Взмах над морем

Р. Е. Бар

Проведя всю жизнь в Детском Доме, теперь он не знает, что и как ему делать в реальности. Он ходит на работу, общается с людьми и старается чаще улыбаться. Он гуляет с собакой и старается думать только о будущем, не вспоминая прошлое.Он не ищет новых знакомств, и повстречав на улице какую-то слепую девчушку, проходит мимо.Он и не догадывается, что этот ребёнок перевернёт всю его историю.

ДЕНЬ 3 (пятница)

Я вновь столкнулся с той слепой незнакомкой в следующую пятницу.

В очередной раз просыпаясь в пять тридцать, я проклинаю старую собаку. Вставать с кровати с каждым днём всё сложней. Я отчаянно задаюсь вопросом: «Ну почему она должна гулять именно в это время?». Я бы всё равно спокойно успевал выгулять её до работы, если бы вставал попозже. Но нет.

Пять минут, чтобы заставить себя подняться, пять минут, чтобы одеться, десять — поесть, ещё пять — проверить соцсети. И вот в без пяти шесть я на улице.

Погода пасмурная, прохладно. Я решаю дойти до продуктового, так что сразу же сворачиваю на соседнюю улицу. Мы проходим пару кварталов, и я останавливаюсь около двухэтажного дома. Грина тоже прекращает движение. Она осматривается и, понимая, что я хочу сделать, без приказа идёт к лестнице, садясь около прохода. Я, как всегда, оставляю поводок непривязанным и захожу внутрь здания.

Я хочу купить себе что-нибудь попить, так что направляюсь в дальний угол магазина — туда, где ровными рядами выстроены разноцветные баночки газировок и картонные прямоугольники с соком. Напротив, около соседних стендов, неопрятный мужик лет сорока пяти кряхтит, сгорбившись над полкой с алкоголем. От него несёт перегаром и потом, и у меня нет никакого желания подходить к нему слишком близко.

Я останавливаюсь в паре шагов от стенда с чипсами и делаю вид, что усиленно что-то выбираю, втайне надеясь, чтобы этот тип поскорей ушёл и я смог бы спокойно выбрать себе напиток. Но незнакомец не торопится. Он тщательно изучает третью снизу полку и, ничего не выбрав, отходит чуть вправо, начав разглядывать уже четвёртую — с сидром.

Я жду ещё немного и, наконец полностью осознавая, что мужик никуда не уходит, пытаюсь рассмотреть ассортимент издалека. Зрение у меня неплохое, но со своего места видно мне мало. Так ничего и не выбрав, я решаю зайти в другой магазин.

Выйдя на улицу, я не обнаруживаю Грину. Место, где ещё несколько минут назад сидела собака, пустует. Это странно, потому что Грина никогда раньше не уходила. Я смотрю по сторонам и с удивлением понимаю, что её действительно нигде рядом нет. Неужто наконец сбежала? Я никогда не стремился оставлять овчарку у себя на всю жизнь и никогда не привязывал её к себе, но понимать, что она и вправду ушла, — странно. Так странно!.. Я никогда об этом не задумывался, но вообще мне даже мысль в голову не приходила, что она не будет ждать меня всегда и везде.

На душе появляется неловкое чувство. Непонимание? Смятение? Я останавливаюсь, преграждая редким прохожим путь, не имея представления, что теперь делать. Мне стоит искать собаку?

Я уже и вправду начинаю пытаться её найти, когда вдруг слышу лай. Я смотрю по сторонам, но так и не могу обнаружить, откуда он доносится. Мне требуется ещё немного времени, чтобы сообразить, что звук раздаётся с другой стороны магазина. Сам того не ожидая, я слишком быстро обхожу вокруг здания и вижу следующую картину: около запасного выхода стоят два подростка лет тринадцати, и один из них держит знакомый мне зелёный поводок. Грина, рыча и лая, стоит чуть поодаль. Её шерсть вскипела и поднялась дыбом, спина выгнута, из пасти стекает слюна. Собака изо всех сил пытается вырваться, вытягивая шею, но ошейник крепко держит её.

Я замечаю, что у одного из пареньков в руке нож, и по спине проходит невольная дрожь. Я понимаю, что они собираются «поиграть» с собакой, а то и вообще провести на ней какие-то эксперименты. Я окликаю подростков. Резко повернувшись ко мне, они несколько секунд изучают меня и, видимо решив, что я не представляю для них никакой опасности, возвращаются к своей добыче. Темноволосый ещё сильнее дёргает за поводок, и лапы собаки против её воли проскальзывают по гладкому асфальту, присыпанному песком.

Я кричу подросткам ещё раз, но теперь поворачивается лишь тот, что с ножом. Он сплёвывает на землю. Поведение столь неподходящее его возрасту, что кажется ещё более мерзким.

— Чё надо?! Иди куда шёл!

Пацан неотрывно смотрит на меня, а я начинаю беситься. Мелкие подонки, издевающиеся над животным, да ещё и не боящиеся взрослых!

— Это моя собака!

Я уже и вовсе ору, стараясь, чтобы мой голос звучал более устрашающе. Кажется, это не работает.

— Если это твоя псина, то надо было за ней следить, лошпед.

Они оба смеются, а я понимаю, что сейчас переломаю им все кости. Но только я начинаю приближаться к ним, как в глаза бросается опасный блеск в руке у смуглого. Точно. Нож. Ничего, один нож не помеха, справлюсь.

Я подхожу к подросткам вплотную. За моей спиной лает, разрывая связки, Грина. Я хочу попросить их отпустить собаку по-хорошему в последний раз, но успеваю произнести лишь пару звуков, когда темноволосый бьёт меня в живот, заодно обсыпая щедрой порцией мата.

Мне удаётся перехватить его руку, но теперь удар наносит второй. С запозданием я понимаю, что ему почти удалось проехаться по моему боку лезвием ножа. Я быстро, не дольше секунды, осматриваюсь, не понимая, почему никто не поможет мне. Вокруг — никого. Улица находится по ту сторону магазина, и оттуда не видно всего происходящего, а за магазином — только мусорка и щебёнка. Здесь не ходят люди.

Смуглый ещё раз вскидывает лезвие, но я уворачиваюсь. Неожиданно до меня доходит, что меня всё равно порезали, — рана щиплет и неприятно ноет. Я резко отстраняюсь, понимая, что и у второго парня есть нож. Озаряет мысль закричать, чтобы меня услышали на той стороне, но я сдерживаюсь — это будет невиданный позор. Взрослый парень кричит о помощи, не в силах справиться с двумя молокососами.

В Доме у меня было правило: не бить того, кто младше. Но думаю, что сейчас это правило вполне можно нарушить. Я замахиваюсь и пару раз подряд ударяю смуглого по лицу, одновременно хватая его за ту руку, в которой он держит нож. Он отшатывается, но не произносит ни слова. Я сразу же поворачиваюсь ко второму, хватая свободной рукой второй нож. Кончик лезвия разрезает подушечку среднего пальца. И, о чёрт, это больней ударов!..

Теперь обе моих руки заняты — и это проблема. Зато Грина, поняв, что она свободна, наконец набрасывается на первого парня. Она кусает его за ногу, и тот, крича от боли, выпускает нож, чтобы схватиться за раненое место. Пользуясь моментом, я вырываю оружие у второго и бью его по животу. Я вижу, что Грина в ярости — она и не собирается останавливаться. Собака не отпускает ногу парня, когтями царапая его руку. Парень орёт, и я думаю о том, что сейчас сбежится народ и что тогда у меня будут огромные неприятности. Это меня выставят злодеем! Нужно сматываться.

Я хватаю Грину, давая понять, что нам пора. Она не хочет отпускать обидчика, и я начинаю всерьёз бояться, что она откусит от пацана добрый кусок мяса. Я поднимаю с земли поводок, который теперь никто не держит, и несколько раз резко тяну его на себя. Наконец собака перестаёт мучить своего обидчика и поворачивается ко мне.

Я секунду прикидываю, куда лучше скрыться, и начинаю быстро бежать по щебёнке, в противоположную сторону от магазина. Второй парень — которого не кусали — ещё пару раз разъярённо замахивается на меня, но бежать за мной не решается.

Обернувшись в последний раз, я вижу, как он помогает другу, до сих пор сидящему на земле, держась за больную ногу. И ещё я вижу нескольких людей, которые всё же обогнули магазинчик, среагировав на шум, и тут же прибавляю скорость.

Я прячусь за редкими деревьями в надежде, что меня не будут искать. Конечно, эти ребята скажут, что я сам на них набросился, да ещё и с собакой. Боже, я только что избил детей! Нет, я не должен испытывать чувство вины. Подонка нельзя жалеть только потому, что он младше тебя. Подонок — всегда подонок.

Мне стоит проверить свои порезы. Я ищу, куда можно сесть, но поблизости ничего подходящего не обнаруживается, так что приходится устроиться прямиком на земле. Грина садится рядом. Она всё ещё зла, и я слышу, как она негромко рычит. Собака сначала смотрит, что делаю я, а потом начинает тянуть и грызть поводок. Я понимаю, что она хочет снять ошейник, и помогаю ей. Избавившись от неприятной вещи, за которую её держали, овчарка издаёт радостный облегчённый лай. Я улыбаюсь и обнимаю её, утыкаясь в тёплую шею. Она кладёт свою мордочку на меня.

Сердце дико колотится, и я наконец осознаю, что всё это время дико боялся за Грину.

Мне требуется пара минут, чтобы перевести дух, а потом я, отпустив мягкую шерсть, начинаю осматривать себя. Самая безобидная рана — на пальце. Но, чёрт, щиплет она сильнее всего. Как о бумагу порезался. Наиболее кровоточит рана на животе, но и она не смертельна. Я нахожу в заднем кармане носовой платок и прикладываю его к порезу. Думаю, кровь быстро остановится.

Появляется желание нервно смеяться. Давно я не влипал в такие неприятности! До сегодняшнего дня я не дрался года два… Да, точно, это было в шестнадцать, за два года до того, как я стал свободен на все четыре стороны. Я дрался с Джефри. Хороший парень, мы с ним иногда курили в туалете. Кстати, когда я курил в последний раз? Не припомню. Наверное, тогда же, года два назад, и курил. Когда брать сиги постоянно не у кого, а покупать — непозволительно дорого, особенно не покуришь. Оно и к лучшему: если уж и умирать, то от чего-нибудь поинтересней, чем от рака лёгких.

Я несколько раз проверяю рану. Кровь, хоть уже и не так сильно, но всё равно идёт, и я сильней прижимаю платок к ране. Грина беспокойно тычется туда носом, и я легонько отталкиваю её, чтобы не мешала.

Окончательно успокаиваюсь я минуты через две. Ещё раз протерев обе царапины, я встаю. По-хорошему, нужно бы пойти домой, но мне не хочется. Адреналин до сих пор шумит где-то внутри. Грина встаёт на все лапы, и мы идём дальше. Деревьев становится всё больше и больше, и я понимаю, что мы заходим в парк. Никогда раньше не был с этой стороны.

Я всё ещё хочу пить. Немного подумав, я решаю пойти в сторону кофейни, в которой был неделю назад. Она не так далеко от моего дома, и там можно взять чего-нибудь горячего. Сейчас мне тепло, но я осознаю, что это только из-за бега. Через несколько минут мне станет куда прохладней. Сегодня не так зябко, как вчера, но погода всё равно не сахар — не простудиться бы.

Я не сразу догадываюсь, в каком направлении мне идти с этой стороны парка, так что для начала я решаю просто пойти прямо, надеясь, что смогу сориентироваться позже.

Эта часть парка не очень красивая — сразу понятно, что люди тут ходят редко. Никто не планировал делать тут нормальный вход. За всё время, что я шёл, я ни разу не увидел лавочку или фонарь. Сейчас утро, и тут светло, но ночью здесь наверняка стоит непроглядная темень из-за плотной листвы, закрывающей кусочки неба. Тут нет ни цветов, ни аккуратных тропинок, и я удивлён этим. Я думал, что за всем парком присматривают одинаково.

