Живая азбука (сборник)

Саша Чёрный

В книгу включены стихотворения и проза Саши Черного для детей, рекомендованные к прочтению в 1–5-х классах.

Стихотворения

Приставалка

— Отчего у мамочки

На щеках две ямочки?

— Отчего у кошки

Вместо ручек ножки?

— Отчего шоколадки

Не растут на кроватке?

— Отчего у няни

Волоса в сметане?

— Отчего у птичек

Нет рукавичек?

— Отчего лягушки

Спят без подушки?..

«Оттого, что у моего сыночка

Рот без замочка».

<1912>

На коньках

Мчусь, как ветер, на коньках

Вдоль лесной опушки…

Рукавицы на руках,

Шапка на макушке…

Раз-два! Вот и поскользнулся…

Раз и два! Чуть не кувыркнулся..

Раз-два! Крепче на носках!

Захрустел, закрякал лед,

Ветер дует справа.

Ёлки-волки! Полный ход —

Из пруда в канаву…

Раз-два! По скользкой дорожке…

Раз и два! Весёлые ножки…

Раз-два! Вперёд и вперёд…

<1913>

Перед сном

Каждый вечер перед сном

Прячу голову в подушку:

Из подушки лезет гном

И везёт на тачке хрюшку,

А за хрюшкою дракон,

Длинный, словно макарона…

За драконом — красный слон,

На слоне сидит ворона,

На вороне — стрекоза,

На стрекозке — тетя Даша…

Чуть прижму рукой глаза —

И сейчас же все запляшут!

Искры прыгают снопом,

Колесом летят ракеты,

Я смотрю, лежу ничком

И тихонько ем конфеты.

Сердцу жарко, нос горит,

По ногам бегут мурашки,

Тьма кругом, как страшный кит,

Подбирается к рубашке…

Тише мышки я тогда.

Зашуршишь — и будет баня:

Няня хитрая, — беда.

Всё подсмотрит эта няня!

«Спи, вот встану, погоди!»

Даст щелчка по одеялу,

А ослушаешься — жди

И нашлепает, пожалуй!

<1911>

В огороде

В огороде целый день

Мы сегодня полем грядки,

А за нами, словно тень,

Ходят пёстрые цыплятки.

Полем сразу в восемь рук:

Я и Петя, Фрол и Даша…

Ишь как чист усатый лук!

Это всё работа наша.

И морковка чище сот…

Обожгло крапивой пятки.

Ну, до свадьбы заживёт!

Эй, петух, долой-ка с грядки!

Свёклу кончили. Ура!

Подвязать горох бы нужно.

Поливайте, детвора:

По порядку! Дружно, дружно!

Петя важно морщит лоб

И с ведром шагает гусем.

Руки вымоем — и стоп:

Хлеба с солью перекусим.

<1920>

Галчата

На заборе снег мохнатый толстой

грядочкой лежит.

Налетели вмиг галчата… Ух, какой

серьёзный вид!

Ходят боком вдоль забора, головёнки

изогнув,

И друг дружку скоро-скоро клювом цапают за клюв.

Что вы ссоритесь, пичужки? Мало ль

места вам кругом —

На берёзовой макушке, на крыльце

и под крыльцом.

Эх, когда б я сам был галкой —

через форточку б махнул

И весёлою нырялкой в синем небе

потонул…

<1920>

Мартышка

«Отчего ты, мартышка, грустна

И прижала к решетке головку?

Может быть, ты больна?

Хочешь сладкую скушать морковку?»

«Я грустна оттого,

Что сижу я, как пленница, в клетке.

Ни подруг, ни родных — никого,

Ни зелёной развесистой ветки…

В африканских лесах я жила,

В тёплых, солнечных странах;

Целый день, как юла,

Я качалась на гибких лианах…

И подруги мои —

Стаи вечно весёлых мартышек —

Коротали беспечные дни

Средь раскидистых пальмовых вышек.

Каждый камень мне был там знаком,

Мы ходили гурьбой к водопою,

В бегемотов бросали песком

И слонов обливали водою…

Здесь и холод и грязь,

Злые люди и крепкие дверцы…

Целый день, и тоскуя и злясь,

Свой тюфяк прижимаю я к сердцу.

