Помни мой голос

Санта Монтефиоре, 2023

Масштабная книга об обычных людях, которые переживают трагические исторические события. Корнуолл, 1944 год Жизнь юных влюбленных Флоренс и Руперта рушится, когда начинается война. Руперт пропадает без вести, и Флоренс остается одна с ребенком. Спустя год девушка находит в книге стихотворение, которое начинается со слов «Жди меня, и я вернусь». Лондон, 1988 год Накануне свадьбы двадцатипятилетнему Максу снится кошмар, который преследовал его в детстве: он оказывается посреди сражения во время Второй мировой. Раз за разом он просыпается с бешено колотящимся сердцем. В попытках разобраться с ужасным сновидением Макс отправляется в путешествие, которое приводит его в Корнуолл, к человеку по имени Руперт Даш. Мельбурн, 1995 год Семидесятипятилетняя Флоренс Левесон получает странное письмо… От автора «Помни мой голос» – роман, основанный на реальных событиях. О реальных событиях мне поведал Саймон Джейкобс, я же окутала правду покровами вымысла. Думаю, наши читатели захотят узнать, что из всего этого правда, а что – вымысел. История Саймона – сердце романа. Она правдива от первого до последнего слова. Все произошло на самом деле. В детстве Саймона действительно мучили видения о кровопролитных боях с его, Саймоном, участием. Саймон действительно встречался с медиумом, и медиум не только объяснил ему, что подобные видения – воспоминания о прошлой жизни, но и предсказал, что Саймон напишет книгу о реинкарнации, ибо в этом и состоит цель его жизни. Саймон на самом деле подвергся регрессивному гипнозу и узнал от гипнотерапевта, что довольно часто переселения душ происходят среди членов одной семьи. И Саймон действительно провел значительные исследования. Все это было. И все это – правда. Кто-то из вас, мои читатели, сочтет наш роман сплошной выдумкой. Что ж, просто насладитесь чтением! Но кто-то, сдернув художественную завесу, приобщится к новому опыту и задумается о целях, которые наши души преследуют в этом мире. Для кого эта книга Для тех, кто хочет прочитать роман, который вызывает и слезы, и самые светлые чувства. Для поклонников книг Кристин Ханны и Джоджо Мойес. Для тех, кому понравились романы «Жена путешественника во времени» Одри Ниффенеггер, «Ежевичная зима» Сары Джио, «Свет, который мы потеряли» Джин Сантополо. На русском языке публикуется впервые.

Original title:

Wait for me

by Santa Montefiore

Все права защищены.

Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

Copyright © 2023 by Montefiore Ltd. This edition is published by arrangement with Curtis Brown UK and The Van Lear Agency

© Симонов К. М., наследники, 2023

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2023

* * *

ПО РАССКАЗУ САЙМОНА ДЖЕЙКОБСА.

ОСНОВАНО НА РЕАЛЬНЫХ СОБЫТИЯХ

Моей чудесной жене Анне-Лизе за терпение и любовь и нашим детям Амелии, Бенджамину и Ханне за ту радость, которую они дарят нам обоим.

Саймон Джейкобс

Себагу, Лилочке и Саше — ветрам, поднимающим меня ввысь.

Санта Монтефиоре

Да, был я здесь давно.

Когда, зачем те дни молчат.

В дверях я помню полотно,

Трав аромат,

Вздох ветра, речки светлое пятно.

Я знал тебя давно.

Не помню встреч, разлук, мой друг:

Но ты на ласточку в окно

Взглянула вдруг,

И прошлое — ко мне пришло оно.

Все было уж давно?

И времени, унесшись прочь,

Как жизнь, вернуть любовь дано:

Смерть превозмочь

И день, и ночь пророчить нам одно?^[1]

«Внезапный свет», стихотворение Данте Габриэля Россетти (1828–1882)

Пролог

Южная Австралия, декабрь 1995 года

Мэри-Элис Делавэр перечитала письмо. Нелепость. Абсолютная бессмыслица и, учитывая обстоятельства, дерзость. Всё это было настолько абсурдным, что она не сразу осознала, как громко смеется. Оторвавшись от письма, Мэри-Элис бросила взгляд на дворовую лужайку, где мелькала широкополая мамина шляпа. Флоренс Левесон выпалывала сорняки на клумбе и подвязывала к опорным колышкам разросшиеся стебли дельфиниумов. Уверенная, что праздность разъест ее кости, как ржавчина — автомобиль, Флоренс Левесон в свои семьдесят шесть лет ни минуты не сидела без дела. «Активность — главный закон сохранения энергии», — твердила она, копаясь в саду, прогуливаясь с бассетом Базом, выпекая пироги, играя на фортепиано и, к немалому замешательству дочери, занимаясь йогой. Лицезреть ее мать, облаченную в лайкру, Мэри-Элис никому бы не пожелала.

