Истина в сумраке. Знаки. Том 1. Книга 3

Руслан Лимаренко

Добро для человека, ставшего на путь зла – и есть зло. Стремление к добру посредством угрызений совести причиняет невыносимые муки. Что же такое Истина и где граница между добром и злом? Как взаимодействуют между собой эти субстанции и какое место в них занимает человек? Можно ли влиять на судьбу? Герои романа делают выбор, находя ответы. Этот роман никого не оставит безучастным, потому что написан автором с той искренностью, с какой даже не у каждого из нас найдутся силы на исповедь.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Истина в сумраке. Знаки. Том 1. Книга 3 предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

← ***

Часть вторая. Ничто не бывает случайно →

Часть первая. Горькая правда

Глава первая. Ниже плинтуса

Расставшись с Виктором Кузнецовым, Макс пошел обратно в общагу на Мгинской, дом 3. Он поднялся на третий этаж, повернул направо, прошел в холл, где открыл ключом дверь своей комнаты №21. Вошел, лег на кровать и закрыл глаза.

«Да уж, эко меня торкнуло — влезть в чужие пьяные разборки. Чем теперь все это закончится?» — думал Макс.

«Да если б не ты, хана бы настала Виктору. Если бы ты не оказался в нужном месте в нужное время, — то и не спас бы его. То есть, — продолжил рассуждения он, — несмотря ни на что: ни на мою поганую пустую жизнь, ни на мой равнодушный образ жизни и пофигизм во всем, на мое пьянство, все равно я следую какому-то плану? — спрашивал он себя и продолжал: — Получается, что всем нам, что бы мы ни делали, все уже предписано свыше?! Как же так?! Я не верю в судьбу! А тут получается, что уже все определено кем-то за человека».

— Разве это честно и справедливо?! — крикнул Макс, посмотрев в потолок. — А что же Ты оставляешь тогда нам, Господи?! — взвыл Макс. — Только страдания?? Потери?? Боль?!

Макс сел на кровати, закрыв лицо руками, и принялся судорожно рыдать, склонившись под тяжелым грузом судьбы.

Глава вторая. И снова Рамс

— Здорово, Мишан, — сказал Гад, — тебя ждет Седой.

— А ты откуда знаешь?

— Да он послал меня за тобой.

— А что, телефона у тебя нет? Позвонить Седой не мог, или хотя бы ты? — удивился Миша, подозрительно посмотрев на Гада.

— Да вот… Седой, — бормотал Гад, — сказал мне, чтобы я сходил за Мишкой, вот я и пошел.

— Сходил за Мишкой? — с иронией произнес Миша. — Это вот как, значит, меня Седой называет при всей братве?

— Ой! Ты только не выдавай меня ему.

— Боишься, что ли?

— Боюсь, — ответил Гад.

— А чего ж ты боишься, если ты его самый лучший друг и надега, как он тебя называет? — спросил Миша, закуривая.

— Сегодня надега, а завтра… — тихо ответил Гад.

— Да уж, — проговорил Миша, выдыхая дым после очередной затяжки. — Все мы под Богом ходим. От судьбы, как говорится, не уйдешь. Ну и чего Седой хочет от меня? — спросил строго Миша.

— Вот Седой сказал, что до тебя не дозвониться, и послал меня за тобой на мойку.

— Не дозвониться? — удивился Миша, посмотрев на мобильник, на дисплее которого не было пропущенных звонков.

«Странно», — подумал он.

— И что дальше? — вернулся он к разговору.

— Ну вот тебя не было на связи, а к нам в офис пришел сейчас Тихомиров с предложением.

— А, снова этот мент, — с неприязнью произнес сквозь зубы Миша, — с каким еще предложением?

— Давай отойдем, — сказал Гад, озираясь по сторонам.

Гад выглядел, как всегда: слишком худым, среднего роста, с выпуклыми и въедливыми глазками. Гад носил такую же кепку в форме блина, как у Мишана и Седого. Этим он подчеркивал свое единство с боссами и преданность им, особенно Седому. На нем была гражданская одежда — джинсы и серая кожаная куртка. Он никогда не ходил в милицейской форме, потому что был опером, а опер должен маскироваться, чтобы незаметно подкрадываться к преступникам и ловить их. Но у братвы Гад служил ментовским осведомителем. Он сливал Седому и Мишану всю известную ему по службе оперативную информацию, а потому был очень ценным сотрудником, который был у них, как говаривал часто Мишан, на балансе, то есть ему платили процент от каждого обманутого на рынке в лохотроне гражданина. От суммы, которую гражданин проиграл в лохотрон, он получал свою вторую — бандитскую — зарплату, а потому жил очень неплохо.

