Из Лондона с любовью

Сара Джио (2022)

Новый роман Сары Джио — это семейные тайны, любовные откровения и судьбоносные решения. Книжный магазин, полученный в наследство, перевернет страницу новой истории. В РОССИИ ПРОДАНО БОЛЕЕ 1 000 000 ЭКЗЕМПЛЯРОВ КНИГ САРЫ ДЖИО. Наши дни. Валентина узнает, что ее мать Элоиза оставила ей в наследство дом в Лондоне. Отношения с матерью у Валентины разладились уже давно, поэтому она не заинтересована в наследстве. Но обнаруживается, что в доме находится книжный магазин, рядом живут симпатичные соседи и у Элоизы была от дочери тайна, которую Валентина начинает разгадывать, находя от матери многозначительные подсказки. 1968 год. Элоиза делит съемную квартиру с подругой и мечтает открыть книжный магазин. Однажды она знакомится с Эдвардом — как ей кажется, очень приятным, но загадочным молодым человеком. Увы, после одной из встреч Эдвард исчезает. Это становится поворотным моментом в судьбе Элоизы, о чем поначалу не подозревает даже она сама. «Уютный кусочек эскапизма, который заставит читателей мечтать о настоящей любви и книжном магазине». — Kirkus Reviews

Глава 3

Валентина

— Неплохо вы поспали, — говорит водитель, улыбаясь в зеркало заднего вида. — Но надо же, проснулись как раз вовремя. — Он указывает вперед. — Видите?

Я протираю глаза и выглядываю в окно. Лучи позднего утреннего солнца пробиваются сквозь темные облака и освещают все вокруг яркими красками.

— Воскресенье в Примроуз-Хилл, — говорит водитель. — Нет ничего прекраснее.

Я смотрю на высокие узкие таунхаусы и ряд витрин магазинов — все в пастельных тонах, как пасхальные яйца.

— Видите высокие окна? — говорит водитель. — Архитектура эпохи Регентства в лучшем виде, хотя они, скорее всего, были построены в викторианские времена. Маленькие копии шикарных вилл, окружающих Риджентс-парк.

«Высокие окна», — думаю я. Значит, высокие потолки. Высокая комната, залитая солнечным светом. Бальзам, который сейчас так требуется моей душе.

— И хотя это совсем близко к центру Лондона, — говорит водитель, — Примроуз-Хилл, как ни странно, расположен на возвышенности. Шестьдесят три метра над уровнем моря.

Я улыбаюсь: хорошо, что мне попался такой осведомленный таксист.

Несколько минут спустя он останавливает машину перед бледно-розовым трехэтажным зданием. «КНИЖНЫЙ САД» — гласит вывеска над дверью первого этажа. На нее садится голубь, клюет ее краешек и взмывает вверх. Я слежу за его полетом и замечаю, что шторы на двух верхних этажах задернуты. С подоконников свисают увядшие цветы. Все это выглядит совершенно ненастоящим. Эта сцена словно сошла со страниц любимого старого романа и не имеет ничего общего с моей расхристанной жизнью.

— Должно быть, это здесь, — говорю я, расплачиваясь. Водитель выгружает мои чемоданы на обочину.

— Добро пожаловать домой, — говорит он.

— Разве я говорила, что…

— Думаю, вам здесь понравится, — перебивает он. — Вот увидите.

Я озираюсь, осваивая это незнакомое место, обстановку, в которой без меня жила мама. В кресле у окна греется на солнышке пушистый кот. Я почти слышу сквозь стекло его мурлыканье, как будто он зовет меня войти. Я тянусь к дверной ручке: заперто. Мои внутренние часы отключены, поэтому я не сразу соображаю, что сейчас воскресное утро, слишком раннее для того, чтобы книжный магазин на окраине работал.

Я обхожу здание по узкой дорожке, ведущей к другому входу, роюсь в сумке и нахожу ключи от дома, которые мне прислала компания «Бевинс и партнеры». Дверь открывается со скрежетом, как будто потягиваясь после долгого сна. Я сгружаю чемоданы в маленькой прихожей. Нет смысла тащить их наверх, ведь у меня уже заказан номер в гостинице поблизости.