Показать ей письмо или нет?

Мэри-Элис решила повременить. В конце концов, торопиться некуда. Флоренс наверняка выбросит письмо в мусорную корзинку. Не то чтобы ее матери недоставало чувства юмора. Напротив, подтрунивать над собой и окружающим миром Флоренс умела лучше всех знакомых Мэри-Элис. Смех — чудесный бальзам, заживляющий сердечные раны. Бесценный дар для тех, кто, как ее мать, пережил страшнейшие потрясения. Мэри-Элис не сомневалась, что если кто-то и способен по-настоящему оценить безумие послания, то это Флоренс. И все же… И все же что-то не давало ей покоя. Тень сомнения, предчувствие, что именно теперь матери изменит ее прославленное чувство юмора. Тогда Мэри-Элис пожалеет, что показала ей письмо. Надо действовать осторожно. Такие письма не забываются.

На конверте значилось имя Мэри-Элис Делавэр, но само письмо было адресовано Флоренс Левесон. В записке, вложенной в конверт, отправитель без всяких намеков пояснял, что решение, показывать содержимое матери или нет, ложится на плечи Мэри-Элис. Хотя бы в этом отправитель проявил такт — позволил Мэри-Элис первой ознакомиться с письмом и затем сделать выбор. Надо отдать ему должное — по всей видимости, он думал над каждой строкой, заботливо подбирал каждое слово. Вообще-то письмо было восхитительным. Настолько восхитительным, что очаровало Мэри-Элис. В этом и состояла загвоздка, над которой Мэри-Элис ломала голову. Отправитель, человек явно образованный и утонченный, не походил ни на сумасшедшего, ни на человека с недобрыми намерениями. Тем не менее письмо оказалось крайне деликатным и, что ж, эксцентричным.

— Мам, может, чаю? — прокричала она с веранды.

Флоренс, выросшая в Англии, не забывала о традициях и в пять часов пополудни баловала себя классическим «Эрл Греем», бутербродами с яйцом и шнитт-луком, кусочком пирога или тостом с маслом и густой австралийской пастой «Веджимайт». О фигуре Флоренс не заботилась. Тоненькая девушка с осиной талией и длинными стройными ногами давно канула в прошлое, а ее место заняла моложавая женщина с озорными морщинками, прячущимися в уголках губ и глаз, и светлым лицом, которое не смогли испортить ни безжалостное солнце Австралии, ни солнце Индии — страны, где Флоренс провела детство. Флоренс никогда не поддавалась высокомерию, даже в юности, когда на нее откровенно заглядывались. Особое восхищение вызывали ее длинные мягкие волосы — настоящая густая грива. Она собирала их в небрежный пучок, и непослушные светлые локоны каскадом струились по шее и вискам. Со временем волосы потемнели, а затем начали седеть, и теперь по всей голове Флоренс тянулась широкая серебристая полоса, за которую внуки окрестили Флоренс «барсуком». Вряд ли кому-нибудь из женщин польстило бы сравнение с барсуком, но Флоренс пришла от этого прозвища в восторг.

— С удовольствием! — отозвалась она, смахивая тыльной стороной ладони пот с бровей.

Солнце пекло невыносимо, и Флоренс с радостью отдохнула бы в тени. Сняв садовые перчатки, она быстро перешагнула через низенький заборчик, ограждавший клумбу. Дремавший под грушевым деревом Баз сел и выжидательно склонил морду.

— Вот уж не думала, что сад когда-нибудь так пышно расцветет. Я словно переместилась в Англию, — воскликнула Флоренс и широко улыбнулась. — Такое ощущение, что дождь идет не переставая. А взгляни на милых пчелок! Они пьяны от нектара. Пьют совсем как дядюшка Реймонд. Вот уж кто любил заглянуть в паб. Ни одной возможности не упускал.

