Долгая дорога домой

Сару Брайерли, 2013

Когда Сару было пять лет, он поехал с братом в другой город и потерялся в поезде, который привез его в неизвестное место. Не зная ни фамилии своей семьи, ни откуда он родом, маленький мальчик несколько недель прожил на улицах Калькутты, пока не попал в сиротский приют. Его усыновила семья из Австралии, окружив заботой и любовью. Несмотря на то, что Сару был счастлив со своими новыми родителями, он не мог забыть лица матери и родных братьев и сестер. Мальчик часами разглядывал карту Индии на стене своей спальни, а затем и Google Earth, гадая, где же находится то место, где он жил. Однажды он нашел то, что искал. И отправился в долгую дорогу домой, чтобы обнять свою мать.

Выжить

В животе, как всегда, урчало, но хотя бы раздобыть еды на берегу широкой реки оказалось проще, чем в красных стенах вокзала, куда меня забросило несколько дней назад.

Поскольку торговцев очередной маленький попрошайка, похоже, ничуть не трогал, я пошел вдоль кромки воды, прикинув, что там наткнусь на кого-нибудь, кто готовит еду. При свете дня я окончательно убедился, что еще никогда таких больших рек не видел. Эта, правда, еще была грязная и вонючая, по поверхности плыли трупы животных, человеческие экскременты и мусор. Я прокладывал себе путь вдоль берега, когда вдруг с ужасом увидел в горе мусора два тела. У одного было перерезано горло, у другого отрезаны уши. Мне уже доводилось видеть мертвых, когда в родном городке кто-нибудь умирал, но там следили, чтобы все делалось честь по чести. А чтобы просто наткнуться вот так на улице… Здесь, похоже, до них прохожим дела было не больше, чем до плывущих тушек животных, хотя эти люди умерли явно не своей смертью. Тела лежали на виду под палящим солнцем, их уже облепили мухи и, как оказалось, начали глодать крысы.

От такого зрелища меня замутило, но больше всего поразило другое. Увиденное только подтверждало то, о чем я уже стал догадываться: в этом городе борьба за жизнь идет каждый день. Опасность ждала на каждом углу, и любой мог оказаться грабителем, похитителем и даже убийцей. Все страхи проснулись разом. Неужели в таком мире жили братья? Не поэтому ли они никогда не разрешали мне покидать станции, когда мы путешествовали вместе? Что же случилось с Гудду на том вокзале? Во что он влип, почему не пришел, когда я проснулся? Может, и он так же меня искал повсюду? А что родные думают, со мной случилось? Ищут ли или думают, что я погиб, пропал навсегда?

Больше всего мне хотелось к маме, Гудду, к семье, чтобы меня защитили, обо мне позаботились, но я знал, что придется собрать все силы, чтобы иметь хоть призрачную надежду на возвращение. А не то пропаду или даже умру на берегу этой широкой мутной реки. Здесь рассчитывать можно только на себя. И я взял себя в руки.

Повернувшись спиной к мосту, я направился к спускавшимся к воде каменным ступеням, на которых люди купались и стирали. Вдоль ступеней спускалась вниз широкая ливневка, по которой с улицы стекали грязь и дождевые потоки. В воде плескались и дурачились дети, и я побежал к ним. Как и многие туристы, теперь я сам удивляюсь, как можно купаться или стирать в реке, превратившейся одновременно в канализацию и кладбище, но в то время мне эта мысль и в голову не приходила. Где же еще стирать и купаться, как не в реках. Как я позже узнал, это еще и подходящее место для героизма.

Другие дети были совсем не прочь принять меня в компанию, и мы вместе играли в воде — лучшем спасении от палящего солнца. Некоторые без малейшей опаски спускались по ступеням на довольно приличную глубину, но я заходил не дальше, чем по колено. Плавать я не умел, хотя братья и учили меня у плотины за городом. За исключением сезона дождей, наша река оставалась спокойной и неглубокой, как раз для детей. Но купаться мне нравилось. И никогда я не получал от воды такого удовольствия, как в тот день, — здорово было снова стать обычным ребенком, играющим с другими детьми.

Ближе к полудню они ушли домой. Я остался на ступенях, мечтая, чтобы день длился вечно. Но река была полна неожиданностей. Я не заметил, что уровень воды, по-видимому, в течение дня менялся, и, когда прыгнул на безопасный до этого участок, вдруг погрузился с головой. Течение было сильным, и меня понесло дальше по ступеням. Я отчаянно забултыхался и забарахтался, отталкивался от дна, пытаясь выбраться на поверхность и глотнуть воздуха, но поток бросал меня то вверх, то вниз. В какой-то момент до поверхности оказалось слишком далеко. Я тонул.

