Обращаться с осторожностью. Искренние признания патронажной сестры

Рэйчел Хирсон, 2020

За 40 лет работы в Национальной службе здравоохранения Великобритании Рэйчел Хирсон приходилось сталкиваться один на один с очумевшим от наркотиков сутенером на лестничной площадке, с угрожавшим ей ножом домашним насильником в хостеле, по недоразумению оказаться в борделе. И это только верхушка айсберга… Патронажная сестра – одна из профессий, к которой часто относятся с незаслуженным пренебрежением. «Подумаешь, зайти в гости попить чайку! Разве это сравнишь с работой настоящей медсестры, такой, которая помогает в больнице?» Это совершенно не так. Патронажная сестра – профессиональный медицинский работник, прошедший три года обучения и отправленный трудиться «в люди» на свой страх и риск. Здесь за спиной у тебя нет команды поддержки, которую можно позвать на помощь в критической ситуации. И ты не посиживаешь с хозяевами у камелька, и у тебя нет отдушины в виде проникновенных бесед с коллегами во время обеденного перерыва. И вообще никого нет рядом, чтобы просто спросить: «Как ты думаешь, я не ошибаюсь?» В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Ведро во дворе

Я родилась в 1960 году в Девоне, в семье кочующих цыган по отцовской линии. Почти все мое детство прошло в городе Барнстапле, на берегах реки Ивел, впадающей в То. Комик Аль Мюррей, звезда «Хозяина паба» (Pub Landlord), смеялся над тем, что появился на свет за коробкой с чипсами, в пеленке из мокрого полотенца с рекламой пива. Ну а меня крестили пивом Watneys Party Seven из красного бочонка, которое выставляют для завсегдатаев боулинга заодно с солеными орешками.

Мой папа Ронни Тейлор происходил из семьи колесных мастеров, уличных торговцев и знахарей: в детстве ему было поручено нести череп с предсказаниями будущего, чтобы лучше раскупались лечебные зелья. Он пошел работать на пивоварню Watneys, и так у нас появился свой дом. Родные со стороны мамы были шахтерами из Йоркшира. Дедушка по маминой линии был профсоюзным деятелем и работал в шахте. Мама Мэри отличалась искренней набожностью и до сих пор носит прическу, бывшую в моде в 1940-х годах. Подростком она работала «прислугой» у врача и его семьи в Шеффилде, а в 1940-х переехала в Ланкашир, поступив на ткацкую фабрику. Затем она устроилась на кухню в отеле Morecombe Bay, где и познакомилась с папой. Надо думать, это была настоящая любовь, судя по тому, как часто мокрое посудное полотенце прохаживалось по физиономии моего бесшабашного папули. Добрая и щедрая до глупости, а также большая поклонница «Обратного отсчета», мама все еще может задать вам жару.

Наш дом стоял совсем близко к реке Ивел, где регулярно происходили лунные приливы и отливы. Это было не очень-то удобно, поскольку вода заливала подвал и двор (в котором находился наш туалет). Так что в детстве у меня был не простой уличный туалет, а кабинка без освещения, плотно населенная многочисленной семейкой паукообразных. Они таились по углам, плели свои сети и всегда были готовы укусить. И пока я занималась своими делами и подтиралась салфетками Izal (ну и дрянь, скажу я вам, они не столько вытирали, сколько размазывали), мой взгляд не отрывался от потолка, сканируя его на все 180 градусов на случай, если какой-то из восьминогих постояльцев вдруг решит спуститься на мой уровень. Я выскакивала оттуда как оглашенная, красная как рак.

На тот случай, когда мы не могли попасть в туалет, в левом углу двора стояло ведро. Оно оставляло у меня на заднице кроваво-алый отпечаток, если я рассиживалась слишком долго. Как видите, наша система канализации и сопутствующей гигиены не ушла далеко от Диккенсовых трущоб.