Я прохожу ещё несколько метров по протоптанной узкой тропинке, когда наконец попадаю на более-менее облагороженный участок со скамейками и даже маленьким фонтаном. Я прохожу ещё немного и наконец понимаю, как мне выйти на нужную дорогу. Грина резво бегает среди цветов, и я удивляюсь, как быстро она забыла про нападение. Собака грызёт какую-то ветку и кажется вполне счастливой. Я улыбаюсь.

Я смотрю на часы и, убедившись, что могу не торопиться, решаю пройтись более длинным путём — заодно и прогуляюсь, и проветрю мозги. Я почти дохожу до нужного выхода из парка, когда замечаю маленькую тёмную фигуру около одного из фонтанов, разбросанных по всему парку. Та же самая девочка, что не так давно гладила Грину и которую я видел из окна кофейни. Она стояла, облокотившись на край фонтана. Маленькие капельки брызг бились о её лицо, а она подавалась к ним всё ближе и ближе. Вытянув левую руку вперёд, девочка достала до потока выбивающейся из шланга воды — та, разбиваясь о ладонь, ещё сильней брызгала по сторонам.

Я не видел отсюда, но и так точно знал, что верх платья девочки весь мокрый, как и её лицо. Я сразу вспомнил, что в прошлый раз она была одета не так: в обе предыдущие встречи на ней была футболка, а теперь — лёгкое летнее платье. Одежда и так совсем не по погоде, а девочка ещё и намочила её. Не заболела бы.

Я продолжаю идти, но Грина, тоже замечая темноволосую знакомую, разворачивается и направляется к ней. Я пытаюсь остановить собаку, но та не слушается — она в считанные секунды добегает до ребёнка и начинает кружиться рядом, ожидая, когда её погладят. Старая хитрая псина! Запомнила, как в прошлый раз незнакомка её гладила. Видя, как Грина с таким желанием бежит к тому, кто проявил к ней ласку, я задумываюсь о том, что сам глажу её крайне редко и что, наверное, это надо исправить. Все мы нуждаемся во внимании.

Девочка оборачивается на звук раньше, чем собака успевает уткнуться в неё носом. Она смеётся и весело треплет макушку овчарки. Потом чешет уши. Грина заливается радостным лаем, виляет хвостом.

Я неспешно подхожу к этим двум. За последние полторы недели я уже в третий раз вижу эту девчушку, и мне кажется это странным. Скорее всего, она живёт где-то рядом, ведь я всегда вижу её в пределах одной и той же улицы. Но почему тогда я не натыкался на неё раньше? Когда я оказываюсь в двух шагах от незнакомки, она поднимает голову выше и переводит взгляд на меня. Её глаза смотрят куда-то мне в грудь или шею, и от этого я чувствую себя неуютно.

— Здравствуйте.

Она поднимает левую руку и приветливо машет мне. Грина переводит взгляд — посмотреть, почему теперь её гладит только одна рука, — и недовольно ворчит.

— Рада вас снова встретить.

Я изумлённо замираю. Рада вас снова встретить? Она нас узнала?

— Как ты поняла, что это мы?

Я стараюсь сделать свой голос доброжелательным, чтобы не обидеть девочку таким вопросом. Выражение её лица не меняется, и я решаю, что у меня это получается.

— По запаху в основном.

Она возвращает левую руку на шерсть собаки, и Грина, поняв, что всё внимание приятно ласкающих рук опять направлено на неё, снова начинает радостно вилять хвостом, мордой задевая юбку жёлтого платья.

— Кажется, я говорила, что Ваша собака хорошо пахнет. Сразу понятно, что она домашняя. И лай у неё звонкий. А шерсть не сильно длинная. А правое ухо немного кривое около уголка. У неё, наверное, там травма, да?

Я понимаю, что девочка ждёт ответа, но я могу лишь с удивлением пытаться разглядеть ухо собаки. Если хорошо присмотреться, то и вправду — кончик правого уха не устремлён вверх, а согнут вправо и немного вовнутрь. А я и не замечал никогда…

Я говорю девочке, что она права, но на самом деле понятия не имею, когда и из-за чего ухо так искривилось. Может, это вообще с рождения? Когда я впервые увидел Грину, было ли ухо уже таким?

— Зелёная собачка милая.

Девочка опять направляет взгляд куда-то вниз. Наверное, на овчарку. Я не сразу понимаю, о чём она.

— Зелёная собачка?

Незнакомка тихо смеётся.

— Ну да, эта собачка.

Она показывает на Грину.

— Но почему она зелёная?

— А она не зелёная?

Девочка растягивает улыбку и опять разворачивает лицо куда-то в мою сторону. Говорит так, что я не могу понять, шутит ли она или реально думает, будто Грина зелёного цвета. Она считает, что собаки бывают зелёными? Почему-то меня это расстраивает. Конечно, я понимаю, что она сама не видит цветов, но неужели ей никто об этом не говорил?

— Разве её имя не от слова «зелёный»?

Я тихо посмеиваюсь.

— Нет. Мы назвали её так потому, что любили писателя Александра Грина. Но твой вариант мне тоже нравится.

— А она, правда, не зелёная?

— Нет, не зелёная.

Я немного молчу, а потом вдруг спрашиваю:

— Хочешь, я тебе опишу расцветку её шерсти?

Девочка явно смущается, и мне становится страшно, что я обидел её.

— Хочу. Но у Вас не получится.

В нежном детском голоске проскальзывает грусть, но я понимаю, что она не винит меня ни в чём. Она просто знает, что никто не сможет этого сделать.

— Почему?

— Я знаю названия цветов, но я не знаю, что это такое. Я их не вижу. Если бы я видела, я бы знала, как они ощущаются. Но я знаю, что у всего есть цвет. И что у чего-то он всегда один и тот же, а у чего-то — нет. Хотя иногда я путаюсь и в тех вещах, у которых один и тот же цвет. К примеру, я знаю, что небо голубое. Но однажды я слышала, как взрослые восхищались небом, которое было оранжево-малиновым. Я не знаю, как небо может быть сразу двух цветов, да ещё и не голубым. Это всё так сложно.

На душе у меня становится странно. Что-то вроде умиления и жалости смешивается в моём сердце. Мне сразу вспоминается Лена — умная и ответственная, она порой не понимала самых элементарных вещей: почему надо одеваться, когда выходишь из комнаты, почему нельзя пить молоко вместе с соком, почему улитки не могут ползать быстрей. Если бы мне сказал это кто-то со стороны, я бы подумал, что она отсталая. А ведь Лена умная, умней меня и наших ровесников. А может, даже и некоторых взрослых.

— А я попытаюсь.

Желание описать девочке Грину кажется теперь обязательным делом.

— Кстати, как тебя зовут?

Я надеюсь, что она не побоится и ответит мне. К счастью, так и происходит.

— Лилия.

— Ого, очень красивое имя. Как цветок.

Я вижу, что девочка старается скрыть широкую улыбку, которая расползается по её лицу. Выходит это плохо, но я молчу, делая вид, что не заметил её приятного смущения.

— Ты когда-нибудь трогала мокрый песок, Лилия?

Она отрицательно качает головой. Меня это разочаровывает. Теперь придётся придумать другую аналогию. Я немного раздумываю.

— А трогала молодые деревья?

На этот раз девочка говорит «да».

— Большая часть шерсти Грины как молодые деревья — светло-коричневая. А уши, кончик носа и левая лапа — чёрные.

— Как небо ночью?

— Ага.

— А на ней есть звёзды? Ночью иногда есть звёзды. А они не чёрные, а белые или жёлтые.

Я внимательно рассматриваю собаку.

— Нет, звёзд нет.

Лилия наигранно кривит лицо.

— А жаль.

— Ага, и мне тоже.

Я знаю, что девочка не заметит моего движения, но всё равно киваю. Та успокаивающе кладёт ладонь собаке между ушей.

— Но ты всё равно красивая, Грина.

Лилия ещё усердней гладит собаку. Та, конечно, просто в восторге. А я удивляюсь, как такая маленькая девочка, ростом ненамного больше самого животного, так легко удерживает овчарку на месте и сама не падает от некоторых особенно сильных толчков Грины.

Я замечаю, что Лилия мельком отрывается от собаки, чтобы почесать собственные руки. Покрасневшие и шершавые пятна выглядят как сыпь. Я вспоминаю, что она чесала руку и в прошлую нашу встречу, и догадываюсь, что у девочки, скорее всего, аллергия на собачью шерсть, но её это, кажется, совсем не волнует. Стоило бы отодвинуть ребёнка от животного, объяснить, что аллергия — это опасно, но я не смею нарушить идиллию. Смотря на них двоих, я улыбаюсь. Внутри что-то тёплое, уютное и домашнее. Приятные воспоминания. Поверх них — красная пелена. Я стараюсь не обращать на неё внимание. Не сейчас.

Я боюсь, что буду казаться подозрительным, если буду говорить что-то ещё, поэтому мы стоим молча.

— Жалко, у меня нет собаки.

Лилия грустно улыбается, играясь с ушами Грины.

— Родители не разрешают?

Как правило, это основная причина, почему детям не удаётся завести питомца. Хотя, с учётом аллергии девочки, правильно делают. Лилия отрицательно качает головой.

— Мои родители любили животных. Но в детском доме нам запрещают кого-либо заводить. Даже рыбок! Представляете?

Она, видимо, удивлена такой несправедливости и очень этим недовольна. Но меня больше поражают слова о детском доме. В голове стелется туман, и всё кажется нереальным. Она такая же. Она тоже из Дома… У меня мгновенно портится настроение, в памяти всплывает слишком много непрошеных эпизодов из прошлого.

Мне хочется спросить у девочки, что случилось с её родителями, но у меня хватает ума промолчать.

— Но воспитательница говорит, что я тут ненадолго, меня должны перевести в школу для слепых или что-то типа того, и я очень надеюсь, что там мне разрешат завести собаку. Или хомячка — они такие маленькие, громкие и быстрые. Я трогала одного, когда мы с мамой ходили к её подруге.

Я знаю, что хомячки слишком быстро умирают, так что это не лучшее животное для ребёнка. А ещё я уверен, что и в школе Лилии не разрешат никого заводить. Но ей этого пока лучше не знать.

— Если ты хочешь завести хомячка, то бери джунгарского. Он толстенький, активный, и содержать его нетрудно.

Девочка расцветает, явно радуясь тому, что кто-то поддерживает её желание.

— Хорошо! Спасибо за совет! Когда буду выбирать хомячка, попрошу именно джунглийского!

Лилия исковеркала название, но я не стал её поправлять. Моё внимание обратило на себя то, что она сказала «когда», а не «если». Девчушка и вправду уверена, что у неё всё получится. Интересно, был ли я таким уверенным в детстве?

— Как думаете, мне позволят завести двух хомячков?

Я немного помолчу, делая вид, что задумался.

— А ты хочешь сразу двух? Может, лучше завести одного? Вдруг тебе будет тяжело с ним?

— Но ведь ему будет скучно.

Девочка наигранно надула щёки.

— Я не хочу, чтобы ему или ей было грустно.

Я призадумываюсь.

— Знаешь, мне кажется, хомякам лучше, когда они одни. Тем более, так вся твоя любовь будет доставаться только ему, и он будет очень счастлив.

Лилия обдумывает эти слова и, согласившись с моими выводами, пару раз кивает.

— Наверное. Но, знаете, друзья — это всё равно очень важно.

Я соглашаюсь. Иметь в своей жизни хороших друзей — это и впрямь очень круто. К сожалению, не у всех они есть.

— А у Вас много друзей?

Девочка с любопытством ожидает ответ, а я удивляюсь, как вовремя она у меня это спрашивает. Не читает ли она случаем мысли?

— Не особо.

