Огни чужой деревни

Саша Ханин, 2014

Кажется, еще чуть-чуть и наша жизнь сказочным образом переменится. Мы полетим к звездам, и никому уже не надо будет умирать. И тогда, спохватившись, из тени выходят Они. И вот уже катары и альбигойцы горят на кострах инквизиции, полицейские разносят вдребезги оргонные аккумуляторы, американский сенат запрещает ЛСД, а Тимоти Лири отправляется за решетку. Мир остается тем же адским местом, что был и прежде – супермаркетом и железной тюрьмой. Империя бессмертна, как писал Филип Дик. Давно-давно Они отобрали у нас магию и чудеса. А взамен нам сунули в зубы математику, физику и прочие, так называемые, науки. Нам разрешили пользоваться электрическим током. Вот, сказали нам, телевизор. А вот, двигатель внутреннего сгорания. А это – аспирин. А еще нам сказали, что никаких приведений и волшебников не бывает. Нам объяснили, почему нельзя летать, ходить сквозь стены и читать мысли. Нас обманули, у нас отобрали то, что по праву рождения было нашим. Содержит нецензурную брань.

Мы созданы из вещества того же,

Что наши сны.

И сном окружена

Вся наша маленькая жизнь.

Шекспир

Мэр

— Большие перемены произошли в жизни села в конце 1950-х годов, — рассказывает Раулю мэр.

Он сидит за рулем старенького «уазика» на горячем дерматиновым сиденье. Рядом — Рауль с блокнотом в руках. В оскаленных зубах Рауля торчит мундштук с дымящейся сигареткой. Позади в салоне кемарит на лавке Егор Панфилов. На безволосой впалой груди рок-барда лежит гитара. Следом за «уазиком» по поселковой улочке едет пегий от лепешек грязи бронетранспортер. За бронетранспортером в куцей тени, поникших от жары, липок шагают полицейские, похлопывая электродубинками по ладоням. На копах чёрно-зелёная униформа, кожаные сапоги и белые шлемы-респираторы со встроенным противогазом, прибором ночного видения и системой связи. Любой геймер с первого взгляда узнает в этих ребятах городскую полицию Альянса из компьютерной игры «Half-Life».

— По распоряжению Никиты Сергеевича Хрущева Министерство сельского хозяйства было перенесено из Москвы в специально построенный для этого поселок Новое Синьково. Чтобы, так сказать, быть поближе к сельскому хозяйству. Само собой, когда Хрущева сняли, Министерство переехало обратно в Москву, а поселок остался…

Мэр похож на состарившегося и обрюзгшего первого космонавта Юрия Гагарина. У него доброе круглое лицо. Жесткие, черные с проседью волосы коротко острижены на висках, затылок выбрит, челка зачесана назад. От постоянного недосыпа у мэра мутные воспаленные глаза и темные круги под глазами, словно у панды. Сегодня он без пиджака, в белой рубашке, с подвернутыми рукавами. Правой рукой мэр крутит «баранку», а левую с чадящей сигареткой вывалил за окно.

— У нас тут своя кожгалантерейная фабрика. Мячи для футболистов шьем. Что еще… Больница самая крупная в районе. Автобаза № 42. Ну, и конечно, наша гордость — Яхромский сельскохозяйственный техникум, состоящий фактический из двух частей производственной и учебной. А вот, и общага, — закругляется мэр, — рассадник зла и порока. Приехали.

Рауль, пригнувшись, глядит мимо мэра за окошко и видит жутковатую кирпичную пятиэтажку с закопченными стенами. Объехав здание, мэр останавливает «буханку» у крылечка черного хода. Егор Панфилов, как куль валится с лавки. Гулко стукается об пол гитара. Рядом с «уазиком» тормозит бронетранспортер. Полицейские деловито вышибают дверь в общагу. Где-то наверху звенит разбитое оконное стекло. Из окна второго этажа, размахивая руками и ногами, вываливается долговязый парниша в красных тренировочных штанах и белой рубахе в крупный горох. Копы лезут за студентом в кусты и принимаются лупцевать его дубинками.

