруг снова охнул, покачнулся и прислонился плечом к стене.

— Что, опять плохо? — участливо осведомилась я.

— Да, — проговорил он, морщась с досадой и тяжело дыша. — Это от еды. Как поем жирной пищи, мутит. Я сам врач, знаю, что надо диету соблюдать, да какая тут диета при этакой работе!.. Вы же видели, как они ко мне пристали… Ешь, и все! И так каждый раз.

Он вытащил из кармана пиджака коробочку с лекарством, и я успела разглядеть исключительно латинский шрифт надписи на коробочке — значит, лекарство было импортным. Из коробочки извлек большую красную таблетку в глазированной оболочке, сунул ее в рот и, морщась, проглотил, грустно и устало вздохнув. Вид у него был такой несчастный, что говорить ему, что есть надо просто меньше, и тогда все будет нормально, мне показалось бестактным.

— А они, как нарочно! — продолжал он, кивая в сторону ресторана. — Жиры, сливочное масло. Все, что мне нельзя, они все туда понапихали!.. Одно это крем-брюле чего стоит! Для моего желудка это настоящий стрихнин! А отказаться нельзя, обижаются…

— Но вы могли бы съесть чуть-чуть, — осмелилась-таки вставить я. — И никого бы не обидели, ни хозяев ресторана, ни вашего желудка…

Санитарный врач грустно кивнул.

— Да, вы правы, — согласился он. — Я и сам это понимаю. Только ничего не могу поделать. Видите ли, я патологический обжора. Я не могу съесть чуть-чуть. Или совсем ничего, или — до тошноты…

Я смотрела на него скептически, на языке так и вертелась фраза Павлика: «Да брось выделываться, мужик!» Взглянув на меня, санитарный врач еще более грустно улыбнулся.

— Вы, конечно, мне не верите, — сказал он. — Но ей-богу! Начинаю есть, и будто дьявол во мне просыпается! И ем, пока не съем все. Или пока ложку из рук не вырвут.

Мы вернулись в уютный банкетный зал, где обедали. Хозяйка, шеф-повар и обслуживавший нас официант стояли там, где мы их оставили, и о чем-то беседовали. При нашем появлении они умолкли, Андреева спросила участливо:

— Ну, как ваше самочувствие, Дмитрий Сергеевич?

— Нормально, — ответил врач довольно сухо. Казалось, он не ждал сочувствия от людей, заставивших его столько съесть.

— Так… Позвольте, я возьму пробы блюд на анализ, — сказал он.

Он пристроил принесенный чемоданчик на одном из стульев, открыл его. Внутри оказался ряд странного вида широкогорлых пробирок, укрепленных в деревянном штативе. На каждой из пробирок был изображен черным фломастером какой-то иероглиф, и каждая была заткнута черной резиновой пробкой.

Санитарный врач одну за другой стал доставать из чемоданчика пробирки, специальной стеклянной лопаточкой зачерпывать понемногу из каждого блюда со стола и раскладывать по пробиркам. Таким образом были взяты на пробу и рыбный суп из фарфоровой супницы, и спагетти, и рисовые крокеты, и жаркое с сыром-брынзой, и лечо, и мое яблочное пюре, и взбитые сливки с ананасами. И немного крем-брюле, доставившего столько мучений санитарному врачу, он не забыл упаковать в пробирку. А затем, оглянувшись на стоящего рядом официанта, сказал:

— Вино, которым вы меня угощали, я тоже хотел бы взять на анализ.

— Ах, пожалуйста! — с готовностью отозвался официант. — Вот бутылка.

Санитарный врач натренированным движением перелил немного вина из бутылки прямо в пробирку, не уронив при этом ни капли. И я снова удивилась и восхитилась благородным красно-коричневым цветом напитка, заискрившегося в узкой стеклянной емкости пробирки.

— Ну так, пожалуй, все! — сказал санитарный врач, оглядывая стол. Он уложил пробы обратно в чемоданчик, закрыл его и, ни на кого не глядя, направился к выходу. Ресторанные работники, и я вместе с ними, поспешили следом.