Я отвечаю честно. Улыбка на детском лице понемногу угасает, и я чувствую себя виноватым. Наверное, стоило солгать.

— А почему? У меня есть Кирилл и Соня. Они очень клёвые. Я могу вас познакомить.

Я представляю, как меня знакомят с десятилетними Кириллом и Соней. Мы рассказываем о себе интересные факты: они — как пробовали мороженое со вкусом киви, а я — как играл в карты на раздевание. Соня говорит, что у неё новое платье — розовое в белый горошек, а я говорю, что видел однажды такое на девчонке, которая иногда заглядывала к Джефри по ночам. А потом Кирилл предлагает мне окурок, а я говорю, чтобы он выкинул эту гадость, и протягиваю ему пачку «Царских». А рядом смеётся Лилия и просит угостить её тоже, и я протягиваю ей длинную белую сигарету. А ночью мы идём в клуб. Но почти сразу уходим — никто из нас не любит такие места. Поэтому мы идём на заброшку, и я помогаю им всем взобраться на крышу. И вот мы лежим все вместе, руки разбросаны и переплетены, мы смеёмся и обсуждаем «Джанго освобождённого», а потом встречаем рассвет и клянёмся в вечной дружбе. Всплывшая в голове картинка смешит меня, но я стараюсь сдержаться и не заржать.

— Спасибо, но мне и так неплохо.

— Но ведь у тебя есть тот, с кем ты можешь поиграть?

— Наверное.

Я вспоминаю вчерашний вечер. Вспоминаю Кира.

— У меня был очень близкий друг, с которым я играл, не переживай.

— Был?

Лилия обеспокоенно замирает.

— С ним что-то случилось?

— Нет, с ним всё в порядке.

— Но почему вы тогда не играете сейчас?

Я проклинаю себя за эту оговорку. Мне не хочется расстраивать девочку и говорить правду, но я понимаю, что идти на попятную уже поздно: она хоть и ребёнок, но не глупая же.

— С некоторыми друзьями ты просто перестаёшь видеться. Со временем. Это нормально.

Я пытаюсь объяснить ей, что это не страшно, но чем больше я говорю, тем больше начинает казаться, что я пытаюсь убедить в этом в первую очередь самого себя.

— Это печально.

Лилия тяжело вздыхает, подводя итоги моим рассуждениям.

— Ты должен опять поговорить со своим другом.

Теперь настаёт моё время удивляться.

— Боюсь, Лилия, он не будет рад меня видеть. Мы не общались с ним уже несколько месяцев.

— Но ведь вы лучшие друзья!

Она говорит это с полной уверенностью, что лучшие друзья не расстаются, и я не знаю, что мне ответить.

— Были.

— Тогда увидься с ним!

Девочка отпускает Грину и протягивает руки ко мне. Собака недовольно фыркает и злобно глядит на меня. «Ты отобрал мою ласку!»

— Но это не так легко.

Холодные маленькие пальчики сжимаются вокруг моей правой руки, впиваясь в рукава кофты.

— Неужели ты не скучаешь?

Она сжимает свои ладошки сильней, не в силах мне поверить. Скучаю ли я? Я пытаюсь ответить на этот вопрос честно, но ответа не находится. Я думаю, что, возможно, общайся я с Киром до сих пор, жизнь, может, была бы хоть немного ярче.

Но мысль эта слабая и тихая. Её заглушает другая. Общаться с одним человеком целую вечность невозможно. И уж лучше наша дружба прервётся так, чем…

Я не чувствую в себе сил с кем-то общаться. Гулять, смеяться, шуметь на всю улицу… Кажется, я уже давно забыл, каково это. Скучаю ли я? Может. А может, и нет.

— Я всегда смогу встретиться с ним, если захочу.

Лилия перестаёт улыбаться и отпускает мою руку.

— Ты врёшь.

Она говорит эту фразу так уверенно, будто знает это лучше меня.

— Если бы ты это мог, то уже встретился бы. Но ты боишься.

Слова неожиданно звучат слишком по-взрослому и колют сердце. И я уверен, что голос у девочки не поменялся, просто это сами слова такие. Правдивые. Я не знаю, что ей на это сказать. Она ждёт моего ответа, но тишина не прерывается. Я понимаю, что даже Грина примолкла, прислушиваясь к нашему разговору.

— Я думаю, Вы должны попытаться. Друзья — это слишком важно, чтобы от них легко отказываться. Я бы всегда боролась за Кирилла и Соню. Мы никогда не расстанемся.

Никогда — это слишком сильное слово. Когда-нибудь Лилия это поймёт.

— Хотите, я помогу Вам помириться с другом?

Я жду, что девочка улыбнётся, посмеётся, но она говорит абсолютно серьёзно. Я смотрю на Лилию и понимаю, что если откажусь, то сильно обижу её. А может, ещё хуже — разочарую. И я соглашаюсь.

Я думал, что это развеселит её, но она лишь кивает.

— Я думаю, что Вы должны встретиться с ним вживую. Я знаю, что люди могут общаться с помощью эсэмэсок — Кирилл говорит, так проще, но мне кажется, что лучше поговорить голосом и чтобы вы могли трогать друг друга.

Меня смущают слова Лилии, но я понимаю, что словом «трогать» она заменяет слово «видеть».

— И принеси ему подарок. Все любят подарки! Купи ему любимых конфет, или мягкую игрушку, или браслет.

Я представляю, как дарю это всё Киру. Вот он обрадуется! Так восхитится моим подаркам, что не просто выставит меня за дверь, а ещё и заботливо вызовет дурку!

— И, главное, скажи, что ты очень скучал. Это очень приятно слышать, когда кто-то говорит, что скучал по тебе. Я так маме иногда говорила, а она — мне. И нам обеим всегда было приятно.

На словах о маме девочка тепло улыбается. Где-то в глубине души появляется неприятное сожаление, что у меня мамы не было и я не могу узнать, каково это — скучать по ней.

Лилия продолжает рассуждать и советовать, и чем дольше она это делает, тем сильней кажется, будто мне действительно нужно сходить к Киру. Конечно, я могу этого не делать, а потом просто соврать. А вообще, возможно, я больше никогда и не увижу Лилию, и врать не придётся. А если и увижу, то я же всегда могу пройти мимо. И пусть это звучит по-скотски, но будем честны: тот факт, что она слепая, делает всё ещё проще.

Но девочка озвучивает правдивые вещи, я понимаю это. Она говорит и говорит, вытаскивая мысли и чувства, которые я пытался игнорировать. Конечно, я дорожу этой дружбой, конечно, я скучаю, конечно, я не против опять сыграть в морской бой, как в старые добрые, конечно, было некрасиво особо не интересоваться его жизнью после Дома. И, конечно, она права насчёт того, что это глупо — думать, что ты никому не нужен, что друзья не будут рады тебя видеть.

— Но ведь и он не звонил мне.

Этот аргумент кажется мне очень веским, но Лилия лишь фыркает в ответ.

— А он просто думает то же самое. Тоже боится. И ты ведь ему не звонил.

Мне плохо в это верится, но я должен признать, что Лилия может быть права. Я жду, пока он обо мне вспомнит, а он — пока я. А в результате мы просто прекратили общение.

— Я уверена, что у вас всё будет отлично, если вы поговорите.

Девочка заканчивает речь и возвращается к Грине, которая уже успела потерять к нам интерес и теперь спокойно лежала у её ног.

— Знаешь, я думаю, что очень важно делать всё возможное для того, чтобы исполнить желаемое, чтобы быть счастливым.

Я смотрю на эту маленькую, вечно улыбающуюся девочку, и мне кажется, что её уверенность и счастье передаются мне в вены.

— А ты сама хочешь чего-нибудь? Для счастья?

Вопрос задаётся сам собой, легко и просто. О чём может мечтать ребёнок? О сладостях и о новых друзьях, о животных и о классной игровой площадке, об игрушке и о велосипеде. А о чём может мечтать ребёнок из детдома? О внимании, о путешествии, о вкусной разнообразной еде. О семье.

— Наверное.

Лилия задумывается.

— Я бы хотела гулять когда вздумается, чтобы не приходилось сбегать по утрам, когда все ещё спят. А то я иногда очень сильно не высыпаюсь.

И тут до меня доходит, почему я всегда вижу её в одно и то же время и в одной округе.

Пользуясь невнимательностью и равнодушием взрослых, она тайно выходит за территорию, чтобы побродить среди магазинов. Я начинаю ругать себя за то, что до этого меня ни капли не смутил тот факт, что маленькая слепая девочка гуляет одна, без сопровождения, да ещё и в такую рань, когда людей на улице мало и с ней может случиться всё что угодно. Волнение за её жизнь опасно трепещет в груди.

— Тебе не стоит гулять одной. Лучше гуляй вместе со всеми.

Я стараюсь говорить дружелюбно, чтобы не быть похожим на сурового воспитателя. Лилия в ответ недовольно машет тёмными прядями волос. Густые брови опускаются.

— Нам разрешают ходить только по территории до прохладного скользкого забора. Мне никогда не разрешали выходить за него. А это нечестно! В Здании скучно. Я знаю там каждое место. Но там мало растений, а те, что есть, сухие и совсем не пахнут. Трава вся истоптана. А из здания доносится неприятный запах пота или хлорки. А тут не так.

Она отходит в сторону и протягивает руки на уровне груди, распахивая их, обнимая всё вокруг.

— Я тут впервые. Я ещё не заходила так далеко. Но мне здесь очень нравится. Тут много деревьев, и они все очень вкусно пахнут. Я готова часами сидеть и вдыхать этот древесный аромат. И трава тут длинная и мягкая, потому что тут по ней не ходят, а ходят по тропинкам. А ещё тут поют птицы! Я никогда не слышала столько птиц сразу! Но, знаете, мне и улицы нравятся. Там тоже есть кустики с цветами. Кирилл говорит, что это называется «клумбы». Они всегда есть около магазинов. О, а ещё там есть домик, из которого всегда очень вкусно пахнет — булочками и хлебом. У нас такой запах на кухне, когда тётя Нелли печёт пирог, если у кого-то день рождения. Домики и магазинчики сделаны из разных материалов, а не как у нас — всё одинаковое. Мне очень нравятся домики из дерева. Хотя однажды древесина очень сильно уколола меня, и потом очень-очень долго болел палец, пока дядя Ирог не помог мне. Правда, сначала, когда он сказал, что сейчас что-то вытащит из пальца, мне стало ещё больней. Казалось, что дядя хочет меня убить. Но он сказал, чтобы я немного подождала, и боль пройдёт. И она прошла! Я не знаю, что дядя Ирог сделал, но мне это помогло. Кирилл сказал, что у меня была «заноза». Надеюсь, что больше она не приклеится к моему пальцу. Поэтому я теперь боюсь деревянных домов. Но иногда я всё равно дотрагиваюсь до них — аккуратно, чтобы заноза меня не заметила. А ещё мне нравится сидеть на лавочке и слушать, что говорят прохожие. У нас в Здании все разговоры об одном и том же. И никогда о простых, домашних делах — только о работе. А мои приятели — только о настольных играх и о том, что будет на ужин. А тут люди говорят о многом. Иногда я даже не понимаю, о чём они, но это всё равно очень интересно. Я потом иногда, если узнаю что-то особенно классное, рассказываю это Кириллу и Соне. Кирилл знает, что я гуляю одна, а Соня — нет. Она болтушка и обязательно проболтается учительнице, и тогда за мной будут очень сильно следить и я не смогу больше гулять тут.

Я слушаю Лилию, и на душе становится хорошо. Мне с трудом верится, что такая простая вещь, как прогулка по обычной улице, может сделать кого-то настолько счастливым. Мне захотелось показать девочке центральную улицу или улицу Марка Чёрного, которые даже по моим меркам необычайно красивы. Она была бы в восторге. И сразу приходит сожаление от того, что я не смогу этого сделать: даже если Лилия согласится пойти со мной, добираться туда очень долго — мы не успеем вдоволь находиться там за ту пару часов, которая у неё есть.