Мэри-Элис расхохоталась. Ее мать любила поговорить о прошлом, и годы, проведенные в Англии, были самыми дорогими ее сердцу воспоминаниями. Мэри-Элис ушла в дом вскипятить чайник. Возможно, в такую жару холодный лимонад освежил бы намного лучше, однако мама была непреклонна: только чай и только с молоком, по-английски. Мэри-Элис закинула пару чайных пакетиков в заварочный чайник и достала из холодильника бисквитный пирог. Когда она снова появилась на веранде, Флоренс сидела в кресле-качалке, а рядом, положив голову ей на колени, пристроился Баз. Флоренс обмахивалась журналом и напевала старинную, неизвестную Мэри-Элис песенку.

— Знаешь, когда я была маленькой и жила в Фолкстоне, дядюшка Реймонд каждое Рождество водил нас в театр, — блаженно улыбнулась Флоренс и рассеянно потрепала База по макушке. — Семейная традиция, ничего не попишешь. Но как мы ждали этого дня. Просто изнывали от нетерпения. Я с ума сходила от «Питера Пэна». Мне жутко повезло, я видела в роли Питера саму Джин Форбс-Робинсон! «Если верите в фей, хлопните в ладоши!» И мы хлопали, не жалея сил, и Динь-Динь оживала. Ах, это было чудесно.

Мэри-Элис разлила чай по кружкам и протянула матери блюдце с куском пирога. Баз приподнял голову и заинтересованно принюхался. Флоренс поставила блюдце на журнальный столик.

— Жаль, я не помню, как праздновали Рождество в Англии, — вздохнула Мэри-Элис. — Огонь в камине, мороз. Снег и сани Санта-Клауса. Красота…

— Да, Рождество в жару — это не то. Рождество должно хрустеть, обдавать холодом и сверкать, как рождественская открытка. Сколько тебе было, когда мы сюда переехали? Четыре года?

— Три, — поправила Мэри-Элис и пожала плечами. — Ну да ладно. Чего не помнишь, о том не сожалеешь. В австралийском Рождестве тоже есть своя прелесть.

Флоренс отодвинула блюдце с угощением подальше от База и уронила в чашку с чаем кусочек сахара.

— На Рождество мы уезжали к бабушке с дедушкой. Я обожала гостить у них. Ты ведь знаешь, что мой папа скончался почти сразу после того, как мы покинули Индию и возвратились в Англию. Поэтому мама, Уинифред и я отправлялись на рождественские каникулы в Корнуолл, к маминым родителям. Они владели огромным великолепным поместьем под названием «Мореходы» и собственным пляжем в заливе Гулливера. Очень сомневаюсь, что пляж до сих пор в частной собственности, но в то время он безраздельно принадлежал нам. От дома к морскому гроту на берегу вел подземный тоннель. В эпоху Наполеоновских войн контрабандисты использовали грот для своих махинаций: переправляли спрятанные там тюки с шерстью на рыбачьи лодки, ждавшие в заливе, и меняли их на коньяк и кружева. О, это было волшебное место.

— Потрясающее, — поддакнула Мэри-Элис, слышавшая эти истории сотни раз.

— Я любила Рождество, — продолжала Флоренс. — Помню, как у меня замирало сердце, когда я дотрагивалась ногой до рождественского чулка, подвешенного у изножья кровати, и слышала таинственный хруст. О бабушкиной щедрости ходили легенды, она совсем нас избаловала. Доверху наполняла наши рождественские чулки подарками. Первым делом мы с Уинифред запускали руки на самое дно, где лежали мандарины, завернутые руками торговца в серебристую бумагу. Это сейчас на мандарины никто и не взглянет — подумаешь, диковинка, а в моем детстве они были на вес золота, их везли кораблями прямиком из Марокко.

Флоренс тихо рассмеялась, отхлебнула чая и глубоко, по навязчивой привычке, одолевшей ее в старости, вздохнула.

— А каким богатым был рождественский стол… — Флоренс погрузилась в стремительно нахлынувшие воспоминания. — Конечно, я изнывала в предвкушении десерта. Десерт приносили до того, как мы уходили из гостиной, чтобы мужчины могли насладиться портвейном, и сразу после того, как мы расправлялись с рождественским «Стилтоном» — сыром с голубой плесенью. «Стилтон» украшали веточками сельдерея и подавали на тонюсеньких, почти просвечивающих печеньях от кондитерской фирмы «Танбридж Уэллз». На десерт у нас всегда был отборный английский шоколад фабрики «Шарбоннель и Уокер» в коробочках в несколько ярусов с серебристыми язычками и нежнейшие, тающие во рту «Карлсбадские сливы». Ах, и еще, конечно, изумительные засахаренные фрукты fruits glacés и глазированные каштаны marrons glacés из Франции. Моя мама жить без них не могла.