Мы вышли на улицу, и жаркое послеполуденное солнце снова опалило нас своими лучами. Санитарный врач тяжело вздохнул, глядя в небо на дневное светило, — своего бессердечного мучителя. Мы все видели, как у врача на лбу заблестели капельки пота. Он подошел к своему «Фольксвагену», открыв ключом дверь, сунул внутрь салона чемоданчик с пробами, собираясь садиться. Вся наша компания стояла вокруг него, веселая и счастливая оттого, что это испытание закончилось благополучно. Несмотря на жару и палящие солнечные лучи, подошедшая хозяйка заведения продолжала говорить ему что-то радостно-благодарственное, но истекающий потом и изнывающий от жары санитарный врач, казалось, едва слушал ее. Вдруг я заметила, как к ресторану подъезжает еще одна машина и припарковывается у входа.

Это был синий «Рено», я без труда определила марку по ромбу на радиаторе.

Из «Рено» выбрался толстый мужчина. На вид ему было явно за пятьдесят, короткие и жесткие, аккуратно зачесанные волосы на довольно крупной голове были седыми, серого стального цвета, огромный директорский живот колыхался, пока он выбирался из машины. Но в отличие от пухлой, мягкой физиономии санитарного врача у вновь подъехавшего лицо было худощавое, со впалыми щеками и загорелой, точно выдубленной ветром и временем кожей, прорезанными на лбу глубокими бороздами морщин. Он осклабился в улыбке, глядя на нашу компанию, и я увидела, что зубы у него во рту редкие и кривые, а некоторые и вовсе в стальных коронках.

Санитарному врачу он кивнул как давнему знакомому.

— Ну что, все нормально? — спросил вновь подъехавший вполголоса, глядя на санитарного врача участливо и бережно беря его под локоть. Как мне показалось, в ответ тот смотрел со странной смесью начальственного чинопочитания и чисто человеческой неприязни.

— Да-да, Константин Георгиевич, — вежливо, но довольно сухо отозвался санитарный врач. — Осмотр ресторана произвел, никаких серьезных нарушений не обнаружил. Вот, взял пробы блюд на анализ.

Итак, сомнений более не оставалось: вновь прибывший был непосредственным начальником нашего санитарного врача.

— Так, это хорошо… А как твое самочувствие?

Санитарный врач скорчил болезненную гримасу.

— Пришлось опять эти таблетки пить, — сказал он. — Было очень худо…

— А теперь? Помогло?

— Да, спасибо, — санитарный врач снова поморщился. — Теперь вроде больше не мутит.

— Не мутит, да? Ну и хорошо. — Константин Георгиевич довольно засмеялся, даже потер руки от удовольствия. Потом внезапно стал снова серьезным, словно нацепил на себя маску.

— Понимаешь, Дима, тут такое дело… — заговорил он печально, даже как-то скорбно.

— Что случилось? — Лицо врача напряглось, струйка пота потекла по щеке, закапала на рубашку.

— Ты только не пугайся, — сказал вновь приехавший. — И лучше сядь…

— Да куда ж я сяду? — воскликнул Дмитрий Сергеевич раздраженно. — На асфальт, что ли? Ну же! Говорите, не томите!

— Звонили из дома…

— С моей мамой что-нибудь?

— Да… — начальник санитарного врача печально кивнул. — Ты только не нервничай! Соседи «Скорую» ей вызвали, та приехала вовремя, все сделали…

— Что, опять сердечный приступ?

— Да, похоже, что так.

— И где она сейчас? — пухлые щеки врача задрожали. — Ну же, вы только не молчите!

— Ты, Димка, пожалуйста, успокойся! — начальник заметно встревожился. — Все с ней в порядке. Эскулапы говорят, приступ миновал, успели ее откачать. Впрочем, я не знаю точно…

— Она сейчас дома?

— Конечно, дома! В больницу ее не стали брать.

Санитарный врач нервно вздохнул, стал вытирать платком блестевшие от пота лоб и лицо.

— Да что ж они мне сразу не позвонили-то? — воскликнул он нервно, вытащил из кармана мобильный телефон и стал было набирать какой-то номер, но начальник остановил его.

— Эх, вот это ты зря, — сказал он. — Мне сообщили, что твоей маме дали успокоительное и она только что уснула. А ты сейчас своим звонком только ее разбудишь.

— Да что ж они мне не позвонили-то? — с досадой повторил санитарный врач. — Могли бы сообщить сразу!