— Э! Э! — кричит копам мэр. — А ну, хорош!

Полицейские, треща рациями и хрюкая скремблерами, волокут из кустов норовившего сбежать студента техникума. У парниши бритая под машинку шишковатая башка. Свернутый на бок нос. И дурные, косящие от постоянного вранья глаза.

— Здорово, Жэка. Уже сварил? — спрашивает мэр.

Жэка жует губами и с тоскою смотрит куда-то мимо мэра.

— В унитаз не вылил?

Жэка молча мотает головой.

— Пойдем, — оборачивается мэр к Раулю, — «молочком» угощу.

Через выбитую дверь черного хода они попадают в общагу. В общаге стоит густая летняя тишина. В темных коридорах со стен осыпается старая краска. Жужжат и бьются о стекла мухи. Мэр поднимается на второй этаж, проходит по коридору и привычно толкает фанерную дверь. Пропускает Рауля в комнату. Обстановка в каморке такая, будто недавно граната взорвалась. Следом за Раулем копы затаскивают в комнату Жэку. Последним заходит мэр. Садится с размаху на что-то немного напоминавшее низенькую, вынесенную с пожара софу. На полу стоит трехлитровая банка с бледной зеленоватой жижей, несколько банок поменьше и один граненый стакан. Мэр придирчиво осматривает стакан, наливает в него «молочка» и протягивает Раулю.

— Угощайся, друг! — говорит он.

Рауль берет у мэра стакан и, оглянувшись по сторонам, садится на нечто, похожее на скамеечку чистильщика обуви из советского фильма про революционную Одессу. Мэр выбирает две баночки почище и наливает «молочка» себе и Жэке.

— Со свиданьицем, — говорит мэр и, прикрыв глаза, принимается дуть «молочко».

Жэка ловко швыряет свою баночку в шлем-респиратор ближайшего копа и прыгает в окно. Другой коп успевает схватить его за кроссовку. Рации в шлемах полицейских беспокойно трещат. Мэр морщится, глядя поверх стакана на эту суету.

— Да черт с ним, пускай лезет, — машет он рукой.

В этот момент нога непутевого студента выворачивается из кроссовки, и Жэка с матюгами улетает вниз.

— Насильно мил не будешь, — замечает мэр.

Рауль ставит свой стакан на пол и что-то строчит в блокноте.

— Ганжа у нас не вызревает, вот и приходится из незрелой «молочко» варить, — объясняет мэр. — В смысле расширения сознания мне это пойло не очень. У меня потом голова сильно болит, а если сверху еще портвейна засадить, запросто может конфуз случится… Тебя как, цепляет?

Рауль кивает, строча в блокноте. Мэр какое-то время сидит неподвижно, глядя на разруху вокруг себя. Потом оживляется.

— А знаешь что? Давай, на крышу слазим, окинем взглядом родимый город и его окрестности!

Со второй попытки мэр поднимается с того, на чем сидел, берет на руки трехлитровую банку и выходит. Рауль выходит следом.

— Оставьте нас, — величественно говорит мэр толпящимся в коридоре полицейским и шагает вверх по лестнице.

Четыре пролета. Изувеченная дверь на чердак, еще ступеньки, еще дверь и вот, они с Раулем на крыше. Мэр подходит к самому краю.

— Ты посмотри, какой простор! — кричит он Раулю. — О-го-го!!!

С крыши общаги открывается симпатичный вид на поселок. Белые блочные пятиэтажки, блескучие стекла окон. Пожухлая от жары зелень стоящих во дворах деревьев. Мозаика, изображающая трудовой подвиг колхозников, на торцовой стене здания Яхромского сельскохозяйственного техникума. На окраине, за кинотеатром заросшее бурьяном футбольное поле. Песчаный пляж и белые горошины буйков на темно-синей воде Синьковской плотины. Утыканные гнутыми телевизионными антеннами крыши, а над крышами — густое вечернее небо и сиреневая пыльная даль.