Из-за нехватки самых элементарных вещей я не могла пригласить друзей к себе в гости и в итоге стала совершенно нелюдимой. Если же кто-то все-таки заявлялся в наш дом, главной целью всегда становилось поскорее выпроводить их вон. Тут и речи не могло быть о бесконечном подростковом трепе о вечеринках и планах на будущее с обменом постерами Дэвида Кэссиди и журналами Jackie. Я стала настоящим экспертом по анти-гостеприимству: никогда не предлагала чаю и всегда распахивала окна настежь, чтобы буквально выморозить своих гостей. Я следила за тем, чтобы они не снимали верхнюю одежду на случай поспешного бегства. А в ситуации затянувшегося визита и предсказуемых проблем с мочевым пузырем я научилась виртуозно уходить от вопроса: «Где у вас туалет?».

Та самая река, что так часто отрезала нам путь к туалету во дворе, по-хозяйски текла через центр городка и была главной артерией, обеспечивавшей работу местным предприятиям по крайней мере до середины XX века. И даже в 1960-х и 1970-х годах по ней еще переправляли продукцию лесопилки напротив паба и зернохранилища на другом берегу от нас. На реке постоянно происходило что-то увлекательное. К причалам подходили баржи с насыпанными на них горами песка. Часто их разгружали механические экскаваторы. На грузовиках песок попадал на стройку, где рабочие замешивали его в бетон. На берегу всегда было полно рабочих, кранов, мелких судов, грузовых автомобилей, туда даже подходила узкоколейка, доставлявшая песок в разные части города.

На другом берегу напротив зернохранилища тоже жили семьи. А одна из них даже владела катером. Изредка я удостаивалась приглашения на развлекательную речную прогулку вместе с соседями. Это было захватывающим приключением: забраться на палубу шумного, воняющего соляркой катера, чтобы пройти по течению Ивел до ее впадения в То и дальше, где морская вода обдает лицо солеными брызгами, а от холодного ветра мы замерзали в тонких анораках. Несмотря на разницу в уровне жизни, нас с соседями всегда объединял дух товарищества.

Одним воскресным утром прямо напротив нашего дома пришвартовалась незнакомая синяя лодка. Это было новое семейство, и лодка служила им домом. Они путешествовали по всей стране, периодически задерживаясь то в одном месте, то в другом. Их дети почти месяц учились в нашей школе. Иногда мы даже ходили на занятия вместе, но очень скоро они снова отправились в путь. Это было совершенно необычное детство. Причем как для них самих, так и для нас, всю жизнь остававшихся на своем берегу.

Здесь мы все делали вместе. Одни соседи помогали другим. Когда у мамы испортилась печка, хозяин местного паба предложил ей приготовить для нас воскресный обед, и в свою очередь их семейство заявилось к нам обедать в полном составе, когда в другое воскресенье у них отключили свет.

Одним особенно запомнившимся мне летом, когда была еще совсем девчонкой, рано вечером я вернулась домой и обнаружила, что весенний прилив нагнал воду до верхних ступенек крыльца. Какое происшествие! Все семьи беспомощно топтались на крылечках, не имея возможности никуда податься. Я застряла на городском мосту в сандалиях на босу ногу, визжа от страха при одной мысли о том, чтобы ступить в эту воду. По счастью, сосед в охотничьих сапогах пришел на помощь. Меня на руках доставили на родное крыльцо, совершенно сухой и довольной.

В такие моменты расположенный рядом мотель Rolle Quay Inn становился для нас источником развлечений: мы наблюдали, как нетвердо держащиеся на ногах и явно неспособные вести машину выпивохи спешат отогнать свои машины подальше от кромки воды. Один такой удалец кое-как добрел до машины, с трудом умудрился попасть ключом в замок зажигания и рванул с места, удирая от воды. Получилось так, что задние колеса зацепились за сухую полосу земли, тогда как передние вполне предсказуемо нырнули в воду, увлекаемые его весом на водительском сиденье, так что залило весь капот. В результате этого маневра машина едва не рухнула в реку. Поднялась страшная суматоха: стоило немалого труда вызволить из воды как автомобиль, так и его пьяного хозяина. Во избежание подобных случаев довольно скоро берег реки укрепили бетонной стенкой.

