Советские тексты в постсоветской редакции

Саша Зайцев, 2018

Виктор Рябов, профессор РАТИ – ГИТИСа, Заслуженный деятель искусств России: "Я открыл эту книгу с намерением охватить одну-другую главу и не смог остановиться. За абсолютно бессюжетным повествованием, которому подходит, пожалуй, лишь определение "житие", встает напряженный, увлекательный и необычный сюжет! Откройте книжку, разгадайте явные или отчасти скрытые многочисленные посвящения в строках и между ними. Не сомневаюсь, что когда вы дойдете до конца книжки, у вас будет на одного доброго друга больше". Содержит нецензурную брань.

Куда ж мы уходим?

Эрику Мамбетовичу Конурбаеву

Эрик Мамбетович Конурбаев — русский

Старший лейтенант Полетаев в армии 20 лет, не считая военного училища. И — старший лейтенант. Речь не о буйном нраве или неладах с начальством. Напротив, весьма добродушен и покладист. Отец солдатам, можно сказать. При возвращении с учений остановил руководимую им транспортную колонну, после чего останавливал уже гражданские машины, «стреляя» для подчиненных сигареты, сам при этом не курящий. Но с головой — беда. Да и привычки имел неэстетичные: перед строем сложит руки чуть ниже паха и не то, чтобы чешется, а как бы так несколькими движениями вверх-вниз поправляет это место, как будто ему там мешает что. Или вдруг — соплей об асфальт. Не по-офицерски как-то.

Вот сидит Полетаев в канцелярии и наблюдает за писарем Розенблитом. Розенблит вписывает в графу «Вооружение и техническое имущество» военных билетов полученные Полетаевым на его взвод противогазы.

— Не может быть! Ну-ка, дай-ка сюда, — выхватывает Полетаев у Розенблита очередной военный билет, — нет, ты посмотри! Ха-ха. Ах — ха-ха. Ха-ха-ха-ха!

— Что такое, товарищ старший лейтенант?

— Да это же курам на смех!

— Что?

— Смотри сам!

— Нормально всё

— Нормально? Эрик Мамбетович Конурбаев — русский — нормально?

— И что?

— Эрик. Мамбетович. Конурбаев. Русский.

— Не пойму я вас, товарищ старший лейтенант.

Еще раз повторив вслух столь поразившую его комбинацию из имени, отчества, фамилии и национальности, Полетаев закатывает глаза и начинает сотрясаться беззвучным смехом. Резко прекратив, обращается к Розенблиту:

— Ты, Розенблит, кто?

— Рядовой.

— Понятно, не генерал. Я спрашиваю, рода какого?

— Мужского, какого ж еще?

— Я не об этом. Родители твои кто?

— Мама умерла. Отец — инженер.

— Извини. Как бы тебе объяснить… Ты к народу какому относишься?

— К российскому. Гражданин Российской Федерации, временно исполняющий «почетную обязанность».

— Что, и тоже русский?

— Почему? Еврей.

— Вот! Вот, Розенблит! Ты — еврей, понимаешь? А Э-р-и-к-м-а-м-б-е-т-о-в-и-ч-к-о-н-у-р-б-а-е-в — русский! Понимаешь теперь?

— Нет. Ну, русский. Ну и что?

— Тяжело, Розенблит, быть бестолковым. Ладно, давай дальше пиши. Отбой скоро.

Дембельская сказка

После отбоя, когда последний офицер уже покинул казарму, спят все, кто захочет из «стариков» и те, кому позволят из «молодых». Любого «молодого» любой «старик» неожиданно может спросить, сколько дней до приказа. Лучше не ошибаться. Неточный ответ воспринимается как личное оскорбление. Последствия для «молодого» будут непосредственно связаны с тем, что в уставе прописано как «тяготы и лишения воинской службы». Вариаций не счесть, вплоть до чистки засранного унитаза зубной щеткой. И это не самое страшное. А по каким же еще, вы думали, причинам случается, что бегут, расстреляв иной раз на месте весь караул?

Когда почти все уже угомонились, и койки приняли в свое лоно утомленных защитников отечества, «молодой», чья очередь сегодня, взбирается на тумбочку и читает стихотворение, именуемое «дембельской сказкой»:

Дембель стал на день короче.

Старичкам спокойной ночи.

Пусть вам снятся дом родной,

Баба с пышною пиздой,

Бочка пива, водки таз

И о дембеле приказ.