— Видишь, вон там, водонапорная башня похожая на башню волшебника? — шепчет мэр на ухо Раулю. — А рядом какие-то серые коробки в пыли. Так вот, это сказочное место называется Рогачево. Гляди, как красиво! А ведь я ни разу в Рогачеве не был. Помню, сидим вечером на остановки с Егоркой и дуем пиво, и тут останавливается 63 маршрутка. Ну, думаю, сейчас прокачусь в Рогачево, погляжу, как люди живут… Только никуда я не поехал. Такие дела Рауль… — Мэр основательно прикладывается к банке. — А знаешь, ну его лешему, это Рогачево! Чего я там не видал? Стоят, наверное, избы в поле. Поехали лучше в Горицы! Там чумовая рыбалка на плотине! Сядем на велики и покатим! Рауль, я же со школы в Горицах не был! — Мэр снова отхлебывает из банки, всхлипывает и вытирает ладонью рот. — Мне сейчас отчего-то вспомнился случай из детства. Пошли мы как-то раз с отцом за грибами. Помню, не рассвело еще. Дошли до края леса, а из березняка лось выходит и смотрит на нас добрыми глазами…

Мэр вытирает украдкой набежавшую слезу. Хочет выпить еще, но останавливается. С сомнением смотрит в банку.

— А ну, его, это «молочко»! Мне еще работать сегодня… Хочешь, хлебнуть? — спрашивает он Рауля.

Журналист решительно мотает головой. Мэр встает на край, держит банку в вытянутой руке.

— Кыса-кыса-кыса! — зовет мэр.

Снизу из кустов возле общаги раздается противное «мяу».

— Нет наркотикам! — говорит мэр и разжимает пальцы.

Здание администрации Новое Синьково. Третий этаж. Балкон. На балконе два скрипучих гнутых шезлонга и кособокий столик. На столике вялые полевые цветы в стеклянном графине. В шезлонгах у столика сидят мэр и Рауль Дюк, журналист. Рауль в панамке, больших очках-хамелеонах, гавайской рубашке и шортах. С балкона открывается вид на поселковый кинотеатр и безлюдную треугольную площадь.

— Чудес у нас хватает, — рассказывает мэр. — На днях имел место такой случай. Заходят два мужика в ларек. Высыпают на блюдце мелочь — всё уже посчитано! Мелочи выходит сорок два рубля. И говорят — хозяюшка, нам бы водочки и семешек. А водки в ларьке по сорок рублей нет, потому что ее по сорок и не бывает, и по пятьдесят не бывает. А по шестьдесят четыре, положим, есть… И тут происходит чудо. Мелочь из блюдца исчезает и на прилавке появляется водка, с этикеткой Московского винокуренного завода за сорок рублей и семешки, соответственно, за два рубля. Мужики берут водку и закуску и идут в сторону заброшенного коровника, к себе на работу. Накрапывает теплый летний дождик… Чем не чудо? И вообще, вред горячительных напитков и наркотических веществ сильно преувеличен. Я и сам не против, и не возбраняю, хотя, бывает, и порицаю. Опять же, как пить. Ежели пить ради свинства, то порицаю! А ежели ради бегства из этого вконец оскотинившегося мира или, скажем, чтобы расширить границы сознания, то я всей душой с вами. Беда в том, Рауль, что никто не хочет уже эти границы расширять.

Мэр со стоном поднимается из шезлонга и уходит с балкона. Он бредет куда-то, распахивая двери, бредет через кабинет и приемную, через небольшую залу с выгоревшим длинным столом и придвинутыми к нему стульями. Ветерок шелестит бумагами. Безлюдно. Только полицейские с электродубинками в белых шлемах-респираторах застыли у дверей.

— Я взялся чистить авгиевы конюшни духа, — бормочет мэр. — Насаждать культуру… Куда я веду свою паству?… Бессонными ночами… Через горнило страданий… Отринуть тварную природу… У меня не осталось времени…

Мэр останавливается у распахнутого окна в курилке. На его покатом лбу блестит испарина. За окном, совсем низко над оранжевым пустырем футбольного поля висит апельсин солнца. Вдалеке темнеет еловый лес. Мэр опускается на скамеечку. Рядом присаживается Рауль с блокнотом в руках. В его оскаленных зубах торочит мундштук с зажженной сигаретой.

