Записки телохранителя

Саша Costa, 2023

В провинциальном городе старую табачную фабрику купила всемирно известная корпорация. Мир вокруг пришёл в движение. Старое и новое столкнулись, изменяя судьбы людей. Но любовь, дружба, юмор всегда и везде помогают находить общий язык, выход из самых непростых ситуаций.

Глава 1

Цыгане, или Загадка «глобальной» души

Бывало ли с вами такое? Когда звучащая музыка, проникая в вашу душу, затрагивает её потаённые струны, будит нечто, похожее на хоровод предков, которые встрепенулись внутри вас и пустились в бешеный танец?

Да! Не всякая музыка способна на это. Нужен, как говорят физики, резонанс, чтобы внешнее звучание совпало с внутренним состоянием. Тогда, хочешь ты того или нет, становится ясно, кем были твои предки. Верно сказал поэт: «Гены пальцем не размажешь»!

Лично у меня по этой методе присутствует весьма странный музыкальный набор. Предки принимаются куролесить внутри меня в трёх случаях.

Во-первых, как вы уже поняли, когда поют цыгане.

Во-вторых, когда слышу что-то «за Одессу». Тогда я начинаю балагурить, шутить, рассказывать анекдоты, у меня даже появляется узнаваемый одесский говорок. В этот момент окружающие, «пусть они будут здоровы», уверены, что моей родиной «таки является» этот прекрасный город у моря.

В третьих — это кубанский казачий хор, напрочь заглушающий «одесские мотивы», но в сочетании с «цыганщиной» требующий немедленной поездки в табор и непременно верхом.

Для активации определённого варианта внутреннего «Я» важно место и состояние. «Одесса» просыпается во мне, когда возвращаюсь домой, в родную Хосту.

Степи под Краснодаром, с их неимоверным раздольем и пьянящим запахом пряных трав, будят казачий характер. Тогда борщ, сало, горилка и — ух! — с гиканьем до Парижу!

Ну а дух странствий, дорога — созвучны цыганским напевам.

Вообще, конечно, странно, как сочетаются во мне столь противоположные ипостаси. Но со временем я привык и даже стараюсь извлекать пользу из этого многообразия, в разных обстоятельствах активируя ту или иную часть моего внутреннего мира.

В конце концов, каждый человек, живущий сегодня на этой земле, является лишь верхушкой своего родового древа, а что было там, у корней, сто или тысячу лет назад — одному богу известно.

Я искренне полагал, что такой музыкальный код есть у всех, особенно у представителей народов с древней историей и традициями. Но как быть с американцами? Не с теми, что из глубинки Арканзаса или Монтаны, с ними как раз всё понятно: кантри и всё такое. А с «пилигримами глобализации»?

Например, мой шеф, он же подопечный, он же охраняемое лицо — Хилл Кенни. Сорока шести лет от роду, появившийся на свет в Техасе, живший в Бельгии, где цыгане активно не кочевали.

Работал Кенни кризисным менеджером в крупной транснациональной компании. В момент нашего соработничества он исполнял обязанности генерального директора табачной фабрики — в прошлом имени профессора А. И. Смирнова, а теперь носящей не менее славное имя товарища Филипа Морриса.

Сухощавый, долговязый американец с маленьким орлиным носом, загнутым крючком. Ходил янки, как и полагается, в джинсовом костюме небесного цвета. Передвигался странно: небольшими шагами, но широко расставив ноги и слегка отклячив зад. Складывалось впечатление, что он только что слез с бешеной лошади после родео, а нормальный шаг ему мешают сделать не только отбитое мужское достоинство, но и шпоры, прикреплённые к сапогам. Именно такой ковбойской походочкой Хилл Кенни вошёл в ресторан.

Только в одном заведении нашего города пели цыгане. Пели хорошо, талантливо, я бы сказал, душевно. Вот и сейчас совсем юная представительница вольного народа исполняла мою любимую, знакомую с детства песню. Ту самую, что пела девочка с уникально низким для своего возраста голосом в фильме «Табор уходит в небо», встречая дорогого гостя Лойко Зобара, приехавшего в табор.

Услышав пение цыганки, американец преобразился. Плечи распрямились, глаза заблестели, руки пригладили техасскую шевелюру — и мой подопечный с головой нырнул в театрализованный ресторанный табор.

