Из Баку с любовью

Самид Агаев

Действие нового остросюжетного романа С. Агаева разворачивается в двух временных пластах. Москва 80-х и Баку 1918 года. Молодой человек становится предметом пристального интереса красивой девушки на Ленинградском рынке. Знакомство приводит к свиданию, а затем он оказывается у нее в гостях. В квартире на стене висит портрет офицера царской армии, как две капли воды похожего на гостя. Этот человек спас бабушку Анастасии во время азербайджанских погромов в революционном Баку. Заночевав в квартире Анастасии, герой просыпается в другом месте и совсем другом времени.

Роман

— Посмотри, та девушка с тебя глаз не сводит, — сказал цветочник весело, видно радуясь возможности хоть ненадолго сменить тему разговора.

Мурад повел головой, оглядывая широкий проход перед торговыми рядами. Был вечер пятницы, в предверии базарных дней людей на рынке было много, но он сразу заметил темноволосую девушку лет двадцати-двадцати трех. Ее стройная фигура среди потока людей своей неподвижностью и без того привлекала внимание. В самом деле она безотрывно смотрела, если не на него, то в его сторону. На всякий случай оглянулся, но сзади была белая каменная стена. Мурад ткнул пальцем себе в грудь. Немой вопрос. Она не реагировала. Тогда он улыбнулся и помахал ей. После этого девушка исчезла, как будто ее и не было, словно она привиделась. То есть ее заслонил прохожий, а когда прошел, ее не стало.

— Красивая девчонка, — сказал торговец, — я ее здесь часто вижу, молоко покупает, сметану деревенскую, наверное, живет где-то рядом.

— Ты откуда знаешь? — спросил Мурад.

— Заур из молочного отдела сказал. Он давно к ней клеится, но бесполезно. Она видно из порядочных девиц. Почему она так на тебя смотрела непонятно? Может, ты ей понравился?

— Ладно, — сказал Мурад, — вернемся к нашему разговору.

— Вернемся, — со вздохом сказал торговец, но тут же бросился к подошедшему покупателю. — Пожалуйста уважаемый, свежий цветы, все что хочешь. Розы подмосковный, голландский, хризантемы, гвоздики, астромелии, пожалуйста, выбирай все, что душа угодно.

Мурад взглянул на часы, тридцать минут рабочего времени на ветер. Он дождался, когда торговец обслужит покупателя, и спросил:

— Тебя как зовут?

— Саадат, я же тебе говорил, — обиделся торговец.

— Извини. Но все-таки, когда вы вернете мне долг?

— Ай киши^[1], я же сказал тебе, деньги у Садагата. Он куда-то ушел, когда придет не знаю, может префектуру пошел, а это надолго, там знаешь, какие бюрократы сидят.

— Из кассы дай.

— Из кассы не могу. Не имею право. Садагат ругаться будет.

— Послушай, я уже во второй раз приезжаю зазря. Не ближний свет мне сюда мотаться.

— Зачем неправду говоришь, первый раз ты нас привез сюда и сейчас за деньгами приехал, значит, первый раз получается.

— Ты мне демагогию не разводи.

— Обижаешь ты меня, брат. И почему напрасно? Второй раз земляков видишь. Плохо что ли?

— Ладно, — в сердцах сказал Мурад, — мне надо план делать, поеду, в следующее воскресенье заеду за деньгами. В третий раз. Как раз восьмое марта пройдет, надеюсь, вы заработаете.

— Приезжай брат, — заверил его торговец, — деньги будут тебя ждать.

Мурад вздохнул и выбрался из-за вазонов с цветами.

— Как ты сказал, цветок называется? — спросил он, указывая на бледно-фиолетовые цветы — астролябия?

— Астромелия, — снисходительно улыбаясь, ответил Саадат.

Мурад махнул рукой и направился к выходу. Таксомотор, новую черную «Волгу» — универсал — сарай в просторечии, он припарковал поодаль, чтобы никто не приставал. Тем не менее у машины стояла толпа цыган. С непроницаемым видом Мурад прошел сквозь них, отпер дверцу, но все же услышал:

— Дядя, отвези нас в хорошую столовку.

Мурад сосчитал цыган и сказал:

— Я могу взять только шесть человек, а вас восемь.

— Так нас взрослых шесть как раз, остальные дети. А мы еще рупь сверху дадим, — пообещал старший.

— Загружайтесь, — разрешил Мурад.

Поскольку смена подходила к концу, надо было двигаться в сторону таксопарка. Он довез цыган до ближайшей на пути его следования столовой. Там взял других пассажиров. Им было не совсем по пути, но вектор был правильный. В отличие от большинства таксистов, берущих в конце смены пассажиров строго в направлении парка и в итоге возвращавшихся порожняком или, как говорили таксисты, — конем. Мурад двигался, как средневековый арабский капитан парусного судна — галсами. Он недавно вычитал, что именно арабские мореплаватели изобрели способ плыть против ветра. С последним клиентом повезло, ему надо было на Мытную, то есть совсем рядом с таксопарком. Высадив его, он доехал до улицы Павлова, повернул направо, еще раз направо и по улице Люсиновской, названной так в честь армянской девушки большевички, погнал в сторону Автозаводской. Налево с моста, еще раз налево, он проехал мимо гастронома на террасе, которого стояли таксисты и лимитчики с завода имени Лихачева, утоляя экзистенциальную жажду пивом и водкой. Пиво пили не таясь, а беленькую прятали, хотя ментов поблизости не наблюдалось. Мурад отметил среди них знакомые лица. В следующем здании, мимо которого он проехал, находилась Дирекция таксомоторного парка. Гараж находился рядом, под Автозаводским мостом. Между гаражом и Дирекцией теснилась автозаправка, что было очень удобно, выехал из гаража, заправился и вперед, бомбить улицы Москвы. Значение этого слова нашему герою было не совсем ясно, то есть он его знал, но считал неудачным.

Мурад въехал в ворота и притормозил, протягивая в окошко путевку, прижимая к ней пальцем двугривенный. В таксопарке словечки из дореволюционной жизни были в ходу. Контролер, пробивающий время возвращения таксомотора, протягивал руку лодочкой, словно скрюченный параличом и цепко подбирал деньги. Кто давал одной монетой, а кто-то россыпью. Неудобно понимаешь, если рассыплется, зазвенит, хотя вряд ли это кого бы удивило, но ухмылки вызвало. Отбив время, Мурад проехал дальше, стал в хвост автомобильной очереди на мойку и не тратя попусту время, стал заполнять путевку, подсчитывать выручку.