— Скажи, друг, а каково это, когда вот так, сам себе в голову из ружья — ба-бах!? — спрашивает мэр. — Я, конечно, понимаю, это деликатная тема. Но я не из праздного любопытства спрашиваю. У меня тоже, знаешь ли, бывают моменты…

Рауль молчит, только скрипит по бумаге грифель карандаша.

— Ладно, проехали, — говорит мэр и закрывает глаза.

Сперва как будто ничего не происходит… Красные лучи садящегося солнца понемногу бледнеют. Лес за окном становится прозрачным. Сквозь облупившиеся стены курилки проступает больничная палата.

— Не спать… — шепчет мэр. — Не спать…

Он беспокойно ворочается. В просторную палату сквозь забранные крупной решеткой окна льется скудный зимний свет. В палате в два ряда стоят койки. На койках без движения лежат люди. Синие одеяла, серое постельное белье, на полу — бурый исцарапанный линолеум…

— Не спать! — страшным голосом ревет мэр и рывком садится на топчане.

Ухает и лупит себя ладонями по лицу. Рауль тоже приходит в себя. В руке — исписанный блокнот. В зубах — мундштук с погасшей сигаретой. В распахнутом окне тусклый солнечный диск плющится о зубья елового леса. Густой закатный свет льется в комнату.

Мэр встает и, расталкивая набежавших из коридора полицейских, идет на балкон. Он хрипло дышит, его белая рубашка насквозь промокла от пота. На балконе мэр выбрасывает цветы из графина и льет себе на макушку воду. Отфыркивается, вытирает пятерней лицо, оглядывается на Рауля.

— Не дрейфь, — говорит мэр, — прорвемся!

Пустой зрительный зал кинотеатра «Красный Луч». Тусклый электрический свет. Душно. Полицейские одного за другим вводят в зал, задержанных на улице, прохожих. На сцене, на фоне экрана стоит мэр в свежей рубашке без галстука и темно-сером костюме. Сцепив руки за спиной, мэр качается на каблуках. Рауль с блокнотом сидит в первом ряду. Понемногу зал заполняется.

— Эй, там, кто-нибудь! — кричит мэр. — Принесите мне афишу!

Полицейский выходит. Пока его ждут, в кинозале стоит нехорошая тишина. Мэр молча качается с мыска на каблук и его ботинки оглушительно скрипят. Вскоре, коп возвращается, идет к сцене и передает мэру афишу, сорванную со стены возле кинотеатра.

— Вот! — говорит мэр, потрясая смятой афишей. — Между прочим, весь поселок оклеили. Читаю. Ретроспектива мировой классики. Первый сеанс в шесть вечера. «Ночь в Опере». Комедия. Братья Маркс. Восемь вечера. «Французский связной». Полицейский детектив. И десять вечера. «Легенда о Нараяме». Историческая эротика. Вход бесплатный. Ну? И фигле никто не пришел?

Мэр сворачивает афишу и через нее, как через подзорную трубу оглядывает зал.

— Между прочим, чумовые фильмы. Я не понимаю, чего жопу от дивана лень оторвать? Или читать, мля, все разучились? Ладно, будет вам Филине с Годаром! Я еще зажгу лампаду духовности в темных оскотинившихся душах… Вечер любителей кинематографа объявляю открытым! Сегодня для уважаемой публики состоится показ культового фильма итальянского режиссера Валерио Дзурлини «Пустыня Тартари»… Если во время сеанса кто полезет на выход без разговоров фигачьте дубинками! — приказывает мэр полицейским. — Будут проситься в туалет, не пускать, а то в окошко сбегут. Искусство требует жертв! И каждые четверть часа ходить по рядам с фонариками, следить, чтоб никто не спал. Я вас, мля, приобщу к прекрасному! — мэр грозит зрительному залу кулаком. — Вопросы? Вопросов нет, ну и славно. Начинайте сеанс! Пойдем, Рауль, душно здесь…

Мэр и журналист уходят за кулисы.