— Потому и не позвонили, — ответил начальник, — что знали: ты тут же разнервничаешься, все дела бросишь и помчишься домой.

— Да какие тут дела! Одно обжорство…

— Ну, что поделаешь, работа у нас такая! — начальник Дмитрия Сергеевича, однако, ухмыльнулся. — Твои соседи специально мне позвонили для того, чтобы я тебе лично это сказал, чтобы не по телефону, подготовил тебя, как мог… Уж извини, если не получилось!..

Санитарный врач стал нервно шарить по карманам, словно ища что-то. Вид у него был крайне взволнованный.

— Так, Константин Георгиевич! — сказал он решительно. — Мне сейчас нужно срочно домой. Я не могу оставлять маму одну в пустой квартире!

— А, ну ладно, поезжай! — сразу же согласился тот. — Пробы для анализа давай сюда, я их сам в лабораторию доставлю. Не беспокойся, все будет нормально. — И он удовлетворенно кивнул, засовывая чемоданчик с пробирками в салон своей машины. — Осторожнее на дороге, слышь, Димка? — крикнул он садящемуся за руль санитарному врачу. — Ты ведь, знаю, помчишься, как сумасшедший.

Так и оказалось. «Фольксваген» вдруг взревел мотором, сорвался с места и стремительно помчался по узкой ухабистой улочке, в конце которой маячил, мигая тремя своими огнями, светофор, обозначая перекресток. То, что произошло дальше, в тот момент показалось нам совершенно необъяснимым и непостижимым. Глядя вслед машине, мы ожидали, что она притормозит перед светофором, тем более что как раз загорелся красный свет, и справа выворачивал огромный грузовик «КамАЗ». Но красный «Фольксваген» продолжал ехать с прежней скоростью, только протяжно засигналил встречному грузовику.

Мне подумалось, что Дмитрий Сергеевич, спеша к своей больной матери, хочет, чтобы его пропустили, невзирая на то, что для водителя «КамАЗа» это при всем желании невозможно. Видя стремительно приближающийся «Фольксваген», тот в свою очередь яростно засигналил и резко затормозил. Но толку от этого не было никакого: машина санитарного врача на полной скорости врезалась прямо в два огромных колеса «КамАЗа». Оглушительный звук, казалось, потряс небо и землю.

На мгновение мы все точно окаменели. Потом, плохо понимая, что именно происходит, будто наблюдая события со стороны, я чувствовала, как ноги сами несут меня к месту дорожно-транспортного происшествия, видела, как спортивный Костя Шилов уже далеко впереди меня, как ленивый Павлик, пыхтя и отдуваясь, не отстает от него. Видела, как яростно и безуспешно дергает Костя переднюю заклинившую дверь, как Павлик открывает заднюю и они оба лезут внутрь покореженной машины, торопясь извлечь из нее тело водителя. Лицо санитарного врача было залито кровью, от вида ее у меня ноги сделались ватными, и я оперлась на руку подоспевшего Константина Георгиевича.

Однако, к нашему удивлению, лицо Дмитрия Сергеевича было совершенно спокойно, глаза мирно закрыты, будто он не видел и не предполагал приближения страшной опасности. Мне подумалось, что он просто ранен. Но повидавший виды, прошедший Афганистан Костя, склонившись над распростертым телом, покачал головой и, распрямляясь, сказал:

— Он мертв, Ирина Анатольевна. Причем у меня такое ощущение, что сознание он потерял еще до самого столкновения…

И я почувствовала, как от ужаса все внутри меня холодеет и подкашиваются ноги.

Кажется, именно Константин Георгиевич по мобильнику вызвал «Скорую» и инспектора ГИБДД. Водитель «КамАЗа», пожилой худощавый мужчина, с сокрушенным видом ходил вокруг и, заглядывая каждому из нас в глаза, говорил, что он же на зеленый ехал и скорость была небольшая, но на него никто не обращал внимания.

Тот же Константин Георгиевич предложил разойтись всем посторонним, которых вдруг оказалось очень много, поскольку все работники ресторана, включая швейцара Николая, побросав свои дела, выбежали на улицу смотреть, что сталось с санитарным врачом, которого они только что кормили обедом. В качестве свидетелей, заявил Константин Георгиевич, достаточно присутствия его и Кости Шилова. Особенно женщинам нечего на всю эту кровищу смотреть. Я подумала, что он, пожалуй, прав, и вместе с Надеждой Андреевой и шеф-поваром мы отправились обратно в ресторан. Павлик следовал за нами. И только по пути к ресторану я поняла, что мое легкое летнее платье насквозь мокро от пота, хоть снимай да вешай сушить.