Наша ванна стояла в подвале, рядом с валиком для отжимания белья. У нас не было стиральной машины, и мама вручную стирала и простыни, и одежду прямо в ванне. Мытье в ней также не подходило под определение расслабляющей спа-процедуры. Весь подвал был заставлен коробками из-под пива — ежемесячное поступление от папы. Все работники на Watneys получали свою порцию пива или легких алкогольных напитков в качестве прибавки к жалованью. Во время высоких приливов у нас в подвале вода из реки Ивел поднималась на 40 см, и тогда коробки покидали свой угол и отправлялись в свободное плавание, налетая друг на друга со звоном и грохотом, словно это терпели кораблекрушение контрабандисты из детского романа Дж. Мида Фолкнера Moonfleet.

Еще у нас имелся скрипучий ветхий чердак (конечно, тоже без освещения), где среди прочих запретных для нас сокровищ в ящиках из-под чая хранился всякий хлам, а также граммофон с трубой в черном чехле-коробке, с иголкой на тяжелой серебряной ручке. На нем я многократно слушала все немногие пластинки с ариями Марио Ланца, имевшиеся в нашем доме. По странной причуде судьбы опера была первым моим опытом приобщения к музыке.

Одно из моих ранних воспоминаний связано с самым первым нашим домом, в котором мы жили незадолго до того, как попали в предоставленный Watneys приливной домик. Я помню, как любовалась мамой с накрученными на стальные бигуди волосами: во всем великолепии свободной нейлоновой ночной рубашки она совершает ежеутренний ритуал Великого Изгнания: сплошная «масса» живых обоев — легионы суетящихся тараканов — пускается наутек от помойного ведра и щетки. Неистово чертыхаясь, мама давила тех, кто не успел удрать и зазевался. Дохлых тараканов заворачивали в бумагу и сжигали в печке.

Я испытывала благоговение и ужас в равной степени как от ее непоколебимого упорства, так и от отвращения к этому опыту, повторяющемуся изо дня в день. Ни мама, ни я никогда не заговариваем ни об этом, ни еще о чем-то из прошлого. Для нее прошлое закрыто навсегда, бесповоротно. Честно говоря, это просто поразительно, как она вообще со всем справлялась.

Следующее жилье, полученное от пивоварни, мы делили с неопределенным количеством мышей, крыс и пауков: нашими жильцами становились все, кто имел четыре, шесть или восемь ног. Пол покрывал всегда ледяной линолеум, а стены — зеленая краска. Ночь была полна шорохов и скрипов. Когда субботним вечером папа отправлялся выпить, что происходило довольно часто, мы с мамой смотрели «Непридуманные истории» (Tales of the Unexpected) Роальда Даля, чтобы потом, содрогаясь от страха, нырнуть в кровать и лежать, вслушиваясь в шорох и перестук маленьких коготков. Наконец мы подпрыгивали при звуке поворачивающегося в замке ключа: папа вернулся! Уууф! Можно снова дышать. Всякий раз я потом повторяла: «Это же просто мышь! Чего я так испугалась? Подумаешь, проблема!»

Если под полом гадят крысы, появляется незабываемый запах, его не спутаешь ни с чем. Папа мог ловко поднять нужную доску, из-под которой он выхватывал извивающуюся тварь и швырял в плотный мешок. Моей обязанностью было сбегать к реке и забросить мешок в воду так, чтобы никто не видел, а потом вернуться домой как ни в чем не бывало, руки в брюки и весело насвистывая.

Родителя моего папы звали Дедулей. Не знаю, как долго он с нами жил. Он постоянно торчал на заднем крыльце с закинутой на табурет больной ногой и со спущенной на один глаз плоской кепкой и жевал ириски. Он был бродячим торговцем: продавал с тележки, запряженной лошадью, свежую рыбу. В один прекрасный день то ли лошадь пришла в плохое настроение, то ли на что-то обиделась и лягнула хозяина в ногу со всей дури. Эта травма так никогда и не исцелилась.

Папа был одним из 11 детей в семье и в первом поколении вел оседлую жизнь. По-моему, из них выжило девятеро. Его семья — бродяги, или, как их тогда называли, цыгане, решила бросить кочевую жизнь, стала торговать рыбой и лудить посуду для местных жителей, однако продолжала говорить на романо. (Кстати, чавэ^[7] — наверняка цыганское слово, также как и выражение «Мунг, чавэ, мунг». Грубый перевод его звучит так: «Реви громче и распускай сопли, тогда шикарные господа тебя пожалеют и дадут денег».)