Лестница скрипит и стонет под моими ногами. Я поднимаюсь в квартиру на втором этаже и стучу в дверь, чтобы представиться ее обитателям.

Мне открывает женщина примерно моего возраста, лет тридцати с небольшим: к правому уху прижат мобильный телефон, лицо в ореоле прекрасных темных кудрей. Она выпускает струйку дыма и жестом приглашает меня внутрь.

— Ради бога, — шепчет она. — Помогите мне, пожалуйста.

Она протягивает мне две прихватки и указывает на духовку. Я быстро вынимаю оттуда сковороду с неописуемым содержимым. Воскресный завтрак явно погублен.

— Спасибо, — произносит она одними губами. Я кашляю, отгоняю от лица облако дыма и оглядываю квартиру с разномастной богемной мебелью и разбросанными повсюду разноцветными подушками. На стенах яркие картины в рамах, десятки комнатных растений рвутся из горшков на волю, словно растут в тропическом лесу, а не в лондонском предместье. У окна в бамбуковой клетке щебечет желтый попугай.

— Да, сэр, безусловно, сэр, — говорит она в трубку. — Именно. Я так и сделаю. Считайте, что уже сделала. До свидания, сэр.

Закончив разговор, она со стоном швыряет телефон на диван, как будто он был соучастником в злосчастной цепи событий, приведших к этому моменту.

— Босс, — говорит она. — Патентованный мудак. — Она вскидывает руки вверх. — Он приедет через час, — скулит она. — И что теперь делать с ланчем?

— Кто, босс?

— Нет, — говорит она, глядя на меня как на идиотку. — Джереми.

Я киваю, чувствуя, как на меня накатывает очередная волна джетлага^[4].

— Джереми?

— Мой парень!

— Ясно, — говорю я.

— Он воображает, что его тут ждет ланч, как в пятизвездочном отеле, — говорит она. — Воображает, что я шеф-повар высшего класса!

Я бросаю взгляд на обугленную сковороду.

— А вы, как я понимаю, немного на это счет приврали?

Она вздыхает.

— И какой дурак повесил в кулинарном блоге рецепт фриттаты и не сказал, сколько ее готовить?

Я изо всех сил стараюсь сдержать смех. Покойся с миром, дорогая фриттата!

— Теперь ей каюк. И что мне делать?

Она мне сразу понравилась.

— Но ведь всегда есть… еда навынос?

Она мотает головой.

— Нет, нет, нет! Это всего лишь третье свидание. Какая еда навынос на третьем свидании!

— О-о-о, — говорю я, отмечая, что на кухне еще больше растений в горшках, и все они здорового ярко-зеленого цвета.

— Вы не умеете готовить, но явно умеете заклинать растения.

— Похоже на то, — говорит она со вздохом.

Я протягиваю руку.

— Я Валентина Бейкер.

Уголки ее рта приподнимаются: до нее что-то дошло.

— Ого! Дочь Элоизы!

— Ну да…

— Что же ты сразу не сказала?

— Я… как раз хотела. Но ты разговаривала по телефону.

— Ну и ладно, — говорит она, убирая со лба выбившийся локон. — Мне так жаль твою маму. Я по-настоящему любила ее. — Она наклоняет голову. — А ты на нее совсем не похожа. Наверное, вся в отца.

— Ну да, наверное…

— Вот и я похожа на отца, — задумчиво говорит она. — Хотя у папы есть свои достоинства. — Она кладет правую руку на бедро. — Вот, например, я унаследовала его ноги.

Она задирает ногу выше головы, как танцовщица из Rockettes^[5]. Я улыбаюсь про себя.

— Нет, постой, — говорит она, наклоняя голову вправо. — Теперь вижу. Твои глаза — у них необычный разрез. Совсем как…

— Послушай, — говорю я, кашлянув. — Я не хочу тебя задерживать. Я просто… надеялась, что мы сможем поговорить о… квартире.

Она кивает.

— О, не волнуйся. Я не из тех, кто расторгает аренду или что-то в этом роде. К тому же мне здесь очень нравится. Конечно, не Букингемский дворец, и зимой жуткие сквозняки, но знаешь что? — Она замолкает и оглядывает свое беспорядочное жизненное пространство. — Ни одно место, где я жила, не нравилось мне так, как это. Так что я, может быть, вообще никогда не съеду.

