О власти. Людологические тезисы

Рустам Павлович Чернов

В настоящей работе проанализирована сущность и природа власти с точки зрения людологического (ludo – играю, logos – знание) подхода. Власть рассмотрена как свойство перехода бытия в возможности в действительность (от идеального к реальному), при котором «возможность», лишенная заранее снятых противоречий мысли, неотвратимо реализуется в действительность. Рассмотрен ряд способов ненасильственной трансформации власти.

4

Для того, чтобы понять, каким образом отвлеченная теоретическая конструкция может определять и детерминировать чувственно заданную конкретику вещей, необходимо обратиться к самой проблематике гносеологии. Вопросы эти достаточно сложны, чтобы можно было себе позволять очерчивать круг циркулирования информации о них по принципу «Общее — общее», это, как правило, приводит либо к формированию новой методологии, либо к формированию бесконечности хорошей апории. Поэтому представляется возможным построить наше рассуждение по принципу «Общее в частном — частное в отношении к общему». Это предполагает, что мы обнаружим, что именно формирует наше абсолютно общее представление, и как частно — конкретное явление, идентифицируемое нами, соотносится с этим общим представлением, что позволяет нам говорить о возможности констатации данного перцепта.

Следует отметить, что содержание данной проблематики неоднократно приковывало к себе внимание в самые разные времена. Методология познания Платона, например, уделяла большое внимание вопросу о форме возникновения и формирования причастности единичного, заданного в конкретике условий места и времени общего, вынесенного за пределы какого-либо места и времени по определению. Соответственно, ход рассуждения Платона представлен достаточно точно: если в рамках конкретики места и времени невозможно на основе чувственного восприятия определить универсум идентификационной массы явления, то, следовательно, существует нечто всегда отсутствующее в восприятия времени и места, но неизменно определяющее содержание данного восприятия, именно это было названо «Эйдос». Механизм идентификации восприятия и формообразования самого предмета восприятия задавался соответственно при помощи божественности (существование идей).

Аристотель прекрасно дифференцировал данный вопрос применительно к сферам бытия в возможности и в действительности, связав возможность существования с тремя формами, создав, тем самым, временной барьер восприятия.

Здесь отметим, что у Аристотеля возможность бытия предмета тождественна возможности в конкретном смысле этого слова, как возможность того, что уже существовало, существует где-то (не данном месте и времени, заданном для конкретного восприятия), будет существовать у конкретно — частного субъекта при том, что она у него не существовала, или существует и будет существовать. В принципе все возможные варианты лежат на поверхности и их нетрудно просчитать. Главное Аристотель прекрасно понимает, что от форм сочетания двух данных областей зависит конечность сущности явления как в отношении участника формообразования данного явления, так и стороннего наблюдателя.

Совершенно гениально проблема частного и общего решается в рамках религии, где качественность частного (содержание жизни верующего) всегда тождественно качественности божественного (стандарты, нормы поведения и прочего); но при этом количественное соотношение никогда не бывает равным, — божественное выступает как то, что является равным для любого, при том, что любой никоим образом не может повлиять на изменение божественного ни в количественном, ни в качественном отношении (институт инквизиции по отношению к еретикам).

Именно это позволило физикам — естествоиспытателям разрушить представление о божественном устройстве мира при помощи формулирования закона основания построения взаимодействия и циркулирования масс, температур и прочее. Появилось понятие внеличной причинно — следственной связи. Если верующий мог превратиться на протяжении всей своей жизни в причину, следствием которой была жизнь души в ее качественном понимании, то физика показала, что отношения причины и следствия, как это ни странно, вовсе не зависят от личных качеств человека и только могут испытывать количественные изменения в рамках его действия, и то согласованных с целесообразностью представления о результате той или иной операции (эксперимента). Проблема соотношения влияния общего и частного трансформировалась не в экзистенциальную проблематику, а в сугубо технократическую, где властью стало знание механизма взаимодействия с миром. Мир представляется как форма сплетения причины и следствия, результатов и разрушений этих результатов.

