В ярости и под солью

Саша Карин (2023)

Разочарованный романтик отправляется в болезненный трип по ночной Москве — в побеге от друзей-наркоманов и от самого себя. Нервное повествование чередуется флешбэками-воспоминаниями: о передозах знакомых, побегах от полиции, путешествиях по России, а также — злобными рассуждениями об отношениях, одиночестве, борьбе с зависимостями, богемной среде, современном искусстве, войне и литературе. Автор о книге: «"В ярости и под солью" — маленький злой роман, посвящённый самым стигматизированным порокам поколения миллениалов. Когда я писал этот текст, то повторял себе основную идею: "Это должен быть нежный удар читателю по лицу! Только честно: об одиночестве и химической ярости. Не книга, а пугающий визг на окраине"». Издательство Чтиво и автор произведения предупреждают, что употребление наркотических веществ влечет за собой негативные последствия для здоровья. Распространение и хранение психотропных препаратов запрещено законом. Психологическую поддержку при борьбе с зависимостью можно получить бесплатно по телефону 88003027376 в АНО «Нонарко». Книга содержит нецензурную брань

2

Перед тем как выйти на дорогу, чтобы попереть в мой район через парк, Жора убирает старый роутер в мой грязный шоппер, который мне подарили в издательстве, и говорит:

— На, держи, выброси её где-нибудь. — Он протягивает мне отвёртку.

— Зачем? — отвечаю я раздражённо. — Это моя отвёртка.

— Да, воткни её где-нибудь в землю. Только не у дороги.

Я говорю, что не собираюсь этого делать.

— Я уже закрутил роутер! — злится Жора, и я думаю, что у него совсем снесло кукуху. — Куда мне было убрать? Нельзя тащить роутер обратно вместе с отвёрткой! — Он пытается что-то мне объяснить, но опять подвисает. — Тебе жалко отвёртку? Она стоит пятьдесят рублей. Я куплю тебе новую.

У меня нет сил что-то спрашивать. Телефон разрядился, а время уже поджимает.

— Ладно, — говорю, — но избавляйся от отвёртки сам. Если я воткну её куда-нибудь не туда, ты скажешь, что на меня откроют охоту. Ты же не хочешь, чтобы меня тоже захотели убить?

Жора не врубается. Он не понимает, что я просто шучу.

— Что ты за человек? — бормочет он сокрушённо. — Я сделаю сам! На вас вообще рассчитывать невозможно.

Ну и ладно. Я иду впереди, потому что понимаю: ещё немного — и я просто взорвусь. Жора плетётся метрах в пяти у меня за спиной. Пока мы топаем на негнущихся от усталости костылях по территории кардиологического санатория, что как раз на границе Мещерского парка, Жора кричит во весь голос:

— Ёбаные старпёры! Тут одни старпёры, да? Как думаешь, меня возьмут — поправить сердце?

На это я не отвечаю. Только иногда посматриваю на Жору через плечо. Прогуливающиеся по аллее пенсионеры тоже бросают на Жору любопытные взгляды — когда он останавливается, чтобы проверить какую-нибудь трубу или порыть кроссовком землю у подозрительного дерева. Жоре вообще похуй, что о нём могут подумать.

Эта черта мне знакома: Кока ведёт себя так же. В какой-то момент любой наркоман, стоит ему только выйти из дома, начинает смотреть строго в землю: взгляд рыщет вдоль дороги, а ноги то и дело уводят его больное тело на обочину. Он находится в вечном поиске: что бы подшкурить? Печальное, раздражающее зрелище.

У наркомана нет инстинкта самосохранения, вместо него — инстинкт вечной шкуры. Всё заканчивается одинаково: когда ты третьи сутки упарываешься веществом, тебя наконец настигает «карма полис». Ну, вы знаете, когда ты говоришь на математическом и похож на расстроенное радио… В тот момент, когда последняя капля страха растворяется в твоей густой вонючей крови, ты уже понимаешь, что жизнь вот-вот вломит тебе пизды.

Помню, как мы с Кокой и с его соседом Лёхой, отсидевшим сколько-то лет по той самой, русской народной статье, поехали на станцию Солнечная за стаффом. Над железнодорожными путями раскинулся новый переход-стекляшка. Игольное ушко, узкое горлышко бутылки, которое нужно проскочить, не привлекая внимания. Там-то нас и сцапали двое ментов.