Наутро Хилл очень страдал. Не знаю, кто внушил ему, что цыгане — это плохо. Такое могли сделать только какие-нибудь «условные фашисты», люто ненавидевшие кочующий народ.

Как бы то ни было, каждую смену мне приходилось выслушивать утреннюю исповедь охраняемого лица.

— Саша, я обожаю цыган, — говорил американец виноватым тоном, весьма доверительно. — Разве это плохо? — трагически вопрошал он, закатывая глаза.

Я как мог старался успокоить техасца:

— Всё нормально, Хилл. Цыган любили Пушкин, Толстой и Достоевский. Даже Брежневу они нравились.

— Как, и Брежневу? — американец хватался за голову. Из чего я заключал, что пример с Леонидом Ильичом был неудачным. Видимо, мы оба были жертвами пропаганды холодной войны. То есть я относился к Брежневу в целом положительно, а он в основном отрицательно.

Хилл честно пытался бороться со своим «позорным недугом» — цыганщиной. Видимо, он дал себе клятву никогда не ездить в табор, то есть в ресторан, где пели ромалы. Но сдержать обещание удавалось не всегда, например, в очередной тяжёлый день, когда ЧП следует за ЧП: то доходность фабрики упадёт, то наши работяги спьяну запорют какой-нибудь дорогущий импортный агрегат. Угрюмый Хилл выходил из офиса, плюхался в служебный «Форд Маверик» и мрачно говорил: «Поехали»!

На вопрос водителя: «Куда?» он молча кивал головой в мою сторону, мол, он знает, что означало одно: «К цыганам!»

Водила Олег, сообразительный парень, знал своего шефа не хуже меня. Он толкал кассету в магнитолу, и салон заполняла музыка под стать настроению:

Что так грустно — взять гитару

Да спеть песню про любовь,

Иль поехать лучше к «Яру» —

Разогреть шампанским кровь.

Там цыганки молодые

Будут петь, плясать всю ночь.

Раздарю им золотые,

Отгоню тоску я прочь!

Эй, ямщик, гони-ка к «Яру»!

Лошадей, брат, не жалей.

Тройку ты запряг — не пару,

Так вези же веселей!

И мы неслись по вечернему городу, к цыганам. На месте были уже в соответствующем расположении духа.

Не секрет, что цыгане очень артистичны и сообразительны. Они имеют уникальную способность играть на струнах души того народа, среди которого в данный момент проживают. Но как быть с американцем из Техаса, проживавшим в Бельгии, мотающимся по всему миру, да ещё у которого жена — немка из Мюнхена, а дети учатся в Австралии?!

Даже для смекалистого цыганского народа это была непростая загадка «глобальной» души.

Изобретать велосипед они не стали, а использовали веками наработанные приёмы, слегка приспособив их к конкретному случаю.

Примерно в наше третье посещение, когда мы зашли в зал, где уже сидело много народа, цыганский ансамбль начал действовать.

Они как будто ждали. Ударили по семи струнам гитаристы, пронзительно запела скрипка, а весь этот яркий табор ожил бахромой платков, затряс цветастыми юбками, зазвенел монистами и дружно двинул в сторону моего охраняемого американца.

Я напрягся, но понял, что стоять на пути «табора» глупо. Поэтому просто решил быть поближе к клиенту. На подходе к нам ромалы расступились и сразу же окружили нас. Молодая красивая цыганка пошла на американца, не отрывая взора от его глаз. Так могут смотреть только цыганки: слегка исподлобья, не мигая. Взгляд больших чёрных очей, словно рентгеном, просветил душу бедного Кенни. Зазвучал дивный глубокий, бархатно-вкрадчивый голос:

Что может быть прелестнее, когда, любовь храня,

Друзей встречает песнями цыганская семья.

Нам в дружбе нет различия, живя семьёй своей,

Мы свято чтим обычаи и любим всех друзей.

Певунья легко взяла последнюю высокую ноту. В этот момент как из-под земли явилось «чудо в юбке», ещё прекраснее первой. В руках цыганская красотка держала поднос с огромным хрустальным бокалом, наполненным, как вы сами понимаете, не водой. Американец обомлел. Цыгане двинулись по кругу, грянув:

Хор наш поёт любимый,

Вино течёт рекой,

К нам приехал, к нам приехал

Хилл наш Кенни дорогой!

Цыганка протянула поднос. Бокал с водкой оказался перед американцем.