И вдруг услышал всплеск рядом, какая-то сила потянула меня вверх и вытащила на ступени. Оказавшись на них, я стал откашливать грязную воду и отфыркиваться. Меня спас бездомный старик, который прыгнул в воду и ухватил в последний момент. А потом молча повернулся и пошел вверх по ступеням к берегу, где, видимо, и жил.

Наверное, доброта незнакомца усыпила мою бдительность, а может, просто потому что мне было всего пять, но, когда на следующий день я пошел купаться на реку, то по глупости прозевал прилив и усилившееся течение и вновь попал в передрягу. Как ни странно, спас меня тот же бездомный. Наверное, он приглядывал за мной, когда заметил, что я вернулся. На этот раз на нас обратили внимание прохожие. Люди смотрели, как мужчина помог мне выбраться на ступени, где я откашливался еще дольше прежнего. Нас обступили, и, судя по обрывкам фраз, люди считали это спасение божественным провидением — мол, не пришло еще его время.

Наверное, я стушевался от множества сгрудившихся и глазеющих на меня людей или устыдился и разозлился сам на себя, оттого что второй раз чуть не утонул, но, так или иначе, вскочил на ноги и просто сбежал, только пятки сверкали. Остановился, только когда окончательно выбился из сил, и клятвенно себе пообещал, что к реке больше — ни ногой.

Так что я так и не поблагодарил того бездомного, моего ангела-хранителя, спасшего меня не один, а два раза.

Убегая от толпы, я очутился в незнакомом районе, а на улице темнело. До наступления ночи на привычное место на берегу я бы не успел вернуться, так что ночлег надо было искать поскорее. Я набрел на какую-то заброшенную фабрику, на темных задворках которой высилась куча мусора. Чувствуя, что совсем устал, я нашел себе картонку и улегся за кучей. Пахло там скверно, но теперь я к этому почти привык — зато место было укромное.

В ту ночь меня разбудил лай своры бродячих собак, гавкающих в свете уличного фонаря неподалеку. Я схватил булыжник, подобрал еще несколько камней, до которых смог дотянуться, но так, видимо, и заснул, потому как проснулся от жарких солнечных лучей, бьющих прямо в глаза. Камни лежали рядом, но собак нигде видно не было.

В скором времени я уже знал все окрестности вокзала, прилегающие к нему магазинчики и киоски, где можно было поживиться. Запахи от них разносились дурманящие: манго и дыни, жареные пряные закуски, а от палаток со сладостями — ароматы гулаб джамуна и ладду^[2]. И куда ни глянь — везде люди ели: вот мужчины беседуют и щелкают арахис, там пьют чай, отщипывая по виноградинке от грозди. В такие минуты меня терзал голод, и я шел попрошайничать к лавочникам. Меня всегда прогоняли, как и еще с полдюжины детей, — слишком нас было много, чтобы проявлять милосердие.

Я подолгу глядел на евших — они были не богаче моей семьи, так что годной еды после себя не оставляли, но что-то могли уронить или доесть не до конца. Урн здесь не было, так что, когда есть заканчивали, остатки просто бросали на землю. Я быстро смекнул, какими отбросами вполне можно питаться, мы же и дома с братьями знали, какую еду подбирать на станции. Жареные кусочки, например, самосы^[3] можно есть без опаски, надо только отряхнуть от налипшей грязи. Но их все хотят — надо опередить стаю других голодных детей. Я больше выискивал то, что чаще всего просыпают: орешки или острую ореховую смесь бхуджу с нутом и чечевицей. Иногда везло на кусок лепешки. Острое чувство голода мучило нас всех, так что за объедки приходилось бороться. Меня нередко отпихивали, а могли и огреть. Мы, как голодные псы, грызлись за кость.

Хотя обычно ночевал я поближе к реке и станции, близлежащие улицы тоже начал исследовать. Может, во мне снова проснулось врожденное любопытство, но еще меня вела надежда найти за новым поворотом что-нибудь съестное, а может, доброго лавочника или ящик с рыночными отбросами, до которых еще не успели добраться другие бродяжки. В большом городе — большие возможности!

А еще город был полон опасностей. Помню, во время одной из вылазок я очутился в квартале теснившихся друг к другу ветхих домов и лачуг, держащихся лишь на бамбуке и изъеденной ржавчиной арматуре. Вонь стояла невыносимая, будто кто умер. Я заметил, что люди как-то странно на меня посматривают, создалось ощущение, что мне сюда нельзя. Встретил парней, куривших самокрутки, — они так на меня глянули, что я почувствовал себя не в своей тарелке.