— А ещё эти прогулки позволяют мне узнать мир.

Я слушаю Лилию ещё внимательней.

— Я знаю, что с помощью зрения можно узнать, что находится на большом расстоянии от тебя. А я так не могу.

Она опускает голову и перестаёт улыбаться. Мне хочется сказать что-нибудь, что её успокоит и взбодрит, но я не знаю, что говорить.

— А ещё я знаю, что есть специальные аппараты, которые поднимают тебя высоко-высоко, и тогда ты можешь увидеть ещё больше. Я не про самолёты — эти штуки как-то по-другому называются. А ещё шары… Соня рассказывала, что однажды они с папой летали на воздушном шаре, и, поднявшись в небо, она увидела буквально всю Землю. Она сказала, что могла рассмотреть каждый дом и каждую речку. А ведь она даже не двигалась, представляете?! Мне кажется это чем-то невозможным! Но если это правда… Чудо.

Кажется, что Лилия совсем погрустнела. Но я ничего не могу сделать. Я бессилен.

Почувствовав настроение девочки, Грина подобно кошке трётся мордой о её ногу.

— Ты бы тоже хотела полетать на воздушном шаре?

Лилия неопределённо качает головой.

— Я бы всё равно ничего не увидела.

Она грустно посмеивается.

— Меня можно посадить в корзину и подуть вентилятором, сказав, что мы летим, и я бы поверила, ни о чём не догадавшись.

Мне стало совсем жаль эту маленькую несчастную девочку. Что должно происходить в жизни, чтобы говорить так про саму себя?

Полная уверенность, что её обманут. Нет, ещё хуже — полная уверенность, что её легко обманут. Но вот вам правда: человек не станет говорить, что его легко обмануть, если другие его в этом не убедят. Или Лилия сама сравнивает себя с другими?

— Я бы не стал тебе врать. Знаешь, ты бы сразу поняла, что находишься в воздухе, если бы взлетела. Это несравнимое чувство.

На самом деле я понятия не имею, можно ли почувствовать полёт. Я сам даже на самолётах не летал. Да я даже на колесе обозрения не был!

— Правда?

Лилия задаёт вопрос с недоверием, и я спешу заверить её, что это чистая правда.

— Знаешь, если у тебя всё же будет возможность полетать на воздушном шаре или прокатиться на фуникулёре — не отказывайся. Поверь, это не только красивый вид. Прохладный свежий воздух и ветерок, обволакивающий лицо, лёгкое пошатывание и шелест крыльев мимо пролетающих птиц…

Я не договариваю, пугаюсь, что опять говорю не то, что следует. Дурак, где же у неё появится такая возможность? Но девочка опять улыбается, хоть и слабо. Её лицо в тумане фантазий.

Я тоже задумываюсь. Верно, прохладный ветер, пушистые облака. Небо яркое, почти белое, лишь с голубым отблеском. Солнце заставляет жмуриться. Но чёрные зрачки напротив прозрачно смотрят через широко открытые веки, украшенные пушистыми ресницами. Несмотря на узкий разрез, глаза Лилии сейчас кажутся необычайно большими. Редкие порывы воздуха путают до ужаса длинные смоляные волосы. Взлетая, они на секунду превращаются в причёску Медузы Горгоны. Чёлка лезет в глаза. А потом наступает затишье, и волосы вновь покоятся волнами на плечах. Около глаз — небольшие морщинки. Яркие, будто накрашенные губы расплываются на пол-лица. Тонкие смуглые пальцы перебирают в воздухе, будто стараясь что-то поймать. Вдыхая всей грудью, девочка жадно ловит запахи. На несколько минут замирает, вслушиваясь. Отпивает из бутылки, когда мы пролетаем над речкой. Так тихо. Ни сотни детей вокруг, ни шума города. Нет стен. Нет этого прогнившего старого забора. Нет ворчливых и грубых попечителей. Нет расписания, обязательных занятий, насмешливых ровесников и опасных старшаков.

Она впервые чувствует, что такое свобода.

— А знаете, что ещё сделает меня счастливой? Прямо сейчас.

Я с интересом хмыкаю, давая понять, что весь во внимании.

— Мороженое!

Лилия весело подскакивает на месте, раскидывая руки. Будто и не прекращала улыбаться.

— Что ж, меня бы это тоже осчастливило.

Мы смеёмся. Я удивляюсь, как быстро она откинула печальные мысли, снова улыбаясь. Я уже думаю, что слова насчёт мороженого — это намёк, и она ждёт, что я куплю его ей, но девочка в последний раз проводит по шерсти Грины и вытирает руки о жёлтую юбку своего платьица, отстраняясь.

— У нас в Здании есть мороженое — я знаю, где его прячут. Я бы очень хотела вынести его Вам, чтобы угостить, но мне кажется, что я уже не успею.

Я спешу заверить её, что в этом нет нужды, — я и сам могу купить какой-нибудь пломбир.

— Может, лучше я куплю мороженое тебе?

Лилия вежливо отказывается — говорит, что, наверное, ей уже пора. Я отвечаю, что могу посмотреть на часах время, чтобы она точно знала, но она опять отрицательно мотает головой.

— Мне ни о чём это не скажет.

Девочка смущённо улыбается.

— Я ведь не могу ориентироваться по часам. Хотя я слышала, что есть такие, которые озвучивают цифры. Но у меня их нет. Я просто чувствую, когда мне что-то надо делать. Я всегда доверяю этому чувству, потому что оно редко меня подводит — только если я очень долго сплю. Тогда оно может опаздывать.

Мы направляемся к выходу из парка. Я предлагаю Лилии свою руку, чтобы ей было проще, но она цепляется за собачий ошейник. Так мы и идём: девочка держится за Грину, я веду Грину за поводок, а Грина спокойно переваливается с боку на бок между нами двумя.

— У Вас есть любимые цветы?

Лилия спрашивает это внезапно, и мне даже приходится призадуматься.

— Наверное, нет.

Я думаю ещё немного.

— Хотя мне нравятся нарциссы. А у тебя?

— Гиацинты. У них очень нежный, но сильный запах. Они всегда стояли у папы и мамы в комнате на подоконнике.

Мы неспешно проходим несколько десятков метров вместе. Я знаю, что уже порядком опаздываю на работу, но ни о чём не жалею. Мне хочется проводить Лилию до Дома, но она говорит, что лучше дойдёт сама. Я волнуюсь, что с ней может что-то случиться, но заставляю себя вспомнить, что она и без меня прекрасно справляется. Кажется, ей не нужна ничья помощь. Мы желаем друг другу удачи и расходимся.

На улице бушует ветер, а мне непривычно тепло.

Я прихожу на работу с опозданием в час. Никто, конечно, меня за это не ругает, потому что владелец пекарни никогда сам в ней не бывает, но я всё равно чувствую себя немного виноватым.

Ещё не успев дойти до здания, я замечаю пару девушек, которые стоят около двери. Что-то в последнее время стало слишком много покупателей по утрам, удивительно.

Приветствуя девушек, я открываю дверь, чтобы мы прошли внутрь. Я обслуживаю их на автомате, а в голове всё ещё крутится наш с Лилией разговор. Навязчивей всего — момент про встречу с Киром. Что-то вновь закручивается в груди, как вчера. Какие-то смутные, непонятные мне самому чувства. Будто-то слова задели что-то внутри меня. Невидимые колокольчики. Звяк. Звяк! Разве случайность, что второй день подряд жизнь напоминает мне про друга?

Я мотаю головой, отгоняя раздражающие мысли, и стараюсь сосредоточиться на покупательницах. Но эти назойливые размышления всё равно возвращаются. Зачем ворошить прошлое? Мы все разошлись. Наша общая история закончена. Жирная, окончательная точка всей той, другой, жизни.

Я немного поёживаюсь, представляя нашу встречу. Как давно мы с Киром разговаривали? Что я вообще ему скажу? Будет ли он рад меня видеть? Разве я могу быть в этом уверен? Я думаю о том, что мы были лучшими друзьями… О том, что больше это не так. Да, глупо было надеяться, что у нас будет «дружба до самой смерти»…

Я дёргаюсь, когда ощущаю, что стою в луже. Нет, лучше уж так. Лучше сохранить у себя в голове его вечный приветливый образ.

Мысли жужжат роем и жалят. Я чувствую, как они всё бьются и бьются о стенки моего мозга. Тысячи «до», тысячи «после».

Голова начинает болеть. «Ему будет приятно». «Он будет осуждать, что ты его бросил». «Он ведь твой друг, он поймёт». «Ты вспомнил о нём, только когда это понадобилось тебе». «Ты хороший друг». «Ты ужасный друг». Друг, не друг, друг, не друг, друг, не друг…

Я листаю социальные сети, но красивые фотографии и смешные картинки слабо помогают отвлечься. Я решаю заняться выпечкой — сделать кексы с изюмом. Это немного заглушает назойливое жужжание в голове, но чувства сомнения и беспокойства не оставляют меня в покое — мои движения дёрганые.

Посетители приходят и уходят, и я уже начинаю забывать о навязчивых мыслях, когда ближе к четырём в пекарню заходит компания подростков. Они весёлые и шумные, но ведут себя прилично. Их пятеро. Две девушки: одной, той, что явно помладше, лет тринадцать, другой — около пятнадцати, — и три парня, примерно того же возраста. Они все долго откапывают у себя мелочь и мелкие купюры, а потом отдают все деньги парню с зелёной прядью. Тот ещё раз всё пересчитывает, уточняет, кто что хочет, и идёт ко мне. Протянув с улыбкой деньги, перечисляет названия. Мне приходится напрячь всю свою память, чтобы запомнить огромный список, в который входит половина всего существующего ассортимента этой булочной. И я уверен, что всё равно что-то забыл.

Пока я собираю заказ, ребята садятся на барные стулья около окна. Места только три, так что два парня остаются стоять. Но их это, кажется, не расстраивает. Все сначала что-то весело обсуждают, а потом начинают спорить. Но спорят по-доброму, подкалывая друг друга и шутя. Я уже видел эту компанию. Они приходили сюда и во вторник, и на прошлой неделе. Но сейчас я никак не могу отделаться от ощущения, что ребята пришли сюда не просто так. И даже понимая всю нелепость своих мыслей, я слышу, как в голове кто-то так и кричит: «Это знак!».

Когда я всё приношу, компания не уходит. Подростки говорят мне «спасибо» и сразу начинают есть, продолжая болтать. Я возвращаюсь на кухню, чтобы сделать ещё одну порцию кексов, но их голоса все ещё очень хорошо слышны мне. Я плохо разбираю конкретные фразы, но догадываюсь, что они обсуждают новый сезон «Доктора Кто». Он всё ещё выходит? Давно я не смотрел сериалы. Да и фильмы тоже. Чем я вообще занимаюсь в свободное время? Проскальзывает ироничная мысль, что у меня нет свободного времени, а сразу за ней другая — «Почему так?». Я не отвечаю на этот вопрос.

Наконец голоса стихают — я только слышу, как на прощание мне звучат колокольчики над входом. По-хорошему, надо бы их снять, тут и так хорошо слышно, если кто-то входит: полы не меняли вечность, и они скрипят похуже двери.

Меня накрывает воспоминаниями. Дуновениями ветра они проносятся быстро, но чётко. Об играх в прятки на дворе, о перекидываниях в карты. О шушуканьях про новые игрушки, о сплетнях про влюблённые парочки. О лишней съеденной порции, о нарушении комендантского часа. Кир. Джефри. Джошуа. Воспоминания ноющие, будто не мои. Но тёплые.

Я заворожённо смотрю на тесто, замешивая его. Где-то совсем далеко — спрятанные мысли о том, как Лена учила меня печь.

Я так и не нашёл новых друзей. Общаться всё сложней. Слов всё меньше.