Флоренс надкусила пирог и втянула носом аромат свежей выпечки.

— М-м-м, божественно. Нет, Баз, даже не проси! Ох, ну хорошо-хорошо, на, держи.

Отломив маленький кусочек торта, Флоренс закинула лакомство в пасть собаки.

— В заливе Гулливера мы всегда пили чай с бисквитным пирогом.

— Я столько всего наслушалась про залив Гулливера, что мечтаю как-нибудь там побывать, — призналась Мэри-Элис, хотя, по ее ощущениям, она уже бывала там неоднократно.

— Увы, я слишком стара для путешествий, иначе самолично отвезла бы тебя в Англию, — горько посетовала Флоренс. — Даже не знаю, кому сейчас принадлежит дом. Господи, да ведь в нем могли открыть гостиницу или пансионат! И представить страшно! Полагаю, сейчас людям неинтересны величественные особняки, где обитые зеленым войлоком двери отделяют комнаты для прислуги от остальных помещений. Да и прислугу больше не держат, верно? Теперь это непозволительная роскошь. В наши дни все было иначе. Мои бабушка с дедушкой, убежденные викторианцы, отличались крайним консерватизмом и, я бы сказала, мнили себя важными птицами. Слуг мы воспринимали как должное, хотя теперь, оглядываясь назад, я понимаю всю тяжесть их положения. У них не было ни единой свободной минутки, да и платили им, вероятнее всего, сущие гроши. И все-таки мы жили в возвышенном мире, но потом разразилась война и от него не осталось и камня на камне.

Флоренс вздохнула, снова откусила от пирога и облизнулась, наслаждаясь его сладостью. Баз пустил слюни, но Флоренс, подхваченная волною воспоминаний, не заметила его вожделеющих, буравящих пирог глаз.

— Два брата моего отца погибли в Первую мировую. Никто не допускал и мысли, что мы развяжем новую войну, причем так скоро. Какая наивность! Мы думали, что уроки Первой мировой не пройдут даром, но люди не пожелали ничему учиться. В этом-то и беда: люди никогда ничему не учатся.

Мэри-Элис подлила себе чая.

— Расскажи еще про залив Гулливера, — попросила она.

Ей хотелось отвлечь мать от войны. Она прекрасно знала, куда заводят подобные болезненные воспоминания — в омут страданий.

— Я была неверующей, но страсть как любила ходить в церковь, — оживилась Флоренс. — Мне нравился викарий, преподобный Миллар: маленький лысый шепелявый толстячок с бездной обаяния и энергии. Неважно, что он изрекал, все его суждения казались столпами мудрости. Таких викариев на свете — пересчитать по пальцам. Какая харизма! Какой огонь! Если бы все священники были ему под стать, народ валил бы валом в церкви. Однако… — Флоренс плутовато усмехнулась, — не только викарий вдохновлял меня на посещение церкви каждое воскресное утро. О нет. Меня влекло к Обри Дашу.

Мэри-Элис склонилась над чашкой и улыбнулась. Эту историю она вытвердила наизусть, однако не собиралась лишать Флоренс удовольствия в очередной раз погрузиться в приятное прошлое.

— Одно имя чего стоит, — поддакнула она. — Такое романтичное.

— Я исписала этим именем весь дневник, — рассмеялась Флоренс, сверкнув зелеными глазами. — Выводила на каждой странице «Обри Даш», а затем — «Флоренс Даш», чтобы посмотреть, как будут сочетаться в замужестве мое имя и его фамилия. Смешно, да, учитывая, как оно все обернулось? Он меня почти не замечал.

Флоренс пожала плечами и отхлебнула чая.

— Почему? В голове не укладывается. Ты была обворожительна, мам.

— И очень юна, не забывай. Давай считать, что я расцвела довольно поздно. Наша семья сидела на одной церковной скамье, а его семья — на другой. Я украдкой бросала на него взгляды и слепла от его великолепия. Взгляды искоса — вот и все, что я могла себе позволить. Да и то, чтобы не пялиться на него безостановочно, я приучила себя любоваться им урывками, через определенные промежутки времени. Так я выдерживала, наверное, пять-шесть минут, хотя порой доходило и до пятнадцати. Но самое прекрасное мгновение наступало, когда мы подходили к причастию. И где бы я ни стояла — впереди или позади него, — чувствовала исходящее от него тепло. Пару раз он даже посмотрел на меня, и я заалела с головы до ног.