Один из парней, размахивая сигаретой в руке, встал и направился ко мне, что-то громко говоря. Остальные заржали. Я ни слова не понимал и стоял, не зная, что делать. Тут он подскочил и зарядил мне две оплеухи, не переставая мне что-то говорить. Я огорошенно замер и расплакался. Тот меня снова с силой треснул, я повалился на землю и заревел под гогот мальчишек.

Поняв, что дело пахнет жареным и надо бы отсюда выбираться, постарался взять себя в руки. Встал, развернулся и пошел твердым шагом, как уходят от злой собаки. Лицо пылало. Может, если дать им понять, что я на их территории оставаться не собираюсь, меня оставят в покое? Но, когда они двинулись за мной, я бросился бежать со всех ног. Сквозь слезы углядел узкий проход между домами и влетел в него, как раз когда брошенный одним из преследователей камень ожег мне руку.

Я протиснулся в проход и очутился в замкнутом дворе. Выхода не было, а по другую сторону кричали мальчишки. Во дворе было море мусора, и одна мусорная волна поднималась как раз у дальней стены — по ней можно было бы взобраться и сигануть через стену. Пока я прокладывал путь через двор, шайка появилась из другого хода, который я не заметил. Они стали выуживать будущие снаряды из ржавого бака, а главарь все на меня кричал. И вот первая бутылка взмыла в воздух и врезалась в стену позади меня. За ней последовали другие, пушечными снарядами свистя совсем рядом, — рано или поздно какая-нибудь попадет точно в цель. Спотыкаясь и пригибаясь, я добрался до мусорного холма, к счастью, мой вес он выдержал. Вскарабкавшись, я вылез на стену и побежал вдоль по ней, молясь, чтобы никто за мной не погнался. Бутылки продолжали лететь в стену и свистели у моих ног.

Наверное, сам вид того, как я улепетывал, повеселил шайку. Они изгнали чужака со своей территории и гнаться не посчитали нужным — я и без того уносил ноги как можно скорее. Чуть позже я нашел прислоненную к стене бамбуковую лестницу, по которой спустился на чей-то задний двор. Прокрался через дом к входной двери и прошмыгнул мимо сидящей женщины с ребенком. Похоже, она меня даже не заметила, и я тут же смешался с толпой, желая поскорее вернуться к мосту.

Даже у реки я не только искал себе пропитание, но и приглядывал безопасные места для ночлега. Довольно часто, когда я возвращался на уже освоенное место, оно оказывалось занято, так что приходилось искать новое. Зато иногда находилось что-нибудь получше. Поскольку спать приходилось под открытым небом, да еще и у всех на виду, нормально отдохнуть не получалось. Однажды в полнолуние я брел по берегу и так впервые оказался под массивными опорами моста. Там обнаружились несколько сдвинутых вместе небольших деревянных настилов, на которых вместе с подношениями вроде кусочков кокоса и монеток стояли изображения и фигурки богини-воительницы Дурги, ее я узнал. Великая богиня, Магадеви, сидела верхом на тигре, а в ее многочисленных руках было зажато разящее оружие, которым, как я помнил из рассказов взрослых, она победила демона. Подсвеченный мерцающими огоньками терракотовых ламп, ее лик внушал страх. Но в этих разгоняющих тьму вокруг меня огоньках было и что-то успокаивающее, так что я уселся прямо под мостом, глядя на реку. Я, как всегда, был голоден, так что не мог устоять перед искушением: схватил несколько кусочков фруктов и кокосовой мякоти и съел. Прихватил и немного монет.

Уходить не хотелось. Казалось, здесь со мной ничего не случится. Помимо небольших алтарей над водой нависали какие-то балки. Я проверил их на прочность и вскарабкался. Похоже, я попал в место культа, куда люди приходили молиться богине. Лежа на жестких балках и слушая журчание реки под ними, я думал о семье, о том, как они теперь живут, и том, что они, должно быть, точно так же волнуются обо мне.

Вспоминая те минуты, я понимаю, что тогда чувства уже немного отличались от тех, что я испытывал, только попав в город. Они притупились, было уже не так больно, но они стали глубже. Даже если дома все осталось как прежде, я теперь стал другим. Я все так же отчаянно мечтал вернуться, но чувство уже перестало быть всепоглощающим. Я не терял надежды найти родных, хотя думал в основном о том, как выжить здесь, прожить очередной день. Казалось, я уже лучше приспособился к такой жизни, чем жизни дома, который не мог отыскать. Дом — потерянный дом — теперь казался еще дальше. Наверное, я даже начал думать, что теперь мой дом здесь, пусть и временно.