— Ладно-ладно, — говорю я. Меня услышанное немного удручает. Если у меня и теплилась хоть какая-то надежда продать дом, получится это труднее, чем я ожидала.

— Я Лайза, — продолжает она, протягивая руку. — Слушай, если ты свободна завтра днем, с удовольствием покажу тебе окрестности.

— О, здорово, — говорю я. — Спасибо. Очень… мило с твоей стороны.

Ее минутное спокойствие исчезает в мгновение ока.

— Елки-палки, мне же нужно готовиться. Черт, что бы такое надеть? — Она бежит в спальню и возвращается с двумя платьями на вешалках — одно розовое с ярко-оранжевыми цветами, другое однотонное, голубое, с пояском на талии. — Что скажешь? Не слишком много розового?

Я, улыбаясь, качаю головой.

— Нет, точно надевай розовое. Твой стиль.

— Правда? — Она тут же сдирает спортивные штаны и футболку и влезает в платье. «Молния» заедает, и я предлагаю помочь.

Она разглядывает себя в висящем на стене зеркале в полный рост и пожимает плечами.

— На Новый год я пожелала себе сбросить десять фунтов, но набрала двенадцать.

Я улыбаюсь:

— Выглядишь классно, не сомневайся.

— Ну ладно, — со вздохом говорит она. — Остается только заказать еду навынос и красиво подать, чтобы скрыть улики!

— Удачи, — говорю я и выхожу.

Закрыв за собой дверь, я слышу звон разбившейся тарелки и возглас Лайзы: «Ё-мое!»

Улыбаясь про себя, я поднимаюсь на третий этаж, где столько лет жила мама — без меня. Подхожу к двери — ее двери — и останавливаюсь, вспоминая, как когда-то мечтала об этом самом моменте: снова быть рядом с ней.

Почему она уехала? Почему никогда не писала и не отвечала на мои письма? Я вставляю ключ в замок, чувствуя волнение. Столько лет прошло, а детская боль осталась такой же острой, такой же настоящей.

В детстве я мечтала сбежать в Лондон: вот я появлюсь на ее пороге, и все будет хорошо. Но со временем привычная тоска переросла во что-то другое — обиду и гнев, и ко времени, когда я уехала в колледж, мне больше не хотелось воссоединения с бросившей меня женщиной. Она для меня как будто умерла.

А теперь она вправду умерла.

Прежде чем открыть дверь, я делаю глубокий вдох, чувствуя себя пожарным, прибывшим в дом после того, как он уже сгорел дотла. Бессильной и опоздавшей.

Я переступаю порог. Чужой, застоявшийся воздух. Но потом, раздвинув шторы и открыв старое окно, я ощущаю слабый, но знакомый аромат. Я не сразу понимаю, что это, но вдруг до меня доходит. Ее духи. Ее розовые духи. Воспоминания наплывают, и я ощущаю, как внутри все начинает дрожать. Просторная, солнечная ванная комната в Санта-Монике. Я совсем маленькая. Она сидит перед зеркалом в длинном розовом атласном халате.

— Мамочка, можно накрасить губы твоей помадой?

— Когда подрастешь, милая.

Я наблюдаю, как она тщательно накладывает три слоя туши, а потом предлагает мне капнуть духами на внутреннюю сторону запястья. Я подношу руку к носу и вдыхаю густой, бархатистый аромат роз.

По улице с грохотом проезжает красный двухэтажный туристический автобус и возвращает меня в настоящее. Я провожу рукой по мягкому розовому бархатному дивану. Низкий столик уставлен фотографиями в рамках: незнакомые люди, незнакомые места.

Внезапно сердце у меня сжимается. Одна фотография в позолоченной рамке стоит отдельно от прочих. Моя.

Рождественское утро, год, когда мне подарили кукольный домик, мне лет семь или восемь. Все утро мы с мамой приводим в порядок комнаты. Воспоминание очень далекое, но я все еще чувствую пряный мускусный запах кедровых стен и пластиковых блестящих волос моих новых кукол. Я вижу снежную белизну маленькой фарфоровой ванны с четырьмя когтистыми ножками. Я поставила миниатюрный диванчик на втором этаже, но мама перенесла его на первый, к боковому окну: «Отсюда лучший вид на сад».

