Соленый ветер

Сара Джио, 2011

Остров Бора-Бора, 1943 год. Анна Кэллоуэй решает сбежать от наскучившей тепличной жизни и отправляется в качестве военной медсестры с подругой Кити на острова Французской Полинезии. Но вскоре подруги начинают отдаляться друг от друга. Анна знакомится с Уэстри Грином, обаятельным солдатом, которому удается развеять ее тоску о доме и о потерянной дружбе. Однажды они находят неподалеку от дикого пляжа старую заброшенную хижину, в которой когда-то жил известный художник. Пытаясь сохранить находку и свои зарождающиеся чувства в тайне, они становятся свидетелями жуткого происшествия… Сиэтл, наши дни. Женевьева Торп отправляет на имя Анны Кэллоуэй письмо, в котором говорится об убийстве, произошедшем много лет назад на острове Бора-Бора. Женевьева намерена пролить свет на случившееся, но для начала ей нужно поделиться с Анной важной информацией…

Глава 1

Август 1942

— Китти Морган, ты этого не говорила!

Я так резко поставила бокал с холодным мятным чаем, что едва его не разбила. Мама будет рада, что я не испортила венецианский хрустальный сервиз.

— Сказала, и точка, — заявила она с улыбкой победительницы. На Китти, с ее личиком в форме сердечка и копной кудрявых непослушных светлых волос, постоянно выскакивающих из тщательно прилаженных шпилек, было просто невозможно злиться. Но в этом вопросе я проявила твердость.

— Мистер Гельфман женатый человек, — осуждающе напомнила я.

— Джеймс, — отозвалась подруга, нарочито растягивая его имя, — невероятно несчастен. Его жена неделями где-то пропадает, представляешь? И даже не говорит, где она находится. Она даже о кошках беспокоится больше, чем о собственном муже.

Я вздохнула, откинувшись на деревянную скамейку, что висела на огромном ореховом дереве в саду, раскинувшемся на заднем дворе нашего дома. Китти сидела рядом со мной. Мы с ней давно были подругами, еще с начальных классов школы. Я посмотрела вверх, на древесную крону — листья начинали желтеть, напоминая о неминуемой осени. Почему все непременно меняется? Казалось, только вчера мы с Китти были двумя школьницами, приходили, держась за руки, домой, оставляли книги на кухонном столе и мчались к скамейке, где болтали до самого ужина. Теперь, в двадцать один, мы — две взрослые девушки на пороге… Ну, на пороге чего-то — никто из нас не знал, чего именно.

— Китти, — я повернулась к ней лицом, — неужели ты не понимаешь?

— Что я не понимаю? — В платье с розовыми оборками и непослушными кудрями, что становились еще растрепаннее от полуденной влажности, она походила на весеннюю розу. Я хотела защитить ее от мистера Гельфмана или любого другого человека, в которого она собиралась влюбиться, потому что никто не был достаточно хорош для моей лучшей подруги — и уж тем более не женатый мужчина.

Неужели она не знает о репутации мистера Гельфмана? Китти не могла не помнить о толпах девчонок, которые бегали за ним в средней школе, ведь он был самым привлекательным учителем в Лейксайде. На уроках литературы, когда он декламировал стихотворение Элизабет Барретт Браунинг «Как я люблю тебя?», каждая девочка надеялась поймать его взгляд. Я считала все это глупостями. Неужели Китти забыла, что случилось пять лет назад с Кейтлин Менсфилд? Как она могла забыть? Кейтлин — стеснительная, с большой грудью, ужасно глупая, — поддалась чарам мистера Гельфмана. Она слонялась возле учительской в обед и ждала его после занятий. Все гадали, что между ними происходит, особенно после того, когда одна из подружек заметила Кейтлин с мистером Гельфманом в парке после заката. Потом Кейтлин вдруг перестала ходить в школу. Старший брат сказал, она переехала к бабушке в Айову. И мы все догадывались, почему.

Я скрестила руки на груди.

— Китти, мужчины вроде мистера Гельфмана преследуют только одну цель, и, думаю, мы обе понимаем, какую.

