Солнце навылет

Саша Резина

Что, если за твоей спиной всегда стоит любящий тебя призрак давно убитого здесь человека?.. Что, если шарфик – единственный друг одинокой болезненной девочки?.. Что, если платье внезапно расправит рукава и улетит с вешалки прямо в небо – наверное, затем, чтобы его носила звезда, а не какой-то там ты?.. Что, если в груди застряла топором ненависть, и вся жизнь кажется не вкусным счастьем, а кашей, с тем же топором?.. Что, если солнце вместо того, чтобы светить, пройдет через наши судьбы навылет, не пожалев никого?.. Герои ищут ответы, и иногда находят их. А иногда так и остаются во тьме. Но каждый из них не сдается, и настырно ищет в себе то Главное, без Которого мы все – только бесполезная материя под бездушным светилом.

ТЕТЯ ПОЛЯ

Этот ужасный коричневый. Не тот, дубовый, сочный, какой модельеры сочетают с фиолетовым. А другой, весенне-грязный, разъедающий снежные глаза, оставляя только дырки проталин. Такого же цвета была и ее бесформенная юбка, немного ниже колен, и такого же цвета должны были оказаться и ее радужки. Нина не сомневалась, хотя и не смотрела на ее лицо. Видела только обвисшую, тошнотворно-«пластилиновую» юбку и громоздкие туфли, с квадратными пряжками. Ноги, ровные, белые, без колгот, всё равно казались ногами старухи.

Этот ужасный белый — цвет ее ног — не тот, мягкий, бумажный, уютный белый крашенного потолка над кроватью, а совсем иной — замешанный на пасмурном раннем утре, воспоминание о котором хочется похоронить в пододеяльной темноте.

Две палки ног из-под юбки, как две щелки в осеннее небо… Белый, больше похожий на черный.

Нина бросила короткий взгляд на физиономию гостьи, успела различить острый нос, необъятный лоб и массивные очки, а потом опять вернулась «в юбку». Училка — она всегда училка. Она не может распустить волосы или снять очки. Нина ясно представила себе училкину мать в роддоме, которой приносят спелёнатый сверток, и из него торчит голова с булкой пучка на затылке и в роговых очках на носу. «Добрый день, мама, ты выучила урок?» — спрашивает младенец. Нина слабо хихикнула в ответ на отчетливое видение, что, впрочем, не осталось незамеченным.

— Ниночка, что с тобой? — спросила мать, схватила ее за локоть и подтащила ближе к Юбке. Но Нина продолжала глядеть в пол. — Тётя Поля будет с тобой заниматься. Помнишь, я тебе говорила?

— Я хочу в школу, — еле слышно промямлила Нина, надеясь на телепатическую связь с матерью, и на то, что Юбка ее не услышит.

— Милая, ты же знаешь, что ты слишком часто болеешь, чтобы ходить в школу. К тому же, сейчас лето, школа закрыта. А тебе как раз многое нужно нагнать по программе. — Ответила мама. Шарф Бобби Ангинный, давно приросший к Нининой шее, кольнул ее шерстинкой в знак сочувствия.

А одна из Белых Палок сделала шаг ей навстречу. Старая половица тоже была на Нининой стороне и недовольно скрипнула. Нине мерещилось, что обе пряжки на туфлях училки синхронно разинули рты и прогнусавили:

— Здравствуй, Нина!

А на самом деле это сказала сама учительница. Голос скрипучий, еще противнее древних половиц. Тонкий, но треснутый.

Нина разуверилась в телепатии, и закричала во все свое изъеденное простудами горло:

— Я хочу в школу!!! — и, сломя голову, выбежала из комнаты. Пронеслась по длинному коридору, с одинокой мордой зеркала на стене, и пулей влетела в детскую, от души бабахнув дверью.

Бобби приподнял свой мохнатый хвостик к ее глазам, но ничего не сказал. Что тут добавишь…

— Тебе она тоже не понравилась, да, Ангинный?

Шарф утвердительно кивнул шерстяным хвостом и участливо лег Нине на грудь.