Соответственно, методология познания социальной реальности того периода представлена «теориями — преобразованиями»: человеку хотелось верить, что он может изменить свое бытие и бытие себе подобных на основе разума, знания, на основе чистого познания. Данные теории представлены в частности Локком, Гоббсом, Гегелем, Кантом. Последний являет собой достаточно противоречивую фигуру в решении данной проблемы, поскольку ему одновременно удалось приписать человеку, как уникальную способность проникать в сущность вещей, так и ту же способность пребывать в полном заблуждении относительно нее.

Первым, кто поставил под сомнение возможность произвольного соотношения общего представления и частной действительности был Артур Шопенгауэр. Именно он поставил вопрос о зависимости бытия от того представления, которое обслуживает данное бытие. Эта мысль по существу была первым камнем в огород естественности происхождения мира и социума. Шопенгауэр практически говорил о возможности искусственности представления и пытался развенчать человечество с мифом об истинности. И если Рене Декарт положил обезличенную мысль в основание бытия, то Шопенгауэр сначала признал бытие, а уже затем вывел качественность мысли как определяющее качественности бытия. Воля выступила как то, что устраняет зазор между внеличным представлением и личной формой знания, — существую, потому что хочу этого.

Фридрих Ницше пошел еще дальше и провозгласил возможность изменения не только области мысли, но и области действительного, при этом не на основе изменения общей индивидуальной действительности, а на основе отказа в самом себе от этой общей идеи, замены ее собственными ценностями, собственной волей к своей ценности. Общее не просто унифицируется или изменяется, оно просто уничтожается для «здесь и сейчас» конкретного индивидуума, перестает восприниматься им, и поскольку это происходит со всеми (аналог Христианства), то это и становится новой формой общего представления о действительном — переоценка всех ценностей всеми. При этом всем, кто уже переоценил ценности совершенно неважно остальное человечество, поскольку остальное человечество — продукт того, от чего уже успешно отреклись те, кто данные ценности переоценил. Это важный момент, потому что именно здесь Ницше отличается коренным образом от тех, кому в дальнейшем приписали его идеологическую направленность (фашисты).

ХIХ век богат на теории знания — преобразования: Карл Маркс, в отличие от Фридриха Ницше персонифицировал общее представление, закрепил его за конкретными субъектами (классами) и объяснил, почему именно их представление о действительности является доминирующим (общим). Маркс создал мотивационную форму преобразования социальной материи. Он вернулся к естествоиспытателям, то, что они сделали с неживой материей (причина и следствие), Маркс сделал с общественными отношениями, он указал, где причина, а где следствие. Соответствующий вывод, который был сделан уже самопроизвольно: поменять причину и следствие как качественно, так и количественно. В принципе тоже предприняли националисты в Германии. Только в России это носило субъективный характер (в рамках одной страны), а в Германии — объективный, в рамках мира.

Современность попала, в сущности, в труднейшее положение потому, что она столкнулась с известностью обо всех противоречиях этого мира. Шпенглеру, Данилевскому, Тойнби, разрабатывающим теории локальных цивилизаций, даже в страшном сне не могло присниться, что все будут помещены в единое информационное пространство относительно самое себя. В наше время ни о какой исторической замкнутости говорить уже не приходится. Единая сфера циркулирования информации, истинность положений теории Гумпловича и Каутского создают ООН, техническое мышление, до этого обретавшее себя в рамках изолированности расчетов математики, преобразуется в социально полезные формы: атомная бомба, интернет, телевидение. Все смешивается и приобретает форму синтеза противоречий, где каждое противоречие представлено эпохой, жизнью того или иного народа, тысячелетия и все это обрушивается на конкретного частного человека, носителя частностей разного рода в форме массивов информации, которую он по определению должен принимать лишь к сведению. Формой участия в общественной жизни становится понимание и приверженность рода идеалистического, в полный противовес абсурда того, что названо в честь мира действия, в честь мира Греции, — демократия…

Обнаруживая себя в современности, которая есть эмбрион острейших катастроф будущего, нельзя быть заложником однобокости и приверженности стереотипизированности.