Щеки Китти стали пунцовыми.

— Анна Келлоуэй! Как ты смеешь предполагать, что Джеймс…

— Я ничего не предполагаю. Я просто люблю тебя. Ты моя лучшая подруга, и я не хочу, чтобы тебе было больно.

Китти опечалилась, и несколько минут мы качались в тишине. Я засунула руку в карман платья и украдкой сжала спрятанное там письмо. Я забрала его на почте несколькими часами ранее, и теперь мне не терпелось ускользнуть в спальню и прочитать его. Письмо было от Норы, подруги из медицинского колледжа. Она каждый день писала мне с островов на юге Тихого океана, где служила медицинской сестрой. Они рассорились со вспыльчивой Китти во время последнего семестра, и я решила не рассказывать Китти о ее письмах. К тому же не хотелось признаваться, насколько меня увлекают истории Норы о войне и о тропиках. Я читала письма, словно роман — иногда мне страстно хотелось взять недавно полученный диплом медсестры и присоединиться к ней, убежав от домашней рутины и необходимости принимать решения. Но я прекрасно понимала, что это лишь невыполнимая идея, просто мечта. В конце концов, я могу помогать приблизить победу и дома — работать волонтером в муниципальном центре или собирать консервы и участвовать в проектах по охране природы. Честно говоря, мне не хотелось отправляться в зону военных действий за несколько недель до свадьбы. Хорошо, что я не сказала Китти ни слова.

— Ты просто завидуешь, — наконец заявила Китти ледяным тоном.

— Ерунда, — возразила я, заталкивая письмо Норы поглубже в карман. Луч высоко сияющего в летнем небе солнца осветил бриллиантовое кольцо на моей левой руке, и оно вспыхнуло, словно огонь маяка в темной ночи, напомнив о неизбежном факте — я помолвлена. Окончательно и бесповоротно.

— Осталось меньше месяца до моей свадьбы с Герардом, и я очень счастлива.

Китти нахмурилась.

— Неужели ты не хочешь испытать в жизни что-нибудь еще, прежде чем стать, — она остановилась, словно собираясь с духом, прежде чем произнести очень сложные, неприятные слова, — прежде чем стать миссис Герард Годфри?

Я покачала головой:

— Дорогая, брак — не самоубийство.

Китти отвела взгляд, уставившись на розовый куст.

— Но может оказаться и так, — пробормотала она.

Я вздохнула, откинувшись назад.

— Прости, — прошептала она, повернувшись ко мне, — я просто хочу, чтобы ты была счастлива.

Я взяла ее за руку.

— И буду счастливой, Китти. Надеюсь, ты в этом убедишься.

На лужайке послышались шаги, и, подняв взгляд, я увидела Максин, нашу экономку, — она приближалась с подносом в руке. Несмотря на каблуки, она уверенно двигалась по траве, держа нагруженное серебряное блюдо одной рукой. Однажды папа назвал ее грациозной, и это было совершенно справедливо. Она будто бы плыла.

— Девочки, вам что-нибудь принести? — спросила Максин красивым голосом с сильным акцентом. Внешне она мало изменилась с тех пор, как я была девочкой. Маленькая, с мягкими чертами лица и огромными сверкающими зелеными глазами, а щеки пахнут ванилью. Волосы, теперь уже седеющие, все до единой пряди убраны назад, в аккуратный пучок. Она носила белый передник, всегда чистый и жестко накрахмаленный, аккуратно повязывая его вокруг тонкой талии. У многих семей в округе была прислуга, но только мы наняли французскую экономку — мама не упускала случая обратить всеобщее внимание на этот факт.

— Ничего не нужно, спасибо, Максин, — поблагодарила я.

— Кроме одного, — заговорщически начала Китти, — убеди Анну не выходить за Герарда. Она его не любит.

— Это правда, Антуанетта? — спросила Максин. Мне было пять, когда она к нам устроилась, и, бегло меня оглядев, она тогда заявила: «Ты не похожа на Анну. Я буду звать тебя Антуанеттой». И я сразу почувствовала себя особенной.