Люди в ноздри пускают мне дым,

Тычут палкой, хохочут нахально…

Что я сделала им?

Я — кротка и печальна.

Ты добрей их, ты дал мне морковь,

Дал мне свежую воду, —

Отодвинь у решётки засов,

Отпусти на свободу…»

«Бедный зверь мой, куда ты уйдёшь?

Там, на улице, ветер и вьюга.

В переулке в сугробе заснёшь,

Не увидев горячего юга…

Потерпи до весны лишь, — я сам

Выкуп дам за тебя — и уедем

К африканским весёлым лесам,

К чернокожим соседям.

..........

А пока ты укройся теплей

И усни. Пусть во сне хоть приснится

Ширь родных кукурузных полей

И мартышек весёлые лица…»

1920

Скрут

«Кто живёт под потолком?»

— Гном.

«У него есть борода?»

— Да.

«И манишка и жилет?»

— Нет.

«Как встаёт он по утрам?»

— Сам.

«Кто с ним утром кофе пьёт?»

— Кот.

«И давно он там живёт?»

— Год.

«Кто с ним бегает вдоль крыш?»

— Мышь.

«Ну а как его зовут?»

— Скрут.

«Он капризничает, да?»

— Ни-ког-да!..

<1920>

Сверчок

Что поёт сверчок за печкой?

«Тири-тири, надо спать!»

Месяц выбелил крылечко,

Сон взобрался на кровать…

Он в лицо Катюше дышит:

«Ты, коза, — закрой глаза!»

Катя слышит и не слышит.

За окном шуршит лоза.

Кто там бродит возле дома?

Мишка с липовой ногой,

Дочка сна, колдунья-дрёма?

Чёрт ли с Бабою-ягой?

Ветер просит за трубою:

«Ты! Мне холодно! Пусти!..»

Это что ещё такое?

В лес на мельницу лети…

Катя ждёт, поджав коленки.

Тишина… И вот опять

Друг-сверчок запел со стенки:

«Тири-тири… надо спать!»

<1920>

Черника

Над болотцем проносится вздох, —

Это ахнула сонная жаба.

Изумрудный в звёздочках мох…

На полянке — с лукошком баба.

Проглядела, не видит, прошла:

Россыпь рыжиков дремлет под ёлкой

Под стволом паутинная мгла

И шатёр островерхий и колкий.

Стебельки пронизали весь мох.

Средь малиновых капель гвоздики,

В светлых листьях, как сизый горох,

Чуть колышутся гроздья черники.

Не вставай, не сгибайся… Лежи:

За охапкой притянешь охапку…

Возле вала, у старой межи,

Наберёшь ты полную шапку.

И на дачу лениво придёшь.

Молоко на коленях в тарелке.

Льются ягоды… Лёгкая дрожь.

Пересыплешь их сахаром мелким.

Холодок на зубах и в душе,

Сладкий запах лесного затишья.

За калиткой, в густом камыше,

Шелестящая жалоба мышья.

Ложка в сонной ладони замрёт.

За стволами — крестьянские срубы…

И бесцельно на ласточкин лёт

Улыбаются синие губы.

<1929>

Городские чудеса

1. Пчела

Перед цветочной лавкой на доске

Из луковицы бурой и тугой

Вознёсся гиацинт:

Лиловая душа,

Кадящая дурманным ароматом…

Господь весной ей повелел цвести,

Вздыматься хрупко-матовым барашком.

Смотри:

Над гиацинтом вьётся

Пушистая пчела…

То в чащу завитков зароет тельце —

Дрожит, сбирает дань.

То вновь взлетит

И чертит круг за кругом.

Откуда ты, немая хлопотунья?

Где улей твой?

Как в лабиринт многоэтажный

Влетела ты, крылатая сестра?

Куда свой сладкий груз

Снесёшь под гул автомобилей

и трамваев?

Молчит. Хлопочет.

И вдруг взвилась — всё выше, выше —

До вывески «бандажной мастерской»…

И скрылась.