Текст канонический — с момента, когда до приказа остается 100 дней, все эти 100 дней он и произносится без изменений с завидным постоянством. Высокий стиль! После декламации «старики» хором или вразнобой орут: «Дембель!», после чего чтец имеет право покинуть пьедестал, если, конечно, прочитал выразительно и не требуется повтора. Как-то, непозволительно размечтавшись до срока, к хору дембелей присоединил свой голос и «молодой», и тут же словил лбом сапог, пущенный услышавшим его бдительным «дедушкой». Подобное даже для «черпака» (после года службы) — неслыханное кощунство. Такой вот отход ко сну.

Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат.

Пусть солдаты немного поспят…

Ромашки спрятались, поникли лютики

— Рота, смир-на! Равнение напра-во! Товарищ капитан, во время моего дежурства происшествий не случилось. Рота находится…

— Вольно, вольно. Вижу, что не случилось. Вижу, что находится… Какого хера у Федорина крючок расстегнут и верхняя пуговица?

— У меня, товарищ капитан…

— Рядовой Федорин!

— Я.

— Выйти из строя.

— Есть.

— Трое суток ареста. Вопросы?

— Товарищ капитан, у меня на шее огромный фурункул, мне и в расстегнутом виде больно.

— Арест отменяю. Но пуговицу с крючком немедленно застегнуть!

— Я не могу, товарищ капитан. Мне и в санчасти разрешили.

— Здесь распоряжаюсь Я! В санчасти ему, блядь…

— Как вы можете, товарищ капитан? У вас же нет медицинского образования.

— А мне поебать ваше медицинское образование!!! Приказываю привести в порядок форму одежды и… трое суток ареста! Разой-дись.

Нет, командир роты капитан Василий Васильевич Сугерей не был злым человеком. Так, разве вспылит иногда. Помните у Гоголя: «Скорее даже мягкости в нем много. Кошельки вышивает собственными руками, ласковое выражение лица…» Насчет «кошельков и выражения лица», конечно, сомнительно, но вот к чему Сугерей испытывал неподдельно нежные чувства, так это ко всякой комнатной флоре. В ротной канцелярии благодаря его трогательной заботе произрастали несколько видов бегоний, кактусов, фикусов и пальма.

В тот роковой в судьбе писаря Розенблита день Василий Васильевич, любовно осмотрев свое зеленое хозяйство, решил рассадить какой-то не в меру разросшийся куст. Поразмыслив, кого бы послать в цветочный магазин для покупки необходимых горшков, он остановил взгляд на изображавшем видимость деятельности Розенблите, который перекладывал с места на место всякие бумажки, выдвигал и задвигал ящик стола и хлопал папками.

— Розенблит!

— Я.

— Головка от боекомплекта. Что ты все манипулируешь, крутишь, вертишь…

— Я не манипулирую, товарищ капитан, я ищу…

— Ни хера ты не ищешь. В общем, так. Сейчас выпишу тебе увольнительную и дам денег. Слетаешь в цветочный магазин и приобретешь пять горшочков такого вот приблизительно размера. Задача ясна?

— Так точно. Исполню в лучшем виде, — и в душе Бори Розенблита от поставленной задачи расцвел розовый куст.

Выйдя за ворота КПП, он еще раз пересчитал капитанские деньги и убрал их в нагрудный карман гимнастерки. Своих оказалось поменьше, но все-таки были — горшки никуда не убегут, а свалившийся как снег на голову день вожделенной свободы может бездарно кануть в лету.

Каким образом Боря распоряжался свободой — оставим простор для воображения читателя, особенно отслужившего срочную службу. Когда же он все-таки оказался на пороге цветочного магазина и потянул ручку двери, дверь не поддалась. Что дергать ее бесполезно, он понял, прочитав висевшую на ней же табличку с часами работы: пятница — короткий день. И Боря стал носиться по городу. В хозяйственном горшки были, но гораздо больших размеров, чем требовалось; да и в смету никак не уложиться. Украсть в ресторане? Один еще как-то можно, но пять? В универсаме и вовсе голяк. Машинально, ни на что уже не надеясь, входил Боря в магазин фототоваров. Он тупо стоял перед витриной, бессмысленно разглядывая ее.

— Скажите, пожалуйста, — наконец обратился Розенблит к продавцу, — для чего служат вот эти емкости?

— Это, молодой человек, специальные ванночки для проявки пленки.

— А как вы думаете, что будет, если в такую ванночку насыпать земли и посадить какое-нибудь неприхотливое комнатное растение?