Поселковая площадь возле кинотеатра. Костер. Картонные коробки с книгами, реквизированными у населения. Полицейские с электродубинками стоят в оцеплении. Треск поленьев, высокие языки пламени. За оцеплением рыжие отсветы костра высвечивают угрюмые женские лица. Слышится недовольный ропот толпы. Мэр стоит у огня и перебирает сваленные в картонную коробку книжки. Это женские романы в ярких глянцевых обложках и детективы. Сквозь оцепление к костру прорывается женщина. Давясь рыданиями, она тянет к мэру руки. Двое полицейских в белых шлемах-респираторах едва удерживают ее.

— Утешься, мать, — говорит мэр.

Достает из кармана пиджака потрепанный томик Буковского и протягивает женщине. Женщина затихает, берет в руки книжку. Читает в мечущемся свете костра. После снова принимается рыдать, а книжку бросает под ноги мэру.

Толпа испуганно затихает. В тревожной тишине ревет пламя.

Мэр садится на корточки, поднимает с асфальта растрепанный томик и бережно сдувает с него пыль. Сидя на корточках, мэр листает страницы, тщательно откашливается и читает:

Я вышел из длительного запоя, в течение которого лишился малозначительной работы, комнаты и (возможно) рассудка. Переночевав в подворотне, я вышел на солнечный свет, проблевался, пять минут переждал, а потом прикончил остаток вина из бутылки, которую обнаружил в кармане пальто. Я пустился в путь через город, без всякой цели. Пока я шел, мне казалось, будто некая доля вещей обретает смысл. Конечно, это было не так. Но и там, в подворотне, мне вряд ли стало бы легче.

Мэр закрывает книжку и смотрит светящимися глазами на стоящих за оцеплением людей.

— Изумительная волшебная проза, — торжественно говорит мэр.

Тут мэр замечает подле себя зареванную женщину и лицо его суровеет. Он поднимается с корточек и прячет томик Буковского в карман.

— В Избу-читальню ее, — говорит мэр и его негромкий голос разносится по темной площади. — Посадить на цепь возле стеллажа с ирландцами. Джойс, Беккет, Флэнн О Брайен…

Из толпы раздаются испуганные возгласы. Полицейские уводят поникшую женщину. Мэр снова заглядывает в картонную коробку с детективами и женскими романами, и лицо его кривится, будто от зубной боли.

— Всё в огонь! Всё сжечь! — приказывает мэр. — И пепел развеять в овраге за футбольным полем.

Полицейские в белых шлемах-респираторах волокут картонную коробку к костру. Опрокидывают. Книжки валятся в огонь. Сноп искр взлетает в темное небо.

Мэр и Рауль идут по можжевеловой аллее. Полицейские крадутся в темноте за кустами. Изредка слышится треск раций и хрюканье скремблеров.

— Сюда я прихожу отдохнуть душой, — делится с Раулем мэр. — Вот, погляди!

Можжевеловые кусты расступаются. На пяточке стоит скульптурная группа из белого мрамора. Мрамор молочно светится в сумерках. Рауль с блокнотом в руке оглядывается на мэра.

— Этот носастый старик с бумажным пакетом в руке, из которого торчит бутылочное горлышко, это — старина Бук, — рассказывает мэр. — Худой потасканный дядька в сильно поношенном костюме со шприцом в ноге, это — Ли. А тот, третий, который стоит позади с корзинкой и котом, это сам Селин.

Рауль подходит ближе. У статуи Селина нет лица. Строго говоря, это высоченная колонна, к которой приделана корзинка с кошачьей мордой. Что еще сказать про этот памятник? Колонна гладкая и немного поблескивает в холодных лучах фонарей. Наверху колонна сужается и скругляется, напоминая острый конец куриного яйца.

— Не правда ли, величественная зрелище, — говорит мэр. — Мне всегда казалось, что этот памятник Селину немного напоминает эрегированный член. Но это, наверное, мои тараканы.

И мэр увлекает Рауля дальше по дорожке.