2. Обезьянка

Косою сеткой бьёт крупа.

По ярмарке среди бульвара

За парой пара

Снуёт толпа.

Строй грязных клеток,

Полотнища шатров,

Собачий визг рулеток,

Нуга — будильник — и пузыри шаров.

У будки прорицателя — шарманка:

Визжит, сзывает, клянчит…

Худая обезьянка,

Сгорбив спинку,

Качает-нянчит,

Зажавши книзу головой,

Морскую свинку.

Так нуден сиплый вой!

Качает-греет…

Гладит лапкой

Чужого ей зверька,

А он, раздув бока,

Повис мохнатой тряпкой,

Тупой и сонный.

И опять

Она к нему влюблённо

Склоняется, как мать.

Качает, нежит…

Застыл маляр худой

С кистями за плечами,

И угольщик седой, —

Глаза переливаются лучами…

Склонился лавочник к жене,

И даже бравые солдаты —

Взвод краснощёкой деревенщины —

Притихли в стороне.

Шарманка ржёт…

Вздыхают женщины:

Кто лучше их поймёт?

Апрель 1929

Париж

В Булонском лесу

Там, за последней виллой,

Вдоль глинистого рва

Светло-зелёной силой

Вздымается трава…

Весенним изумрудом

Омолодила пни,

Упавший ствол верблюдом

Раскинулся в тени.

Кольцо берёзок кротких

Под облаком седым

Роняет с веток чётких

Зеленокудрый дым.

Мальчишка влез на липку —

Качается, свистя…

Спасибо за улыбку,

Французское дитя!

«Слезай-ка, брось свой мячик,

Мой фокс совсем не злой, —

Быстрее всех собачек

Помчится он стрелой…»

И вот они уж вместе —

И зверь, и мальчик-гном.

Жестянка мокрой жести

Сверкнула под кустом.

Ну что ж, здесь были люди,

А людям надо есть.

В зелёном этом чуде

Пускай цветёт и жесть…

Вверху клубки амелы

Как шапки сизых гнёзд,

Под бузиной замшелой

Хлопочет чёрный дрозд.

С дороги у изгиба

Моторный рявкнул бас…

Спасибо, лес, спасибо

За этот добрый час.

1930

На крыльце

В колодец гулко шлёпнулась бадья,

Склонилась баба, лихо вздёрнув пятку;

Над дубом стынет лунная ладья,

Тускнея радужно сквозь облачную

грядку.

Туманным пологом окутаны поля,

Блеснул костёр косым огнём у рощи.

За срубом зашипела конопля,

Нет в мире песни ласковей и проще…

Лень-матушка, а не пора ль соснуть?

Солома хрустнет под тугой холстиной,

В оконце хлынет сонный Млечный Путь.

У изголовья — чай с лесной

малиной…

Но не уйти: с лугов — медвяный дух,

И ленты ивы над крыльцом нависли.

И там, в избе, — стокрылый рокот мух,

И духота, и городские мысли…

Нахмуренный, в рубахе пузырём,

Прошёл кузнец, как домовой, лохматый,

И из больницы, в ботах, с фонарём,

Старушка докторша бредёт тропой

покатой.

Я гостье рад. В пустыне средь села

Так крепким дорожишь рукопожатьем…

Ты, горечь старая, тяжёлая смола,

Каким тебя заговорить заклятьем?

1930

У Сены

В переулок — к бурлящей Сене,

Где вода, клокоча, омывает ступени,

Заливая берег пологий, —

Всё приходят люди в тревоге:

Рабочий хмурый,

Конторщик понурый,

Озябший старик с ребёнком,

Девушка с рыжим котёнком…

Слушают грозный гул

Воды, встающей горбом у лапы моста.

У откоса последняя грива куста

Опрокинулась в мутный разгул…

К берегу жмётся мёртвый буксир,

Брёвна несутся в лоснящейся мгле

перевалов…

Дойдёт ли вода до подвалов?

Хлынет ли в окна мирных квартир?

Поправив пенсне, какой-то седой господин

Отметил мелом на стенке грань колыхания…

Ты, мутное лоно грядущих годин!