Не-цыгане были для них гаджо. И главной ценностью цыганского языка было то, что для гаджо он непонятен. Как только их начинали понимать, прежний язык становился ненужным, и приходилось придумывать совершенно новые слова, чтобы перехитрить и обмануть обычных людей, не цыган. Некоторые выражения перекликались с жаргоном кокни.

Романо также неразрывно связан с полари^[8], тайным языком, бытующим на ярмарках, в театрах и цирках, среди кукольников и моряков. Это странная смесь рифмованного и обратного сленга, морского жаргона и воровской фени. К словам, пришедшим из полари, относятся такие, как бевви (bevvy) — выпивка, страйдс (strides) — штаны, кип (kip) — квартира. В 2016 году Дэвид Боуи выпустил альбом Blackstar с песней Girl Loves Me, практически полностью написанной на полари. Но чаще всего им пользовалось сообщество гомосексуалов в 1960-е годы.

Моя бабушка по отцу, которую я никогда не знала, также была цыганкой, торговала цветами, травами, одеждой и гадала. Я считаю, что она была превосходным психологом и безошибочно вычисляла, что от нее хотят услышать. Но кто я такая, чтобы ее судить? Может, она и правду могла что-то предвидеть. Ее родня носила прозвище Колесники, и, насколько мне известно, они пришли из Вексфорда, из Ирландии.

Папа покинул Девон совсем молодым, завербовался во флот и участвовал во Второй мировой войне. В 1941 году он попал в США и в 20 лет служил на минном тральщике Brooklyn Yard. Оттуда он доплыл до Южной Америки. На берегу Западной Африки ему вырезали аппендикс, и он чуть не утонул у берегов Норвегии: в корабль попала бомба, и он пошел ко дну в Северном море у побережья Нарвика. Его родным пришло извещение о том, что он пропал без вести и, скорее всего, погиб.

Однако его спасли, и папа вернулся в лоно семьи. Подобно большинству бывших военных, он очень редко обсуждал свою службу в армии и даже спасение на море. Но одно я знаю точно: его ужасно обижало, что даже после того, как он воевал за свою страну, собственные родители не доверяли ему иметь свой ключ от арендуемого ими дома.

После войны, пресытившись похождениями в качестве «бегуна» для букмекеров (что было незаконным занятием) и сборщика долгов, он начал работать в пивоварне, где от простого грузчика поднялся до слесаря, отвечавшего за пивные краны, трубы и кулеры в сети пабов Watneys по всему северному Девону. Он разъезжал на служебном фургончике марки British Leyland, и в детстве я часто ездила с ним. Конечно, тогда и речи не было ни о каких ремнях безопасности.

Следующей его машиной был Hillman Avenger. Он любил свою работу и получал большое — на самом деле, слишком большое — удовольствие от сопутствовавших ей бонусов, часто развлекая нас историями о том, как ему приходится «дернуть полпинты» в каждом пабе «просто за компанию». Я понимаю, как жутко это звучит, но это правда. Ведь уже тогда существовали и законы против нетрезвых водителей, и проверки на алкоголь. Понятия не имею, как ему удавалось избегать аварий, однако он это делал.

Также в его обязанности входило каждый вечер поднимать Дедулю по винтовой лестнице в спальню. Ему было очень тяжело. Лицо искажала напряженная гримаса, оно становилось лиловым, а на шее выступали тугие жилы, как струны на скрипке. Я очень хорошо запомнила папин толстый живот, выпирающий из-под засаленной жилетки, и подтяжки, болтающиеся сзади. И то, как безропотно он воспринял столь крутую смену ролей, когда ему пришлось носить отца на руках, как младенца.

Когда папа был маленьким, Дедуля ложился в лондонскую больницу Св. Томаса на время обострений язвы его травмированной ноги. В честь такого события всех девятерых детей отправляли в работный дом, где их содержали до его возвращения и обычно брили наголо из-за вшей.

