Мечтатели не предают

Сашаа, 2022

«Мечтатели не предают» – одиссея восемнадцатого лета. Роман вошел в лонг-лист премии «Лицей». Колкий, комичный и откровенный текст о времени дебютных очарований, кармастроф и путешествии сквозь запределье долгой семейной неправды.Сашаа – мечтатель и бездельник. Незадолго до совершеннолетия он получил зашифрованное письмо от пропавшей сестры. Он сваливает в Лондон, чтобы заработать и помочь ей вернуться домой.Сашаа открывает мир щедрой бедности и черствой роскоши, беспробудных надежд и чутких разочарований. Нелегалы и мажоры, дельцы и тусовщики, вечные студенты и мимолетные профессоры – герой встречает их, чтобы на свалке справедливости и приютах мечты найти первые и самые главные ответы.Действие романа охватывает шумные нулевые, болезненную память о детстве девяностых и возвращает к жизни записки XIX века о путешествиях графа Владимира Орлова-Давыдова. Сашаа бережно хранит их, чтобы однажды открыть дверь в дом, в который он пообещал никогда не возвращаться.Содержит нецензурную брань.

2. Наука прощания

Мясистые набалдашники локтей трут скатерть. Крошки впиваются в белоянварскую кожу. Она краснеет. За стеной орет футбольный комментатор:

— Три минуты добавил арбитр к основному времени. Я прибавляю в горле громкость, чтобы перекрыть вопли комментатора, и повторяю слово за словом.

— Паспорт.

Локоть вперед.

— Карточка.

Локоть назад.

— Наличные.

Мама молчит. Качели локтей пошатывают стол, поднимая волну в чашке чая. Она бежит к золотой кайме, оставляя за собой след перезаваренного ассама.

На ручке чашки болтается портрет индийской принцессы. Мама обматывает ее шею нитью от чайного пакетика.

— Вот приглашение от университета.

Она подкладывает под микроскоп глаза подпись декана, круглую печать и перечень курсов: маркетинг, международный бизнес, рынки капитала… Все, что я выдумал для солидности, сечешь.

Поначалу я боялся, что она раскусит затею, но технологии дарят нам радость создания любых грез в высоком разрешении. Неправда — то же, что и правда, но в подарочной упаковке.

— Зрители потихоньку покидают трибуны. Кажется, надежды отыграться больше нет.

Мама накрывает приглашение ладонью. Локти фиксируют стол в равновесии.

— В чем проблема, скажи? Всего-то три месяца. Стипендия покроет проживание и обучение. Еще возьму подработку — мне хватит и сотни в неделю.

Она роняет лицо в ладони и сквозь их преграду произносит:

— Я уже это слышала. Как же… Как же…

Электричество исчезло. Пуховый сумрак наполнил комнату. Холодильник умолк. Мама разрывает портрет индийской принцессы на две симметричные части.

— Да сколько можно…

Она вскакивает. Пышная тень падает на матовые дверцы кухонных шкафчиков. Мама вытряхивает ящики. В воздух взлетают специи, ножницы, спички, булавки, заколки, моток ниток, градусник, упаковка ацетилсалициловой кислоты и зажигалка.

— Ну куда же я дела их?..

Я ловлю зажигалку, добываю огонь и навожу пламя на шкаф у холодильника.

— Свечи — на верхней полке, ма-а-ам. Послушай, давай договорим. Это только на лето.

Ее лицо белеет, точно на него наложили черно-белый фильтр и выкрутили до предела яркость.

— Откуда? Эта интонация, взгляд… Как же. Ты же не был, не слышал… Это ее слова.

— Я слышал все.

— Все?

— Все, ма-а-ам. И запретные слова тоже. Она не сбежала, а уехала, да?

Меня прерывает крик комментатора: «Какой момент! Мяч прошел в сантиметрах от штанги!».

Я ждал этот раунд. Счет в мою пользу. Меня остановит лишь пропущенный удар. Корпус на тридцать градусов влево. Мимо свистит апперкот маминой печали. Я выбрасываю ответный и короткий удар.

— И я-то вернусь.

Мой взгляд зашторили. Лязгает разбитая губа. Стыд сверкает на подбитых скулах.

— Она говорила так же.

Мама зажгла свечу. Ее взгляд секвенирует геном моей лжи. Я так и не приноровился ей врать и не оставлять улик на месте преступления.

Семь.

Восемь.

Девять.

Мой внутренний рефери чеканит хронометраж до объявления нокаута.

Десять.

Проиграл.

Мама оглядывает меня. Привстает на носочки и семенит ко мне. Кухня в семь с половиной квадратных метров стала для нее неприступным и трепетным морем. В невидимых водах ее ноги потянуло назад глубоким течением. Того и гляди утонет.

Я подхватываю ее за локти и подтягиваю к себе.

— Саша-а, Сашаа… — Долгий выдох прощания прикрепляет к имени необязательную и протяжную «а» — примету местного выговора, которую не замечаешь до той поры, пока не покинешь дом.

Вернулся свет. Пропищала микроволновка. Загудел холодильник.

Мама достает из сердца тот самый первый поцелуй и быстрым движением губ впечатывает его на вечное хранение в щербинку от ветрянки меж моих бровей.

В комнату влетел охрипший голос комментатора:

— Финальный свисток. Поражение. Берегите себя.

Я добил время в комнате Ба. Свет мерк в шторах. Его яркости хватало, чтобы обнажить два параллельных столпа пыли. Они поднимались от паркета к пожелтевшим абажурам, точно линии на кнопке паузы. На зеркале так и висела простыня.