Из прихожей послышались голоса:

— Извините ее… Она у нас такая болезненная, ранимая… Да…Да. Приходите. Может быть, со временем…Да, ждем…Ждем Вас, Полиночка…

* * *

Закрываешь глаза в самый разгар ослепительно-расшторенного дня, а там, в глазах — оранжево. Потом сильно-пресильно зажмуриваешься и видишь калейдоскоп: разноцветные звезды, волшебные круги, меняющие цвет, белые провалы в пульсирующем буром космосе. И все они напоминают предметы, на которые смотрела только что, перед тем как закрыть глаза. «Зажмуренный» мир — ее, Нинин, с детскими мечтами и фантазиями. А первый, оранжевый — Божий, чистый, однотонный, свободный от наносного. В нем очень удобно молиться. Оказываешься с Иисусом в матовой рыжей капсуле, и туда, под твои веки, в ваш с Ним общий оранжевый рай, больше никто не проникнет. И читаешь молитвы, которым научил когда-то дедушка, сидя на глубине продавленного старого кресла. Он всё время говорил, учил и наставлял, пока не умер. Но перед тем, как умереть, успел поделиться с Ниной очень важным наблюдением: если дать предмету Имя, то он оживет. Когда дедушки не стало, и Нине было так одиноко одной болеть, она вспомнила его слова. Так появился Бобби.

А мама тем временем перестала верить в Бога. И всё потому, что очень у Него просила, чтобы дедушка поправился и еще немножечко пожил, даже в церковь ходила каждый день. Но дедушка всё равно не выздоровел и вскоре скончался. И тогда мама сказала Нине: «Бог — это миф, нет Его и точка!». Только Нина ей не поверила, верующий дедушка был куда убедительнее. Он говорил: «Если я не дам тебе конфету, то это же не означает, что меня нет? Глупые люди…» Прям как Нинина мама… Когда Бог перестал давать ей конфеты, то она заявила, что теперь верит лишь в деньги. И сделала Бизнес. Наверное, в деньгах тоже душа растворяется, как и в водке (про водку Нина из-за папки знала). Хотя нет, деньги не жидкие — продолжала рассуждать Нина — они — живые и злые, в сейфе лежат и скалятся. Бобби уверяет, что они хотят съесть «нашу маму». Нина столько раз ее просила их выбросить, а она врачей к ней звала. И они ставили ей Синдром. А Бобби, между прочим, сам слышал, как злобные бумажки между собой шептались в сейфе, что вот бы их не потратили, а то им кирдык. Именно это, наверное, имел ввиду дедушка, когда учил, что деньги надо без промедления тратить тут же, как получишь, тогда от них добро и польза. А деньги накопленные, мол, только «вредят душе». Нина очень часто вспоминала всё, что сказал дедушка, многое намертво врезалось в память и спасало в самые тоскливые минуты. Нина никогда не садилась в дедушкино кресло. Она представляла, что дедушка, воскресший, приходит из рая, заходит через окно, и садится на свое любимое место. Она придвигала табуретку к креслу, садилась, и говорила: «Добрый вечер, дедушка!» и рассказывала ему то, что случилось за день. И Бобби тоже рассказывал. А если ей казалось, что сегодня дедушка не прилетел, потому что у него на небе дела, то она всё равно усаживалась на табуретку возле кресла, и предлагала: «Присаживайся, Иисус, давай поговорим, расскажи мне о дедушке, как он там, с какими ангелами дружит?…» И Иисус, естественно, всегда присаживался и всегда отвечал.

* * *

Если ненавистная училка появляется именно тогда, когда ты уютно устраиваешься в своей тайной «келье» задернутых глаз, в апельсиновом небе, со своими сокровенными помыслами, то это неприятное событие раздражает гораздо сильней. Училкины очки словно округляются до бездушных совиных луполок, а к краям ее сжатых губ так и подмывает пририсовать две черточки вниз.

— Я тебе принесла деревянную девочку, Щелкунку. Только грызет она не орехи, а сердца.

Набивает себе цену, хочет заинтересовать… Все эти психологические штучки Нина выучила уже давно, с тех пор, когда мама стала приводить к ней подобных дяденек и тётенек.

Делая вид, что занята делом, Нина схватила спицы и Желтый Вязаный Кусочек. А сама краем глаза стрельнула в сторону куклы. Интересно всё-таки! Ишь ты, сердца! А если Щелкунка твоя, как и Щелкунчик, обратно в королевскую особу обратится, то, что же, перестанет сразу? Грызть-то? Такие навыки навек!..

— Не перестанет, естественно. — Вдруг сказала Полька (так стала называть ее про себя Нина сразу же после первого ее визита). — Но одно дело разбить сердце, а другое дело — разбить его скорлупу.

— Мысли читаете? — спросила девочка, с виду совершенно не удивившись.

— Не-а! — засмеялась Юбка-Полька, и бух прямо в Дедушкино Кресло (на которое Нина никогда не садилась). И закинула одну противную белую ногу на другую. — Просто ты думать не умеешь, умеешь только говорить.

Училка разгладила на себе юбку. Посмотрела на нее, затем на Нину, и спросила:

— Розовая, как сегодня, тебе больше нравится?