Я вновь чувствую на шее удушающую петлю. Рёбра сжимаются, так и норовя хрустнуть. Тишина накрывает меня, забирая остатки чувства покоя.

Я думаю о том, что я совсем один.

Что это уже не изменить, что это навсегда.

Я из Дома. Из Детского Дома.

Я никому не нужен.

Теперь нет.

Теперь навсегда сам по себе. До самой смерти.

Я думаю про Кира, и мне кажется, что он не будет рад меня видеть.

Я думаю о том, насколько же я жалок.

О том, что всё сломалось и ничего не починить.

И всё равно я не могу успокоиться. Стереть все мысли, отбросить глупые фантазии. Нелепой жижей бурлит глупая надежда, что… «А вдруг что-то изменится?»

Ещё немного поспорив с самим собой, я наконец признаю поражение и решаю, что сегодня же, пока не передумал, я схожу к Киру. Тут же появляется мысль, что лучше просто написать, ведь он может оказаться занятым. И потому что так проще. Но нет, лучше встретиться, как предлагала Лилия. Лицом к лицу.

В худшем случае я хотя бы прогуляюсь. Возможно, мне стоит взять с собой Грину — Кир её любит. Любил, по крайней мере. Даже если у меня не получится встретиться с другом, то я хотя бы просто выгуляю собаку. Овчарка, наверное, тоже обрадуется встрече с Киром: он всегда её баловал, угощая всем подряд. Я не уверен, что половину того, что он ей давал, вообще можно есть собакам. Но Грина не жаловалась. Я особо тоже.

Я вспоминаю предложение Лилии купить Киру конфеты и игрушку и по-доброму смеюсь. А что, если ради прикола и вправду подарить ему это всё? Так и представляю его поражённое щетинистое лицо. Его брови изогнутся в непонимании, и он посмотрит на свои руки, в которые я положу свои «дары». «И что мне с этим делать?» А потом он почувствует обиду и раздражение. «Ты забыл, что я диабетик?»

С другой стороны, можно и впрямь ему что-то купить — не с пустыми же руками идти. Вместо конфет — солёную рыбу, вместо игрушки — пиво. Светлое, как он любит. А может, лучше купить газировки. Я же не пью, а выслушивать на трезвую голову его нетрезвые мысли мне неохота. Кир, если напивается, становится самым главным в мире занудой и философом. Я никогда бы не поверил, если бы сам не слышал, что можно часами обсуждать, как сильно изменились чипсы за последние шесть лет и как тётя Нелли, с кухни, наколлекционировала уже столько пакетов, что из них можно построить целую дачу. Кир так любил напоминать про эти жалкие пакеты, что однажды мне даже захотелось наконец увидеть их самому. Убедился бы, что из них можно что-то построить.

Я ставлю кексы в духовку и засекаю время. Подумав, ставлю на всякий случай будильник — со своими затягивающими в болото мыслями я могу о них и забыть. А пожар никому не нужен. Затем я возвращаюсь к кассе, около которой уже стоит пожилая леди, обслуживаю её. После заходят ещё несколько человек. Посетителей сегодня побольше, чем обычно. Что-то удивительное происходит в эти две недели: то много посетителей, то кто-нибудь заявится с самого утра. В последние несколько дней моя жизнь идёт не по обычному расписанию. Непривычно. Странно.

Работа в пекарне заканчивается в восемь, но сегодня я не могу ждать так долго. Если в это время я только закончу работу, то к Киру я приду не раньше десяти, а это значит, что можно вообще уже не идти. Я думаю о том, что сегодня я прогуливаю почти весь рабочий день. Но если не навещу друга сегодня, то завтра уже и не попытаюсь.

В пять я убираю всё со столиков около окна. Хоть компания ребят и вела себя воспитанно, но мусор после них всё равно остался. Я переворачиваю табличку на двери так, чтобы с улицы виднелось «закрыто», написанное от руки корявым, но явно твёрдым почерком, недоумевая, кто же её написал и почему её ещё не поменяли на нормальную. Всё же хозяин странный.

Я размышляю, стоит ли мне зайти домой перед тем, как отправиться в магазин, или после, и решаю, что лучше после. У меня с собой немного денег, но, думаю, должно хватить. Хотя я тысячу лет уже не покупал солёную рыбу, так что не удивлюсь, если теперь она стоит несколько сотен за пачку. Что ж, если что, обойдёмся сухариками.

Интересно, Киру вообще всё это можно? Он уверяет, что подобная пища не вредит ему, но я в это слабо верю. Он всегда игнорировал свой диабет.

Мысли об этом приводят к мыслям о быстрой смерти. Я жмурюсь, обрывая себя на середине размышлений. Нет. Нет. Нет. Нет. Не думать.

Погода всё ещё пасмурная, но в целом тепло. Я удивляюсь этим погодным американским горкам: тепло, холодно; ветрено, сухо; зябко в куртке, тепло в футболке. Это как игры с температурой воды — русская рулетка.

Я планирую купить всё в продуктовом, который расположен через дорогу от пекарни, но, зайдя туда, натыкаюсь на такую очередь перед кассами, что быстрей будет слетать в магазин на Луну.

Приходится идти в гипермаркет, что находится на соседней улице. Конечно, может быть так, что то время, которое я потрачу на дорогу, будет не меньше, а может, даже и немного больше, чем время, которое я потратил бы на стояние в очереди, но так я хотя бы иду, а не копирую улитку, продвигаясь миллиметровыми шажками к кассирше. Можно подышать свежим воздухом и насладиться пейзажем. Пусть он мне уже до каждой мелочи знаком и смотреть на него не так интересно, но это всё ещё лучше удушающей очереди.

Передо мною всплывают кадры воспоминаний, как по улицам гуляла Лилия. Она шла аккуратно, неспешно. Я вдруг понял, что дело было далеко не в её слепоте. Конечно, из-за отсутствия зрения она не может идти в таком же темпе, как большинство остальных, но, когда мы с ней возвращались из парка, девочка шла куда быстрей, чем в тот день, когда она была около магазинов. Я вдруг догадываюсь, что шла она медленно потому, что хотела насладиться прогулкой, почувствовать каждый запах и каждую поверхность. Мне вспоминается, как она медленно проводила рукой по кирпичам зданий, изучая каждую щёлочку, как останавливалась около булочной и цветочного, чтобы насладиться ароматом, как гладила листочки растений, чтобы узнать, какая у них текстура. Тут же вспоминается и её восхищение, когда она обо всём этом рассказывала. А ведь я в тот раз, хоть и хотел пройтись по той же улице, не сделал этого, посчитал, что в этом нет смысла.

А теперь вот я точно так же не вижу смысла наслаждаться пейзажем, ведь он мне уже давно знаком. А вот Лилия бы наслаждалась. Она бы шла, затаив дыхание. Она бы еле ощутимо касалась стен, чтобы за них держаться. Она бы обязательно остановилась около маленького фонтанчика напротив обувного и, как сегодня утром, протянула бы ладони к воде, удерживая её поверх сложенных пальцев.

Я бы мог сводить Лилию в магазин игрушек. Её нос тонул бы в шерсти плюшевых медведей, а сквозь пальцы скользяще протекал бы «лизун». Маленькая девочка, не замечая других посетителей, стояла бы среди гор игрушек, которые она даже не может себе вообразить, и была бы счастлива. Я бы душу продал, чтобы меня в детстве кто-нибудь сводил в такой магазин. К сожалению, когда ты живёшь в детском доме, то даже не подозреваешь, что такой рай существует…

Тот ряд магазинов находится далековато от того места, где я сейчас нахожусь, но я решаю, что завтра обязательно пойду на работу через ту улицу. А сегодня можно научиться видеть красоту и на этой дороге. Может, я даже найду для себя то, чего не замечал раньше.

Я почти прошёл мимо гипермаркета. Утонув в мыслях и чувствах, я совсем забыл, что шёл в какое-то конкретное место. Дома и детские площадки проносились мимо меня. Я всё ещё не мог посмотреть на пейзаж «как в первый раз», но теперь мне очень этого хотелось. И только огромные красные буквы названий, покрывавшие неоновым светом всю дорогу, перекрывая бледно-жёлтый свет уличных фонарей, криком напомнили, что у моей прогулки есть цель.

В этом магазине людей тоже много, но благодаря большому количеству касс очередей нет. Кое-где стоят человека по два-три, но и они стремительно продвигаются вперёд. Я давно тут не был, так что мне приходится немного покрутиться в лабиринте стеллажей, чтобы найти то, что мне нужно. Я пересчитываю деньги и, убедившись, что мне точно на всё хватит, решаю взять, как первоначально и планировал, рыбу. Солёная рыба — любимый снек Кира. Будет звучать мерзко, если я скажу, что таким образом хочу «подкупить» расположение друга, но если не лгать и быть честным с самим собой, то с неохотой я всё-таки должен признать, что так оно и есть.

Из газировок я беру тархун. Солёная рыба и тархун — н-да, специфичное сочетание. И вот она, ирония — я застреваю на кассе. У покупателя не хватает денег, и всем приходится ждать охранника, который сможет убрать из чека лишние продукты. Его нет на месте уже минут пять, кассир почти потерял голос, стараясь докричаться до нерадивого коллеги, а высокий лысый мужчина покрывается третьим слоем пота из-за пристальных ненавидящих его взглядов, понимая, что именно из-за него собралась вся очередь.

Переходить на другую кассу смысла тоже нет. Во-первых, я зажат между столом кассира и девушкой с большой тележкой за мной. Во-вторых, видя, что наша касса не продвигается, все остальные покупатели уходят на другие, из-за чего, даже если я и перейду в другое место, то и там всё равно придётся стоять в очереди. На двух кассах кассиров вообще больше нет, хотя, когда я заходил, на месте были все.

Я разрываюсь между «меня это забавляет» и «как же хорошо я подумал про этот мир». С досадой замечаю, что у меня с собой нет наушников, — мне приходится слушать окружающих. Ощущение — будто мне просверливают черепную коробку. Шум. Гам. Крики. Споры. Где-то рядом маленькие дети. Смерч кружится всё сильней и сильней, погружаясь глубже в мой мозг. Мне хочется взвыть.

Почему-то кажется, что, даже если я сейчас заору во всю силу, меня никто не услышит.

Слишком много голосов. Слишком много личных дел. Что им проку от ничем не выделяющегося незнакомца? Я стараюсь заглушить всё в голове, покрыть уши густым туманом и сосредоточиться на чём-то хорошем и конкретном. Сначала мне кажется, что я не слышу. Иллюзия тишины, созданная мной. Но вот сквозь всё прорывается детский голос. Маленькая девочка разговаривает где-то совсем рядом — наверное, около соседней кассы. Ей года три, она ещё плохо выговаривает слова и немного шепелявит. Она рассказывает маме, как сегодня в садике танцевала со своей подругой. Все мальчики стеснялись и сидели за столами, а вот девочки, наоборот, очень обрадовались возможности потанцевать. Она просит у мамы новую юбочку, как у Кейти, потому что юбочка подруги красиво развевалась, когда девочка крутилась, а у неё — нет. Она спрашивает у мамы, можно ли будет потанцевать дома, когда они придут, и, видимо получив положительный ответ, радостно хлопает в ладоши.

Я всё ещё слышу её маленькие счастливые хлопки, когда до меня доносится разговор двух молодых людей. Первый голос — бархатистый, с хрипотцой — сообщает, что его владелец наконец нашёл работу. Голос второго человека изумлённый. Он спрашивает, что это за работа и есть ли там ещё вакансии. Потом наступает тишина, и я уже думаю, что потерял голоса в пустоте, но вот первый парень отвечает, что он устроился слесарем и что пока там, насколько ему известно, работники больше не требуются, но если он узнает, что какое-то место освободилось, то сразу скажет. Второй парень благодарит. Он предлагает купить выпивки и устроить тусу. Первый соглашается. Они начинают перечислять тех, кого можно позвать, и я перестаю вслушиваться.