Спины полок гнули собрания сочинений, словари и морские раковины — хранители волн. Их покой сторожили рядовые солдаты семейных воспоминаний — отпечатки каких-то дней на фотобумаге. Как и у тебя, бездельник. Летняя река. Первый класс. Какая-нибудь новогодняя открытка.

Я взял одну из них. Июль. Белый полдень. На кончиках пальцев — парики малины. Беззубые кисельные десны. Под ногами — приставка и джойстики. Рядом с моим ухом — излом. Грубый, как рубец.

Я отогнул его. Как в детской книжке-раскладушке, появилась спрятанная картинка. Аквамариновый джемпер с Микки-Маусом. Мама заплела мелкий бес кучерявых волос в рыжую косу.

Она.

Я оторвал ее по линии залома. На оборванном фото остались трое: папа, мама и я. Пленница обнуленной любви переместилась во внутренний карман.

Я подошел к секретеру. Кружевная ткань укрывала любимую игрушку детства — радиолу. Я включал ее, и на панели управления теплым светом горели названия городов. Берлин, Париж, Белград, Прага, Тирана, Хильверсум, Вена, Брюссель и Лондон. Я выбирал диапазон радиоволн, выставлял громкость, крутил ручки настроек, достигал нового города, закрывал глаза и мечтал, будто я стою в аэропорту у табло с расписанием полетов и могу купить билет на любой рейс. Я положил ладони на лакированную деку. Тепло проникло сквозь пальцы и, попав в кровоток, обогрело тело. Я услышал табачный голос Ба:

— Сашаа, повтори за мной.

В кресле дымит папироса. Ухмылка разминает парчовые складки на щеках. Язык Ба совершает финт и заскакивает из прикуси зубов обратно в рот:

— The-the-the.

Мой же язык встревает меж зубов:

— З-з-з-з-з-э-э-э.

Я убрал ладони от радиолы, и мираж исчез. Я открыл верхний ящик комода и достал главную драгоценность Ба — старую книгу о путешествиях. Она читала ее в протяжные летние дни, когда гроза и ливень запирали нас на веранде и мы не мечтали выбраться на свободу. Я пролистал хрупкие истонченные страницы. На развороте — дата и место. Санкт-Петербург. 1 ноября 1838 года.

Я положил книгу в рюкзак, врубил комп и убил финальные полчаса. Бездельники отсыпались в офлайне. В Сети гуляли мегабайты одиночества. Я просмотрел почту. Рассылки, спам, расписание летних стажировок. Добрался до письма от нее, которое и перевернуло планы на лето.

From: <T*******[e-mail]>

To: [e-mail]

Date: 7 April 2005 23:37

Subject: RE: встреча летом

Салют, мечтатель! Не знаю, захочешь ли ты ответить. Все же столько лет прошло, как мы не общаемся. Пять? Или семь? Конечно, это моя вина. Но может, пора оставить прошлое и попробовать заново? Что скажешь? Ты подумай, а я пока расскажу о своих делах.

Пока я Нью-Йорке. Опять вернулась. Квартира — одно название. Осели в заброшенном зале театра ананасового Гарольда. Нет, я не придумываю. Погугли, это в Бруклине. Сцену поделили картонными декорациями из какого-то детского спектакля — вот тебе и квартиры. Смешно, но мы попали в декоративную комнату принцессы. Блевотно-розовая. Хоть сыпь золотой попкорн и зови единорога. Зато дешево. Сейчас это главное. Всегда главное.

А _____ рядом. Чаще, чем обычно. Бизнес с битыми тачками накрылся. Собственно, поэтому мы вернулись. А _____ говорит, что это лето все изменит. Сделаем документы. Станем как все. Настоящими.

Страшно, если честно. Я еще помню, как душит ужас, когда монеты падают в щель телефонного автомата и ты не знаешь, что ждет тебя: предложение о найме или отказ. Ты говоришь: «Спасибо, я перезвоню», — а потом берешь ручку, зачеркиваешь объявление, и в твоем листе надежд на одну строчку меньше.

И я боюсь, что опять проиграю.

Может, и не стоит. Я здесь почти как своя. Точнее, все перестало быть совсем чужим. Да, давай остановимся на этом. Перестало быть чужим.

Еще я каждый день думаю о тебе. Я так соскучилась. Помню, мы пришли забирать тебя из детского сада, и в раздевалке наперебой ребята говорили, что ты отыскал прошлогодний снег, а ты их поправлял: снег — позапрошлогодний. Сколько тебе было? Семь? Шесть? Две тысячи лет назад.

Не говори им, пожалуйста, обо мне. Представь, что я умерла и пишу тебе с того света. Твой личный призрак по переписке. Так всем будет лучше, а тебе не придется врать. Хотя у нас в семье это никогда не считали большой проблемой.

Я тебя очень люблю. Пиши.

Я взглядом обвел первые буквы каждого абзаца и прошептал их.

С

П

А

С

И

М

Е

Н

Я

Я взял вещи и вышел из комнаты. Родители пялились в телик в гостиной. На экране бездельник в скафандре махал рукой в телекамеры, стоя на лестнице, которая вела к ракете.

…ОН СТАНЕТ ПЕРВЫМ КОСМИЧЕСКИМ ТУРИСТОМ.

ЗА ВОЯЖ НА ОРБИТУ ОНЗАПЛАТИТ…

В прихожей папа прошкурил наждаком ладони мой затылок, закрепил на плечах куртку и подтолкнул к выходу.

Уже в аэропорту я нашел в верхнем кармане спичечный коробок. Я выдвинул ящичек и обнаружил сложенные до размера почтовой марки сто фунтов. На дне коробка папа написал: «На самый черный день».