— Не больше! — с вызовом заявила Нина, вперившись в веселые Полькины глаза — своими, сердитыми. — Когда я яблок на даче объелась, меня точно таким же цветом рвало!..

Словно обидевшись, учительница отвернулась к окну и некоторое время молчала. Молчала без раздражения, умиротворенно и назидательно, а потом вернула взгляд в Нинино лицо:

— Неправда… Знаешь, есть такой ангел специальный, который каждое утро наливает Богу чай в солнечную чашку. А Бог каждый день этот чай проливает, прямо на землю. И тогда земля окрашивается в мягкий розоватый цвет. В такой же, как моя сегодняшняя юбка.

Нина отбросила Вязаный Кусочек, вскочила, подбежала к письменному столу, единым махом развернула и тетрадь и учебник:

— Вы сюда пришли, чтобы про солнечные чашки мне рассказывать? Вам платят, чтобы вы со мной занимались, вот и занимайтесь!

Полька никак не отреагировала, только рукой махнула:

— Да брось ты, какой толк от математики для девочки, которая вяжет пробных невест для своего Шарфика Бобби Ангинного?

Нина отложила ручку в сторону:

— Кто вам рассказал?

— Ты. Еще в прошлый раз.

— Вы обманываете.

— А ты как думаешь, кто мне рассказал?

— Мама, наверное, подслушивала за мной под дверью, а потом всё вам разболтала.

— Посмотри, как Щелкунка танцует.

На столе всё так же стояла толстая деревянная кукла с обнаженными челюстями и мертвыми кружками глаз. В ярко-красном платье, небрежно окрашенном толстым слоем гуаши.

Больше всего на свете Нине нравилась песня «Луч солнца золотого». И сейчас Нина слышала, как она стала подниматься от пола к потолку, крепнуть, как становилась всё громче. Нинина голова вдруг сделалась полой, и внутри нее возник темный зал со сценой, а на сцену выбежала тоненькая-тоненькая девушка и начала танцевать. Балерина совсем не походила на Нину, но ее танец был Ниной целиком и полностью. По вечерам, оставаясь одна в просторной детской, Нина мечтала нарисовать, написать, придумать что-нибудь хотя бы отдаленно напоминающее этот танец. Чтобы душа запрокинула без-шарфовую шею, будто ломая ее, чтобы растопырила пальцы на руках, чтобы приземлилась после высокого прыжка на колени. А на столе всё так же стояла немая толстая деревянная кукла…

— Хорошо танцует, да? — продолжала радоваться учителка.

— И ничего она не танцует, — выдохнула Нина и попыталась унять дрожь.

— Ты бы тоже так могла.

— Я не умею танцевать. — сказала Нина и посмотрела на стопку Разноцветных Вязаных Кусочков на диване.

— Проблема в том, что ты хочешь связать ему невесту, а вяжешь врагов. Они слишком маленькие, чтобы быть его другом.

— Они пробные.

— Пробных невест не бывает. И танцев тоже. И если на шторах завяли нарисованные ромашки, значит в комнате вовсе не лето.

Нина опять вернулась на диван, и продолжила теребить Кусочки. Бобби рычал и кололся.

— Недавно приходил врач и сказал маме по секрету, что у меня Синдром. А я подслушала. — прошептала Нина.

Тетя Поля встала, подошла и села рядом с девочкой:

— Я тебе тоже кое-что скажу по секрету. Во-первых, у таких врачей у самих Синдром, у всех до единого! Правда-правда! А во-вторых, ромашки и впрямь завяли, я вижу. Хотя у меня никакого Синдрома не зафиксировано.

— А у вас действительно юбка такого же цвета, как чай для Бога?…

* * *

До Нины долетали обрывки фраз из коридора.

— Чересчур взрослая… Такие дети всегда очень умные…Да-да, она всё написала и задачки решила…Бормотала что-то себе под нос…Будем работать.

Нина молниеносно подлетела к столу. Пустая доселе тетрадка была испещрена буквами и цифрами. Ай да тетя Поля!..

Нина снова уселась на диван.

— Прогони их, — попросил Бобби, выгибаясь коброй навстречу Вязанным Кусочкам.

Нина сбросила их на пол, накрылась пледом с головой, и моментально заснула.

…Когда она проснулась, то нашла свою шею голой, без Бобби, а свой диван на берегу небольшого прудика. Странной он формы какой-то, — не успела подумать она — и тут же поняла, что никакой это не пруд, а громадная наполненная водой Туфля. Массивная Квадратная Пряжка служила ей пристанью. Нина встала и взошла на пряжку. По щекам и плечам ползала утренняя прохлада, над «прудом» колом стоял туман. Нет, не простой туман, а Нога, сотканная из тумана, и уходящая глубоко в небо. Туда, где в розовой «юбке» рассветных туч терялись ее очертания. А Нина думала: вот какая большая тётя Поля, и вот какая я маленькая. Маленькая, взрослая, умная, будемработать.