Мы уже возвращались — тем же путём, хотя каждый из нас знал, что всегда нужно путать следы. Стафф, целых три грамма лучшего и дорогущего, был у Лёхи. Когда к нам подошли и предъявили ксиву, нервы у него сдали — он дёрнулся, но бежать было поздно. Меня держали за ворот, и, пока нас шмонали, я пытался бодриться — всё что угодно, лишь бы не встретиться взглядом с подростками и испуганными мамочками, как назло, пялившимися на нас со всех сторон. Кто-то смеялся, и, кажется, какой-то мужик даже снимал нас на камеру. Действительно, забавная ситуация — так почему бы не посмеяться.

Лично мне было весело — потому что я знал, что когда-нибудь об этом напишу. Но вообще, с нами было всё ясно: Лёха с Кокой были уж слишком в приподнятом настроении. Никогда нельзя убирать руку с пульса — иначе поплатишься. Я тоже конкретно облажался: забыл удалить корды из истории «Яндекс. Карт». Так что отбрехиваться было поздно.

— Обдóлбитесь, потом насилуете детей! — злобно крикнул мне в ухо один из ментов, мелкий и злобный подсос. Как видно, в их связке он был тем самым «плохим копом».

Естественно, я не выдержал и тут же сказал этому пидору всё, что о нём думаю. Может, и зря — ведь получается, что если меня так легко вывести из себя, то он был в чём-то прав. Но сдержаться я всё же не смог: у меня аллергия на ментов — подхватил её весной 2022-го, когда меня вместе с другими инфантильными мамкиными революционерами загрузили в автозак на подступах к отелю «Фор Сизонс» на печально известной Манежной площади и увезли оформлять в Сокольнический ОВД. Видно, такая у меня судьба: человек, который в жизни и мухи не обидел, общается с ментами чаще, чем с мамой.

Но в тот раз стафф мусора не нашли. Ехать на освидетельствование нам не хотелось от слова совсем, поэтому началась знакомая игра: «Может, разберёмся на месте?» Приятно видеть, как неподкупные стражи правопорядка сперва — ради собравшейся публики — играют в невинность. Как красиво они убеждают себя, что работают ради великой идеи — очистить мир от говна и опасных элементов вроде меня! А потом сами предлагают отойти в сторонку и мнутся, как девчонка на вписке, набивая себе цену.

— У подруги день рождения! — Кока заговаривал им зубы с милой улыбкой. — А у нас всё равно ненаход. Хотели посидеть, отметить… Ребят, ну вы же всё понимаете?

Понимают. Все всё прекрасно понимают. В данном конкретном случае: цена ментовской совести — пятнадцать тысяч налом. И вот тебя — врага общества, которого только что обвиняли во всех смертных грехах, — отпускают после милой дружеской беседы. И даже дают совет, как не спалиться в следующий раз:

— Шмотки надо сразу сжигать, ребята. Эта фигня не отстирывается с первого раза, три стирки минимум, так что имейте в виду.

Спасибо, дядя милиционер! Удачи тебе и до скорой встречи!

В тот раз была моя очередь снимать последнее с кредитки «Альфа-Банка». Потом мы, под прожигавшими наши затылки взглядами мусоров, только что не с разбегу, запрыгнули в Кокину тачку и полетели по Боровскому шоссе. Тогда-то и выяснилось, что Лёха, не найдя другого выхода, каким-то образом проглотил целый пак. Проблема была в том, что он разжевал его зубами… И мы летели, не останавливаясь на красный свет.

У Коки уделанный Лёха, словив пугающий потный приход, истошно блевал, обхватив унитаз. А когда ему стало полегче и мы с Кокой поняли, что он хотя бы не двинет кони, то сразу поехали за новым стаффом. Помню, как я стоял у «зебры» на Боровском шоссе и по щекам у меня текли слёзы.

— Это полная хуйня, — скулил я, не глядя на трясущегося рядом Коку. — Чувака выворачивает, у него передоз, он там один, а мы опять прёмся в ебучий лес!

— Всё с ним будет в порядке, — успокаивал меня Кока. Он и сам знал, что это полный пиздец. Он сам всё прекрасно знал, но никогда бы в этом себе не признался.