В начале месяца ему позвонил армейский товарищ, живущий в Ленкорани, и попросил встретить на Курском вокзале родственника, который вез в Москву партию цветов. Дело происходило в начале марта. Все это представлялось занятием довольно хлопотным и сомнительным в отношении выгоды, но отказаться Мурад не смог. Хотя и попытался объяснить товарищу, что Москва не провинция, где таксист — хозяин-барин своей машины. В Москве довольно жесткий график, почасовой план, что он потеряет время, которое ему придется потом наверстывать.

— О чем ты говоришь? — возразил товарищ. — Они все оплатят, каждый твой час. Они спекулянты, ты заработаешь, а им еще дешево выйдет. Я им про тебя ляпнул, они теперь насели на меня, неудобно отказывать, родня дальняя.

С первым Мурад согласился, вокзальщики, то есть таксисты, неформально причисленные к определенному вокзалу, драли с барыг три шкуры. Второй довод у него понимания не вызвал, тем не менее, в назначенный день, он заезжал на привокзальную площадь. Включил счетчик и поставил автомашину на стоянку, чтобы обезопасить себя от контролеров. Затем пошел встречать бакинский поезд.

Их было трое, спекулянтов; багаж — десять коробок набитых цветами. Вместительный автомобиль забили под завязку.

— Слушай, брат, а счетчик зачем работает? — удивился тот, кто сел рядом с водителем.

Его звали Садагат, видимо он был старшим. Замечание Мураду не понравилось.

— Как зачем? — холодно сказал он. — Я же ждал вас.

— Да конечно, конечно. — согласился Садагат. — Я вижу, что ты прямой человек. Только зачем государству лишнее отдавать, мы и так заплатим, сколько скажешь, мы цены знаем.

Одно с другим не вязалось, но Мурад не стал раньше времени говорить о деньгах.

Выяснилось, что везти товар надо на Ленинградский рынок. Там простояли еще минут сорок, пока Садагат решал вопросы с администрацией рынка. Когда все было кончено, на счетчике пробило семь рублей.

— Сколько с меня? — спросил Садагат.

— Десять рублей.

Торговец бросил взгляд на счетчик и улыбнулся:

— Без проблем брат, трешник сверху, это по-божески.

— Нет, не трешник сверху. Ты не смотри на счетчик. У меня план пять рублей в час. Я потратил на вас с подачей два часа. Мне лишнего не надо. Я на вас ничего не зарабатываю, эти деньги я внесу в кассу.

— Конечно, брат, зачем нервничаешь?! Только у меня просьба будет. Все деньги в товаре, мы в дороге поистратились. Базарный старшина тоже деньги взял, еще за гостиницу платить. Можно завтра заплачу? Один день хотя бы поторгуем. Завтра деньги будут.

— Но мне надо будет опять время терять, сюда ехать. К тому же завтра я не работаю.

— Не обижайся брат. Войди в положение, мы же земляки.

— Мы не земляки, — возразил Мурад.

— Нет? — удивился Садагат. — То то я смотрю, ты по-русски совсем без акцента говоришь. А Исмаила, откуда знаешь? Он сказал, что вы родственники почти что.

— Мой дед вроде бы оттуда, хотя я его в глаза никогда не видел, а теперь вишь расплачиваюсь, — неохотно обронил Мурад. Родней с отцовской стороны он никогда не интересовался, заняв сторону брошенной матери.

— Зачем так говоришь брат? Родственников уважать надо, обычай такой. Тем более дедушку, аксакала.

— Ладно, — буркнул Мурад.

Он был раздражен. Два часа рабочего времени коту под хвост. А надо было еще делать план. Часы пик он угробил на спекулянтов.

— Послезавтра я приеду. В какое время не знаю, в течение дня. Где вас искать?

— Увидишь, где цветами торгуют, там найдешь.

Сзади посигналили. Задумавшись, он отстал от очереди. Мурад запустил двигатель и поехал вперед на ленту транспортера. Выключил мотор, машина поехала вперед. Форсунки лили воду со всех сторон. Вертикальные и горизонтальные щетки облепили машину и елозили по кузову. В конце процедуры стояли две пожилые женщины в резиновых сапогах, в черных прорезиненных фартуках. Они домывали те места, которые были недоступны щеткам — зеркала, коврики, пороги. Женщинам также полагался двугривенный. Система работала, как часы. В этой финансовой цепочке нижним платежным звеном были таксисты. Они отстегивали всем службам. Cуществовала раздача ежедневная и периодическая, к которой относились ремонт и техническое обслуживание. Водители платили независимо от того удачным ли был день, были ли вообще чаевые. Порой приходилось на раздачу отдавать деньги из собственного кармана. Каждая служба платила дань своему начальнику, а тот — своему. Неизвестно, как высоко поднималась эта финансовая пирамида. Нафанаил Ханаанович, директор таксопарка, тучный высокий еврей на собраниях, коря присутствующих за невыполнение плана, любил подчеркнуть, что свои двести рублей должностного оклада он получит в любом случае. А вот водители останутся без премии. Иначе говоря, намекал на то, что взятки до него не доходят. Тех правдолюбцев, которые считали, что платить ни за что не обязаны, ожидало так называемое лечение. Их переводили на каждодневный режим работы и сажали на старую машину, именуемую на сленге — рыдван. (Любознательный Мурад, размышляя над этимологией этого слова, решил, что это означает — рыдающий Ваня, сокращенно.) В настоящее время один из таких принципиальных людей, некто Тарасов вел многолетнюю неравную борьбу с таксопарком. Когда его выбрали партийным секретарем автоколонны, он решил, что новый статус позволяет ему не давать взяток, и перестал платить, но даже коммунистическая партия не смогла одолеть систему. Его быстро переизбрали, и с тех пор большую часть рабочего времени он проводил в ремзоне. Мужик оказался с характером, сдаваться не собирался. Однако рассказ, собственно не об этом.

Выехав из мойки, Мурад поднялся по пандусу на второй этаж, где размещалась автоколонна № 2. Сменщик работал по ночам, он как раз был вокзальщиком, поэтому машину надо было поставить поближе к выезду. И так, чтобы ее не заставили другие. Если этого не сделать, будет орать как резаный. Записавшись в журнал у механика, Мурад дал ему полтинник и отправился в диспетчерскую, где сдал путевку и выручку. На этом раздача закончилась.