Где-то слева от меня пожилой старичок охает и, кряхтя, что-то бубнит. Я слышу, как по полу что-то катится, и понимаю, что дедушка что-то уронил — мандарин или яблоко, — а теперь, согнувшись и еле приседая, он пытается поднять это что-то с пола. Он кряхтит ещё пару раз, а потом довольно выдыхает. «Я взял яблоки, милая. Что тебе ещё нужно для шарлотки?»

Сзади слышится цокот. Женщина на тонких шпильках проходит между мной и девушкой с тележкой. Она разговаривает с кем-то по телефону, обсуждая свою свадьбу: что-то про огромный зал с большими люстрами и длинный шлейф платья, который безжалостно был затоптан и испачкан.

Меня резко толкают вперёд. Открыв глаза, я понимаю, что в меня упирается холодный металл тележки. А я смотрю, девушка за мной очень приличная — все же мы знаем: если нужно, чтобы человек спереди прошёл подальше, с силой толкни его чем-нибудь. Я перевожу недовольный взгляд на неё, ожидая извинений, но она только медленно моргает и мерзко кривит рот, даже не скрывая своего нахальства.

Я разворачиваюсь обратно к кассе и кладу на ленту свои покупки. В голове опять шторм из взрослых криков, детского плача и общих споров. И так трудно поверить, что где-то среди этой адской песни есть радостные хлопки малышки, воодушевлённый разговор друзей, тихий добрый вопрос старичка и счастливые свадебные рассказы.

Когда я выхожу из магазина и смотрю на часы в телефоне, уже четверть седьмого. Знаю, что большую часть времени я потратил на прогулку, но мне всё равно кажется, что дело в очереди. Я сворачиваю на узкую тропинку, протоптанную людьми, чтобы сократить дорогу до своего дома, и ускоряю шаг. Понимаю, что опоздать я никуда не могу, так как ни на какое конкретное время я ни с кем не договаривался, но всё равно не хочу сильно задерживаться, а то точно приду к Киру ближе к десяти, будто и не сбегал с работы раньше положенного.

Дорога вся размыта из-за недавнего дождя, но меня это, на удивление, не раздражает. Главное — не забыть помыть кеды. Делаю себе заметку в голове не идти по этой тропинке с Гриной, а то потом придётся слишком тщательно отмывать собаку, что займёт уйму времени, которое мне неохота тратить на такие дела. Лучше пойду к дому Кира по дороге, по которой шёл в аптеку. Там и перекрёстков с машинами меньше — можно будет отпустить Грину без поводка.

Дома никого нет. Я этому удивляюсь, потому что Глеб всегда приходит раньше меня. Если он вообще куда-то уходит. Наверное, у него опять свидание. Девушка у него на редкость своеобразная, но неплохая. Помню, она приходила на день рождения Глеба, и мы отмечали его втроём — было довольно весело. Я ещё удивился, увидев, что эта девушка ест суши с макаронами, — думал, это из-за того, что она сильно проголодалась и готова сейчас съесть что угодно и как угодно, а оказалось, нет. Это просто её конёк — есть несочетаемые продукты вместе. Такое зрелище аппетит мне убивает напрочь, так что если приходится питаться в обществе Глеба и его девушки, то я стараюсь съедать всё побыстрей, пока охота.

Я зову собаку, и Грина тут же выбегает из кухни. Она, наверное, тоже что-то ела. Делаю себе ещё одну пометку в голове — проверить нарезанную колбасу, которая лежала около холодильника. Что-то мне подсказывает, что там её уже нет. Или осталось только несколько кусочков — скорей всего, надкушенных. Хорошо, что ещё немного колбасы лежит в холодильнике. Там, кажется, всего лишь одна «попка», но это самое вкусное, так что я не жалуюсь.

Мне тоже хочется чем-нибудь перекусить, хоть я и съел сосиску в тесте перед уходом с работы, но я отбрасываю эту мысль — и так слишком медлителен. Поем потом солёную рыбу. Я беру ошейник, чтобы Кир не делал мне замечание, мол, я не забочусь о своём питомце. Но надевать его я не стал. Может, потом, когда подойдём ближе к дому друга. Я проверяю, всё ли я взял, и выхожу из квартиры. Грина быстро проскальзывает между дверной рамой и мной, прежде чем я захлопываю дверь и закрываю замок. Мне требуется около сорока минут, чтобы дойти до дома Кира.

На самом деле, для этого нужно минут двадцать пять, но чем ближе я подхожу, тем медленнее начинаю идти. Это не страх — это неуверенность. И я начинаю из-за этого раздражаться. Можно подумать, я горы тут покоряю или в огонь прыгаю!

Дойдя до нужного подъезда, я понимаю, что забыл самое главное — номер квартиры. Я всеми силами пытаюсь его вспомнить. На уме вертятся два числа: пятнадцать и семнадцать. Какой из этих номеров верный, я не знаю, так что приходится звонить в обе квартиры.

Сначала я набираю семнадцатую. Пара писков, я даже не успеваю собраться с мыслями, как мне отвечает нежный женский голос. Я спрашиваю про Кира — мне говорят, что я ошибся. Извиняюсь за беспокойство и набираю следующие цифры. На сей раз мне отвечает голос подростка. Я удивляюсь, что у Кира в гостях делает пацан лет семнадцати, но невозмутимым голосом прошу того открыть дверь. Тогда голос спрашивает, к кому я, и, когда я отвечаю и уже тяну руку к дверной ручке, мне сообщают, что никакой Кир в этой квартире не живёт.

Пребывая в шоке, я молчу, и звонок с той стороны прерывается. Я начинаю паниковать при мысли, что ошибся домом. Тогда я ни за что не смогу отыскать жилище Кира. Мне становится обидно за все сомнения, которые недавно меня нещадно грызли, а сейчас не имеют никакого значения.

Может, оно и к лучшему? Что я тут делаю?

Я задираю голову, высматривая окно, по-моему, нужной квартиры. Стараюсь посчитать, какой же у неё номер, ориентируясь на её местоположение и количество квартир. Но, сколько их на одном этаже, я точно не знаю. И в том, что смотрю на нужное окно, я уже тоже не уверен.

Я несколько минут мечусь, наматывая круги перед подъездной дверью, решая, уходить или нет. В очередной раз спрашиваю себя: «Нужно ли это мне?». Я думаю, что можно подождать, пока кто-то зайдёт в подъезд, и пройти внутрь с этим человеком. Но проблема в том, что не факт, что кто-то это сделает. Есть вероятность, что я простою тут несколько часов и ничего не добьюсь. Ещё немного поспорив у себя в голове, я всё же решаю остаться и даю себе полчаса. А потом можно уходить.

Я достаю телефон, сажусь на лавочку рядом с домом и залипаю в социальные сети. Меня постоянно тянет посмотреть на окно, так что я разворачиваюсь так, чтобы оказаться к дому спиной, и с ещё большим усердием утыкаюсь в экран мобильника. С интересом погрузившись в видео про разрушение мифов, я чуть было не пропускаю мимо ушей пронзительный писк, оповещающий, что кто-то выходит из подъезда. Я резко подрываюсь и, почти сбивая удивлённую девушку с ног, заскакиваю внутрь. Брюнетка с непониманием происходящего и возмущением глядит мне вслед, но я не останавливаюсь, бегом поднимаясь по ступенькам. Я замираю на втором этаже, убедившись, что тут ей меня не видно. Я вскочил с лавочки, волнуясь, что дверь закроется раньше, чем я успею зайти, а потом мне стало стыдно переходить на обычный шаг перед девушкой. Она бы точно посчитала меня подозрительным и, возможно, опасным из-за моего странного поведения. Пусть лучше думает, что я просто опаздываю и поэтому несусь сломя голову.

Я делаю пару вдохов-выдохов, успокаивая шум в ушах от резких движений, и тут с паникой вспоминаю о Грине. Я думаю, что собака осталась на улице. Осмотрев подъездную площадку и лестницу, я убеждаюсь в своей правоте. Приходится спуститься обратно. Я медленно открываю дверь, проверяя, нет ли за ней той брюнетки, и жестом подзываю собаку к себе. Грина отрывается от рассматривания какого-то мусора и подбегает ко мне. Мы медленно поднимаемся по этажам, и я стараюсь на вид узнать нужную дверь. На каждом этаже по четыре квартиры. Внимательно осмотрев четвёртый и пятый этажи, я понимаю, что всё верно: нет здесь нужной мне двери. С разочарованием я начинаю спускаться обратно, но передумываю и, развернувшись, поднимаюсь выше. Вдруг я просто немного ошибся?

Квартира Кира оказывается на восьмом этаже. Тридцать первая. Я не знаю, что чувствовать, — я ошибся на четырнадцать квартир. Проверяю пакет с «подарками», смотрю на Грину, которая села около моих ног. Проносится мысль надеть ошейник, но я откидываю её: и так нормально. Наконец стучу по тёмному дереву.

Четыре коротких стука и один сильный. Наш личный код, которым мы с пацанами пользовались ещё в детстве. Сейчас меня это забавляет. Этот «тайный шифр» пришёл будто из фильма или книги, потому что в реальной жизни практической пользы от него никогда не было. Сначала за дверью — мёртвая тишина, но потом слышатся тихое шарканье по полу и бурчание. Я слышу, как Кир, перед тем как открыть дверь, громко зевает.

Тёмное дерево отодвигается в сторону. Я с удовольствием замечаю, что дверь не скрипит. И вот мы видим друг друга. Я наблюдаю, как расслабленное после сна лицо вытягивается, а веки, до этого опущенные на половину глаз, поднимаются на нужное место.

— Привет.

Мне кажется, что это говорю я, но на самом деле первым здоровается Кир. Он быстро оглядывает меня и неуверенно отходит, освобождая место на тот случай, если я решу зайти. Я киваю ему и улыбаюсь.

— Здорово. Я тут подумал… Давненько мы с тобой не виделись.

Я поднимаю пакет, показывая, что пришёл не с пустыми руками, и взглядом спрашивая, можем ли мы сейчас пообщаться. Кир широко улыбается и отходит ещё глубже в квартиру, давая мне пройти.

— Блин, мы, кажется, уже целую вечность не тусили. Я уже и не ждал, что ты когда-нибудь заявишься.

Я снимаю кожанку и пытаюсь понять, куда её можно повесить. Видя моё замешательство, Кир выхватывает куртку из моих рук и вешает её на длинную ручку шкафа. Грина вертится между ног. Мне хочется ответить что-то вроде: «Ну, ты знаешь, вечно эти дела и дела», но я понимаю, что не хочу врать, произнося типичную отговорку. Мы оба знаем, что это неправда. Не так я уж был и занят. И, уверен, он тоже.

— Никогда же не поздно?

И фраза эта звучит как извинение.

— Никогда не поздно.

Кир кивает.

Он наклоняется и наконец гладит Грину, которая уже вся извертелась в попытках привлечь к себе внимание. Мы проходим на кухню. Комнатка эта небольшая, но передвижение по ней, на удивление, не доставляет дискомфорта. Я сажусь около окна — на самое удобное, на мой взгляд, место.

Ещё светло. Мне становится обидно из-за того, что сейчас лето и небо будет тёмным лишь ближе к двенадцати. У Кира большие окна без штор, и пейзаж отсюда открывается просто великолепный. Друг предлагает мне что-нибудь выпить и суёт кусок черничного пирога. В животе шевелится пустота, напоминая про голод, но чернику я не люблю, так что отказываюсь.

— Ну, ты как всегда.

Он закатывает глаза, но я знаю, что он смеётся.

— Хоть раз бы согласился съесть что-нибудь, что тебе предлагают.

Я хочу возразить, но Кир прав. В большинстве случаев я отказываюсь от предложенной пищи. Стыдно признаваться, но, думаю, всё дело в том, что я слишком привередлив в еде. Юля любила шутить, что я не принимаю угощения из-за страха, что меня отравят, и, честно говоря, я уже сам начинаю верить в эту шутку.