Повадки конченых, бессердечных гондонов. И вот вместо того, чтобы вызвать «скорую» для Лёхи, час спустя мы сидели где-то в Рассказовке и, счастливые, как дети на Новый год, раскручивали под кустом изоленту…

А теперь родители отправили Коку в Сербию. Как будто они не знают, что от себя убежать невозможно! Впрочем, их нельзя ни в чём винить, даже в том, что они не попытались для начала поставить ему капельницу. Наверно, это была моя задача — задача лучшего друга: вымыть из Коки всю эту дрянь — физраствором, добрым словом, любовью, уверенным примером. Вот что я должен был сделать. Но я не смог. Вместо этого мы с ним из раза в раз весело наступали на знакомые грабли, чтобы забыться, ужраться на очередные два дня и три ночи. Бесконечные и бессмысленные разговоры, которые никуда не ведут, — на закате. А на рассвете, там, куда занесла нас белая дорога, в ярости и под солью выкуривать последнюю сигарету, ожидая тревожного выхода вещества. И клясться друг другу, что всё это в самый последний раз.

Они увезли Коку не только от скорости — они увезли его от меня. От плохой компании. От прошлой жизни. От того, кто тянул его на дно. От того, кто был с ним рядом. От слабости и психоза. От меня.

Помню, как за два дня до его отъезда — когда всё было уже решено — мы с Кокой сидели на трибуне, обращённой к гребным каналам в Крылатском. За деревьями выступал тёмный хребет Живописного моста. Когда-то там, наверху, был ресторан, но его давно закрыли. Как и то пафосное место, что какое-то время крутилось на шестидесятом этаже в «Москва-Сити».

Около трёх часов ночи мы — единственные бодрствующие типы на пять километров в округе — устроились на пластиковых сиденьях в последнем ряду. Фоткались и втыкали в панораму ночной Москвы. Это представление было только для нас двоих.

С воды дул сырой ветерок. Тишина и покой… Конечно, если не думать о том, что у Коки в трусах, прямо под яйцами, был спрятан приличный вес (добрых десять грамм), который он обещал достать для своего друга, — тот вот-вот должен был вернуться из Индии и хотел как следует затусить. Кока сказал, что жалеет о том, что они с ним не встретятся. Но в жизни многое идёт не по плану, нам ли не знать.

Вдали, за смотровыми вышками, за цифровым табло и за строительными кранами, крутившимися где-то за Мнёвниковской поймой, виднелись, сверкая неоновыми огнями, набившие оскомину те самые киберпанковые руины «Москва-Сити». С нашей трибуны вся Москва была как на ладони. Привычным движением размяв кристаллы на моём телефоне, Кока ткнул пальцем в монументальное здание где-то вдали:

— Там живёт Надька. Помнишь?

Я кивнул.

— Помню.

Я и правда хорошо её помню. Она из детдома; бывшая проститутка, оканчивает универ и хочет, как и другие, оставить всё позади. Когда-то мы мяукали у неё дома, смотрели «Зачарованных», потому что она настояла. А потом фоткались на её общем балконе. Двадцать какой-то этаж. И нам, наверно, казалось, что всё ещё впереди… Эта Надька по уши влюблена в Коку. И он иногда пользовался этим, звал её к себе, когда был в настроении. С тех пор как его бросила любовь всей жизни, с которой он встречался почти десять лет, Кока иначе относится к женщинам. Я не смею его судить: он строил далеко идущие планы. Вместе они завели пса — Рина. Он остался у Коки. А его любовь живёт с мужиком, который на двадцать лет её старше. Да пошла она на хуй, такая любовь!

— А там, — продолжал Кока, смахивая трубочкой остатки белого порошка с пластиковой карты, — там же Филёвский парк? Точно, отсюда не видно, но там живёт Борька.

— Борька, — подтвердил я. Это тот самый Борька, который был качком и верил в капиталистическую мечту, проданную ему «Бизнес Молодостью». Но период «Великого Гэтсби» рано или поздно подходит к концу. Теперь Борька раздался в боках. Недавно мы виделись с ним у Коки. Тогда я ужрался в дуплину, и Борька сказал, что у меня совершенно нет тормозов. Почему-то это было приятно услышать.

В общем, мы с Кокой просидели на трибуне ещё с полчаса, пока не стало совсем холодно. Это был хороший момент. Под утро, когда мы возвращались в район на такси, Кока держался молодцом и не искал, чего бы сошкурить. Хотел быть таким, как раньше. Пытался остаться человеком. Как и мы все.