В такси Мурад оказался осознанно. До этого он работал на заводе им. Лихачева, через дорогу. На самом что ни на есть конвейере по сборке автомобилей ЗиЛ, как Чарли Чаплин в фильме «Новые Времена». Но пришел он в такси не за чаевыми, в отличие от алиментщиков, хапуг и прочих теневиков, желающих скрыть свою реальную зарплату. Он пошел туда, как бы это странно не звучало, как бы не пафосно — за свободой. Ибо при тоталитарном строе, каковым являлся общественный порядок СССР — только шофер имел относительную свободу, ибо имел роскошь не трудиться в коллективе, хотя был связан определенным маршрутом. Таксист же обладал полной свободой. Он выезжал из ворот гаража и был абсолютно независим. От него требовалось только вернуть машину через двенадцать часов, ибо работал он через день, и сдать в кассу определенное количество выручки, то есть денег.

Закончив с формальностями, Мурад вышел из конторы и направился к универсаму. На прилегающей к нему открытой террасе было многолюдно. Примерно десятую часть составляли таксисты. Кивая знакомым, пожимая руки, уклоняясь от предложений быть третьим, Мурад добрался до стеклянных дверей абсолютно трезвым, хотя бывало всякое. Но не потому, что любил выпить, такого за ним не водилось, но случалось проявлял слабость характера. В магазине купил на ужин хлеба, триста грамм колбасы, пару пива (выбрал в темных бутылках), десяток яиц, пачку сливочного масла и отправился домой. Он жил на Нагатинской улице рядом с музеем «Коломенское».

Вечер он провел у окна, глядя на гуляющих в парке людей. Хорошо было бы и самому пройтись, размять ноги, но было лень, поэтому он продолжал пить пиво и возвращаться в мыслях к загадочной красавице на рынке, в свои двадцать семь Мурад еще не был женат. Не то чтобы он жил затворником. Пару раз даже было дело, доходил до загса, то есть до подачи заявления. Инициатива всякий раз исходила от девушки, а в его же голове перед самим торжественным мероприятием, возникал вопрос: «Зачем я это делаю»? Не находя ответа, он впадал в панику и ретировался. А девушка была хороша. Вряд ли они еще раз встретятся, а даже если встретятся, не станет она водиться с таксистом. Это было единственным недостатком его профессии, — сомнительный имидж. Когда-то он, отработав два года в такси, уволился, чтобы пойти в дальнобойщики и ездить за границу, а его не взяли. Оказалось, что нужно для этого быть членом партии, а он тогда был еще беспартийным. Возвращаться в парк было неловко, и он стал искать себе работу водителя. Но во всех гаражах кадровики, узнав, что он таксист, тут же возвращали ему трудовую книжку. И Мурад вернулся в таксопарк. Самое смешное, что обратно его тоже взяли не сразу, долго кобенились.

Через несколько дней Мурад вновь заехал на Ленинградский рынок. С деньгами он мысленно уже расстался, семь рублей небольшая сумма, однако неприятно было осознавать, что провинциальные ребята, талышские спекулянты оставили его столичного таксиста в дураках. Дело уже было не в деньгах, вопрос стоял принципиально.

Саадат встретил его радостной улыбкой.

— А земляк, салам! Как дела? Какими судьбами?

— Разве ты не знаешь, какие дела меня привели сюда? — ответил Мурад холодно. — Где твой друг?

— А-а, так ты за деньгами! Ты знаешь, торговля очень плохо идет. Веришь, аренду еле отбиваем. После праздников денег ни у кого нет, ты же знаешь, как эти русские пьют. За праздники всё прогуляли.

— А как же восьмое марта, хочешь сказать, что вы ничего не заработали?

— Ну, немножко заработали, бир аз^[2], отрицать не буду, только расходы тоже были. Тебе надо было сразу после праздника приехать. Мы тоже погуляли немножко, зачем буду скрывать, ресторан, девочки, туда-сюда, потанцевали, сам понимаешь! Садагат только что отошел в администрацию. Брат, не сердись за задержку с деньгами. Зато у меня есть для тебя приятная новость.

— Интересно, это какая же?

— Девушка помнишь? Красивая такая. Почти каждый день приходит, наверное, тебя ищет.

— Прямо-таки ищет, — скептически сказал Мурад, — спрашивала наверно обо мне?

— Нет, не спрашивала, зачем буду врать. Просто мимо идет и смотрит, и так каждый раз.

— Это ни о чем не говорит. Может она цветами любуется? Иди лучше Садагата позови.

— Я в этом разбираюсь, — многозначительно произнес Саадат, — цветами любуется или человека ищет. Видать, ты ей понравился, по сердцу пришелся. Везунчик, клянусь честное слово.

Мурад улыбнулся, злость его вдруг растаяла. Эти наивные попытки отвлечь его от неприятной темы возврата долга неожиданно развеселили.

— Ну что, ты идешь или нет? — тем не менее, поинтересовался он.

— Ала^[3] иду да, иду, — со вздохом ответил Саадат. — Посмотри здесь, если кто подойдет, продай. Ценники везде висят.

Он ушел. Мурад осмотрелся. Цветы стояли в одинаковых вазонах. Розы, хризантемы, тюльпаны и многие другие, названия которых он не знал. Оглядев все это флористическое хозяйство, Мурад взглянул на часы и отметил, что двадцать минут рабочего времени уже потеряно. Когда он поднял глаза, то увидел пресловутую девушку. Она стояла поодаль. На сгибе ее руки висела небольшая плетеная корзина, лукошко, так сказать и, по всей видимости, оттягивала ей руку. Девушка внимательно смотрела на него. Мурад готов был в этом поклясться. Он кивнул ей приветственно, улыбнулся, но девушка никак не отреагировала. Тогда Мурад извлек цветок из подручного вазона и протянул ей. И тогда девушка приблизилась к нему.

— Здравствуйте, — сказал Мурад, — как поживаете?

— Спасибо, хорошо, — ответила девушка, — но я не принимаю цветы от незнакомцев.

— Как же. Ведь мы знакомы. Мы виделись недавно, буквально неделю назад. Правда, у вас не было этой корзины. Я вас все время вспоминал. Меня зовут Мурад. Возьмите, это астролябия, а как вас зовут?

— Красивый цветок, — словно не слыша вопроса, сказала девушка.

Мурад не стал настаивать на пустяках, решив сразу взять быка за рога. На него это было непохоже, но другого случая могло не представиться.

— А что вы делаете сегодня вечером?

Девушка задумалась, произнесла:

— Пожалуй, ничего. Буду читать.

— Я тоже люблю читать, — сообщил Мурад.

— Это хорошо, что у нас такие образованные продавцы, — заметила девушка.