Кир накладывает себе пирог на маленькую тарелку, берёт чайную ложку, которой будет есть, стакан с водой и садится напротив меня. Место около стены не очень удобное — сидящий там оказывается зажатым в узкой щели между столом и обоями, — но я понимаю, что друг сел туда, так как хочет меня видеть, пока говорит. Я оценил эту жертву. Мне хочется сказать, что, наверное, лучше не есть сладкое, ведь у меня в пакете солёная рыба, да и при его диабете это далеко не лучшее решение, но я решаю смолчать.

— А я видел тебя недавно.

Кир говорит это, как всегда, с набитым ртом — это его фишка — и машет ложечкой в сторону оконного стекла. Между нами неловкость, но мы оба стараемся её игнорировать.

— Я тут на мусорку ходил (мусоропровод опять, мразь, забился), и тут смотрю — ты. Шёл куда-то в сторону магазов. Хотел тебя окликнуть, но не стал.

— Ага, я в аптеку гонял. И в «ЗооРай».

— А, за кормом?

Друг кивает на Грину, которая примостилась под столом в надежде, что её тоже чем-нибудь угостят. Потом он чешет ей за ушами.

Я делаю странный жест плечами.

— За кормом. Только не для неё, а для рыбок.

Кир щурится одним глазом.

— Это для того мужика, что с тобой живёт, или ты тоже аквариумом обзавёлся?

Я недовольно кривлю рот, когда он говорит про Глеба.

— Ага, для мужика.

Я специально выделяю последнее слово.

— Да ладно тебе, ему ведь уже лет сорок.

Кир пожимает плечами и проглатывает ещё одну часть пирога. Я понимаю, что друг не имеет в виду ничего плохого, но всё равно становится как-то обидно за соседа. Хочется его оправдать.

— Ему тридцать пять.

Кир лишь угукает, показывая, что всё это ему до лампочки. Ещё раз прокрутив в голове наши слова, мне вдруг хочется задать важный, как мне кажется, вопрос.

— Слушай, а почему не позвал-то?

Парень напротив меня прекращает жевать и замирает, видимо пытаясь понять, о чём я.

— А… Да просто.

Я догадываюсь, что он не хочет продолжать, но мне почему-то очень важно услышать ответ. Что-то тихо жужжит в лёгких.

— Нет, Кир, ну серьёзно. Почему?

Друг какое-то время молчит, опустив взгляд.

— Ну, мы в последний раз обменивались сообщениями месяца четыре назад… И ты сам знаешь, какие они были: пара стандартных вопросов и сухих ответов. Ты после того… Ты же после того, как ушёл из Дома, считай, все связи с нашими разорвал. Так что, может, ты не хотел бы со мной пересекаться. Или просто торопился куда, а я помешал бы… Не хотел тебя тревожить и смущать, в общем.

Он странно дёргается, и я догадываюсь, что ему неловко всё это говорить. Он решил для себя, что наша дружба закончилась? Он прав?

В голове всплывают слова Лилии, и я уточняю:

— Ты ведь не писал мне больше потому, что я не писал тебе?

Я чувствую, как Киру неуютно. Его тело будто уменьшается в размерах и вжимается в стул.

— Ну да. Типа того. Сначала не хотел тебя лишний раз тревожить, хотел дать время… Ну, начать всё заново. А потом уже и неловко как-то стало. Не писал, не звонил, а тут объявился бы. Не очень-то хорошим другом я оказался…

Кир избегает болезненных воспоминаний. Речь его спокойна и аккуратна, но сердце у меня всё равно сжимается, а ноги вновь начали промокать. Я промаргиваюсь, стараясь избавиться от наваждения. Смотрю на Кира и напоминаю себе: «Вот он, твой лучший друг. Сидит напротив, рядом. Никуда не делся. Он всё ещё часть твоей жизни».

— Как я сегодня у тебя на пороге?

Он кивает, посмеивается. Я копирую его. Вот так вот. Лилия была права.

— Смешно, правда? Сначала ты не можешь встретиться с другом по веской причине, потом не звонишь, потому что тебе стыдно, что ты не звонил до этого, потом ты не звонишь, так как уже прошло много, по твоим меркам, времени и ты думаешь, что это будет неловко. А твой друг всё это время думает точно так же. И вот у вас уже взаимные обиды из-за того, что никто не звонит, и поэтому сами не звоните. Каждый ждёт SMS от другого, но каждый не пишет SMS сам.

— А ведь достаточно всего одного предложения. Конечно, если тебя игнорируют каждый раз, то это уже не дружба. Но ведь не попробуешь — не узнаешь.

— Ага.

— Ага.

Мы улыбаемся друг другу. А я всё никак не могу выкинуть из головы мысль, что если бы не этот случайный разговор с незнакомой девочкой, то меня бы сейчас тут не было. Да, бывает, дружба проходит со временем, но так же случается не всегда. А я, кажется, забыл об этом. «Я ещё кому-то нужен?» Теперь я даже немного благодарен тому утреннему случаю со шпаной. Если бы эти отмороженные подростки не напали на нас с Гриной, то я бы пошёл домой абсолютно другой дорогой и не встретил бы Лилию. Должен признать, я благодарен ей.

При воспоминании о драке заново начинает ныть порез на животе. Что забавно, автоматически посмотрел я на порез на пальце. Он, на удивление, не щипал, хотя утром по болевым ощущениям ощущался хуже. Кир замечает, что у меня поменялось выражение лица, и спрашивает, в чём дело. Первая мысль — соврать. Но зачем? Рана щиплет, и я неожиданно задумываюсь, что стоило бы её промыть. Не знаю, будет ли толк, ведь уже целый день прошёл, но хуже точно не станет. Я приподнимаю кофту и показываю порез.

— Ну ни хрена!

Кир встаёт из-за стола и подходит ближе, чтобы лучше рассмотреть мою «боевую» ссадину.

— И что случилось? Или сам?

Я кривлюсь.

— Ага, я ведь всегда сначала сам себя ножом разукрашиваю, а потом всем вокруг показываю своё творение.

Кир раздражённо хмурится.

— Ты можешь порезать себя и случайно, мы оба это знаем. На свой день рождения ты резал хлеб и наполовину прорубил себе палец. Кровищи было немерено! Помнишь, как Юля с её гемофобией чуть в обморок не упала?

Я киваю. Кир, разумеется, прав. После того случая Юля наотрез отказалась, чтобы мы собирались у нас, — говорила, что теперь каждый раз в нашей с Леной комнате вспоминает море «кровищи», и её начинает тошнить. Хотя справедливости ради стоит сказать, что она и до этого нашу комнатушку недолюбливала. «Слишком тёмная!» Что ж, у всех свои замашки.

— Мне бы промыть её.

Кир спрашивает, не поздно ли уже, а я честно говорю, что не знаю. Он кивает.

— Ну, ты видел, где ванная. Помочь?

Я благодарю за предложение, но отказываюсь. Для того чтобы промыть рану, помощь не нужна. Я дохожу до раковины, смачиваю руку и дотрагиваюсь до живота. Тут же дёргаюсь и отскакиваю в сторону — дико холодно. Кручу кран. Мне приходится ждать ещё минуту, чтобы вода стала более-менее приемлемой температуры. Пробую ещё раз.

Когда я уже почти закончил, в ванную заходит Кир с полупустой баночкой перекиси водорода и старым пластырем.

— А ты богат на аптечку.

— Я, в отличие от некоторых, не влипаю в дерьмо.

— Туше.

Появляется коварное желание, чтобы с Киром хоть раз в жизни тоже что-нибудь приключилось. Не обязательно плохое — просто что-нибудь необычное. Его жизнь слишком скучна.

Иронично хмыкаю: «Мне ли это говорить?».

Я обрабатываю рану перекисью. Она щиплет несильно, но всё равно неприятно. От заботливо протянутого пластыря я отказываюсь.

— Ну, так расскажешь, что стряслось?

Я смотрю на Кира, понимаю, что он по-настоящему за меня волнуется, и смущаюсь, не привыкший к подобному вниманию. Мне неловко. Я не хочу доставлять неудобств. Не хочу, чтобы из-за меня переживали. Я того не стою.

— Это история на всю ночь.

Я, конечно, преувеличиваю. Для драматизма.

— Ну, мы никуда не торопимся.

Я заканчиваю обрабатывать рану, и мы проходим в комнату. Она, в отличие от кухни, большая и свободная. Потолок высокий, из-за чего помещение кажется ещё просторней. На большой стене — той, что напротив двери, — висит огромная плазма. Рядом стоят дешёвые колонки. По бокам расположены старые «бабушкины» шкафы. Напротив телевизора набросаны кресла-мешки тёмно-синего цвета. Около бокового окна — стол и стул на колёсиках. В комнате также есть ещё несколько тумбочек и полок, на которых стоит всякое барахло. Я прохожу круг по комнате, наслаждаясь тем, как мои ноги тонут в высоком зелёном, наподобие травы, ковре.

Подойдя к окну, вижу маленький розоватый цветочек. А вот это что-то новенькое. У Кира раньше никогда не было растений, хотя в Доме нам разрешали их держать. Он никогда не видел в них смысл, что меня всегда поражало. Так же сильно, как теперь поражает то, что тут, наоборот, есть растение. Интересно, откуда этот цветок? Кир сам, что ли, его купил?

— Ты чё там?

Я поворачиваюсь и вижу, что друг, развалившись на мешках, ждёт меня.

— Смотрю, ты цветком обзавёлся.

— Ага, вот захотелось чего-то. Послушался вашего совета.

Я киваю, одобряя его действия. Так жилое пространство хоть немного поживей выглядит. Я падаю рядом с другом и начинаю рассказывать. Кир внимательно слушает, уточняя некоторые мелочи. Он действительно хороший слушатель. Я и забыл.

Сначала я объясняю свою забывчивость тем, что мы с Киром слишком давно не виделись, но потом понимаю, что мы и до этого давно так не разговаривали. Всё же… Иногда приятно вот так посидеть в доверительной обстановке, поболтать о чём-то. Я рассказываю со всеми подробностями, какие только могу вспомнить: о неопрятном мужике лет сорока пяти, что горбился над полкой с алкоголем, о том, как вышел и не нашёл Грину, о ножах, которых оказалось два, о побеге. Я признался, в том числе и самому себе, что очень испугался за собаку. А потом я говорю о том, как нашёл новый вход в парк, как увидел Лилию и как не хотел к ней подходить. И я всё рассказывал и рассказывал, наслаждаясь тем, что меня слушают, и уже не мог остановиться. Мне хотелось поведать обо всём, что произошло со мной за то время, что мы не виделись. Мне требовалось высказаться. Я слишком долго молчал о себе.

— Так ты решил прийти ко мне из-за той девчонки?

— Лилии, да.

— Ну, спасибо ей.

Кир широко улыбается.

— Это точно.

Это точно.

Мне хотелось пересказать наш с ней разговор, но я понял, что не смогу сделать это так, чтобы он не показался сухим и глупым. Но чем больше я говорил о Лилии, чем больше думал, тем больше мне казалось, что мне стоит как-нибудь её отблагодарить. Может быть, тоже дать ей какой-то совет. Только вот я не знал, нужна ли ей помощь в чём-то или нет. Если и нужна, то она мне ведь об этом не говорила. Может, стоит купить ей подарок?

С другой стороны, девочка ничего такого для меня и не сделала. Подговорила пообщаться с Киром? Ну, может быть. Но она ли является причиной моего решения?

Сомнения и вопросы заполняют мою голову. Хочется спросить у Кира, что он об этом думает и что посоветует, но я понимаю, что он в ответ лишь пожмёт плечами. Он не общался с Лилией. Это не ему говорили о великолепии парка, не его собаку хвалили, не его отчитывали из-за трусости. Он не видел детской невинной улыбки, не видел, как девочка, еле касаясь своей ладошкой разных поверхностей, изучала мир. Как она смотрела на собеседника, когда смеялась, хотя ничего и не видела.