Еда была самой грубой, пили только жидкий чай, но при этом, как ни удивительно, иногда на столе было и мясо. Однако в общем и целом условия там были настолько отвратительные, что никому не хотелось туда возвращаться. Постоянно ходили истории о том, как хулиганов сажали на хлеб и воду, а тех, кого ловили на воровстве, на неделю оставляли без сыра. Самых отпетых обитателей в наказание за сквернословие, драки и отказ от работы могли отправить в суд и даже в тюрьму. Это была та стороны жизни, которой папа стыдился по вполне понятным причинам, и я интуитивно старалась не поднимать эту тему.

Когда мне было примерно 10 лет, мы собрались в настоящий тур Oop North. Это была та еще гонка. С чемоданами в руках нам с мамой пришлось ехать одним поездом до Шеффилда, другим до Донкастера, а потом на автобусе до ее родной деревни Тернско. Мы решили погостить у маминых родителей, моих бабули и дедушки. Я запомнила высоченную гору угля перед их муниципальным домом: дедушка работал шахтером на Hickleton Main, и это было частью дотации от Национального совета по углю.

Такие горы угля имелись почти перед каждым домом, их привозили на грузовике. У заднего крыльца, давно ставшего парадным входом в дом, нас радостно приветствовали немецкая овчарка Раджа и бордер-колли Шеп. Бабуля в честь нашего визита запаслась особыми лакомствами. Сладкое сливочное масло Lurpak, апельсиновый сок в бутылке из-под молока и йоркширский пудинг. С нашей стороны полагался шерри для дедушки в кувшине или другом сосуде объемом в кварту из бочонка в бакалейной лавке на «главной улице». По-моему, он питался исключительно печенью с чесноком и луком и шерри, при этом отлично себя чувствовал, несмотря на девятый десяток. Если ему случалось заболеть, все впадали в панику и не знали, как вызвать к нему врача. Он в жизни не имел страховки. По идее, страховка должна быть у всех, верно? Ну так вот, у него ее не было и в помине. Он десятки лет не имел дела с врачами.

Женщины в поселке в обязательном порядке повязывали волосы шарфом и всю неделю ходили в бигуди, только чтобы распустить их в субботу вечером, когда все дружно отправлялись в клуб, тоже «на главной улице». В заведениях Watneys пиво лилось рекой; музыкальный автомат — самая крутая машинка той эпохи — крутил диски с наклейкой Edison Lighthouse, и от оглушительной Love Grows лопались перепонки в ушах. Большинство завсегдатаев щеголяли чинариками, приклеившимися к нижней губе, щурили от дыма один глаз и с восторгом ночь напролет топали и выкрикивали «та-та-та» и «ча-ча-ча», прежде чем приходила пора враскачку ковылять по домам.

Я была допущена к этим субботним посещениям клуба, отчего сразу почувствовала себя очень взрослой. Мне нравилась атмосфера ожидания, предвкушения праздника, когда все наряжаются в самое лучшее. Мама работала в магазине мужской готовой одежды Fosters и могла со скидкой покупать там вещи унисекс, так что я щеголяла в джинсах Falmer и джинсовой же куртке и была обладательницей целого набора рубашек из марлевки — кажется, в середине 1970-х было очень модно носить мужские рубашки. Или так считала только я? Также у меня имелась пурпурная велюровая юбка и вязаный в тон ей топ с лямками, завязывающимися крест-накрест на шее. Я обожала этот ансамбль и считала себя девчонкой высший сорт. Конечно, к нему прилагалась пара красных ажурных босоножек на платформе. Пурпурный и красный. Вот это видок!

Дядя Джон отвез нас к Большой тете Мэри в деревню Holme-On-Spalding-Moor возле Market Weighton в графстве Ист-Райдинг-оф-Йоркшир. Этот визит должен был привести меня в восторг. Они с мужем Джеком жили на ферме. Я была бы счастлива поведать вам о сельской идиллии, но оценить ее толком не успела, поскольку было не до нее. К чертям ферму, Большая тетя Мэри обожала готовить! Она наваливала свою стряпню гаргантюанскими порциями, яростно пресекая даже мысли о покупке еды. Ее стол ломился от сдобы, джемов, йоркширских пудингов, бисквитов, домашней ветчины, острых соусов, брауни, толстых кусков масла, намазанных на такие же гигантские ломти хлеба, мясных пирогов, салатов исключительно из латука и томатов, совершенно без заправки (никакого баловства, разве что капелька уксуса), — лишь только простая сельская пища. О боже, это стало для меня настоящим пиршеством и кульминацией нашей поездки.