Замечание Мураду почему-то не понравилось, но разубеждать незнакомку он не стал. Таксист в общественном сознании был ничем не лучше продавца цветов, а девица по виду, по манерам и по породе была из высшего общества. Наступив на горло собственному самолюбию, он сказал:

— Хороший фильм приносит не меньше удовольствия, чем книга, почему бы нам ни сходить в кино?

Девушка взглянула на него широко распахнутыми глазами.

— А вы полагаете, что, если я приняла цветок, как вы сказали его название?

— Астролябия.

— Астролябию. Так и в кино теперь пойду с вами? Вообще странное название, вы уверены, что он именно так называется? Если я не ошибаюсь, астролябией что-то меряют.

— Я не полагаю, — смиренно ответил Мурад, — я надеюсь. Насчет измерения спорить не буду, но разве это что-то меняет? Говорят же, — хоть горшком назови, только в печку не ставь. С названием я немножко утрировал, цветок называется астромелия.

— Уже лучше, — сказала девушка, — и ваш трактовка пословицы тоже логична, поэтому я, пожалуй, соглашусь. В Баку, в семь вечера.

Мурад взглянул на часы.

— Самолетом лететь туда два часа сорок минут, но еще надо билеты купить, доехать до Домодедово. А у нас осталось четыре часа. Вряд ли успеем.

Девушка удивленно взглянула на него.

— Я пошутил, — поспешил сообщить Мурад.

— Я поняла, — без улыбки ответила девушка. — Тем не менее, чтобы мы с вами не разминулись, вдруг вы в аэропорт отправитесь, кинотеатр «Баку» находится с другой стороны рынка. Я буду в семь, в семь вечера, в девятнадцать ноль-ноль. А правильное название этих цветов — альстромерии. Их любит моя бабушка. Какое совпадение. До свидания.

Мурад смотрел, как она уходит, держа в руке цветок.

— Ну ты орел, — одобрительно сказал подошедший торговец, — сколько ребят пытались к ней клеится, бесполезно. Ну и о чем вы договорились?

— В семь часов у меня с ней свидание, — не без гордости заявил Мурад.

— Да ладно врать, — хмыкнул Саадат, — цветок я видел, взяла, полтинник штука, а свидание — это вряд ли. Видно, что она девушка из приличной семьи. Со спекулянтом на свидание не пойдет.

— Я не спекулянт, я таксист.

— Тем более.

Мурад неприязненно взглянул на торговца, хотел, было его осадить, но промолчал. Какой никакой резон в его словах был. У него вдруг испортилось настроение. Душевный подъем, в котором он пребывал, испарился.

— Где твой подельник, — хмуро спросил он, — деньги принес?

— Ала, типун тебе на язык, как наши старшие братья, русские говорят. Какой подельник, модельник, он мой компаньон. Он просит передать, чтобы ты зашел к вечеру, когда рынок закроется, деньги отдаст.

— Ладно, — буркнул Мурад, — связался я с вами на свою голову.

Сделав несколько шагов, обернулся:

— А цветок называется — альстромерия, знаток тоже мне.

Мурад торопясь, пошел к машине. Времени было в обрез, надо было вернуться в парк, потом домой, чтобы переодеться.

Фильм был французский, назывался «Мужчина и женщина», режиссером значился Клод Лелуш.

— Удачное название, — заметил Мурад.

— Почему вы так думаете? — спросила девушка.

Мурад все еще не знал ее имени. Она пришла к третьему звонку. Мурад было решил, что его продинамили, он уже комкал голубоватые бумажки в руке, примериваясь к ближайшей урне, как вдруг она возникла у стеклянной двери кинотеатра. Мурад даже не заметил, с какой стороны она подошла.

— Ну, в смысле актуальное название, — уточнил Мурад, поскольку таинственная незнакомка продолжала смотреть на него без улыбки, он продолжил, — мы с вами мужчина и женщина и идем фильм смотреть с таким названием.

— Мне не нравятся обращения к людям по половому признаку, тем более, что я девица, — заявила незнакомка.

— Это здорово, — одобрительно заметил Мурад, — сейчас это большая редкость. В Москве во всяком случае.

У девушки сделалось такое лицо, словно у нее внезапно заболел зуб.

— Простите, это я все пытаюсь шутить, балагурю, так сказать.

— Я поняла. Только грубовато получилось. Не надо так шутить.

— Я больше не буду, — пообещал Мурад.

— А вы хорошо знаете русский язык. — заметила девушка. — Даже шутить пытаетесь. А в Баку, наверное, все девушки девственницы?

— Вы имеете в виду город или кинотеатр?

— Вы опять за свое?

— Просто уточняю, на всякий случай.

— Я естественно, имела в виду город.

— Откуда мне знать такие вещи. Такие вопросы задаете, даже отвечать неудобно.

— Ну вот, теперь уже я вынуждена извиниться.

— Не извиняйтесь, это цитата, из фильма «Мимино», Хачикян так говорил.

— Вы давно в Москве?

— Сколько себя помню.

— Видимо, у вас короткая память.

Мурад удивился, но сообразил, что она считает его продавцом цветов. Хотел было уже ее в этом разубедить, но погас свет, и он стал смотреть кино. Фильм был черно-белый. Трентиньян наворачивал круги на стадионе или лучше сказать, автодроме. Анук Эме гуляла с дочкой. Но мысли Мурада были о девушке, сидевшей рядом. Ее рука белела на подлокотнике. Он хотел накрыть ее ладонь своей, но боялся все испортить. Пока что все происходящее внушало надежду. Видимо незнакомка питала слабость к кавказцам, и разговор начался в правильном направлении — мужчина и женщина, целомудрие. Ей было лет двадцать или больше? Он, как-то в этом не особо разбирался. Мурад слышал, что современные девушки в этом возрасте уже начинают тяготиться своей девственностью. И часто просто рационально выбирают себе подходящего партнера для дефлорации. Подумав об этом, Мурад взволновался. Девушка, словно почувствовав, взглянула на него. Мурад в ответ улыбнулся.

— Вам неинтересно? — тихо спросила она.

В ее шепоте было что-то доверительное, сердце Мурада забилось еще сильнее.

— Очень интересно, — также шепотом ответил он.

Когда фильм закончился, и публика потянулась к выходу, Мурад удержал ее в фойе.

— Буфет еще открыт, — сказал он, — может перекусим?

— Я не очень голодна.

— А я очень голоден. С утра ничего не ел. Работал без обеда. Триста верст отмахал, еще немного и упаду в голодный обморок, как Цурюпа на заседании малого Совнаркома.