А сегодня мы с Жорой выходим из Мещерского парка и прём через Лазенки, это посёлок за станцией Переделкино. Тут, в допотопных пятиэтажках, живут старики; во дворах снимают бельё, а по дорогам рассекают таксисты, выруливая между руин проржавевших советских машин. Мы идём через поле, по пологому склону в сторону железнодорожных путей; отсюда открывается знакомый вид на сияющий крест над резиденцией патриарха Кирилла. Если двинуть дальше на запад, можно выйти к знаменитому Переделкинскому кладбищу, последнему приюту писателей и поэтов; а ещё дальше, прямо за ним, на крутом берегу реки Сетунь, привалившись забором к дороге, каждый раз зазывает меня к себе недавно отреставрированная территория Дома писателей. Как-то, не так давно — в начале весны — мы с Кокой откисали тут в сырых гамаках, подвешенных на деревьях уютной аллеи. Конечно, упоротые — закинулись в туалете прямо на территории — как же без этого. Потом я пытался сыграть «Лунную сонату» на рояле, установленном прямо под окнами главного корпуса, и Кока записал это на видео. Он выложил видос в «Инсту»^[1], хотя я и сопротивлялся. Может быть, не хотел, чтобы Соня увидела и всё поняла… Правда, она и так всё понимала. Всё она знала.

Я живу в этом районе с рождения, и ещё до того, как руины Дома писателей облагородили, превратив постсоветскую нищету в модный плейс для миллениалов — с этими гамаками по аллеям, дорогущим кафе в стеклянной галерее и выставкой вездесущего Пепперштейна в главном здании, — я гулял здесь с матерью. Мама, сколько я помню, всегда поддерживала моё желание стать писателем, хоть и с оговоркой: «Нужно получить профессию», — твердила она. Разумная мысль, но я никогда не умел прислушиваться к чужим словам, так что мой вылет с филфака, куда я попал только чудом, на последней волне, был вполне предсказуем. Я не хотел заниматься наукой, зарывшись в архиве.

Прошлым летом я всё же осмелился подать заявку на писательскую резиденцию. Но не особенно удивился, когда мне отказали. Я живу слишком близко к Дому писателей, так что место было логично сохранить для какого-нибудь пробивного таланта из провинции. Хотя отказали мне, как я думаю, даже не поэтому: сейчас настоящего писателя принято определять по правильно оформленному портфолио, вдохновляющему CV и близким политическим взглядам. Характер и стиль? Невыдуманные проблемы? Язык? Засунь-ка всё это в жопу, Саня! Лузеров не берём, писатель — это карьера. Да уж, куда я полез, если мой курикулюм витай, ход моей жизни — это вечный ненаход? Давай-ка дальше витай в облаках, озлобленный инфантильный замкадыш, большая литература разберётся и без тебя!

Между тем заёбанный Жора приземляется под одиноким деревцем. Я весь на нервах, но всё же встаю рядом с ним. Пока я решаю, как бы слить Жорку (я реально собираюсь оставить его прямо тут, под деревцем, — не маленький, разберётся), он спрашивает:

— Какой у нас план?

— Никакой, — говорю. — Мне нужно забежать домой, помыться — и переть в центр. Я встречаюсь с бывшей, я тебе уже говорил.

Жора взрывается:

— Так скажи уже прямо, чего ты от меня хочешь?! Я не могу понять, почему ты всё время хочешь быть вторым?

— О чём ты, нахуй, Жора? Я ничего от тебя не хочу.

Я знаю, что совершаю ошибку: Жорик осуждающе пялит на меня исподлобья. Сегодня он прямо-таки закрутился на том, что я зову его по имени. Наверно, это правда дурная привычка, потому что со стороны это выглядит так, будто я говорю с ним, как батя с ребёнком.

— У тебя хитрый ебальник, — обиженно бормочет Жорка. — Хитровыебанный. Скажи уже прямо. Я ни к кому не напрашиваюсь. — И тут же он добавляет: — У твоей бывшей есть подруга? Я бы тебя разрекламировал. Я могу сыграть на контрасте и свалить в нужный момент.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Правительственные органы страны Россия на момент издания признают Meta, которой принадлежит Instagram, экстремистской организацией.