У Гада был серебристый Мерседес, на котором он даже не боялся приезжать в свой родной отдел милиции. Когда его спрашивали сослуживцы: «Откуда, мол, тачка?», — Гад отвечал не конфузясь, что, мол, это ему купила его теща, которая работала в частной фирме главным бухгалтером; дескать, что не сделаешь для единственного и любимого зятя. И по заграницам Гад разъезжал тоже на тещины деньги, чем вызывал много шуток в свой адрес, хотя должен был вызывать подозрения.

Мишан же, наоборот, был здоровенным русским детиной. Бывший боксер, отсидевший свою десятку на зоне за непреднамеренное убийство на ринге. Он сильно отличался от всех членов банды своим чистым добрым взглядом. За что его любили многие, так это в первую очередь за его доброе сердце — он никогда никому не желал зла, никогда не завидовал. А про возможное зло в отношении себя говорил так: «Все мы ходим под Богом… Один раз живем… Лучше один раз чистой крови напиться, чем всю жизнь падалью питаться…» А потому он никогда не испытывал и никаких угрызений совести. А свои действия и действия его банды по обману людей в лохотроне он считал воздаянием людям за их грехи, видя в своем преступном бизнесе Перст Божий, наказывающий грешников за их жадность, наглость, самоуверенность в своем превосходстве над другими людьми. А потому Мишан спал спокойно, ничего и никого не боялся, был предан общему делу, братве и своему другу и партнеру Седому всем сердцем и душой.

Поначалу они разделили бизнес, оставшийся от Александра Рубаковского² с условием, что весь лохотрон Апраксина двора перейдет Мишану, а Седому останется лотерея и остальной полулегальный бизнес, в том числе и мойка автомашин. Но Седой был более хитрым и продуманным человеком, нежели наш простой Мишан — рубаха-парень. В день дележа Седой предложил такие условия, потому что он всегда стремился быть в тени, так как был уверен в том, что и у стен есть уши и глаза. И что всегда должен быть кто-то подставной, кого все будут воспринимать хозяином, в случае чего и отвечать будет такой мнимый хозяин, а не настоящий босс. Седой относил себя к так называемым «серым кардиналам», которые всегда являлись настоящими полноценными правителями в любых эпохах истории. А его интуиция подсказывала ему быть для вида на вторых ролях, потому что любой бизнес — это всегда риск, так как никогда не знаешь, кто и за что нанесет тебе подлый удар.

— Ну так вот, Мишан, — сказал Гад, — к нам пришел мент из отдела…

— Да слышал я это уже, — перебил его Мишан, — и что дальше?

— Ну так вот, он предложил Седому следующее. Вы нам даете терпилу, которая придет в наш отдел и напишет заявление, что, мол, меня обманули неизвестные лица, кинули на деньги и все в таком духе. Наши менты примут заяву и сделают вылазку на рынок, где задержат один станок³ твоих лохотронщиков. После этого к ним должна будет прийти ваша подставная потерпевшая, чтобы все оформить должным образом: провести опознание и все такое.

— Ну и в чем суть? Я не понял, — спросил Мишан.

— А суть в том, что эта ваша подставная потерпевшая должна будет потом послать всех ментов нахрен и просто убежать из отдела. И получится так, что нет терпилы — нет и преступления, и всех задержанных отпустят. И в итоге и волки сыты, и овцы целы: мы покажем свою работу, а ваши парни не сядут. Все спишем на выходку потерпевшей и некомпетентность ментов.

— А, я понял, кажется, — произнес Мишан, почесав макушку, — ты Тихомирова, наверное, решил подвинуть, да? Он по шапке-то и получит. Какая тебе-то от этого польза, ты ж вообще в ОБЭПе служишь, а он в отделе милиции, разные подведомственности?

Гад промолчал, только отвел глаза.

— Фигня какая-то нездоровая, — промямлил Мишан, — чую, что плохо все это кончится. Я не пойду к Седому. Не хочу в такой блудняк лезть.