Она удивленно взглянула на него и не сдержала улыбки.

— Хорошо, пойдемте.

В буфете было шумно и довольно многолюдно перед последним 9-ти часовым сеансом. Мурад отыскал свободное место.

— Вам чего взять? Подумайте, как следует, — предупредил он.

Девушка вновь улыбнулась.

«Дело на мази, — подумалось Мураду. — Она уже третий раз улыбается».

— Ладно, возьмите мне бутерброд с сыром.

— Там шампанское в розлив дают. Будете?

— Нет.

— Пиво?

— Нет.

— Коньяк?

— Нет.

— А мне можно?

— Только пиво.

Мурад кивнул и отправился к стойке. Вернулся он, держа в руках тарелку с бутербродами, бокал пузырящегося шампанского Очаковского завода и бутылку пива завода «Хамовники».

— Можете не пить, — предупреждая ее возмущение, сказал он, — пусть стоит выдыхается, главное чокнутся. Ну, за знакомство. Кстати, я до сих пор не знаю, как вас зовут.

— Меня зовут Анастасия.

— Очень красивое имя у вас. А меня зовут Мурад.

— Я помню.

— Это хорошо. А то все кивают на короткую память, девичью.

Девушка засмеялась и взяла в руки бокал.

— Рада знакомству, — и чокнулась с протянутой бутылкой пива.

После этого она поставила бокал на стол.

— Так нельзя, — сказал Мурад, — полагается хотя бы пригубить.

— Тостуемый пьет до дна?

— Вот именно. Я возьму себе тоже шампанского.

— Почему? Вы же хотели пива.

— Хотел, однако негоже соединять шампанское с пивом. Иначе так дальше и пойдет. В одну телегу впрячь не можно, коня и трепетную лань. Можно я буду вас звать Настей.

— Можно. Но не всякий раз, — согласилась девушка.

Внезапно ее глаза сузились от подозрения.

— Послушайте, а вы тот, за кого себя выдаете?

— Странный вопрос, — заметил Мурад, — я сейчас вернусь, и мы его обсудим, мне даже интересно.

Он сходил за шампанским и вернулся к столику.

— Кажется наш разговор принял интересный оборот, можете повторить вопрос, — предложил Мурад. Но девушка не успела ответить. В это время прозвенел звонок, люди стали расходиться. В поредевшем буфете Мурад обратил внимание на компанию за крайним столиком, и сказал девушке:

— Простите, я сейчас оставлю вас ненадолго.

Продавец цветов Садагат подносил ко рту рюмку с коньяком. Рядом с ним пили и закусывали трое мужчин, двое азербайджанцев и один армянин. Когда перед ним появилось вопрошающее лицо Мурада, Садагат ни слова не говоря поставил рюмку на стол, полез в карман, достал сложенную вдвое пачку денег, отделил одну красную бумажку и протянул Мураду. Последний так же молча положил червонец в карман, пожал ему руку и вернулся к своему столику.

— И часто вы проделываете такие штуки? — спросила Анастасия, наблюдавшая эту сцену.

— Не часто, — ответил Мурад, — а только, когда деньги нужны. Но мы начали говорить о чем-то интересном. Что вы хотели меня спросить?

— Вообще-то я хотела спросить, откуда вам азербайджанцу так хорошо известны нюансы и тонкости русского языка. Но, видя, как вы управляетесь с людьми, я поняла, что мой вопрос не существенен. Мне надо домой.

— Еще не очень поздно, можем погулять? — предложил Мурад.

Анастасия покачала головой.

— Мне надо покормить бабушку, — сказала она.

— Бабушка — это святое, — согласился Мурад, — но я вас провожу. И это не обсуждается.

Девушка неопределенно пожала плечами.

Анастасия жила на Ленинградском проспекте в десяти минутах ходьбы от кинотеатра. Дом, к которому они подошли, выделялся своими архитектурными формами, — это был так называемый ампир. Глядя на него, Мурад вдруг испытал чувство, называемое дежа-вю.

— Что-нибудь не так? — спросила Анастасия, глядя на своего остолбеневшего спутника.

— Почему вы спрашиваете?

— У вас такое выражение, будто вы что-то забыли.

— Да и пытаюсь вспомнить. Вы живете в этом доме?

— Живу, чем он вам не нравится?

— Он мне нравится, но знаете, готов поклясться, что я раньше его видел.

— Это не удивительно, если учесть, что вы работаете в этом районе. Живете, наверное, неподалеку. По этому проспекту, наверное, проезжаете.

— Я живу на Коломенской, — сказал Мурад, — но по проспекту езжу даже чаще, чем хотелось бы. Но дело не в этом. Время от времени, нечасто, но я вижу ваш дом во сне. Вы не поверите, но это чистая правда.

— Вы шутите? — внимательно глядя на Мурада, спросила девушка.

Это сообщение почему-то впечатлило ее. Тем не менее, она стала прощаться.

— Может быть постоим еще, поболтаем? — заметил Мурад.

— Мне надо покормить бабушку.

— А я подожду.

— Не надо.

— Жаль, а может быть, мы еще встретимся? Мы даже толком не поговорили. Как вам кстати фильм?

— Не надо ждать, — неожиданно сказала Анастасия, — вы можете пойти со мной. Я вас тоже покормлю. Одним бутербродом сыт не будешь, верно?

— Какая вы хорошая, — заметил Мурад, — участливая. О бабушке заботитесь. И обо мне вот, сироте, подумали.

— Это вы язвите? — Анастасия подозрительно глянула на него.

— Ну что вы, как я смею. А родители не заругают?

— Не заругают.

— Да и рано мне с ними знакомиться. Я не готов еще к серьезным отношениям… Это я сейчас пошутил, — поспешил добавить Мурад.

— Я догадалась. Тяжеловатый однако у вас юмор. Пошли, могли бы сообразить, что раз я должна кормить бабушку, значит, родителей дома нет. Но имейте в виду, что они в любой момент могут вернуться.

— Не беспокойтесь, я буду вести себя прилично. А чем вы будете бабушку кормить? — спросил Мурад, следуя за девушкой.

— Бабушку — кашей. А вас — бутербродом с колбасой, докторской. Могу яичницу приготовить.

Квартира находилась на последнем этаже. Оказавшись в прихожей, Мурад увидел прямо перед собой раскрытую дверь в кухню, а направо виднелись двери комнат. Одна, другая и далее в конце коридора виднелось еще что-то, комната или чулан. В этих сталинских домах встречались самые разные планировки.

— Проходите в комнату, туда, в следующую. Там гостиная. Я покормлю бабушку, а потом займусь вами, — сказала Анастасия.