Она права. Она всегда была права.

Я вздыхаю и переключаю внимание на маленькую, но хорошо оборудованную кухню. Винтажный холодильник кремового цвета заперт на латунную защелку, а старая газовая плита выглядит так, будто ее следует звать «Марселина», или, может быть, «Бабетта».

Я восхищаюсь расставленной на открытых деревянных полках керамической посудой цвета морской волны от Рассела Райта^[6]. Эта линейка появилась в 1939 году, и цвет тогда считался самым модным; она об этом знала по своей работе в «Хэрродсе». Я представила себе, как она выбирает плошку с ручками и ест из нее любимые блюда: яйца пашот, свежие ягоды, политые жирными сливками.

Я подхожу к креслу у окна. На подушке лежит светло-серая кашемировая накидка. Я прижимаю мягкую ткань к лицу, вдыхая запах моего детства, мамин запах. Как будто она только что вышла, а не ушла навсегда.

На меня накатывает волна усталости, но я заглядываю в спальню и вижу на комоде ее шкатулку с драгоценностями. Открываю ее и снова погружаюсь в воспоминания. Мама обожала красивые вещицы, в том числе бижутерию. Ее любимым брендом был «Трифари»^[7], особенно линия с геометрическим дизайном в стиле ар-деко 1930-х.

«Дизайнер Альфред Филипп учился своему ремеслу у Картье и в Van Cleef & Arpels, — наставляла она меня. — Ищи незаметную оправу камня. Он довел эту технику до совершенства».

Она учила меня распознавать подлинность вещи. Обязательно должна быть марка KTF, или «Корона Трифари» — значок короны над буквой «T». Она брала меня с собой на распродажи, и если я замечала такой значок, то должна была передать ей вещицу незаметно, чтобы никто не понял, что мы нашли сокровище.

— У «Трифари» делали украшения для первых леди и голливудских звезд, — говорила она, — но вкусы меняются.

Но ее вкус оставался неизменным. Я беру в руки старый браслет в стиле ар-деко из стекла и серебра. Такой же элегантный, как она сама.

Я перевожу взгляд на кровать. Гладкое покрывало и мягкие подушки, все чистое, так и тянет лечь. Хотя мои веки совсем отяжелели, я не могу не заметить на прикроватном столике книгу. Корешок из изумрудной ткани безупречно сохранился, так же как и страницы с позолоченным обрезом. Я мгновенно все понимаю. Я давно мечтала увидеть первое издание «Своей комнаты» Вирджинии Вулф, но оно мне ни разу не попадалось. А теперь оно в моих руках. Я осторожно листаю страницы. Интересно, это была последняя книга, которую мама читала перед смертью, или просто символ, мантра для жизни, которую она выбрала? Я откладываю книгу, и из нее выскальзывает маленький конверт. Я тянусь за ним и вижу свое имя, написанное изящным маминым почерком. «Валентина», буква «а» в конце переходит в идеальный росчерк. Я никогда не смогла бы так написать свое имя, как бы ни старалась. Дрожащими руками я надрываю конверт с краю и достаю листок.

Милая моя Валентина,

Добро пожаловать в Лондон. У меня для тебя так много сюрпризов. Только подожди. Но сначала я отправляю тебя на небольшую охоту за сокровищами. Помнишь, как ты это любила? Я тоже, и училась этому у лучших охотников.

Мне так много нужно сказать, так много показать тебе. Но сначала, умоляю тебя, копай глубже — наши последние весны, лета и осени, но прежде всего последняя зима.

Найди меня. Я буду ждать.

С любовью, мамуля

Я смаргиваю слезы, сердце бешено колотится от эмоций и вопросов. Она знала. Знала, что я приду сюда, в ее комнату. Она знала, что меня как магнитом потянет к этой книге. Я с трудом сглатываю слюну, кладу письмо на стол и смотрю на него так, будто оно живое.