Мел мой в руке — но черта роковая

в тумане.

<1930>

Ночные ламентации

Ночь идёт. Часы над полкой

Миг за мигом гонят в вечность.

За окном бормочет ветер,

Безответственный дурак…

Хоть бы дьявол из камина

В этот час пустынный вылез, —

Чем гонять над Сеной тучи,

Головой ныряя в мрак…

Я б ему, бродяге злому,

Звонко «Демона» прочёл бы —

И зрачки б его сверкали,

Как зарницы, из-под век.

Нет — так нет. Паркет да стены,

Посреди коробки тесной,

Словно ёрш на сковородке,

Обалдевший человек…

Перед пёстрой книжной полкой

Всё качаешься и смотришь:

Чью бы тень из склепа вызвать

В этот поздний мутный час?

Гейне — Герцена — Шекспира?

Но они уж всё сказали

И ни слова, ни полслова

Не ответят мне сейчас.

Что ж в чужой тоске купаться?

И своя дошла до горла…

Лучше взять кота под мышку

И по комнате шагать.

Счастлив ты, ворчун бездумный,

Мир твой крохотный уютен:

Ночью — джунгли коридора,

Днём — пушистая кровать.

Никогда у лукоморья

Не кружись, толстяк, вкруг дуба, —

Эти сказки и баллады

До добра не доведут…

Вдруг очнёшься: глушь и холод,

Цепь на шее всё короче,

И вокруг кольцом собаки…

Чуть споткнешься — и капут.

<1931>

На току

По овсяным снопам

Возит мул допотопный каток,

Свесил голову вбок,

Подбирает колосья к зубам.

Шелестит карусель…

Напрягает все мускулы мул,

Раздувает бока,

А хозяин уселся под ель,

Трубку в зубы воткнул

И дымит в облака.

Ходит мул без конца…

И бормочет, и фыркает в нос:

«Надо в поте лица

Добывать свой насущный овёс!»

А за толстым гранитным катком

Ходят гуси гуськом

И, шипя и косясь на бревно,

Не трудясь, подбирают зерно.

Слышишь, веялка мерно пыхтит?

Пыль из устья раструбом летит.

Русский запах овса — благодать!

Ты вертись, ты вертись, рукоять…

Раздобрели мешки,

Как поповны, толсты-широки…

Напрягая хребет меж колёс,

Мул в сарай на двуколке их свёз.

Плавно вздулось бельё на лугу.

На току — ни души,

Только голуби бродят в кругу.

На овсяном стогу

Человек разметался в тиши…

Жук в соломе шуршит у волос,

Над глазами — метёлкой овёс.

Гаснет в небе коралловый пыл,

Аметистом пронизана даль,

И над бором — родная печаль —

Левитановский месяц застыл.

1928

Пюжет

Собачий парикмахер

В огромном городе так трудно разыскать

Клочок романтики — глазам усталым

отдых:

У мутной Сены,

Вдоль стены щербатой,

Где мост последней аркою круглится, —

Навес, скамья и стол.

Старик с лицом поэта,

Склонившись к пуделю, стрижет бугром

руно.

Так благородно-плавны жесты рук,

Так благостны глаза,

Что кажется: а не нашёл ли он

Призвание, чудеснейшее в мире?

И пёс, подлец, доволен, —

Сам подставляет бок,

Завёл зрачок и кисточкою машет…

В жару кудлатым лешим

Слоняться не легко,

И быть красавцем — лестно;

Он умница, он это понимает.

Готово!

Клиент как встрёпанный вскочил —

и на́земь.

Ты, лев собачий! Хитрый Дон-Жуан

С седою эспаньолкою на морде…

Сквозь рубчатую шерсть чуть розовеет

кожа,

Над шеей муфта пышною волной, —

Хозяин пуделя любовно оглядел

И, словно заколдованного принца,

Уводит на цепочке.

С балкона кошка щурится с презреньем…

А парикмахер положил на стол

Болонку старую, собачью полудеву,

Распластанную гусеницу в лохмах…

Сверкнули ножницы, рокочет в Сене вал,

В очках смеётся солнце.