— Да не паникуй ты, Миша, вы вызовете потом вашего адвоката Демона, а он уж, поверь мне, пасть порвет ментам.

— Он-то, может, и порвет, только потом после этого ураган начнется, проблемы у нас будут, тем более, что только совсем недавно все улеглось по прежней подставе с этим Лихачевым. Что тогда случилось, я понял, но только уже слишком поздно, чтобы этому парню помочь.

— А, это тот парень, который случайно на рынке околачивался, а наши менты из отдела его со всеми преступниками загребли за компанию?⁴

— Ну да, хотя я потом узнал у Пети, что он этого кента специально на рынок и направил, чтобы его вашим ментам и сдать, опять-таки, чтобы вы показали, таким образом, свою работу.

«Но мне кажется, что Петя с этим парнем сводил личные счеты», — подумал про себя Миша, а вслух сказал:

— Это вы теперь называете такие подставы — «показать свою работу начальству», а раньше с тем Лихачевым все далеко не так выглядело. Я-то уж имею глаза и мозги и понял, что тогда это не было ширмой работу показать, это была реальная подлая подстава Пети.

Миша умолк. Достал пачку сигарет, прикурил и внимательно посмотрел на Гада. Гад понял, что ничего уточнять не стоит и тихо ответил:

— Да, в этом-то и все дело, — вздохнул он, — ведь не можем же мы действительно вас ловить, иначе мы вовсе без зарплаты вашей останемся. Сам понимаешь, денег много никогда не бывает, человек так устроен, что ему всегда мало всего, а жить-то хочется.

— Да, красиво жить не запретишь, — сказал Мишан, затягиваясь сигаретой, — хотя…

— Что хотя?

— Да жаль мне того парня было, забили его потом ваши же менты до смерти, помер он в тюрьме. Слишком высокая цена за показатели вашей никчемной работы.

— Нет, не наши, Тихомиров его только немного помордовал, а потом его в МИВСе⁵ добивали, я знаю.

— Знаешь? Да ты много знаешь. Если б вы работали как надо, ничего такого бы не случилось, а так после того случая у меня на душе тяжело.

— Да ладно, забей ты, Мишан, что ты за лоха какого-то переживаешь? Лес рубят — щепки летят. Ну, попал этот лох просто под замес, ну и что? Одним лохом меньше стало, сам же знаешь, что лохотрон так и называется, что в него играют одни лохи. А если бы мы работали как надо — то вы бы давно уже все сами под замесом были бы.

— Под замесом были бы? — повторил слова Гада Мишан. — Да мы и так все тут друг у друга под замесом. Я, когда иду в отдел решать наши вопросы, никогда не знаю, выйду ли оттуда обратно. Ты, что ли, спишь хорошо?

— Да я вообще не сплю, — ответил Гад.

— Потому ты такой и худой, — сделал вывод Миша. — А все же ты говоришь, мол, тот парень был лохом. Лох не лох, а мне жаль его, так глупо жизнь его оборвалась.

— Да я тоже сожалею, — прогундосил Гад, отворачиваясь и отводя глаза в сторону, — только ты же сам знаешь, что такова наша система, если уж попал ты к нам — то все, пиши пропало, — пи… ц тебе будет и все! Никаких гвоздей! Полный пи… ц придет, даже если ты и вправду ни при чем и ни в чем не виноват. Вот тебе и правосудие. В нашей стране только ментом быть и нужно, чтобы не страшно жить было.

— Да, это уж точно, не страшны тебе ни ГИБДДешники, ни менты. Если что, вынул ксиву, показал, извинился и все — нет проблем. А если нету ксивы — то могут и задержать тебя, и подсунуть наркотики в карман, а потом с подставными понятыми провести личный досмотр, и все — статья уголовная, срок реальный могут влепить, если еще на суде человек не будет признавать свою вину. Там ведь как у вас делается, если вину признаешь — то получишь условно в первый раз, а если нет — то реальный срок. И никакие показания свидетелей не учитываются, ни остальная фигня.

Гад молчал.

— Понимаешь, о чем я тебе толкую? — спросил Мишан, понизив голос почти до шепота.

— О чем? — спросил Гад, не сводя взгляда с Мишана.