— Конечно же, нет, — быстро возразила я, искоса бросив на подругу неодобрительный взгляд, — у Китти просто такое настроение. Я — самая везучая девушка в Сиэтле. Я выхожу за Герарда Годфри.

Мне действительно повезло. Герард был высок и невероятно хорош собой, с мужественным подбородком, темно-каштановыми волосами и карими глазами. И, ко всему прочему, богат, хотя меня это не слишком заботило. Зато мама нередко напоминала, что в двадцать семь лет он стал самым молодым вице-президентом в истории Первого морского банка, а значит, в дальнейшем непременно унаследует место отца. Нужно быть полной дурой, чтобы не принять предложение Герарда Годфри, и, когда он попросил моей руки под этим самым ореховым деревом, я сразу же согласилась.

У мамы от такой новости закружилась голова. Разумеется, они с миссис Годфри давно мечтали об этом союзе. Келлоуэи объединятся с Годфри. Это так естественно, как кофе со сливками.

Максин взяла кувшин холодного чая и наполнила наши бокалы.

— Антуанетта, — медленно начала она, — я когда-нибудь рассказывала тебе историю моей сестры, Жанетт?

— Нет. Я даже не знала, что у тебя есть сестра.

Я поняла, что многого не знаю о Максин.

— Да, — тихо, задумчиво продолжила она. — Она любила юношу, крестьянина из Лиона. У них была безумная любовь. Но родители хотели выдать ее за другого человека, он неплохо зарабатывал на фабрике. Она рассталась с крестьянином и вышла замуж за рабочего.

— Как грустно, — сказала я. — И больше она его не видела?

— Нет, — ответила экономка, — и всю жизнь была несчастна.

Я села, оправив платье из голубого крепа с поясом на лифе — оно было мне немного маловато. Мама купила мне его в одну из своих поездок в Европу.

— Очень грустно, мне жаль бедную Жанетт. Но меня это не касается. Видишь ли, я люблю Герарда. Он мой единственный.

— Конечно, ты любишь Герарда, — согласилась Максин, наклонившись за упавшей на траву салфеткой, — ведь вы вместе выросли. Он тебе как брат.

Брат. В этом слове было что-то жутковатое, особенно когда речь шла о будущем муже. Я вздрогнула.

— Милая, — продолжила она, поймав мой взгляд и улыбнувшись, — это твоя жизнь и твое сердце. Ты говоришь, что он твой единственный, вероятно, так и есть. Я просто хотела сказать, что, возможно, у тебя было маловато времени, чтобы его найти.

— Его?

— Твою истинную любовь, — просто сказала француженка. Эти три слова она произнесла естественно и неоспоримо, подразумевая, что это глубокое, сильное чувство доступно любому, кто ищет, — словно свисающая с ветки зрелая слива: подходи да бери.

Я почувствовала легкую дрожь, но списала ее на поднявшийся ветерок и покачала головой:

— Не верю я в эти сказки и во всяких рыцарей в сияющих доспехах. Я считаю, любовь — это выбор. Ты встречаешь кого-то. Он тебе нравится. И ты начинаешь его любить. Все просто.

Китти закатила глаза.

— Ужас, до чего неромантично, — простонала она.

— Максин, а ты что думаешь по этому поводу? — спросила я. — Ты когда-нибудь влюблялась?

Экономка протирала поднос, чтобы не оставалось мокрых следов от бокалов.

— Да, — ответила она, не поднимая глаз.

Меня охватило любопытство, и я не подумала, что воспоминания о былой любви могут быть для нее болезненны.

— Он был американец или француз? Почему вы не поженились?

Максин ответила не сразу, и я сразу пожалела о своем «допросе».

— Я не вышла за него, потому что он был уже женат.

На террасе послышались папины шаги, и все подняли глаза. Покуривая сигару, он направился по траве в нашу сторону.

— Привет, детка, — поздоровался он, улыбаясь мне сквозь густые усы, — я не думал, что ты вернешься домой до вторника.

Я улыбнулась в ответ.

— Китти уговорила меня приехать пораньше.