На следующее утро я проснулся и увидел, что неподалеку медитирует один из нищенствующих монахов-садху в шафрановом одеянии. Вскоре к нему присоединились и другие, некоторые были обнажены по пояс, часть несла узорчатые посохи^[4]. Я тихонько ушел. Понял, что спал на их месте и даже взял кое-что из подношений, а на балках они, наверное, хотели соорудить еще один маленький алтарь богини Дурги. Но меня никто не тронул, даже не разбудил, и в тот момент я чувствовал себя в безопасности рядом с ними, как будто наши пути ненадолго соприкоснулись.

Иногда, когда заняться было нечем, я возвращался к железной дороге и бродил среди множества путей. Там всегда были и другие люди, которые что-нибудь искали или просто убивали время, как я. Может, они тоже потерялись и гадали, по какому из путей можно уехать домой. Изредка проходил поезд, гудком предупреждавший о своем приближении.

В один из тихих, но душных дней я слонялся там, пока не одурел от жары, присел на рельсы и едва не заснул. Ко мне подошел мужчина в засаленной белой рубашке и штанах и спросил что-то вроде чего это я болтаюсь в таком опасном месте. Я пробормотал что-то нечленораздельное в своей обычной манере, а он не просто меня понял, но и сам стал говорить медленнее и четче, чтобы его понял я. Он сказал, что детей здесь нередко насмерть сбивают поезда, а другие лишаются рук или ног. Сказал, что вокзалы и сортировочные станции опасны, это не место для игр.

Я ответил, что потерялся, и, воодушевившись тем, что незнакомец достаточно терпелив, чтобы меня слушать и даже разбирать мою речь, стал объяснять, что я из Гинестлея, но никто, похоже, не знает, где это, и вот я остался один, без семьи, и идти мне некуда. Выслушав рассказ — а я впервые смог объяснить все кому-то толком, — мужчина сказал, что может взять меня к себе, накормить, напоить и приютить на ночь. Я был вне себя от радости. Неужели кто-то наконец остановился мне помочь и хочет спасти меня! Я пошел с ним без раздумий.

Незнакомец оказался железнодорожным рабочим, который жил в хибарке у путей у того места, где они все сходились в единую связку и шли к величественному красному вокзалу. Самодельная бытовка была собрана из гофрированных железных листов и толстой фанеры, крепившихся к деревянному каркасу. Там же жили и другие работяги, и меня позвали ужинать со всеми. Впервые с тех пор, как потерялся, я сидел за столом, ел приготовленную кем-то еду, и она еще даже не успела остыть. Ели мы чечевичный дал с рисом, который приготовил один из рабочих в небольшом очаге в углу лачуги. Рабочие, похоже, не возражали против моего присутствия и ничуть не возмутились тому, что трапезу пришлось разделить. Они сами были очень бедны, но благодаря скудному заработку разительно отличались от бродяг. У них была крыша над головой, достаточно еды, чтобы не голодать, и работа, какой бы трудной она ни была. Пусть много мне дать не могли, но отличала их сама готовность накормить и приютить незнакомца. Я будто попал совсем в другой мир, а разделяли эти миры всего лишь железные листы и пригоршня чечевицы. Второй раз я почувствовал, что жизнь мне спасло милосердие постороннего.

У дальней стены хибары нашлась свободная лежанка из сена, и так мне там сладко и спокойно спалось, будто я домой вернулся. Мой рабочий упомянул, что знает кого-то, кто мог бы мне помочь, и обещал позвать этого человека на следующий день. Я испытал несказанное облегчение, все это злосчастное приключение уже казалось мне ночным кошмаром. И скоро я буду дома. На следующий день все ушли на работу, а я остался дожидаться своего спасителя.

Как и было обещано, назавтра пришел человек, который тоже говорил медленно и просто, чтобы я понимал. На нем был хороший, аккуратный костюм, и он рассмеялся, когда я указал на его примечательные усы: «Капиль Дев!» — имея в виду капитана сборной Индии по крикету, на которого тот был похож. Он присел на мою лежанку и сказал:

— Иди-ка поближе и расскажи, откуда ты взялся.

И я поведал ему о том, что со мной случилось. Он как можно подробнее расспрашивал о моем городе, обо всем, что могло помочь определить место, и, пока я как мог старался объяснить все в подробностях, он улегся и меня пригласил лечь рядом.