Мурад прошел в указанном направлении, минуя комнату с приоткрытой дверью, краем глаза заметив фигуру старой, седовласой женщины, лежащей на кровати. Гостиная была уставлена массивной мебелью. Здесь был старинный буфет красного дерева, обеденный стол, витые венские стулья и огромный черный кожаный диван с высокой деревянной спинкой.

— Побудьте здесь, — произнесла из-за спины Анастасия.

Мурад обернулся, но девушка уже скрылась в кухне. Ступив в комнату, он сразу же подошел к окну. Вопреки ожиданию оно не выходило на проспект, внизу был большой зеленый двор, где стояли несколько автомобилей. Он опустился на диван, щелкнул тумблером настольной лампы, стоявшей рядом на журнальном столике. Лампа была тоже старой, с большим зеленым плафоном. Верно за ней когда-то работал революционер — ленинец. В этом районе, в таких домах простым людям квартиры не давали. Если в той комнате спит бабушка, (интересно, сколько ей лет?), то значит девушка спит на этом диване! Мурад погладил черную кожу. «Надеюсь, что он раскладывается. Вдвоем будет тесновато. Меня же за этим сюда привели. Во всяком случае я на это очень надеюсь. А иначе зачем я ей»? Однако, несмотря на ход своих мыслей, никакого вожделения он не чувствовал. Как-то ему было неуютно в этой комнате и на этом диване. Кожа была холодной. Мурад встал, подошел к двери и спросил в коридор, откуда доносились разные звуки:

— Может быть, вам помочь, Анастасия?

— Нет спасибо, я сама управлюсь. Зажгите там свет, что вы в темноте сидите?

— Да я не в темноте, я лампу включил. К тому же темнота — друг молодежи.

— Что-что вы сказали?

— Ничего, это просто поговорка, — буркнул в ответ Мурад.

Он вернулся в комнату и вдруг заметил на стене репродукцию какой-то картины. Мурад подошел поближе. Это был фотографический снимок, очень старый, возможно начала века, помещенный в рамку под стекло. И на нем были запечатлены нефтяные вышки. Мурад был готов поклясться в том, что это был Бакинский нефтепромысел. У него в квартире долгое время пылился журнал, где был подобный снимок с нефтяными качалками. На другой стене, когда он повернулся, ища другие снимки, он вдруг увидел портрет. Странно, что он его сразу не заметил. Это был портрет молодого офицера с залихватскими усами в форме царской армии. Мурад не силен был в различиях воинских знаков того времени. Определенно он был кавказец. Может быть, даже азербайджанец. И в его лице было что-то очень знакомое. «Где я мог его видеть? — попытался вспомнить Мурад, — наверное, кто-то из героев гражданской войны. Может быть, Якир или Тухачевский. Хотя на еврея он не похож. Даром, что чернявый».

Вошла Анастасия, в руках у нее был поднос. Чайник, чашки, варенье, розетки. Все это она расставила на столе, налила чай в чашки.

— Прошу вас, угощайтесь.

— Спасибо. Как бабуля?

— Хорошо. Только прошу без фамильярности, ее зовут Елизавета Петровна. Поела, теперь спит. Хотела с вами пообщаться, но я не пустила.

— А она еще говорит? Извините, мне просто показалось, что ей лет сто.

— Не преувеличивайте, только восемьдесят три.

— А зачем я ей понадобился?

— Она любит новых людей. Хотя здоровье позволяет ей это делать очень редко, чаще она пребывает в забытьи. Она частично парализована, после инсульта.

— Вообще-то я избегаю общения со старыми людьми. Извините за прямоту.

— Не зарекайтесь. Когда-нибудь сами таким станете.

— Ни за что. Я постараюсь не дожить до глубокой старости.

— Типун вам на язык. Поговорим о фильме.

— Поговорим, — согласился Мурад, — только, может, уже перейдем на «ты»?

— Можем, но зачем? Что это изменит? К тому же брудершафт мы не пили.

— Как не пили? А в кинотеатре?

— Это был не брудершафт. Там полагается еще поцеловаться. А у нас к этому ничего не предполагает.

— Жаль, а я надеялся.

— Оставь надежды, всяк сюда входящий. Впрочем, если хотите, можете говорить мне ты. Вы же старше меня.

— Ладно, а то я чувствую себя как в школе. Сколько тебе лет?

— Ну вот, сразу бестактные вопросы.

— Знаю, знаю. Но ты еще так молода, что можешь прибавлять себе возраст. Лично мне скоро 28 стукнет.

— Мне недавно исполнилось 23 года, — сообщила Анастасия, — я закончила исторический факультет МГУ. Пока нигде не работаю, учусь в аспирантуре. Сижу с бабушкой. А вот что вы за птица? Откуда вы так хорошо знаете русский язык, что сыплете прибаутками. Это вызывает подозрение.

— А «птица» — это не обидно?

— Почему же это должно быть обидно?

— Это все равно, что сказать «хорош гусь».

— Извините, я об этом не подумала. Беру свои слова обратно, но вот лишнее подтверждение моих слов. Птица, гусь, может вы еще и кроссворды гадаете на досуге?

— Ничего, я не обижаюсь на птицу, хотя другой бы обиделся, — сказал Мурад. — Бывает, что и гадаю, но причем здесь кроссворды? Это зазорно? Когда я работал на заводе, у нас вся бригада этим занималась?

— Вместо работы?

— Нет, во время перекуров, это вы пошутили, да?

— Да, не все же вам шутить. Вы собирались говорить мне — ты.

— Как-то не очень получается, робею. Я буду чередовать. Так, о чем мы?

— О фильме, — улыбнулась Анастасия.

— О фильме, фильм хороший. Хотя, ничего особенного. Не знаю почему все так носятся с этими иностранцами. Ну подумаешь Лелуш. У нас есть фильм, который называется «Влюбленные». Один узбек снял, не помню его фамилию. Там играет Вертинская и Нахапетов. Если не видели, советую посмотреть. Он ничуть не хуже. А то все — Антониони, Феллини. Наши лучше снимают. Это, как спагетти и вермишель; одно и тоже, но ихнее весь мир знает, а наше нет. А здесь что, ну красивый фильм. Сюжета никакого нет. А за то, что молодые здоровые люди отдают детей в детдом без особой нужды, я бы таких лишал прав родительских.

— Всякие бывают обстоятельства у людей.

— Вспомнил. Фамилия режиссера Ишмухаметов.

— Надо будет посмотреть. Но вы мне не ответили на вопрос.