— А о том, как же страшно жить в нашей стране, — тихо произнес Мишан, почти в самое ухо Гаду. — Только мы и держимся здесь за счет денег — то есть взяток, или балансов вам и вашим коллегам, и за счет устрашения жалобами, которые настрочит наш адвокат Демон. Да и то, даже его можно свалить несмотря на то, что он имеет адвокатскую неприкосновенность. Делается это все очень просто, и сам, небось, знаешь.

— Да знаю, — ответил Гад, — сначала приостанавливается статус адвоката, а потом этот человек может быть допрошен о чем и о ком угодно, а также привлечен и в качестве свидетеля по делу. Главное, хотя бы в качестве свидетеля привлечь человека по делу, а потом этот статус свидетеля очень легко изменить на подозреваемого, и тут же предъявить ему обвинение, а дороги оттуда уже нет.

— Да, вот поэтому-то я и живу на широкую ногу, — сказал Мишан, глядя Гаду прямо в глаза, — потому что в любой момент могут посадить ни за что или просто пристрелить, даже свои.

— А свои-то за что? — сказал, недоумевая, Гад.

— Да мало ли за что, сам, что ли, не знаешь, повод всегда найдется, если на кону деньги. Все зависит от размера денег и от жадности или…

— Что или?

–…или зависти, да мало ли у людей поводов для соблазна сделать свой выбор Дьявола,⁶ — сказал Мишан. — Ну все, заболтался я с тобой тут, пора мне подняться к Седому, потолковать надыть о вашей теме, отговорить его, пока не поздно.

— Да, но смотри, Седой будет недоволен, он-то решение уже принял — всем дал команду начинать. Я тебе, в принципе, сразу хотел именно это и сказать, да заболтался случайно.

— Ха, случайно ничего не бывает, — сказал Миша, задумавшись. — Ну все, пока, Гад, мне пора идти, да и тебе не мешало бы поработать.

«Да, — подумал Гад, — портиться стал Мишан, совесть какая-то у него проснулась, страхи какие-то. Не наделал бы он беды. Надо рассказать об этом Пете и Седому. Мало ли что».

Мишан докурил сигарету, поднял свои добрые, но уже грустные глаза в небо, тяжело выдохнул и смело пошел к Седому, как всегда решительно шел навстречу своей судьбе. Но на пол дороге Мишан остановился, подумал и решил не ходить к Седому, ведь Седой решение уже свое принял, дав добро на эту ментовскую аферу. Мишан пошел на автомойку, где всегда сидел, когда был более-менее свободен. Там его все обычно и искали, если он был кому-то нужен по вопросам на рынке, где работал их лохотрон.

Придя на мойку, Миша снова закурил, сел в свое кресло под иконой Божьей Матери и стал думать. Он анализировал только что произошедший у него разговор с Гадом, и многое в нем казалось ему странным. «Во-первых, — рассуждал Миша, — Гад так ли уж случайно меня встретил? Во-вторых, если допустить, что он меня встретил случайно, — то почему так долго болтал на такие темы, рассказывая мне то, что не имел права говорить — о новой планируемой подставе? А когда я сказал ему, что пойду к Седому, чтобы его отговорить, он меня задержал, объяснив, что Седой уже решение свое принял. Тогда зачем тому было посылать Гада за мной? Стоп! Наверное, Седой при братве специально сделал такой маневр, мол, Мишка хозяин, пусть он и решает, а Гаду дал задание меня наоборот задержать и сделать все, чтобы я не ходил к Седому. Ведь если бы я пришел к Седому — то явно сказал бы, что это блудняк, а поскольку это моя тема, я бы в нее не полез. Но так как я не пришел… — Миша затянулся сигаретой, — в дальнейшем Седой может использовать этот факт, как мое согласие на эту ментовскую аферу. Точно! Только зачем ему это нужно?»

Миша ответа пока еще не знал, хотя сомнения и догадки уже скользкой змеей закрадывались ему в душу, отдавая холодом, неся ему горькую правду разочарования. «Скорее всего, ему это нужно для подстраховки, на случай, если что-то пойдет не так, чтобы всем дать понять, какой из меня плохой хозяин лохотрона, что я не в силах его контролировать, и тогда братва в лучшем случае выберет другого хозяина, а в худшем…» — Миша взмахнул перед лицом рукой, отгоняя плохие мысли.