Я закончила обучение в Государственном университете Портленда еще весной, но мы с Китти остались на два дополнительных курса, чтобы получить лицензии медсестер. Наших родителей очень беспокоили эти дипломы — не дай бог, мы вздумаем их использовать.

Герард же находил свою помолвку с дипломированной медсестрой, в общем-то, забавной. Наши матери не работали, как и все женщины в нашем окружении. Он шутил, что моих доходов не хватит даже на то, чтобы оплатить услуги водителя, который будет возить меня в больницу. Но обещал поддержать меня, раз я так мечтаю надеть белый чепец и ухаживать за больными.

На самом деле, я и сама не знала, чего хочу. Я выбрала сестринское дело, потому что это было полной противоположностью всему, что я так ненавидела в окружающей меня жизни: наши матери только и делали, что посещали званые обеды, обсуждали женскую моду, болтали со школьными подругами, после окончания школы беспечно шикующими в Париже или Венеции в поисках богатого мужа, который мог бы обеспечить им привычный уровень жизни.

Но я была совсем не такой. Я задыхалась в этих границах. Меня привлекало сестринское дело, несмотря на все тяготы и прозаичность. Оно позволяло мне осуществить давнее желание — бескорыстно помогать людям.

Максин прокашлялась.

— Уже ухожу, — сообщила она папе, молниеносно схватив поднос. — Принести вам что-нибудь, мистер Келлоуэй?

— Нет, Максин, — ответил он, — ничего не нужно, спасибо.

Мне нравилось, как он разговаривает с Максин — мягко и доброжелательно, а не поспешно и сердито, как мама.

Она кивнула, пересекла изумрудный газон и скрылась в доме.

Китти встревоженно посмотрела на папу.

— Мистер Келлоуэй?

— Да, Китти?

— Я слышала, опять набирают солдат, — она вздохнула, — на войну. Прочитала об этом в газете, пока ехала в поезде. Не знаете, призвали кого-нибудь из Сиэтла?

— Рано об этом говорить, Китти Кэт, — ответил папа, назвав подругу детским прозвищем, которое дал ей еще со школьных времен. — Но, судя по тому, что творится в Европе, думаю, скоро многие отправятся на фронт. Я сегодня встретил в городе Стивена Редклиффа, оказывается, близнецы Ларсон отправляются на фронт в четверг.

У меня внутри все сжалось.

— Терри и Ларри?

Папа торжественно кивнул.

Близнецы, на год младше нас с Китти, отправлялись на войну. На войну. Это казалось невероятным. Еще вчера они учились в начальной школе и дергали меня за косички. Терри был тихим мальчиком с веснушкам на щеках. Ларри — немного повыше и не такой веснушчатый, прирожденный комик. Эти рыжие мальчишки всегда были вместе. Интересно, позволят ли им выйти на поле боя плечом к плечу? Я закрыла глаза, пытаясь отогнать подальше эту мысль, но было слишком поздно. Поле боя.

Папа словно прочитал мои мысли:

— Ты не переживай из-за Герарда, не волнуйся.

Герард не уступал в силе и мужественности всем моим знакомым ребятам, но я, как ни пыталась, не могла вообразить его где-либо, кроме как в банке, одетым в деловой костюм. Конечно, я за него тревожилась, но иногда мне хотелось увидеть его в военной форме, на поле боя.

— Его семья занимает слишком солидное положение в обществе, — продолжил отец. — Джордж Годфри проследит, чтобы его не призвали.

У меня внутри все бурлило: защищенность Герарда успокаивала меня и одновременно вызывала отвращение. Несправедливо, что мужчины из бедных семей воюют за свой народ, а привилегированное сословие увиливает от службы без особых на то причин. Джордж Годфри, банковский магнат с увядающим здоровьем, когда-то был сенатором, и Герард должен был унаследовать его место в банке. Мне было неприятно, что близнецы Ларсон рискуют жизнью в холодной зимней Европе, а Герард комфортно проводит время в теплом офисе на удобном кожаном кресле.

Тревога в моих глазах не ускользнула от папиного взгляда:

— Не беспокойся. Терпеть не могу, когда ты волнуешься.