— Что я за птица, вернее, что я за гусь?

— Ну ладно вам, я же извинилась. Вы учились в русской школе, наверное.

— Конечно, где же мне учиться, если я русский.

— Вы не похожи на русского, — категорически возразила Анастасия. — Я думаю, что вы азербайджанец.

— Ну извините. По-моему, на русского в этой стране вообще мало кто похож. Русские — это такой фантомный архетип, как этруски, полумифический народ, кстати и слова созвучны. Давайте выйдем на улицу и отсчитаем десяток человек и посмотрим, сколько из них будут соответствовать вашим представлениям о русском человеке. Померяем линейкой размеры черепа. Да и сами вы обладаете отнюдь не славянской внешностью. Вы себя в зеркале давно видели?

Девушка засмеялась, но улыбка скоро исчезла с ее лица.

— А я вот азербайджанка, и не скрываю этого.

— Да ладно вам, вы шутите.

— Шучу, но в каждой шутке есть доля правды. Знаете, мою бабушку в молодости спас от насилия и позора, а возможно и от смерти азербайджанец. Поэтому я в каком-то смысле могу считать себя азербайджанкой. Если бы не он, меня бы не было на свете. Но я не могу поверить, что разговариваю с торговцем, со спекулянтом с Ленинградского рынка. Вы откуда родом? Из какого города?

— Анастасия, — осторожно сказал Мурад, — не знаю, чем это мне грозит, но у нас видимо произошло некоторое недоразумение. В первых, я не торговец, а таксист.

— Это мало что меняет.

— Подождите, дайте договорить. Во-вторых, я родился и живу в Москве. Я коренной москвич, русский.

Анастасия вздохнула.

— А это многое меняет. Но вас зовут Мурад.

— Моя мама недолгое время была замужем за одним джигитом. Это он записал меня в ЗАГСе Мурадом. Мама у меня — русская.

— Он был азербайджанец?

— Вроде того, — нехотя признался Мурад.

— Почему вы так тяжело с этим соглашаетесь? Вам это не нравится? Почему?

— Потому что ничего хорошего я от азербайджанцев не видел. Кроме того, что один из них дал мне жизнь. Даже наше знакомство произошло из-за того, что они не отдавали мне долг. Хотя, здесь я им благодарен. Но в армии я все время был обязан драться из-за них, на их стороне против русских. А я наполовину русский. Я никогда не был в Азербайджане, я не поэтому против русских, справедливость этого требовала. Один из них, не помню, как его звали, совершенно не знал русского языка, странно, что его в армию взяли. Так вот он все время путал команды, из-за него нас гоняли по плацу на строевой подготовке. Знаете, этот большевистский принцип коллективной ответственности. Короче ребят наших русских так достало, что они взяли его в оборот, я заступился за него.

Ситуация была скажу я вам, глупей не бывает. Несколько русаков накинулись на одного тщедушного азербайджанца и давай его мутузить, я заступился, слово за слово, началась драка. Я один, их четверо, тут за меня вписались азербайджанцы, их во взводе было шесть человек, а за русских весь оставшийся взвод в количестве двадцати трех. И я оказался, вроде, как ренегат, против своих. Эх месиво там было, приятно вспомнить. Двадцать три против семерых, нормально, да?

— Но наполовину вы азербайджанец. И то, что один из них дал вам жизнь — это немало. Это много. Эта драка — лишняя тому доказательство.

— Ничего подобного, здесь я буду спорить, я дрался не за них, за справедливость. В другой ситуации точно также я бы заступился за русских. Послушайте, вам то что до этого? Почему вы на этом настаиваете?

— Ну, как же, а голос крови? Мы с вами в каком то смысле земляки. Вы чай пейте, а то он остыл совсем.

— Нет, вы меня не проведете, — возразил Мурад, — у вас вон целый Ленинградский рынок земляков, стопроцентных азербайджанцев. Тут дело не в этом.

— А в чем? — рассеянно помешивая чай ложечкой, спросила девушка.

— Вы забыли положить сахар, — сказал он.

— Да, — спохватилась Анастасия и вынула ложечку из чашки, — я просто пью с вареньем.

— А зачем же размешиваете?

— Чтобы быстрее остыл, — нашлась Анастасия.

— Он уже давно остыл. Вы же сами сказали, — не унимался Мурад.

— Значит, можно пить.

Девушка поднесла чашку к губам.

— А против армян вам не приходилось драться на стороне азербайджанцев?

— Нет, вы знаете, они в армии очень даже хорошо ладят друг с другом. Кучкуются, не без этого, но драк никогда не было, некоторые даже дружили.

— Интересно.

— Послушайте, давайте будем откровенны друг с другом, — предложил Мурад.

— Хорошо, вы первый, — согласилась Анастасия.

— Почему я первый?

— Вы начали этот разговор.

— Ладно. Сознайтесь, что вы меня выбрали, что я вам нравлюсь.

— Вы предпочитаете называть вещи своими именами?

— Именно это я хотел сказать. Вы просто сняли слово у меня с языка.

— Это не всегда удобно, интеллигентным людям присуща недосказанность, порой она более уместна.

— Ну, это кому как, — заявил Мурад, — я человек прямой. Но я вас понимаю. Вы, девушка, особа стыдливая.

— Значит, вы считаете так. А что взамен, что вы скажете. Как я вам?

— Вы верите в любовь с первого взгляда?

— Верю, если первый взгляд падает на Омара Шарифа, а так нет. А вы к чему это сказали?

— Вы можете не верить, я даже спорить с вами не буду, но как это по-другому назвать. С тех пор, как я вас увидел, я только о вас и думаю. И, между прочим, мне не раз говорили, что я похож на Омара Шарифа. Кстати, кто это?

Анастасия засмеялась.

— Но раз вы считаете, что недосказанность лучше, пусть так и будет, — сказал Мурад. — Однако уже половина одиннадцатого, быстро время пролетело. Как там у классика — как скоро ночь минула. Мне пора, завтра рано вставать. У меня график с семи утра. Встаю в шесть часов. Вообще-то я работаю через день, завтра у меня должен быть выходной. Сменщик попросил подменить его.

Мурад замолчал в ожидании ответа. Если он все правильно рассчитал, то девушка должна была предложить ему остаться переночевать.

— А где находится ваша работа? — спросила Анастасия. — Далеко отсюда?

— На Автозаводской. На метро минут двадцать. А от метро «Аэропорт», как раз прямая линия, — сказал он и затаил дыхание.

— Вообще-то, если вам это будет удобно, вы могли бы сегодня переночевать здесь, — разглядывая чашку, еле слышно произнесла девушка.