Мишан отличался от других людей прежде всего тем, что он верил людям. Всех людей он считал добрыми, всех прощал. Даже когда у его жены на рынке стащили сумку, а его братва нашла вора и привела к нему на расправу, Миша простил его и приказал отпустить. На что Седой возразил и дал команду избить воришку. И о Седом Миша думал хорошо, искренне считая его тоже хорошим и честным, справедливым человеком. Помимо прочего, Мишан был щедрым. К деньгам всегда относился спокойно, как и нужно относиться к ним. Всегда давал всем столько, сколько у него просили. Неожиданно в помещение вошел их адвокат по прозвищу Демон.

— А, Демон, ты уже тут? — сказал Миша.

— А ты вот все сидишь и куришь, как обычно? — ответил вопросом на вопрос Демон, усаживаясь в кресло напротив Миши.

— Ну, чем порадуешь? — спросил Миша.

— Я пришел за деньгами, — ответил Демон.

— Я и не сомневался. Зачем, кому, сколько? — спросил его Мишан.

— Миша, не жмись, я же не все деньги беру себе.

— Да? — удивился Мишан, не ожидая такого ответа. — Ну, на вот тебе тогда, — сказал Мишан, протянув руку Демону через стол для рукопожатия, — и спасибо.

— За что спасибо?

— За честность.

Только тогда Демон понял, что проговорился о том, что он часть выделенных ему денег на расходы берет себе. Демон погрузился в продолжительный шок. А вышло все так потому, что сам Демон последние несколько лет изо дня в день находился в подавленном настроении и в равнодушном состоянии ожидания смерти. Он очень жалел о своем сделанном в прошлом неправильном выборе Дьявола, когда искусился, приняв предложение братвы работать на них⁷. Сам он тогда был просто молодым юристом, окончившим совсем недавно институт, без работы, так как без связей на нормальную работу не устроишься; без денег, без девушки, без квартиры, машины, мобильника. У него было только желание, огромное желание все это иметь. Вот и подумал Демон, что бы такое ему делать, чтобы его работа была не пыльной, ну, а если б и было бы тяжело, чтобы все это окупалось большими деньгами. И проанализировав ситуацию на рынке, он понял, что самое лучшее — это продавать определенные услуги и получать вознаграждение за свои мозги. Но конкурентов с аналогичными юридическими услугами на рынке было много, вот тогда-то и понял Демон, что нужен эксклюзив, либо нестандартность в чем-либо. Судьбоносный шаг, вернее, что-то такое, от него независящее, должно было случится, какое-нибудь событие извне ко всему этому, что вместе создаст некую судьбоносную формулу⁸. Ну вот про эксклюзив и нестандартность еще можно было подумать и что-то придумать, а вот как вызвать извне необходимое для работы его судьбоносной формулы событие, он не знал. Хотя в душе догадывался, как это можно сделать. И вот когда приходила тоска, накрывавшая Демона в минуты раскаяния за свой сделанный неправильный выбор в прошлом, он понимал и находил причину, с которой все и началось. Он сильно жалел, хотел вернуться, чтобы все исправить, но это было уже невозможно. Прозвище «Демон» ему придумал Миша за его талант отмазывать братву и за его внешний безликий образ, образ Демона смерти, который безжалостно разит грешников, собирая их души в аду, наслаждаясь своим дьявольским величием. Демон ходил в черной одежде: в черных джинсах или в черных кожаных штанах, такого же цвета ботинках с квадратными тупыми носами на толстенной подошве, в черном кожаном плаще, который никогда не застегивал, что придавало его облику жесткость и демоничность из-за развевающегося по ветру плаща. Его взгляд был таким же холодным, как у Седого. Глядя на такого молодого человека, можно было подумать, что на самом деле ему намного больше лет. Причиной такого вывода служил тяжкий душевный груз Демона, о котором никто из его окружения не знал. Это было тайной Демона, тайной, которую он прятал и от себя самого в глубине души, потому что она была еще и горькой правдой, которая причиняла невыносимую душевную боль.