За время приключения со мной случилось много чего хорошего и плохого, я принимал и удачные, и неудачные решения. Инстинкт самосохранения меня иногда подводил, но за недели скитаний по городу он обострился, в случае опасности приходилось принимать решения и головой, и интуицией. На улице без чуйки не выжить. Наверное, ни один пятилетка не чувствовал бы себя спокойно, лежа рядом с незнакомым мужчиной. Ничего особенного не происходило, мужчина меня не трогал, но, несмотря на радужные, усыпляющие бдительность обещания, что я вот-вот отправлюсь домой, я понимал, что дело неладно. И еще знал, что нельзя было показывать свое недоверие, — пока сделаю вид, что все в порядке. Пока он рассказывал, что на следующий день мы пойдем в какое-то место и он постарается отправить меня домой, я кивал и поддакивал. В то же время я не просто знал, что с этим человеком водиться опасно, но и что нужно готовить план побега.

Вечером после ужина я мыл посуду в старом облезлом тазу, стоявшем в углу хибары у двери, как и в прошлые два вечера. Мужчины снова пошли курить и чаевничать и вскоре увлеклись разговором и шутками. Самое время. Я выбрал подходящий момент и рванул к двери. Бежал, как от смерти, хотя сейчас понимаю, что, возможно, так и было. Я надеялся, что мужчины от неожиданности замешкаются, и это даст мне фору в погоне. И снова я бежал в ночь по путям и незнакомым улицам, не разбирая дороги, с одной лишь мыслью — удрать.

Довольно скоро я выдохся и, замешавшись в толпу, замедлил бег. Может, никто и не думал за мной гнаться, а если и погнался, то точно уже отстал. И тут я услышал, как кто-то зовет меня по имени совсем рядом. Я вздрогнул, будто по мне электрический разряд прошел. Тут же пригнулся, хотя и так по росту был ниже людей вокруг, и направился в самую гущу толпы в нешироком переулке, где с лотков торговали уличной едой. Оглядевшись, я заметил пару мужчин, которые по виду могли быть моими преследователями: лица суровые, мрачные, озираются, движутся быстро. И тут я узнал в одном из них того самого рабочего, который меня привел. Я поспешил прочь, но на улице уже было не протолкнуться, так что улизнуть не получалось. Надо было прятаться. Я нашел небольшой проход между двумя домами и втиснулся в него, забился так глубоко, как мог, и уперся в торчащую из стены сточную трубу, достаточно широкую, чтобы спрятаться. Не обращая внимания на паутину и заливавшую руки грязную воду, я лицом ко входу вполз в нее на четвереньках, так что с улицы меня видно не было. Те, кто были снаружи, пугали меня куда больше темной трубы. Если меня найдут, деться уже будет некуда.

Я услышал, как один из них говорит с продавцом фруктового сока, чей лоток стоял совсем близко к моему убежищу. Я даже с ужасом вспоминаю, что выглянул ровно в тот момент, когда мой рабочий обшаривал проход хмурым взглядом, который как будто остановился на мне, но лишь на мгновение. Неужели меня действительно чуть не поймали? Видел ли я того самого человека? Теперь уже с уверенностью сказать не могу, но это воспоминание особенно сильно врезалось в память, наверное, из-за потрясения от предательства: я же доверился этому человеку, верил, что он мне поможет, и казалось, что подо мной земля разверзлась и чуть не поглотила. Никогда не мог забыть, какого натерпелся страху.

Еще какое-то время я посидел в укрытии, пока не убедился, что тот человек и остальные преследователи ушли, потом выбрался и зашагал по самым темным улицам и закоулкам. Сердце разрывалось от мысли, что все надежды разбились вдребезги, но и облегчение от спасения чувствовалось. Хотя бы чутье теперь работало на всю катушку. В каком-то роде я повзрослел, научившись заботиться о себе самостоятельно.

Примечания

2

Гулаб джамун, ладду — традиционные десерты индийской кухни в форме шариков. Гулаб джамун готовится из сухого молока и муки, обжаривается во фритюре и подается в сахарном сиропе. Ладду делается в основном из масла, орехов, сахара и специй.

3

Самоса — индийская разновидность самсы, отличительной особенностью которой является исключительно вегетарианская начинка.

4

Вероятно, речь идет о кхватанге — ритуальном посохе или жезле, в индуизме считающемся атрибутом боевой ипостаси различных богов, в том числе богини Дурги (воинственным обличьем богини Парвати).