Китти сидела, опустив взгляд и сложив на коленях руки. Наверное, думала о мистере Гельфмане. Он тоже пойдет на войну? Ему не может быть больше тридцати восьми — он достаточно молод для того, чтобы стать солдатом. Я вздохнула, мечтая, чтобы война поскорее закончилась.

— Мама сегодня ужинает в городе, — сказал папа, поглядывая на дом. Он встретился со мной взглядом.

— Дамы, окажете мне честь, отужинаете сегодня со мной?

Китти покачала головой.

— У меня встреча, — туманно отговорилась она.

— Прости, папа, но я ужинаю с Герардом.

Отец задумался, и его взгляд вдруг стал сентиментальным:

— Вы стали совсем взрослыми. У каждой свои планы. А, кажется, еще вчера играли здесь в куклы…

Честно говоря, я скучала по тем давним, незамысловатым денькам, когда жизнь вращалась вокруг бумажных кукол, нарядов и чаепитий на веранде. Я застегнула пуговицу на свитере: мне вдруг стало холодно от ветра. Ветра перемен.

— Пойдем внутрь, — предложила я, взяв Китти за руку.

— Давай, — просто согласилась она. И мы снова стали прежними девочками: Китти и Анной.

* * *

Клубы сигаретного дыма, низко стелющиеся над столами, пощипывали глаза. В «Кабана Клаб», модном местечке, куда субботними вечерами съезжался потанцевать почти весь Сиэтл, царил полумрак. Я прищурилась, пытаясь разглядеть сцену.

Китти подвинула в мою сторону коробочку, обернутую голубой бумагой. Я посмотрела на золотую ленту.

— Что это?

— Это тебе, — с улыбкой сообщила подруга.

Я вопросительно посмотрела на нее, потом на подарок и осторожно развязала ленту. Сняла крышку с белой ювелирной коробочки и откинула хлопковую подкладку, открыв сияющий предмет внутри.

— Китти?

— Это булавка, знак нашей дружбы. Помнишь те маленькие колечки, что были у нас в детстве?

Я кивнула, не понимая: мои глаза увлажнились от дыма или от воспоминаний об ушедшем детстве?

— Я подумала, что нам нужен более взрослый вариант, — объяснила Китти и отвела с плеча прядь волос, демонстрируя такую же булавку на платье.

— Видишь? У меня такая же.

Я рассмотрела серебряную безделушку — круглую, покрытую маленькими голубыми камушками, образующими узор в форме розы. Она сверкала в слабом освещении клуба. На обратной стороне я обнаружила гравировку: Анне от Китти с любовью.

— Очень красиво, — восхитилась я, прикрепив булавку к платью.

Подруга просияла.

— Надеюсь, она станет символом нашей дружбы, будет напоминать, что у нас нет друг от друга секретов, и мы не позволим времени или обстоятельствам изменить наши отношения.

Я согласно кивнула:

— Всегда буду ее носить.

Китти улыбнулась:

— Я тоже.

Потягивая содовую, мы разглядывали шумный клуб, где друзья, одноклассники и знакомые веселились, возможно, последний раз, прежде чем жизнь раскидает всех в разные стороны. Война. Брак. Неизвестность. Мое сердце сжалось.

— Посмотри на Этель и Дэвида Бартона, — прошептала Китти мне на ухо. Она показала на парочку у бара. — Его руки так по ней и блуждают, — отметила подруга, смерив их чересчур долгим взглядом.

— Стыд какой! — покачала я головой. — Она ведь помолвлена с Генри. Он, кажется, еще на учебе?

Китти кивнула, но я не заметила неодобрения в ее взгляде.

— А ты разве не мечтаешь о такой любви? — задумчиво спросила она.

Я наморщила нос:

— Дорогая, но это не любовь.

— Именно любовь, — возразила она, подперев ладонью щеку. Мы наблюдали, как парочка рука об руку движется к танцполу. — Дэвид от нее без ума.

— Без ума, верно, — согласилась я. — Но не любит ее.