Талант Демона как адвоката реализовывался настолько виртуозно, что даже сами менты и следователи разводили руками, не зная, как поступить и что делать, а потому тупо поступали, опираясь на положения Уголовно-процессуального кодекса. Демона это не пугало, его философский склад ума и нестандартное мышление приносили свои плоды: сложные вопросы решались им нестандартно⁹, но позитивно, что радовало Седого, о чем он всегда говорил при всей братве, хваля Демона, пытаясь быть ближе к нему.

Демон всегда рамсил чисто по-пофигизму, как он всем говорил, забивая на все, оттого и не были понятны никому его действия, но которые всегда приносили неожиданный позитивный эффект хотя бы в том, что ни один лохотронщик не сел, если его адвокатом был Демон. Хотя и он совершал иногда странные ошибки, но об этом мы расскажем в дальнейшем.

Демон пришел в себя, вернувшись из своих печальных мыслей обратно, и увидел Мишана, который что-то ему все говорит. Появился звук:

— Чего ты молчишь-то все?! — орал Мишан. — Ты где, черт тебя дери?!

— Тут я, — тихо ответил Демон и так же безучастно произнес: — Мне надо десять тысяч рублей.

— А зачем тебе столько?

— Надо для дела.

— Ну, раз для дела, — Мишан полез в свою толстую барсетку, которую всегда носил подмышкой, достал толстую пачку денег и выдал Демону две тысячи рублей.

— Мало? — спросил строго Миша. Демон окостенел под его взглядом, но тем не менее произнес:

— Мало.

— Еще дать?

— Еще давай.

Мишан не ожидал такой смелой холодной наглости, он уже начал заводиться и нервничать.

— На еще, — сказал Мишан и положил еще пару тысяч на стол, — хватит, может?

— Мало, — сказал Демон, — давай еще.

— На, — сказал Миша, выложив на стол еще пару купюр.

— Мало.

— Мало? — удивился Мишан, совсем разозлившись.

— Да.

— На, — рявкнул он, бросив скомканные купюры на стол. — Мало?

— Да.

— Еще дать?

— Дать!

— На! На! На! — сказал Мишан, выложив уже больше требуемой суммы. — Хватит?

— Да. Теперь хватит, — спокойно произнес Демон, забрав купюры со стола и положив их в свой кошелек.

— Ну ты даешь, Демон, — сказал протяжно Миша, тяжело дыша. Мне, конечно, не жалко, но имей ты совесть, как так можно людей разводить?! У тебя даже настроение поднялось.

Демон пропустил слова Миши мимо ушей, ответив:

— Да, кстати, Миша, я много разговариваю по мобильному телефону по работе. Не мог бы ты мне оплачивать мобильную связь? А то представь, я вдруг понадоблюсь, а у меня труба отключена.

— Ну ты обнаглел, — сказал Мишан, — а по шапке получить не хочешь?

— Мне все равно, — тихо ответил Демон, — мне вообще все это уже надоело.

— Что надоело?

— Шестерить вам надоело. И вообще я хочу уйти от вас.

— Уйти ты хочешь? — изумился Миша.

— Да, вы мне слишком мало платите, — привел такую причину Демон, чтобы скрыть свою истинную неприязнь к самому себе.

— А сколько бы ты хотел, чтобы тебе платили?

— Это решает Седой, а не ты, ему и скажу, когда спросит.

— Ну, ну, — ответил Мишан, сдерживаясь. — Ты хоть понимаешь, что ты, Демон, меня разводишь? Просто безбожно разводишь у меня же на глазах, пользуясь моим доверием к тебе, — сказал Миша, принуждая себя быть спокойнее.

— А вы как людей в лохотрон разводите?

— Ну, ты это… говори да не заговаривайся, — сказал Мишан обиженным голосом.

— Спасибо, Миша, пока.

— Богу спасибо, — ответил Мишан любимую фразу Седого, убирая пачку купюр в барсетку.

— Тебе спасибо, а не Богу, — ответил Демон.

Демон вышел из конторы на автомойке, которая размещалась в Апраксином переулке.

Неожиданно мимо него пробежал Гад, задев его плечом.

— Совсем, что ли, глаза потерял?! — крикнул ему Демон.

— Да пошел ты! — ответил Гад, не оборачиваясь.

Гад влетел в мойку.

— Миша, — сказал Гад, задыхаясь, — станок уже повязали!

— Что сделали?

— Приняли наш станок только что! Тихомиров и еще с ним.