— А тут у нас старина Хэм в боксерских перчатках, попирающий застреленного льва… А это Джойс в виде черного антрацитного куба швыряется в бродячих собак камнями… А здесь…

Мэр сворачивает в темный можжевеловый тупичок.

— Приветствую тебя, таинственный гений, — говорит мэр.

Слышится звук глухого удара. Мэр быстро пятится назад, на освещенную фонарями дорожку.

— Бланш-ш-ш… — шипит Мэр, держась за ушибленный глаз. — Морис. Нет, концептуально все верно, базара нет. Только я уже задолбался о него стукаться… Пойдем, освежимся.

Мэр ведет Рауля в конец аллеи. Там за круглым столиком расположилась еще одна скульптурная группа.

— Сартр, Виан и Кено, — знакомит Рауля мэр. — По замыслу скульптора литераторы коротают вечерок за лафетником абсента в парижской кафешке. Я полагаю, мы присоединимся.

Из летних сумерек бесшумно выступают фигуры полицейских. Придвигают к столику два пластиковых кресла. Мэр с Раулем садятся. Еще один полицейский с белым полотенцем через руку ставит на стол блюдечки с высокими гранеными рюмками. Наливает немного абсента. На дырявые ложки кладет по кусочку сахара. Проливает через сахар холодную воду из графина. Абсент мутнеет. Полицейский, хрюкнув рацией, отступает в сумерки и пропадает.

— Ну, чтобы не хворать, — Мэр чокается со статуями французских литераторов и с Раулем.

Скривившись, выпивает. Закусывает сахаром с дырявой ложки.

— Похоже, в этот раз не проблююсь, — доверительно сообщает мэр Раулю. — Не лезет в меня эта ихняя дрянь. Я бы лучше водочки тяпнул. Засиживаться, однако, не будем, мне еще на дискотеку надо забежать.

Мэр и журналист встают из-за столика и идут прочь по можжевеловой аллее. Мэр замедляет шаг. Останавливается.

— Погоди-ка, — говорит он Раулю и лезет в кусты.

Там его долго тошнит. Наконец, мэр возвращается к Раулю на тропинку. У мэра бледный вид. Он вытирает платочком пот со лба.

— Все-таки проблевался, — жалуется он Раулю. — Но ничего, я себя переборю.

— Ах, какая женщина, какая женщина! Мне б, такую! — надрываются охрипшие колонки.

Танцплощадка огорожена дощатым забором. На заборе мигает разноцветными лампочками елочная гирлянда. Возле танцплощадки останавливается бронетранспортер. Из БТРа выпрыгивает полицейский в кожаных сапогах и белом шлеме-респираторе. Полицейский открывает электрический щиток на заборе и дергает за рубильник.

Свет гаснет. Музыка обрывается. Слышны невнятные матюги, женский визг, демонический хохот и удалой разбойничий свист. Свет зажигается. Посреди танцплощадки, на сцене стоит мэр. Рядом с мэром — Рауль со сломанной сигаретой в мундштуке и блокнотом. Двое полицейских, похрюкивая скремблерами раций вносят на сцену Егора Панфилова. Рок-бард одет в джинсовую куртку с подвернутыми рукавами, спортивные штаны и шлепанцы. Его голова безвольно мотается из стороны в сторону, глаза закрыты. Еще один коп несет гитару.

— Приветик, — говорит мэр в микрофон. — Будем зажигать! Рок-энд-ролл форева!

Рауль глядит из-за его пиджачного плеча в зал и видит юные недовольные лица. Тем временем, полицейские усаживают Егора Панфилова в белое пластиковое кресло и кладут гитару ему на колени. Гитара соскальзывает и гулко ударяется об пол. Гитару поднимают.

— Односельчане! — ревет мэр. — В этот волшебный вечер хочу вам представить широко известного в узких кругах рок-барда Егора Панфилова! Сейчас Егор одарит нас чарующими звуками блюза!