Китти пожала плечами:

— Зато между ними есть страсть.

Я достала из сумочки пудру и припудрила нос. Скоро придет Герард.

— Страсть — для дураков, — заявила я, защелкивая косметичку.

— Возможно, — ответила она, — но я все равно рискну.

— Китти!

— Что?

— Не говори так.

— Как?

— Как падшая женщина.

Китти захихикала, и в этом момент у нашего столика появились Герард и Макс, его приятель и коллега из банка — невысокий, кудрявый, с простым, честным лицом. Он имел планы на Китти.

— Поделись с нами шуткой, Китти, — с улыбкой попросил Герард. Мне нравилась его улыбка, очаровательная и самоуверенная. На нем был серый костюм, он возвышался над столиком, приводя в порядок слетевшую запонку. Макс стоял по стойке смирно, дыша, словно немецкая овчарка, и сосредоточив все внимание на Китти.

— Расскажи им, Анна, — с ухмылкой обратилась ко мне Китти.

Я растерянно улыбнулась:

— Китти заявила, мол, они с Максом составят лучшую пару в танцах, чем мы с тобой, Герард, — я победоносно посмотрела на Китти, — представляешь?

Герард улыбнулся, а у Макса загорелись глаза.

— Мы не позволим ей так говорить, да, дорогая? — Он посмотрел на танцпол и протянул мне руку.

Музыканты заиграли, и Макс неуклюже затоптался возле моей подруги, широко улыбаясь. Китти закатила глаза и взяла его протянутую руку.

Герард плавно и элегантно положил руки мне на талию. Мне нравились его твердые объятья, его уверенность.

— Герард? — прошептала я ему на ухо.

— Да, дорогая?

— Ты испытываешь… — я замешкалась, пытаясь подобрать слова, — испытываешь ко мне страсть?

— Страсть? — повторил он, сдержав смешок. — Ты такая смешная. Конечно.

Он сжал меня немного сильнее.

— Настоящую страсть? — продолжила я, не удовлетворившись ответом.

Он остановился и любовно притянул мои руки к подбородку.

— Надеюсь, ты не сомневаешься в моей любви? Анна, я хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя сильнее всего на свете.

Я закрыла глаза. Вскоре музыка остановилась и заиграла новая, более медленная песня. Я крепче прижалась к Герарду — так я могла слышать, как бьется его сердце, а он, несомненно, слышал мое. Мы раскачивались под мелодию кларнета, и с каждым шагом я убеждала себя, что у нас это есть. Конечно же, есть. Герард без ума от меня, а я от него. А сомнения — полная чушь. Это все Китти. Китти. Я смотрела, как она безрадостно танцует с Максом, и вдруг словно из ниоткуда возник мистер Гельфман. Он направился прямо к ней, что-то сказал Максу и тут же заключил ее в объятия. Удрученный Макс направился к столику.

— А что Китти делает с Джеймсом Гельфманом? — нахмурившись, спросил Герард.

— Мне это не нравится, — заявила я, наблюдая, как мистер Гельфман вертит мою подругу по танцполу, словно куклу. Он положил руки слишком низко на талию, чересчур крепко ее прижал. Я подумала о Кейтлин, бедняжке Кейтлин, и содрогнулась.

— Пойдем отсюда, — попросила я Герарда.

— Уже? — удивился он. — Но мы ведь даже еще не ужинали.

— Максин оставила в холодильнике сэндвичи, — ответила я. — Мне больше не хочется танцевать.

— Это из-за Китти?

Я кивнула. Я знала — теперь Китти ничто не остановит. Она четко дала это понять. И будь я проклята, если буду наблюдать, как лучшая подруга отдает свое сердце и честь недостойному мужчине — к тому же женатому. Но дело было не только в этом. Мой разум еще не осознавал, но сердце уже чувствовало: я завидовала Китти. Я хотела испытать то же, что и она. И боялась, что со мной никогда этого не случится.

Швейцар подал мое синее бархатное пальто, и я взяла Герарда под руку. Тепло. Безопасность. Защищенность. Мне очень повезло, напомнила я себе.