— Ну, а что ты мне-то это все рассказываешь? Я эту тему не мутил, иди к Седому.

— А… — протянул Гад. — А ты? А я… а что я?!

— Все, иди отсюда.

Гад выскочил на улицу и позвонил Седому:

— Седой. Я все сделал, как ты сказал. Был у Мишана. Он меня и послал. Послал к тебе.

— Все, иди сюда. Молодец, — сказал Седой в трубку. Гад побежал к Седому.

— Всех наших приняли менты, — выдохнул он, влетев в кабинет к Седому.

Кабинет Седого располагался на последнем этаже торгового комплекса «Россия» в Апраксином дворе. Комната была метров тридцать. У стены стоял роскошный стол из красного дерева, кожаное кресло. На этом столе стояла золоченная большая икона Божьей матери, а над креслом висел портрет президента России. В кресле важно восседал Седой. Седой всегда старался не выделяться своим положением среди братвы и быть ближе к народу, поэтому он носил смешные кепки, шапки, чтобы придать себе простодушный обычный человеческий вид, всегда старался показать свою заинтересованность в искренней помощи тому, кто его об этом просил, не понимая, что совершает ошибку. Седой профессионально делал вид, что переживает за того, кто просит его помощи, сочувствует ему, вызывая тем самым у просящего уверенность в искренности такого доброго человека, что формировало желание быть ему преданным. Такой костяк и собрал вокруг себя Седой, а потому всегда находился в центре всей братвы, братва сама его позиционировала как главную фигуру, которой все были покорены. Но вся помощь Седого обычно заканчивалась, так и не начавшись. Седой всегда старался свое решение выдать или за мнение другого авторитетного человека из их общества, или за мнение большинства, при этом произошедшие неудачи списывались на чужой счет. Этот прием позволял ему не нести ответственность за любое принятое им решение. Делал он это весьма умело и ловко, так что даже мало кто понимал этот тонкий ход, который сопровождался показным состраданием или сочувствием, сожалением или соболезнованием, в общем — мастерски преподносился.

— Ты все сделал, как я сказал? — спросил Седой Гада.

— Да, все сделал, все сказал. Еще сказал, что ты уже принял решение.

— Какое?

— Как какое? — удивился Гад.

— А — это? Так это ж не я его принял, вы сами так решили. Вы — менты — сами нас попросили помочь вам «палку срубить», то есть помочь показать, что вы все-таки ловите преступников, а мы вам пошли навстречу, помощь, так сказать, посильную оказали. Что мы можем сделать? Отказать разве вам? Вы тогда наших реальных пацанов повяжете. Ты думаешь, будто у нас другой выбор есть?

— Ну, ну… ладно, — замямлил Гад, — ну хорошо, не ты принял решение.

— Ну вот видишь. Вы нас только не подставьте, а мы вам поможем. Ну, что случилось? Рассказывай.

— В общем, так, Седой. Станок приняли. Теперь нужна та самая ваша подставная терпила, которая должна написать в милицию заявление. Она потом должна будет прийти в милицию и там отказаться от опознания и вообще от участия во всех процессуальных действиях, и убежать из отдела.

— Она уже в отделе, ты что, не знаешь, что ли?

— Да? Ну, я не знаю, я ж в ОБЭПе работаю, вообще ваши темы нам не подведомственны — это милиция вами занимается, уголовный розыск, если что.

— Ну вот, терпила уже на месте, написала заяву, менты вышли, всех повязали, доставили в отдел, и она вот-вот оттуда сбежит.

— А терпила кто?

— А подруга Пети — нашего бригадира, Мышь, знаешь ее?

— Конечно, знаю, она такая злюка, на людей бросается.

— Что, доставалось тебе, что ли, от нее?

— Да было дело раз на мойке, очередь не поделили. Я ж мент, мне ж бесплатно моют, а она орала, что если бесплатно — то после нее, потому что она моет платно. Ну и не пропустила меня, чертовка.

— А… Ну, она такая. Вообще, пацан нормальный тот, кто платит, — сказал Седой, отвернувшись к окну. Потом достал мобильник и позвонил:

— Алло, это я, — сказал он. — Едь в отдел, бери свои ордера на защиту, будешь защищать наших людей. Только что станок приняли. Все. Потом мне позвонишь.

— Демона вызвал?