В зале раздаются нестройные жидкие аплодисменты. Это хлопают полицейские, стоящие у калитки и по периметру забора. Мэр тоже хлопает в ладоши, кланяется и отходит на задний план. Рауль с тревогой глядит на Егора Панфилова. Рок-бард сидит в белом пластиковом кресле с гитарой на коленях и по-прежнему не подает признаков жизни. Кепка сдвинута на глаза, в углу рта торчит окурок «Примы». Егор немного смахивает советского актера Олега Даля и еще он похож на манекен… Неожиданно Рауль слышит негромкое веселое журчание. Так бывает, журчат талые ручьи за окошком весной. Рауль нервно оглядывает танцплощадку и вдруг замечает, что это журчит Егор Панфилов. Из-под пластмассового креслица на сцену течет ручеек.

— Маэстро сегодня немного не в форме, — объявляет мэр, снова подходя к микрофону. — Прошу извинить. Я слышал, что подобный пикантный конфуз с нашей звездой случается не впервые. Кстати, надо быть снисходительным к человеческим слабостям!

Полицейские уносят рок-барда за кулисы. Мэр снимает пиджак и аккуратно вешает его на спинку стула. Подворачивает рукава рубашки.

— Раз уж нам не довелось послушать сегодня живого блюза, давайте насладимся музыкальными консервами. Итак, дорогие односельчане, я с гордостью представляю вам Воющего Волка Дельты!

И тут в зале начинается какая-то суета. Рауль видит, как долговязый парень в красных спортивных штанах и белой рубахе в крупный горох пытается перелезть через забор танцплощадки. Двое полицейских сноровисто подбегают и хватают его за ноги.

— Куда?! — орет мэр. — А ну, держите голубчика!

Копы стаскивают парнишу с забора и лупят дубинками. Мэр и Рауль прыгают со сцены и протискиваются через сельскую молодежь к месту беспорядков.

— Э! Э! Хорош! — кричит мэр, дабы остановится полицейский произвол.

У парня бритая башка и белесые, косящие от вранья глаза. Рауль никак не может вспомнить, где он его видел.

— А! — орет мэр. — Жэка, здорово! В одной деревне живем… А ну, пусти его! Ты нас не бойся, мы — друзья!

Мэр обнимает Жэку за шею и несколько раз сочно шлепает ладонью по бритой макушке. Натешившись, он оборачивается к журналисту.

— Руалька, ты табачком не богат? — спрашивает мэр. — А то мои в пиджаке остались…

Жэка, оставшись без присмотра, прыгает на забор, ловко подтягивается, давит животом разноцветные лампочки и валится наружу. Копы нервно хрюкают скремблерами раций.

— Да, и шут с ним, — успокаивает мэр полицейских и лезет обратно на сцену.

— Итак, на чем мы остановились? — спрашивает мэр в микрофон. — Ах, да! Дорогие односельчане, сейчас будет не хилый оттяг! Сегодня с нами Воющий Волк Дельты! Неистовый Хаулин Вульф!

По знаку мэра один из копов включает магнитофон.

С первых тактов Рауль узнает магическую «Smokestack Lightning». От жуткого крякающего голоса у него мурашки бегут по коже. Умершей ни одно десятилетие назад чернокожий блюзмен вышагивает в вечность по ленте Мебиуса. Раулю хочется танцевать, но неистовство мэра не на шутку пугает журналиста. Мэр пляшет в несколько старомодном стиле, пригнувшись, будто под обстрелом, он крякает и беспорядочно размахивает руками и ногами. Доброе округлое лицо мэра багровеет от натуги, рубашка выбивается из брюк. Он мужественно держится до конца записи, после тяжело плюхается на стул. Закуривает.

Сельская молодежь, собравшаяся на танцплощадке, с тревогой смотрит на мэра.

— Чего стоим? — спрашивает мэр, переведя дух. — Чего, мля, ноги к полу прилипли? А я тут, значит, один, как пидарас корячусь! Я же по-хорошему хотел. Нормальная же музыка и подергаться можно… Вы у меня теперь «Антологию джаза» всю неделю слушать будете! Да вы у меня под «Porge & Bess» плясать начнете!

— Эй! — кричит мэр копам. — Никого не выпускать! Кто через забор полезет — лупите дубинками! Давай, заводи шарманку!

Из охрипших колонок звучат тревожные аккорды « Summertime».