Продавец пожал плечами, но выход, хотя и несколько сомнительный, был найден. Размеры ванночек почти точно совпадали с заданными Сугереем размерами проклятых горшков, а цены и вовсе не кусались, настраивая на оптимистичный лад…

— Товарищ капитан, ваше задание выполнено! — доложил Розенблит, отыскав ротного в казарме, — товар доставлен в целости и указанном количестве.

— Тебя только за смертью посылать, — незлобно проворчал Сугерей, — сдачу принес? Вот и хорошо. Давай, тащи-ка их сюда.

— Что это? — спросил Сугерей, когда через минуту Розенблит нарочито медленно — спешить действительно было уже некуда — распаковал перед ним картонную коробку.

— Японские. Пять штук. Экологически чистые — я консультировался. Если здесь вот, в дне, просверлить дырку…

Капитан Сугерей, не повышая голоса, впервые обратился к нему на «вы» и без матерной брани:

— Розенблит, вы совершенно не думаете о своем будущем. Сдавайте дела ефрейтору Прокопчуку. После чего поступаете в распоряжение старшего лейтенанта Полетаева.

— За что, товарищ капитан? Я весь город оббегал. В цветочном — хоть шаром покати, в хозяйственном — та же картина. Я же старался!

— Старался, блядь? — вернулась к капитану нормальная лексика, — стараться ты завтра вместе с ротой на полосе препятствий будешь. Главное дело, мозги мне вздумал здесь ебать! Я вчера лично в цветочный магазин заходил, так там эти горшки хоть жопой ешь — все заставлено! Жизнь медом показалась? На учениях в окопах сгною! Я тебе просверлю… дырку…

Бедный Йорик

Слов на ветер капитан Сугерей не бросал. Или ветер дул недостаточно сильно. Поменяв в штатном расписании зарвавшегося писаря на другого проходимца и посадив на губу симулянта Федорина, он вызвал после развода командиров взводов капитана Сливкина и старшего лейтенанта Полетаева и предложил в качестве меры для повышения расшатавшейся дисциплины провести внеплановые учения перед грядущей проверкой. Задача: выдвижение посредством марш-броска с полной боевой выкладкой из пункта А (расположение части) в пункт Б (территория полигона). В пункте Б надлежит вырыть до обеда несколько окопов и перекрестных щелей. После обеда все это безобразие, чтобы не портить ландшафта, естественно, закопать. Цель учений: отработка навыков по отражению внезапного нападения противника на равнинной местности. Ответственные: капитан Сливкин и старший лейтенант Полетаев. «Не иначе, как в майоры метит», — подумал капитан Сливкин.

Полетаев, улучив момент, когда Сугерей вышел в туалет, промокнул чистым носовым платком лоб, зажал большим пальцем одну ноздрю и высморкался в кадку с фикусом.

— Вопросы?

— Насколько я понял, целью учений является отработка навыков по отражению внезапного нападения, — начал капитан Сливкин.

— Так точно.

— И где же это вы видели, чтобы при внезапном нападении бойцы начинали окапываться как кроты? — Полетаев, успевший побывать на своем веку и в горячих точках, беззвучно хохотнул. — Да и грязища там после дождей непродазная.

— Вы к словам не цепляйтесь. Внезапность, раз уж на то пошло, мы исключим. Пусть будет просто «отражение нападения». А грязь — это даже хорошо. Условия должны быть максимально приближены к боевым. Как говорится, тяжело в учении… Значит, завтра роту в пять тридцать по тревоге и дальше по плану.

Получив в оружейной комнате автоматы, вещмешки и противогазы, рота выстроилась на плацу. Не выспавшиеся взводные проверяли снаряжение и доводили до личного состава поставленную «взбесившимся ботаником» задачу. Наконец грохот сапог заглушил команду «Бегом, марш!» Сугерей засек время, предварительно пожелав бойцам уложиться в норматив, если есть желание возвращаться шагом (время останавливается по последнему), командиры сели в ГАЗ-66 и укатили в пункт назначения.

«Не можу бильше», — сплевывая белой слюной, хрипел хохол Юра Бугаенко. Наиболее выносливым пришлось забрать у него вещмешок с автоматом. К концу маршрута Бугаенко и вовсе перестал соответствовать своей фамилии. Подхватив взмыленного Бугая под мышки, Розенблит и Федорин последние метры тащили его на себе. И не только не вышли за рамки отведенного Сугереем времени, но и перекрыли его. Справедливый Полетаев тут же объявил им перед строем благодарность, после чего была поставлена основная задача. Срок исполнения — 13.00. Время пошло.

Конец ознакомительного фрагмента.