* * *

По пути домой Герард решил поговорить о недвижимости. Купим ли мы квартиру в городе или что-нибудь в Уиндермире, благополучном квартале нашей юности, рядом с родителями? Квартира будет ближе к банку. А как здорово было бы жить на Пятой авеню, протянул он. Этой осенью продают дом Бускирксы — большой тюдоровский особняк с четырьмя мансардными окнами. Мы могли бы купить и отреставрировать его, достроить новое крыло для прислуги и детскую для ребенка. Для ребенка.

Герард продолжал бубнить, в машине вдруг стало жарко. Слишком жарко. Дорога расплывалась перед глазами, уличные огни размножились. Что со мной? Почему я не могу вдохнуть? Закружилась голова, я вцепилась в дверную ручку.

— Милая, все в порядке?

— Просто немного душно, — сказала я, опустив стекло.

Он погладил меня по руке.

— Прости, дорогая, я тебя утомил?

— Немного, — призналась я. — Нужно принять столько решений. Может, пока сосредоточимся на чем-то одном?

— Конечно, — согласился он. — Больше ни слова о домах.

Он повернул в Уиндермир, проехав мимо величественных колонн на входе. За ними расположился зажиточный заповедник, где садовники часами шлифовали лужайки и стригли клумбы, вымеряя каждый лепесток, а гувернантки таким же образом пестовали детей. Мы проехали дом родителей Герарда, особняк с серыми фронтонами на Гилмор авеню, и белый колониальный дом Ларсонов, с прямоугольной живой изгородью и каменными урнами из Италии. Что со мной не так? Рядом мужчина, который меня любит и готов подарить привычную мне красивую, спокойную жизнь. Я была недовольна собой.

Герард припарковался, и мы пошли в дом, на кухню.

— Максин, наверное, уже спит, — сказала я, глянув на часы. Половина десятого. Максин обычно отправлялась к себе в девять пятнадцать.

— Хочешь сэндвич? — предложила я.

— Нет, спасибо, — отказался Герард, теребя «Ролекс» на своей руке — мой подарок на двадцать пятый день рождения.

Вдруг послышались шаги.

— Папа? — спросила я, выглянув из-за угла. На лестнице показался женский силуэт.

— Мама? — Я включила в коридоре свет и поняла, что ошиблась.

— Мамы еще нет, — ответила Максин. — Я отнесла тебе полотенца. Франчески сегодня не было, и я решила сама подготовить их на утро.

— Ах, Максин. К чему беспокоиться о полотенцах в такое время? И слышать не желаю! Иди, отдохни. Ты слишком много работаешь.

Она повернула голову, чтобы взглянуть на часы, и мне показалось, у нее странно блестят глаза. Плакала или просто устала?

— Думаю, пора сказать спокойной ночи, — кивнула она, — если вам ничего не нужно.

— Ничего, — ответила я, — все в порядке. Добрых снов, Максин.

Я обняла ее за шею, как в детстве, и вдохнула ароматный запах ванили.

Когда она ушла, Герард поцеловал меня, нежно и быстро. Почему не дольше?

— Уже поздно, — сказал он, — думаю, мне тоже пора.

— Тебе пора? — переспросила я, притянув его к себе и многозначительно глядя на диван в гостиной. Ну почему Герард такой практичный?

— Нам нужно отдохнуть, — покачал он головой, — завтра трудный день.

— Трудный день?

— Вечеринка, — удивленно сообщил он. — Ты что, забыла?

Я и вправду забыла. Родители Герарда устраивали вечеринку по случаю помолвки на своей огромной лужайке, подстриженной настолько идеально, что она была похожа на поле для гольфа. Музыканты, крокет, ледяные скульптуры и подносы с маленькими сэндвичами у официантов в белых перчатках.

— Надень красивое платье и приезжай к двум, — с улыбкой сказал он.

— Запросто, — ответила я, направляясь к двери.

— Доброй ночи, милая, — попрощался он и пошел к машине.

Я стояла и смотрела, как он уезжает, пока звук мотора не стих в густой тишине августовской ночи.