Оказавшись в здании, мы прошли в рабочий кабинет хозяйки «Олененка». Его окна выходили в небольшой тенистый дворик, там работал кондиционер, так что кабинет предложил нам островок приятной прохлады, что оказалось чрезвычайно кстати. Непонятно, как это до сих пор у меня не случилось теплового удара. Мы все не расселись, а буквально плюхнулись на мягкие диваны, машинально стали пить предложенные нам прохладительные напитки, почти не замечая их вкуса.

— Боже мой, какой кошмар! — проговорила наконец Надежда Алексеевна. — Как это страшно, только что был человек — и его уже нет…

Я рассеянно кивнула. Хотя шок от случившегося по-прежнему был велик, инстинкт разумного эгоизма и самосохранения уже работал, и я всерьез задумалась, как случившееся повлияет на меня. «А вред тут может быть немалый, — вдруг поняла я. — Что, если из-за потрясения вследствие гибели санитарного врача Андреева возьмет да и откажется участвовать вечером в программе? Где я теперь, за несколько часов до эфира, буду искать ей замену?» Поэтому я напряженно стала всматриваться в удрученные лица хозяйки ресторана и сидящей рядом с ней шеф-повара, пытаясь понять, насколько справедливы эти мои опасения.

— Что-то странно как-то все это выглядит, — заговорил вдруг Павлик. — Он же вроде не сильно долбанулся, почему же сразу насмерть?

Обе женщины посмотрели на него с ужасом.

— Павлик! — сказала я с упреком. — Не надо сейчас об этом!

— Нет-нет! — вдруг запротестовала шеф-повар. — Мне кажется, он прав, и произошедшее действительно выглядит очень странным. Я сама вожу машину и разбираюсь немного в этом. Столкновение и правда было слишком слабым, чтобы человек мог так пострадать!

— Полагаю, всем этим займется милиция, — сказала я. — Не наше с вами дело над этим голову ломать. Нам следует подумать о сегодняшнем вечере.

Тут Надежда Андреева недоумевающе посмотрела на меня, потом вдруг всплеснула руками, вспомнив про вечерний эфир.

— О господи, я ж совсем забыла, для чего вы пришли! — воскликнула она.

Я вся напряглась, подумав, что вот сейчас и последуют отговорки. Нет, мол, в таком состоянии я сейчас не могу, давайте перенесем на следующий раз, и все в таком роде. А я должна буду объяснять, что на следующий раз запланирована другая героиня программы.

— Ирина, — спросила Надежда Андреева, — а во сколько я должна появиться в телестудии?

— В пять вечера, — отвечала я.

— Ну вот и отлично, — улыбнулась хозяйка ресторана. — Я вполне успеваю и домой зайти, и переодеться, и даже отдохнуть немного.

— Хочешь, я отвезу тебя? — спросила шеф-повар хозяйку «Олененка».

— Да? А здесь кто останется? — Андреева улыбнулась. — Надеюсь, ты не посоветуешь мне закрыться на сегодня? Что бы вокруг ни происходило, наш ресторан должен работать!

— Надежда Алексеевна! — сказала я как можно настойчивее. — Правильно ли я вас поняла? Можем ли мы рассчитывать на вас в нашей сегодняшней программе? Поверьте, это для меня не пустой вопрос!

— Да-да, конечно! — кивнула хозяйка ресторана. — Тут умирать будешь, а на телевидение пойдешь. Вы не представляете, насколько участие в вашей программе для нас важно.

Я с облегчением вздохнула. При таком твердом обещании за программу можно быть спокойной. Поэтому мы с Павликом не стали терять времени и поспешили к выходу, к нашей машине. Костя Шилов уже ждал нас. Зная, что нам придется ехать, он не стал записываться в свидетели для ГИБДД. Не без внутреннего содрогания смотрела я в сторону двух столкнувшихся на перекрестке машин. Тело санитарного врача лежало на асфальте, чем-то накрытое, машина из морга, которая должна была увезти его, еще не прибыла на место.