— Хорошего вам вечера, друзья, — мэр прощается с залом. — Чего-то я устал, Рауль. Пошли отсюда…

Летняя ночь. Синьковская плотина. Возле тропинки среди березок стоит теплый, пахнущий дизелем бронетранспортер с погашенными фарами. На песчаном пляже горит костер, у костра сидят полицейские в черно-зеленой униформе и белых шлемах. Над костром на треноге висит большой закопченный казан. Коп в поварском фартуке поверх униформы шурует деревянной ложкой в казане. Из казана валит густой вкусный пар. Коп накладывает плова в жестяную миску и идет вниз по пляжу. Возле уреза воды на старой покрышке от «камаза» сидит мэр и глядит на другой берег, на ряд темных деревьев вдоль дороги. Полицейский, хрюкнув скремблером, протягивает мэру миску.

— Сердечно благодарен, — говорит мэр.

Покушав плова, мэр в наброшенном на плечи пиджаке подходит к костру. Он окидывает взглядом сидящих у огня, но видит только короткие рыла шлемов-респираторов. Рауль куда-то пропал… Мэр ставит миску на песок и бредет по пляжу вдаль. Пляж вскоре кончается, мэр выходит на поселковую дорогу. Проходит мимо Пантюхинского лесничества, поднимается в Арбузовскую горку, сворачивает в березовую посадку, которая тянется по краю поля.

— Спать нельзя, — бормочет мэр на ходу. — Ночи сейчас короткие, совсем нет ночей. Еще немного и рассветет. А там навалится день. Закрутят дела… Не спать…

Уже светает. В березовую посадку льется густой розовый свет. Мэр бредет сквозь этот свет, среди берез, путаясь в отступающих сумерках. Слипаются глаза… Вот, конец аллеи, угол поля. Здесь березы стоят тесно, и солнечные лучи пропадает в густой листве. И в этом темном сумрачном углу на серых стволах берез, как на фотобумаге в ванночке с проявителем проступают очертания больничной палаты. Сдвоенное, забранное решеткой окно. Треснувший облупившийся подоконник. Под окном — черные, голые деревья, пролежни в снегу, застывшие лужи промеж сугробов. Тоскливые зимние сумерки…

— Не спать! — кричит мэр и бьет себя ладонями по лицу. — Чур меня! Чур!

И пятится из этого страшного угла посадки, лезет между берез, валится в дренажную канаву, и наконец, цепляясь за траву, выбирается на дорогу. Счищает грязь с колен. Быстро идет по колхозному полю вниз к поселку. Оглядывается. Спускается в овраг, переходит по мостику через ручей. Тяжело дыша, поднимается в гору. Сквозь куст бузины сверкают солнечные лучики, колют глаза. Над оврагом стоит розовое утреннее небо. Видна крыша белой пятиэтажки на окраине. Тропинка приводит мэра к заросшему футбольному полю. У погнутых ворот, привалившись спиной к штанге, сидит Егор Панфилов и играет на гитаре. Мэр узнает вступление к « Stairway To Heaven» «Led Zeppelin». Мэр подходит ближе, находит в траве магнитофон и выключает. Бряканье гитары смолкает и сразу становится заметно, что Егор неважно выглядит. Голова в кепке безвольно лежит на груди, да и весь он как-то расплылся.

— Что-то ты, дружище, совсем сдулся, — говорит мэр. — Это не порядок. Давай-ка я тебя подкачаю.

Мэр достает из кармана пиджака маленький велосипедный насос. Вставляет шланг в специальную дырочку у Егора в боку и быстренько его накачивает. Рок-бард сразу распрямляется и нагло глядит из-под козырька кепки в заботливое лицо, склонившегося над ним, мэра.

— Ну, теперь совсем другое дело, — говорит мэр и прячет насос в карман.

Ухвативши Егора за ремень штанов, он кладет рок-барда к себе на плечо, другой рукой бережно берет гитару и идет через футбольное поле.

— Тяжкий труд, каждый день, по капле выдавливать из себя сверхчеловека, — бормочет мэр, шагая по тропинке к белым домам.