Хилл в нерешительности оглянулся на меня.

Я знаком показал, что надо пить, и при этом положил на поднос двадцать долларов, мысленно поблагодарив случай, что у меня в кармане оказалась не очень крупная купюра.

Кенни, ведший здоровый образ жизни, с опаской взял бокал. Цыгане грянули:

Выпьем мы за Хилла, за Хилла дорогого,

Свет ещё не видел красивого такого.

«Табор» пустился в пляс, вовлекая американца в свой водоворот. Хорошо, что мне удалось выпрыгнуть из него, сесть за крайний столик, откуда я мог спокойно наблюдать, как мой охраняемый объект погружается в пучину русского загула. Теперь моя задача состояла в том, чтобы чётко определить дозу и время процедуры, ибо для незакалённой американской души данное погружение могло закончиться трагически.

Когда Кенни поднесли третью рюмку, американец с гордым видом сибирского золотопромышленника швырнул на поднос скомканные доллары — как будто проделывал этот трюк ежедневно. Опрокинув содержимое в себя, американец вдруг стал подпевать ансамблю, пританцовывая в такт. Упасть Кенни мешали талии двух представительниц цыганского народа. Держался он за них достаточно крепко.

К концу второго часа нашего пребывания в ресторане складывалось впечатление, что американец родился в таборе, жил в таборе и умрёт в дороге, где-нибудь в бескрайних степях Бессарабии. В жизни мне не приходилось видеть более счастливого человека, чем мой охраняемый подопечный. Он пел, плясал, целовал цыганок. Его движения были грациозны и прекрасны. От того покалеченного ковбоя, что два часа назад вошёл в зал, не осталось и следа. Мне даже показалось, что Хилл пел по-цыгански.

В конце вечера, когда все устали, ресторанный «табор» затянул какую-то грустную песню. Слёзы огромными каплями покатились из глаз американца. Кенни снял свой замшевый пиджак и накинул его на плечи сидевшего рядом цыганского гитариста. Техасские кожаные сапожки со шпорами были дарованы скрипачу, игравшему так виртуозно, что душа вторила звукам его волшебного инструмента.

По дороге домой, уже в машине, босой Хилл мирно спал в обнимку с гитарой, которую купил на последние триста долларов.

В следующую свою смену я подарил ему диск с фильмом «Табор уходит в небо» с английскими субтитрами. Последствий я не просчитал. Кенни стал покупать записи Николая Сличенко. На выходные мотался в Москву, где пересмотрел весь репертуар театра «Ромэн». Цыганщина стала приобретать угрожающие размеры.

Я не знаю, до чего бы это всё дошло, но, как говориться, клин клином вышибают. И новый клин появился.

Её звали Люся!

Глава 2

Люся

Люся была парикмахером, а ещё делала педикюр.

Была она полной противоположностью красоткам из нашего «табора». Хотя бы потому, что Люся была блондинкой двадцати пяти лет, невысокой, стройной, с грудью четвёртого размера и очень нежными руками. Она приходила в директорский коттедж вечером, после работы Хилла. Сначала раз в месяц, потом раз в неделю, а одним прекрасным вечером там и осталась. Это случилось в ночь перед их Рождеством, когда мюнхенская половинка нашего шефа улетела в Милан на шопинг.

Звали миссис Кенни Сьюзен, и была она американкой только наполовину. Её папа — янки, бывший лётчик, после войны служил в Германии, а мать — западная немка. Обычный случай. Когда отец вернулся в Штаты к своей семье, не оставил немецкое чадо без средств к существованию. Оплатил дочери обучение в хорошей частной школе, а потом и в американском университете, где она познакомилась с Хиллом. Сьюзен приезжала к мужу крайне редко, гостила недолго. Было видно, что жизнь супруга ей мало интересна, разве только его высокая заработная плата. Мы называли Сьюзен Брунгильдой. То ли памятуя о её немецком происхождении, то ли нас вдохновляла её арийская внешность, наверное, доставшаяся в наследство от матери. Хилл мотался по всему свету, он побывал везде, где компания «Филип Моррис» строила свои сигаретные фабрики. Налаживал производство, выводил предприятие на определённый уровень рентабельности и передавал его в руки местному менеджменту, а сам ехал дальше, туда, где было востребовано антикризисное управление.

Конец ознакомительного фрагмента.