Флоренс закинула в рот последний кусочек торта и сладострастно облизала пальцы.

— Прости, Баз, ничего не осталось.

Баз покорно вздохнул и снова уложил голову ей на колени.

— Обри был красивый мальчик, — закатила глаза Флоренс. — Дьявольски красивый. Высокий, не чета его ровесникам-коротышкам, с чарующими серыми глазами, длинными черными ресницами и пухлыми губами. Полные губы в Англии достаточно редки, как я обнаружила впоследствии. Но у Обри был идеальный рот.

— Ой, мам, какие подробности, — прыснула Мэри-Элис.

— Губы очень важны, Мэри-Элис. Не очень-то приятно целоваться с мужчиной, у которого пасть как у акулы.

Обе женщины покатились со смеха.

— Ты права, приятного мало, — согласилась Мэри-Элис. — Но я поражаюсь, как ты помнишь такие мелочи.

— Милая моя, неужели ты позабыла свою первую любовь?

— Разумеется, нет, но детали стерлись из памяти.

— Доживешь до моих лет, и воспоминания начнут возникать прямо из воздуха. Будешь окапывать бузину, и вдруг — бам! — из глубин твоего подсознания выскочат давным-давно позабытые видения прошлого и замаячат, словно пузыри, перед глазами. А вместе с воспоминаниями, поверь, к тебе вернутся преданные забвению чувства, и ты снова превратишься в девчонку, стоящую в ожидании святого причастия в церковном проходе за спиной Обри Даша и молящую о том, чтобы Обри обернулся и взглянул на нее. — Флоренс, не одобряя поведения своей молодой ипостаси, укоризненно покачала головой. — Ах, как несведуще сердце юной девушки. Как многому ему приходится учиться.

Опустив чашку с чаем, Мэри-Элис сунула руку в карман. Письмо жгло ее пальцы, требовало внимания. Но тут вдалеке на дороге взметнулось облачко пыли. Оно росло, поднявший ее грузовик приближался, и по глазам женщин нестерпимо ударил блеск металлической окантовки фар, вспыхнувших в свете солнца.

— А вот и Дэвид, — воскликнула Мэри-Элис, вынула руку из кармана и поднялась из-за стола.

Письмо подождет.

— Вернусь-ка я в сад, — произнесла Флоренс, выбираясь из кресла-качалки.

— А не пора ли тебе закругляться?

— Сейчас только шесть часов! Нет-нет, впереди еще самое интересное. Лучисто-золотой вечер. Мой любимый. — Флоренс вздохнула полной грудью и торжествующим взглядом окинула сад. — Послушай, как щебечут птицы, рассаживаясь среди ветвей! Совсем как в заливе Гулливера. Птицы там, разумеется, были совсем иные, но радости доставляли не меньше. Птичьи трели наполняют меня счастьем.

Поставив чашки и блюдца на поднос, Мэри-Элис отнесла их на кухню и снова вернулась на веранду. Дэвид, припарковав грузовик под эвкалиптом, шагал по траве к дому.

— Привет, дорогой. Как прошел день? — спросила Мэри-Элис с веранды, держа в руках холодную банку пива.

Ее муж был в отличной физической форме для мужчины за шестьдесят. Дэвид регулярно играл в сквош и теннис, бегал, если позволяло время, и занимался скалолазанием. Чем старше он становился, тем тщательнее следил за фигурой и тем больше внимания уделял спорту.

Перемахивая через две ступеньки, он взлетел на крыльцо, чмокнул жену в щеку и сбросил на пол сумку.

— То что надо, — выдохнул он, забирая из рук жены банку.

Плюхнувшись в кресло-качалку, он водрузил ноги в красных кроссовках на стол и с металлическим щелчком открыл пиво. Послышалось шипение. Дэвид сделал внушительный глоток и облизал губы.

— Превосходно, — воскликнул он и запустил руку в густые курчавые каштановые волосы, заметно тронутые сединой.

Мэри-Элис опустилась на стул, на котором сидела несколько минут назад, и обратилась в слух. Ее муж и его школьный друг Брюс Диксон были совладельцами местной строительной компании, и, приходя с работы, Дэвид рассказывал жене занимательные истории о заказчиках. Сложись все иначе, Мэри-Элис непременно показала бы мужу письмо: обычно она ничего от него не скрывала, — но сейчас что-то ее останавливало. Письмо было чересчур странным. Дэвид наверняка от души посмеется над ним и посоветует выкинуть его в мусорку. Какая-то часть Мэри-Элис мечтала так и сделать, но у Флоренс было право увидеть письмо. В конечном счете кто такая Мэри-Элис, чтобы решать за мать, читать ей письмо или нет?