Что, черт возьми, означает «копай глубже», при чем тут прошлые лета, весны и последняя зима? Я слишком устала, чтобы что-то соображать, слишком устала, чтобы гадать. Нужно бы взять чемоданы и отыскать дорогу в гостиницу, но я так утомлена, что решаю полежать, пока не пройдет эффект смены часовых поясов. Откинув одеяло, я ныряю в кровать, на то самое место, где моя мать спала ночь за ночью — все эти ночи без меня. Я закрываю глаза. Всего несколько минут, говорю я себе. Несколько минут.

Засыпаю и вижу сон.

Я только что вернулась из школы; папа сидит в кресле в гостиной, попыхивает сигарой и читает газету. На ней дата: 12 июня 1990 года. Странно, что он так рано пришел с работы, и еще более странно, что курит в доме. Мама пришла бы в ярость. Я оглядываю комнату, бросаю взгляд на бассейн, но ее нигде нет. Наверное, она просто наверху, говорю я себе, хотя чутье говорит мне, что это не так. Я точно знаю. В доме как-то пусто, одиноко, так всегда бывает, когда она уходит на обед или в гости. Но где она? Она обещала, что, когда я вернусь из школы, мы пойдем в торговый центр, чтобы проколоть мне уши.

Я бегу на кухню. Бонни плачет, сгорбившись над столом для завтрака. Бонни — наша экономка. Я никогда не видела, чтобы она плакала, и пугаюсь. Вздрогнув, она поднимает голову. Ни одна из нас не знает, что сказать.

— Что случилось? — наконец спрашиваю я. — В чем дело? Где мамуля? — Я называла ее так с момента, когда начала говорить, а она называла так свою мать. На британский манер.

Бонни открывает рот, но не произносит ни слова. Потом опять опускает голову, продолжая плакать.

— Папа! — Я бегу обратно в гостиную. — Почему Бонни плачет? Где мамуля? Что происходит?

Он продолжает попыхивать сигарой, методично раскачиваясь взад-вперед, хотя кресло и не качалка.

— Папа? — Я начинаю плакать и топаю ногой, чтобы привлечь его внимание. — Ты меня слышишь?

— Валентина, перестань, — внезапно говорит он. Уголки его рта подрагивают. — Ты уже слишком большая, чтобы так себя вести. Пора взять себя в руки. — Он тушит сигару в пепельнице и снова поворачивается ко мне. — Она ушла. Мамы больше нет. И она не вернется.

Я с трудом сглатываю, пытаясь осмыслить то, что он только что сказал. Неправда. Они просто поссорились. Он расстроен. Он сам не знает, что говорит. Мама, наверное, ушла за покупками. Скоро придет, и все будет хорошо. Все будет хорошо.

Папа подходит ко мне и кладет руки мне на плечи.

— Валентина, прости, моя милая, — говорит он. — Мне так жаль. Я ничем не могу тебе помочь. — Он вздыхает и достает ключи от машины. — Мне нужно ненадолго уехать, но Бонни останется здесь. Она переедет в свободную спальню.

Я снова бегу на кухню и бросаюсь в объятия Бонни. Я смотрю в ее красные, наполненные слезами глаза, глаза, которые знаю всю свою жизнь, и ищу в них доказательства того, что папа сказал неправду.

Но их нет, и это потрясает меня до глубины души. Все это правда, ужасающая правда. Мамуля ушла.

Бонни протягивает руки, чтобы обнять меня, но я отшатываюсь, бегу в мамину спальню, запираю за собой дверь и бросаюсь к шкафу: пусто. Открываю шкафы в ванной: они тоже совершенно пусты. И ящики, все, кроме одного. Я лезу внутрь и нахожу флакон ее любимых духов с ароматом розы. Я брызгаю себе на запястье и вдыхаю запах. Она забыла его упаковать, а может быть, оставила мне.

Я хочу, чтобы она налила мне ванну и, как обычно, сказала: «Не вешай носа, Чарли».

— Мамуля, — шепчу я дрожащим голосом. — Где ты?

Примечания

4

Синдром смены часового пояса.

5

Нью-йоркский женский танцевальный коллектив, основанный в 1925 году в Сент-Луисе (штат Миссури, США).

6

Рассел Райт (1904–1976) — американский промышленный дизайнер. Его линия столовой посуды «Американский модернизм» пользовалась большой популярностью начиная с 1939 г.

7

Известный американский бренд бижутерии.