Пришла жена с эмалевым судком,

Увядшая и тихая подруга.

Смахнула шерсть с собачьего стола,

Газету распластала…

Три тона расцветили мглу навеса:

Бледно-зелёный, алый и янтарный —

Салат, томаты, хлеб.

Друг другу старики передают

С изысканностью чинной

То нож, то соль…

Молчат, — давно наговорились.

И только кроткие глаза

Не отрываясь смотрят вдаль

На облака — седые корабли,

Плывущие над грязными домами:

Из люков голубых

Сквозь клочья пара

Их прошлое, волнуясь, выплывает.

Я, прохожий,

Смотрю на них с зелёного откоса

Сквозь переплёт бурьяна

И тоже вспоминаю:

Там, у себя на родине, когда-то

Читал о них я в повести старинной, —

Их «старосветскими помещиками» звали…

Пускай не их — других, но символ

тот же,

И те же выцветшие добрые глаза,

И та же ясная внимательность друг

к другу, —

Два старых сердца, спаянных навеки.

Как этот старый человек,

С таким лицом, значительным и тонким,

Стал стричь собак?

Или в огромной жизни

Занятия другого не нашлось?

Или рулетка злая

Подсовывает нам то тот, то этот

жребий,

О вкусах наших вовсе не справляясь?

Не знаю…

Но горечи в глазах у старика

Я, соглядатай тайный, не приметил…

Быть может, в древности он был бы

мудрецом,

В углу на площади сидел, лохматый,

в бочке

И говорил глупцам прохожим правду

За горсть бобов…

Но современность зла:

Свободных бочек нет,

Сограждане идут своей дорогой,

Бобы подорожали, —

Псы обрастают шерстью,

И надо же кому-нибудь их стричь.

Вот пообедали. Стол пуст, свободны

руки.

Подходит девушка с китайским

вурдалаком,

И надо с ней договориться толком,

Как тварь любимую по моде окорнать…

1930

В угловом бистро

1. Каменщики

Ноги грузные расставивши упрямо,

Каменщики в угловом бистро сидят, —

Локти широко упёрлись в мрамор…

Пьют, беседуют и медленно едят.

На щеках — насечкою известка,

Отдыхают руки и бока.

Трубку тёмную зажав в ладони

жёсткой,

Крайний смотрит вдаль, на облака.

Из-за стойки розовая тётка

С ними шутит, сдвинув вина в масть…

Пёс хозяйский подошёл к ним кротко,

Положил на столик волчью пасть.

Дремлют плечи, пальцы —

на бокале.

Усмехнулись, чокнулись втроём.

Никогда мы так не отдыхали,

Никогда мы так не отдохнём…

Словно житель Марса, наблюдаю

С завистью беззлобной из угла:

Нет пути нам к их простому раю,

А ведь вот он — рядом, у стола…

2. Чуткая душа

Сизо-дымчатый кот,

Равнодушно-ленивый скот,

Толстая муфта с глазами русалки,

Чинно и валко

Обошёл всех, знакомых ему до ногтей,

Обычных гостей…

Соблюдая старинный обычай

Кошачьих приличий,

Обнюхал все каблуки,

Гетры, штаны и носки,

Потёрся о все знакомые ноги…

И вдруг, свернувши с дороги,

Клубком по стене —

Спираль волнистых движений, —

Повернулся ко мне

И прыгнул ко мне на колени.

Я подумал в припадке амбиции:

Конечно, по интуиции

Животное это

Во мне узнало поэта…

Кот понял, что я одинок,

Как кит в океане,

Что я засел в уголок,

Скрестив усталые длани,

Потому что мне тяжко…

Кот нежно ткнулся в рубашку —

Хвост заходил, как лоза, —

И взглянул мне с тоскою в глаза…

«О друг мой! — склонясь над котом,

Шепнул я, краснея, —

Прости, что в душе я

Тебя обругал равнодушным скотом…»

Но кот, повернувши свой стан,

Вдруг мордой толкнулся в карман:

Там лежало полтавское сало в пакете.

Нет больше иллюзий на свете!

<1932>