Флоренс помахала Дэвиду из-за ограды и, довольно напевая, вернулась к работе. Немного замешкалась, наблюдая за вьющимися над лавандой пчелами. «Какие же они восхитительно пухленькие и трудолюбивые», — умилилась она. Одна из пчел взлетела, и Флоренс подивилась, как она удерживается в воздухе на столь маленьких, казалось бы, крылышках. Доносившиеся с веранды голоса Мэри-Элис и Дэвида тонули в птичьем гомоне устраивавшихся на ночлег пернатых. Солнце медленно опускалось за горизонт, окрашивая равнину неровным розовато-золотистым светом. Вскоре на небе вспыхнула первая звездочка, и вот уже незаметно подкравшаяся ночь укутала сад сумеречным одеялом. Наступила тишина, в которой были слышны лишь уханье сов и трели сверчков. Флоренс не спешила заходить в дом. Она обожала находиться на природе. С тех пор как переехала из города в штат Виктория, на восхитительную ферму Мэри-Элис и Дэвида, она наслаждалась каждым прожитым мгновением. В городе у нее была квартира с просторным внутренним двориком, заставленным горшками с растениями и цветами, но сердце ее тосковало по сельским пейзажам, жаждало покоя и безмятежности. Ей не хватало шелеста листьев на слабом ветру, нежности и мягкости окружающего ее пейзажа, вольного дыхания и — где-то глубоко в душе — чувства сопричастности к этому миру.

Баз встал на лапы и потянулся, всем видом намекая, что пора закругляться.

— Что ж, пойдем, старичок. — Флоренс зашагала к дому, поднялась по ступенькам и распахнула затянутую москитной сеткой дверь.

Вновь застрекотали сверчки, обрушив на мир сокрушительную какофонию звуков. Птицы унялись, и на равнину темно-синей вуалью опустилась вечерняя благодать.

Мэри-Элис колдовала над ужином. Дэвид поднялся наверх принять душ. Флоренс налила вина, зачерпнула в горсть льда и кинула его в бокал.

— Присоединишься? — спросила она у дочери.

— Спасибо, не откажусь.

Флоренс наполнила вином и второй бокал.

— Тебе помочь?

— Нет, отдыхай.

— Ну, тогда я понежусь в ванне.

— Отлично.

— И бокал с вином захвачу. Так по-декадентски. Будто полвека с плеч сбрасываю. После войны нам разрешалось заполнять ванну только по щиколотки, представляешь? Ванна, где вода плещется о края, до сих пор кажется роскошью.

Мэри-Элис отодвинулась от плиты, пошарила в кармане и выудила письмо.

— Вот, мам, держи, сегодня пришло. Хотела тебе отдать, но забыла.

Флоренс недоверчиво сощурилась: с каких пор Мэри-Элис страдает провалами в памяти?

— От кого? — подозрительно спросила она, косясь на дочь.

Лицо Мэри-Элис подсказало ей, что это необычное письмо.

— Думаю, тебе лучше узнать самой.

Флоренс нахмурилась и повертела в руке конверт, вчитываясь в незнакомый почерк.

— Ладно, возьму его с собой наверх, — усмехнулась она. — Бокал вина, восхитительное омовение и загадочное письмо. Денек удался.

— Не уверена, — судорожно выдохнула Мэри-Элис.

— Ты его прочла? — удивилась Флоренс, только сейчас заметив, что письмо распечатано.

— Пришлось.

— И?

— Своеобразное. Но ты все равно прочти.

— Заинтриговала. Может, мне следует его открыть здесь, вместе с тобой? Не боишься, что я дочитаюсь до сердечного приступа?

— Не-а, — хихикнула Мэри-Элис, — ознакомься с ним в ванне. Только лучше прихвати не бокал, а бутылку.

— Все настолько плохо?

— Нет, просто странно.

Флоренс поверила дочери на слово и с бутылкой вина в одной руке и письмом и бокалом — в другой медленно поднялась по лестнице. Погрузившись в душистую воду, она вытерла руки о фланелевое полотенце, нацепила очки для чтения и вытащила из конверта письмо.

«Уважаемая миссис Левесон, позвольте представиться…»

Примечания

1

Пер. Владислава Некляева (литературный псевдоним — Вланес). Здесь и далее, если не указано иное, примечания переводчика.