Мурад возликовал.

— А я вас не стесню?

— Нет, нисколько. У нас две комнаты.

Несмотря на слабое освещение, Мурад заметил, что щеки девушки стали розовыми и от этого у него вдруг заколотилось сердце. Схватив свою чашку, он залпом выпил содержимое.

— А диван раскладывается? — пытаясь унять волнение, спросил он.

— Нет, но он достаточно широк.

— Для одного человека да, но вдвоем на нем будет тесновато.

— Вдвоем, — спросила Анастасия, — с кем вдвоем?

— Разве мы не вместе здесь будем спать.

— Мы?! С чего это? Нет, конечно! Вы будете спать здесь один, а я в комнате с бабушкой.

«Зачем же мне тогда здесь оставаться»? — хотел спросить Мурад, но, вспомнив, что воспитанному человеку присуща недосказанность, все понял и промолчал. Не все и не всегда надо называть своими именами, иначе никакой лирики.

— Выбросьте это из головы, — словно, читая его мысли, сказала Анастасия. — Мы только сегодня познакомились. Мы еще даже не друзья. То, что я вас позвала в дом, еще ничего не значит. До революции это было в порядке вещей.

— Хорошо, хорошо, — согласился Мурад, — правила игры я понял. Больше ни слова. А ты может быть из дворян? — иронически спросил он.

— Да, — совершенно серьезно ответила она, — и вы тоже.

— Я? — удивился Мурад. — Вы в этом уверены, с чего вы взяли?

— Абсолютно. Породу не спрячешь. Как говорят арабы — шараф ан насаб. Благородство заложено в крови.

— Вообще-то я обыкновенный таксист. Но мне это приятно слышать.

— В двадцатые годы треть таксистов в Париже были сплошь русские дворяне.

— Как скажете.

— Мне надо сбегать в аптеку, — сказала Анастасия, — капли успокоительные закончились. Вы посидите один, ладно? Пейте чай. Если бабушка вдруг проснется и позовет меня, вы просто загляните к ней и заговорите о чем-нибудь. Она все равно плохо слышит, решит, что это я и успокоится. Ладно?

— А, если не успокоится? Решит, что я Герман. Крик поднимет.

— Не бойтесь, — улыбнулась Анастасия, — она безобидная, она вас не укусит.

— Будем надеется.

— Очень смешно, особенно про Германа, но должна вас разочаровать, она в карты не играет.

— Простите.

— Ну я побежала.

Она вышла в прихожую. Вскоре щелкнул замок и в квартире воцарилась тишина.

«Что-то мне это перестает нравиться», — сказал себе Мурад, — старушка еще эта таинственная. Я надеюсь, что девушка все-таки придет ко мне ночью, иначе все это лишено логики. Как люди любят все завешивать словами. Она тоже хороша, два часа знакомы и оставила меня одного в квартире. А, если я что-нибудь сопру. Старушка будем надеется адекватная и мне не придется, как Бруту, чертить вокруг себя меловой круг. Да и с молитвами разнобой будет. Мне, как полукровке, надо одной рукой креститься, другой намаз совершать».

Дойдя до этих слов, Мурад почувствовал, что ему как-то не по себе. Не то, чтобы он испугался, малый он был не робкого десятка, в армии бывало, один против нескольких шел, не боялся. Однако, какая-то робость вдруг охватила его. И, как человек, привыкший смотреть опасности в глаза, он решил взглянуть на старушку, чтобы отогнать черные мысли и успокоиться. Мурад встал и вышел в прихожую. Дверь другой комнаты была приотворена достаточно, чтобы можно было туда заглянуть. В комнате горел торшер и ему хорошо была видна кровать, на которой лежала старуха. Она была совершенно седа, но не безобразна. Правильные черты даже в глубокой старости подчеркивали породу ее бледного лица. Оно внушало доверие, увидев ее, Мурад сразу успокоился и даже почувствовал какую-то теплоту к старушке. «Нет, такая летать не будет», — подумал он. Ему даже захотелось что-нибудь сделать для нее. Подать воды, например, если она проснется. Опять же Анастасия, увидев, что он проявил заботу, проникнется к нему теплотой. «Все-таки я понадобился ей, как мужчина». — уверял себя Мурад. Не двигаясь с места, он оглядел комнату. Кроме кровати там еще стояла модная софа под названием «малютка». Мурад часто перевозил подобные диваны от мебельных магазинов. Его такси, если сложить сидения, вполне вмещало в себя отдельные предметы мебели. В комнате пахло лекарствами. На стенах висело много картин, фотографий. Рядом с одним портретом напротив кровати висела сабля. Мурад не удержался, осторожно вошел и дотронулся до оружия. Это была самая настоящая сабля или шашка. Он не был силен в особенностях холодного оружия. Мурад очень хотел снять ее со стены, подержать в руках, но подумалось, что, если бабушка вдруг проснется и увидит его с саблей в руках, то ее сразу кондрашка хватит. Мурад перевел взгляд на портрет и вновь испытал странное чувство знакомства с этим человеком. Он быстро сообразил, что это тот самый офицер, что изображен на портрете в гостиной. Здесь он был запечатлен в гражданской одежде. Черный костюм, манишка, галстук. Без военной формы он еще больше напоминал кого-то, но кого именно Мурад вспомнить не мог. Сколько не напрягал память. Закрученные кверху кончики усов. Мурад невольно стал подкручивать воображаемый ус. Поискал глазами зеркало, вспомнил, что оно есть в прихожей. Глянув напоследок на старушку повернулся, чтобы выйти и в этот момент она вдруг открыла глаза.

— Здрасте, — сказал Мурад.

Торопливо стал объяснять, опасаясь, что она испугается и закричит.

— Я Настин друг, она вышла в аптеку, а я зашел узнать не надо ли вам чего. Вы спите, я буду в соседней комнате. Не беспокойтесь. Я пойду.

Старуха протянула к нему руки и сказала:

— Вы вернулись! Мое кольцо! Умоляю, верните мне обручальное кольцо.

У Мурада мурашки поползли по коже. «Только этого мне не хватало», — пробормотал он, пятясь к выходу. В дверях столкнулся с девушкой.

— Привет, — обрадовался он, — как хорошо, что ты пришла. Я заглянул узнать не надо ли чего, а теперь она требует от меня обручальное кольцо. Но я ничего не брал, клянусь мамой.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Мужчина. (азерб.)

2

Немного (азерб.)

3

Ала — принятое в просторечии обращение у азербайджанцев.