За едой все оживленно болтали и обменивались семейными сплетнями, с богатой палитрой приглушенных и осуждающих тонов, припасенных для некоторых родственников. Я обожала греть уши под такие откровения дня, как: «Эти байки про “полезный маргарин” сплошное надувательство, даже не сомневайся. Твоя прапрабабушка дожила до 100 лет и всю жизнь ела масло, пила сливки и цельное молоко и в ус не дула».

Кладовая под северной стеной дома меня завораживала. Уютный запах стряпни внушал уверенность в том, что скоро мы сядем за стол и мне не придется выскакивать в магазин за перекусом. В доме не переводилось съестное. Наше пребывание на ферме омрачалось лишь одним недостатком: конечно, это относилось к туалету. Стоило мне попроситься выйти, тут же все начинали переглядываться с таким видом, будто я сейчас присяду прямо на улице, перед домом, где угодно. Наконец мама вставала, вела меня к задней двери, разворачивала в сторону сарая и шептала: «Там, сзади». Куда же ходили все остальные? До сих пор не знаю. Может, здесь тоже имелось для этого ведро, хмыкала я про себя. Неужели это у нас семейное — проблемы с отхожим местом?

Незабываемый Джереми Торп^[9] играл большую роль в помощи бедным семьям, стремившимся улучшить свои жилищные условия. Он был для нас сродни божеству в Северном Девоне в период с 1960-х по 1970-е годы. Мы отказывались верить нападавшему на него Норману Скотту. В конце концов Торп казался абсолютно искренним в своей борьбе за справедливость и готов был всегда прийти на помощь.

Вместе с мамой мне довелось побывать на многих предвыборных митингах, и мне это очень нравилось в детстве. После ужина, когда на улице было уже совсем темно, мы с мамой, невзирая на дождь, преодолевали недолгий путь до фермерского рынка Барнстапл, чтобы послушать вдохновляющие и напыщенные речи и посмеяться над незамысловатыми шутками ораторов вместе с возбужденной толпой. Фонари над сценой высвечивали лица множества перспективных и подающих надежду кандидатов, и это было великолепно: мне нравилась эта атмосфера, а еще тогда я научилась ценить тонкости политики и умение добиться цели.

Не могу сказать с уверенностью, что это муниципалитет помог родителям покинуть наконец дом с помойным ведром, заливаемый приливами, и перебраться в однокомнатную квартирку, когда я уехала из дома. Десятилетиями в Северном Девоне стояли у руля либералы, но в 1980-х им на смену пришли тори.

Кроме крепнувшего увлечения политикой другой моей страстью была поп-музыка. Сестра, которая была старше на 10 лет, подарила мне, своей настырной младшей сестренке, транзисторный приемник. У него был футляр из искусственной коричневой кожи и наушники, так что я могла слушать ночи напролет Radio Caroline, укрывшись с головой одеялом.

Под кроватью я держала ручку и листок бумаги со списком музыки, которую мечтала прикупить, когда смогу позволить себе приобретение вожделенной стереосистемы. Один из первых LP-дисков^[10], купленных мной вслед за стереосистемой — компиляция Top of the Pops^[11] — оказался полным разочарованием. Я и не думала, что записанные на нем хиты будут исполняться не авторами. Добрейший дядюшка Джон купил мне стерео, когда в нашем великом путешествии на Север мы посетили «Донни» (Донкастер).

Каждое утро в эфир на Радио-1 выходил ведущий Ноэл Эдмондс, чтобы развлекать меня за завтраком. По дороге в школу мы распевали во все горло и задерживались на каждом углу, поджидая одноклассников. Первой остановкой была лавка кондитера, где мы запасались засахаренными фруктами на перемены. И конечно, мы должны были заглянуть в магазин готовой одежды возле школы. Мы могли съесть грейпфрут (теперь это был бы Snickers) и отправиться участвовать в марафоне, пребывая в абсолютной уверенности, что получили достаточное количество калорий для забега.