— Шшш! — послышалось кошачье шипение сзади. Нина обернулась и увидела, как по выложенной плиткой дорожке вдоль пруда ползут все ее крохотные Вязанные Кусочки, как червячки, а их преследует разгневанная змея Шарфа. Все они ползут очень медленно, выгибая, а потом расправляя вязанные спины. Как в замедленном кадре. И у всех, включая Бобби, есть глаза.

Нина потрогала свою шею, и проснулась. Бобби валялся возле дивана, рядом с Кусочками.

Комната тут и там скворчала пылинками, подгорающими на солнечном масле… А в Шторах гулял ноябрьский ветер, накреняя обрубки бывших ромашек…

* * *

— У меня не мог урод родиться — всё твои дефективные гены!..

— Да уж, если бы они были твоими, то она бы уже и сейчас хлестала водяру!..

— Дура!

— Дурой была, когда замуж за тебя выскакивала!..

— Значит, денег не дашь?

— Еще чего! Пошел отсюда!.. Ребенка без тебя подниму, ни копейки не получишь!.. Сам знаешь, я уже подала на развод! Убирайся!..

Нина знала, почему мама больше не хочет жить с папой. Теперь у мамы имеются: Бизнес и Другой Мужчина. Почему нельзя было бросить отца без Бизнеса и Мужчины, Нина не понимала, но видела, что решиться на разрыв матери ой как не просто. Сейчас папа орал о разделе имущества и о том, что ему «причитается». О разделе Нины даже не заикнулся. И она поковыляла в детскую, решив, что ничего интересного уже не услышит…

…В пустых глазах Щелкунки плескалась вечная трагедия неповоротливой дурнушки, прячущей в душе тоненькую танцовщицу. Если б можно было вытащить сердце из груди, и положить его в рот Щелкунке орехом… Нина соорудила себе в комнате целый мирок, заставила ожить Шарф и Шторы. Но как же давно ей наскучили все события, связанные с ними!.. Да, она любила Бобби и Ромашки, но они перестали ее удивлять. Страстно хотелось сделать что-нибудь с сердцем. Разбитое Сердце вряд ли тосковало бы по отцовской любви, да и Разгрызенное, показавшее Ядро, нашло бы себе лучшее применение.

Раздался звонок в дверь. Шаги, крики, знакомые и родные звуки прогоняемого отца, выпихивания, мат, фальшивые аккорды шлепающих вон ботинок. А следом елейный мамин голос, используемый для желанных гостей:

— Простите нас, ради Бога! Обещаю вам, этого не повторится и он здесь больше не появится… Раздевайтесь… Проходите…Тапочки… Сюда.

Нина выскользнула из детской и подошла к маминой двери.

— Зоя Семёновна, очень приятно познакомиться!.. Да, убирать, стирать, дочку мою накормить…

Понятно. У мамы появились деньги, потом новые наряды, потом новая учительница для Нины, и следовало ожидать, что теперь она захочет Домработницу.

* * *

— Где Щелкунка? — спросила тетя Поля.

Нина привычно повернулась к столу, и нашла его опустошенным, как поле боя, изрытое окопами и израненное бомбами. Очищенное от трупов.

Нет, на столе всё еще лежали тетради, книги, письменные принадлежности, но без Куклы стол казался совершенно пустым и ненужным. В глазах закололо.

— Это сделала Она, я видела ее на кухне, она там что-то варит, — сказала Поля и подошла к окну. Отодвинула осень Штор и вперилась в дымящее торфяниками лето.

— И дым тоже от нее, — добавила она.

— От Зои?! — удивилась Нина и встала рядом. Не видать даже соседнего дома. Весь мир окутан вонючей ватой, комья которой висят в воздухе. В кои-то веки мама разрешила включить кондиционер, несмотря на болезненность Нины, и наглухо закрыла форточки.

— Ты читала Щелкунчика?

— Ну?

— Помнишь, кто его главный враг?

— Крыса, кажется.

— Не крыса, а Мышиный Король. А у нас Щелкунчик-девочка, значит, и Мышь тоже женского пола. Хотя, ты права, Плохая Мышь всегда похожа на крысу. Но важно не это, а то, что она приходила сюда, пока ты спала, взяла куклу и выбросила ее на помойку.

Конец ознакомительного фрагмента.