Я чувствую себя обязанным сделать что-нибудь для Лилии. Отблагодарить. Помочь. Порадовать. Сделать маленького ребёнка счастливым.

Кир предлагает устроить ночь кино. Я соглашаюсь и, вспомнив, говорю о пакете с покупками, который остался на кухне. Друг мямлит, что сейчас всё принесёт, и выходит, оставив мне пульт от телика, чтобы я начал искать, что посмотреть. Я листаю список из сотни экшенов. «Дэдпул», «Ритм-секция», «Типа крутые легавые», «Матрица», «Сквозь снег»… Фильм за фильмом проносятся передо мной. Я пытаюсь сосредоточиться и выбрать, что поинтересней, но мысли мои всё ещё витают вокруг другого.

«Крепкий орешек». Она говорила, что любит мороженое. Купить его? «Чужие». О чём она мечтает? О прогулках. Но я не смогу исполнить эту её мечту. «Смертельное оружие». Познакомиться с её друзьями? Но как это ей поможет? «Дэнни Цепной пёс».

— Ну что, выбрал что-нибудь?

Кир кидает мне пакет и плюхается рядом.

— Спасибо за рыбу. Я давно её не ел, уже соскучился.

Я достаю бутылочки с тархуном, и мы, в шутку чокаясь, начинаем свою трапезу. Кир выбирает «Рейд», но не включает.

— Слушай, а может, ужастик посмотрим?

Я соглашаюсь. Кир переходит во вкладку «Ужасы» и выбирает «1408».

— Ты же не против?

Фильм этот мы уже как-то смотрели, но он мне нравится, так что я не прочь пересмотреть. Интересно, какая из альтернативных концовок попадётся сейчас?

— Врубай.

Кир нажимает на старт, и фильм начинается. Я удобней устраиваюсь в кресле и перемещаю свою часть рыбы поближе к себе, кладя её так, чтобы она не скатилась с кресла-мешка. Кир делает то же самое.

— Ну, погнали.

В два часа ночи я говорю, что мне, наверное, уже пора, но друг лишь смеётся надо мной.

— После нескольких ужастиков подряд? Да ты и до поворота не дойдёшь — умрёшь от инфаркта, когда услышишь мяуканье какого-нибудь котяры.

Я уже открыл рот для возмущения и оправдания своей храбрости, но Кир поднимает правую ладонь в жесте «подожди».

— Оставайся. У нас же ночь кино, не? А ща прошла только половина ночи. Подрыхнешь потом у меня.

И я соглашаюсь. Кир включает «Дом восковых фигур».

— Я рад, что тебе лучше. Я боялся, что ты так и не сможешь выбраться из своего кошмара. Прости, что не писал, я должен был… Рад, что ты сегодня здесь.

Я натянуто улыбаюсь, но Кир неотрывно смотрит на экран телевизора, так и не поворачиваясь, так что я опускаю уголки губ назад. Наблюдая за тем, как человека заживо покрывают воском, я сжимаю губы. Нет, лучше не стало. Даже сейчас, рядом с близким другом, наслаждаясь кино… Я смотрю на Кира и думаю о том, что эта встреча ничем не помогла. Ощущения не изменились.

Перед сном в голову опять лезут мысли о Лилии. Она оказалась права. Я был уверен, что Кир не захочет общаться. В конце концов, это то же я — причина разрыва общения, да? Отстранился, замкнулся.

Я признаюсь самому себе, что в каком-то роде меня это успокаивало. Правильно ли я поступаю, вновь навязываясь другу? Я сжимаю одеяло, кусая губы. Меня не покидает ощущение, что всё это ложь. Иллюзия, в которую я так хочу поверить. Мысли, что я лишний, что дружелюбность Кира наигранна, не исчезают. Мне страшно. В голове всплывают ненужные воспоминания, собственные демоны вновь зловеще нашёптывают, почему никогда не стоит ни к кому привязываться.

Стараясь увести мысли в другое русло, пока не начался приступ паники, я включаю телефон. На переднем плане — огромные белые цифры, показывающие время. За ними — картина Айвазовского. «Буря на море ночью».

Смотря на пенящиеся волны, я вновь проматываю события сегодняшнего дня. Вновь вернувшись к встрече с Лилией, я вспоминаю разговор о фуникулёрах и воздушных шарах. «Меня можно посадить в корзину и подуть вентилятором, сказав, что мы летим, и я бы поверила, ни о чём не догадавшись». Посадить в корзину… Я вновь съёживаюсь, отчётливо слыша внутри себя голос девочки. Сколько её радости и жизнелюбия задушил Дом? А сколько другие люди?

Путешествия… Я горько улыбаюсь. Она не одна о них мечтала.

Делая пару успокаивающих вдохов-выдохов, чтобы избавиться от нежелательных мыслей, позволяя телу полностью расслабиться, я откладываю телефон в сторону и погружаюсь в сон.

На периферии сознания появляются размытые картины полёта. Прохладный ветер, пушистые облака. Небо яркое, почти белое, лишь с голубым отблеском. Солнце заставляет жмуриться. Но чёрные зрачки напротив внимательно смотрят через широко открытые веки, украшенные пушистыми ресницами. Несмотря на узкий разрез, глаза Лилии всё равно сейчас кажутся необычайно большими. Редкие порывы воздуха путают до ужаса длинные смоляные волосы. Взлетая, они на секунду превращаются в причёску Медузы Горгоны. Чёлка лезет в глаза. А потом наступает затишье, и волосы вновь покоятся волнами на плечах. Яркие, будто накрашенные, губы расплываются на пол-лица. Блестящие глаза всматриваются в разнообразные деревья, которые сейчас, с высоты полёта, по размерам кажутся не больше пуговиц. Тонкие смуглые пальцы крепко держатся за корзину. Вдыхая всей грудью, девочка ловит запахи. Когда мы пролетаем над речкой, она восторженно охает, говорит, что очень хочет когда-нибудь поплавать. На лодке или на катере, конечно. Так-то она плавать не умеет. Я понимающе соглашаюсь, так как и сам не умею. На несколько минут она замирает, вслушиваясь. Так тихо. Ни сотни детей вокруг, ни шума города. Нет стен. Нет этого прогнившего старого забора. Нет ворчливых и грубых попечителей. Нет расписания, обязательных занятий, насмешливых ровесников и опасных старшаков… Отвлекаясь от её лица, я сам смотрю на всю эту красоту вокруг. Сначала вниз, потом на бесконечное голубое полотно. Укачанный монотонностью парящего движения, я ощущаю, будто я не в небе, а на тех самых волнах.

Уже пропадая во тьме, я задумываюсь, что будет, если устроить этот полёт.

Мои нервы сдают, и я начинаю кричать. Одно дело, когда эта глупая псина грызёт мебель, а другое дело — когда она ломает мои вещи. Хотя и первое — это не очень хорошо. Мне хочется задушить глупое животное. Разве немецкие овчарки не должны быть умными? Ну да, будет она умной — Лена её так разбаловала, что хуже просто не может быть.

— Она опять сожрала мой журнал!

Я указываю в сторону цветных кусков бумаги, которые валяются вокруг кровати.

— Начни уже смотреть за своей монстрихой! Или я расскажу взрослым, что ты пускаешь собаку в Дом! Мы это уже обсуждали!

Я кричу и кричу, кипя от ярости. Лена машет руками, давая знак, чтобы я был потише, ведь нас могут услышать, но мне пофиг. Грина испортила уже четвёртый мой журнал в этом месяце. А ведь так трудно достать новые! А ещё эта псина пометила мою майку и правый носок. Их, конечно, постирают, но носить из этого я ничего больше не буду. Никогда.

— Да тише ты! Грина просто уже в возрасте! И она никогда не жила в доме.

Я вижу, как Лена пытается казаться строгой и холодной, но удаётся ей это с трудом. Тёмно-зелёные глаза бегают с опаской, смотря то на меня, то на дверь комнаты. Она боится, что из-за шума кто-нибудь зайдёт. Голос, несмотря на все её усилия, не кажется страшным — он молящий.

Мне хочется назло сестре закричать ещё сильней, чтобы меня точно услышали. Чтобы сюда пришли. Чтобы увидели, узнали, что она прячет в Доме собаку. Чтобы Грину наконец выкинули обратно на улицу. Но я сдерживаюсь. Лена обожает это глупое животное, и если из-за меня она его лишится, то точно никогда меня не простит. У Лены талант к игнорированию людей, и я знал, что если она вычеркнет меня из своей жизни, то это навсегда. Она будет игнорировать все признаки моего существования с изяществом балерины. Я видел, как Кир буквально кричал Лене на ухо, а она спокойно продолжала читать. Со мной будет так же. Ну, может, не прям вечность, мы всё же родственники, но долго. Очень, очень, невыносимо долго.

Поэтому я с неохотой подчиняюсь и говорю уже куда тише.

— В возрасте, не в возрасте — мне по барабану. Это уже не смешно, Лен! Я теперь до конца жизни не смогу читать журналы?

Сестра сжимает лицо. Ей хочется что-нибудь сказать, возразить, но возражать не из-за чего.

— Я достану для тебя кусок пирога.

По куску пирога за испорченную вещь. Откуда и как Лена достаёт эти пироги, я не знаю, но своё обещание она всегда выполняет. Правда, сейчас мне пирога не хочется — уже наелся.

— Тогда давай я договорюсь, чтобы ты смог залезть на Дуб, а?

Сердце у меня делает сальто. Лена, правда, сможет это устроить? Дуб около ворот принадлежит только старшим, нас к нему и за километр не пускают. Он огромный, высокий и широкий. Его ветви возвышаются над крышей Дома. На его стволе есть несколько приколоченных ступенек, но старшие ими не пользуются — они запрыгивают на него как кенгуру. Иногда они сидят на нижних ветках, но чаще всего устраиваются посередине дерева. Когда людей много, может показаться, что дерево облепила стая разноцветных птиц. Шум из-за смешанных разговоров кажется их чириканьем. Они сидят на всех ветках и смотрят на нас. С Дуба можно увидеть всё. Старшие видят, кто гуляет, а кто бродит в коридорах Дома. Они могут увидеть, что ты ешь и что читаешь. А ещё они могут увидеть, что происходит за воротами. Могут увидеть магазины и чёрно-белые машины.

А есть те, кто не боится залезать даже на самый верх. Макушка Дуба опасна. Но оттуда слишком много видно. Можно разглядеть заводы и детские площадки с весёлыми семьями, старую страшную крышу Дома, которая уже гниёт, и драки около сарая. А ещё с верхушки дерева намного проще упасть, потому что ветви там уже не сильные и толстые, а молодые и тоненькие.

На Дуб хотят все. Потому что все мечтают всё увидеть и узнать. Посмотреть вниз и почувствовать, как ты возвышаешься над всеми и вся. Увидеть каждое окно Дома и понять, что для тебя больше не существует тайн. Ты всевидящ.

— Ты сможешь?

Я трясусь от предвкушения и молю, чтобы Лена сказала уверенное «да».

— Да.

Я знаю, что ещё ничего не решено и что радоваться рано, но я не могу сдержать дрожь и улыбку до ушей.

— Ты лучшая!

Я с размаху обнимаю сестру. Она крепко обнимает меня в ответ. Если такова плата за вред от Грины, то я готов сам отдавать собаке свои журналы.

— Но ты не должен никому говорить о Грине, как мы и договаривались.

Я отхожу от Лены и киваю.

— Ты же знаешь: я не предам тебя.

Она улыбается.

Конечно, я никому никогда не расскажу о её питомце. Грина — та ещё проблема, но она делает Лену счастливой. А значит, несмотря ни на что, я позабочусь об этой собаке.