Мы отлично проводили время на специально построенной шестиугольной площадке, куда приносили послушать свои записи: тесная будка диджея была оборудована проигрывателем с колонками и микрофоном. Конечно, мы выбирали музыку по своему вкусу и подчас довольно жестко навязывали другим свои предпочтения, руководствуясь некими темными и неопределенными установками. Хотя, например, безусловным спросом у всех пользовались записи АВВА, тогда они были на пике популярности.

Я всегда любила ходить в школу, однако перед самым получением аттестата зрелости мое самолюбие получило весьма ощутимый удар. Все друзья отправлялись по программе обмена учениками во Францию, кроме меня. В конце концов, никто и не ждал, что какой-то школьник с континента захочет поменяться со мной местами. «Эй, друг, не хочешь попользоваться ведром?» Это был первый случай моего прилюдного отлучения. Я не смогла поехать и почувствовала, как что-то во мне сломалось. Правда, ненадолго. Уж слишком велика была радость от встречи с приехавшими из Франции сверстниками. Меня восторгало все: их странный акцент, их рассказы о том, что у них принято есть, а что нет.

Мои одноклассники и их родные разобрали по домам всех Клодетт и Эммануэлей. Большинство семей собиралось в ресторанах или других интересных для приезжих местах, чтобы французские гости могли общаться с новыми друзьями. Вся школа превратилась в единое сообщество, даже семью, искренне желая сделать все для того, чтобы французские школьники чувствовали себя как дома и не скучали. Это было грандиозным опытом по налаживанию дружеских уз для всех, кто участвовал в нашем обмене: друзья тоже заметно повзрослели после него, особенно благодаря собственному опыту, полученному за время пребывания в Кале. Теперь они вели себя намного увереннее во всем, причем это касалось не только владения французским языком.

Я оказалась одна на обочине, и это было тем более обидно оттого, что французский всегда был моим любимым предметом. Моя вера в себя пошатнулась заодно с представлениями о том, что ждет меня в будущем, и это не давало покоя.

Я устроилась на лето работать на фабрику, выпускавшую таблетки Anadin, и тогда же получила плачевные результаты своих экзаменов. Механизмы гудели и жужжали, без конца крутились и шумели ленты конвейеров — декорация к фильму «Сделано в Дагенхэме» (Made in Dagenham) с озвучкой от Донны Саммер, которую я слушала в это идиллическое лето 1977 г., почти такое же жаркое, как в 1976-м. Однажды нас даже из-за жары отпустили с работы по домам. Я работала на утилизации бракованных таблеток. Нам полагалось распаковывать их и бросать в бункер. Начальница проверяла, чтобы мы не болтали за работой и старались выполнить норму. Та же начальница объезжала на своей тележке всю фабрику вечером в пятницу, когда в воздухе витало предвкушение выходных. Она раздавала небольшие коричневые конверты с фамилией работника в прозрачном окошке и 25 фунтами жалованья. Мы щебетали, шутили и кокетничали напропалую в то великолепное лето, хотя под конец его омрачили мои низкие оценки. Я получила по трем предметам всего О-уровень^[12]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

7

Chav — англ. сленг — быдло.

8

Арго британских гомосексуалов.

9

Джон Джереми Торп (29 апреля 1929 — 4 декабря 2014) — британский политик, член парламента от Северного Девона с 1959 по 1979 годы и лидер Либеральной партии в период между 1967 и 1976 гг. Его политическая карьера рухнула, когда близкий знакомый Норман Скотт заявил, что имел с ним связь в начале 1960-х, когда гомосексуальность в Великобритании была вне закона. В 1976 году скандал вынудил Торпа уйти в отставку. Он отрицал свою связь со Скоттом и был оправдан в 1979 году вскоре после потери места в парламенте на всеобщих выборах.

10

LP (лонг-плей, англ. Long Play, LP от long-playing — долгоиграющий) — в звукозаписи — долгоиграющий формат на грампластинках, рассчитанный на воспроизведение при скорости вращения диска 33¹/₃ оборота в минуту.

11

Top of the Pops — музыкальная программа британского телевидения, выходившая на BBC и транслировавшаяся во многих странах мира. TOTP, своего рода телеверсия национального хит-парада, выходила еженедельно с 1 января 1964 по 30 июля 2006 года.

12

O Level — средняя успеваемость.