— Да, а что?

— Да я его только что на мойке видел.

— На мойке? А что он там делал?

— Не знаю, он как раз оттуда выходил, когда я туда прибежал и увидел там Мишу.

— И о чем они там говорили? — спросил Седой, прищурившись.

— Не знаю, не слышал.

— Ну тогда ты почему все еще здесь?

— Все, все, все, ухожу, — сказал, Гад, пятясь задом к двери.

***

Русу снова позвонил Седой.

— Ну, что, Демон, собрался?

— Да, — ответил Рус.

— Хорошо. Через полчаса чтоб был в отделе, порамси там.

— Как рамсить? Жестко?

— Да, очень жестко, без предела!

— Нет предела жесткости рамса, — сказал Рус и нажал на «Отбой».

«Вот и началось, — думал Рус, — попал из одной беды в другую. То пьянство меня раньше затянуло, а сюда затянуло желание жить хорошо, зарабатывать, но главное — рамс против ментов. Не столько искусила меня возможность зарабатывать приличные деньги, сколько возможность отомстить ментам за испорченную студенческую жизнь. Ох, искусила…». Рус помнил, как во время учебы в юридическом институте на первом курсе его избили менты. Он с однокурсниками Бородой, Зайцевым Сашей, Тарасовым пошел на дискотеку в институт Герцена. Зайцев еще тогда сказал Русу, что в туалете курить нельзя. Но Рус об этом забыл и закурил там. Так вот в туалет вошел мент и принялся жестоко избивать дубинкой Руса за это. Потом заломал руку Руса, схватил больно другой рукой за шею, вытащил его из туалета и спустил с лестницы, после чего подбежали еще двое ментов, которые принялись дубасить Руса резиновыми дубинками. Рус тогда крепко запомнил все жесткость ментов и решил для себя бороться с ментовским беспределом, а потому он и сделал свой выбор Дьявола, когда согласился на эту работу по обслуживанию игорного бизнеса в Апраксином дворе. Это уже потом, после своего согласия, Рус узнал, что обслуживает он не игорный бизнес, а лохотрон, только уйти оттуда не было никакой возможности, потому что он вытянул тогда свой судьбоносный билет в одну сторону. Рус был адвокатом и по праву считал себя заступникам прежде всего Конституции России и прав и свобод граждан. А «оборотни в погонах» не щадят никого, а потому Рус имел моральную подоплеку в своей работе, потому что адвокат — людской спаситель, который придет на помощь быстрее, нежели Бог, который все видит и слышит, но всегда остается в тени. Используя несовершенство законодательства в игорном бизнесе и Кодекс об административных нарушениях, менты очень ловко любое законное деяние подводили под преступное, чем и наживались. Так, в 1996 году еще не было закона об игорном бизнесе, регулирующего этот вид деятельности, зато был закон о налогообложении игорного бизнеса, устанавливающего размер налогов для государства. Поэтому игорный бизнес был беззащитным. С одной стороны, он государству был выгоден, так как за его счет нехило пополнялась государственная казна — в то время налогообложение казино было в размере 90% от выигрыша, — а с другой стороны, никаких федеральных законов, которые могли дать бизнесменам какие-либо гарантии, правовую защиту и правовое регулирование данного вида лицензированной деятельности, не было. А вот в Кодексе об административных правонарушениях России были статьи о запрещении в публичных местах азартных игр. На этом основании местный отдел милиции и мог вполне законно задержать любого, кто даже имел лицензию на игорный бизнес. А тут лохотронщики со своим лохотроном тоже устремились в правовое поле, которого не было. И пользуясь пробелами в законодательстве, человек из милиции по фамилии Тихомиров предложил им схему¹⁰, узаконившую их бизнес. Рус не понимал, почему же люди все равно продолжали играть в лохотрон. Он спрашивал об этом и Седого, и Мишана, они отвечали, что люди зажрались, что это и не люди вовсе, а быдло. Кто в основном играет? Тот, кто своего же ближнего из подставных принимает за лоха по его внешнему виду, делая выводы о своей мнимой значимости, превосходстве, всесильности. А потому им и не жалко никого из таких лохов, не жалко их и ментам. Мишан один раз рассказал Русу такую историю:

«Однажды раскатали, значит, на станке одну лохушку. Ну, забрали у нее деньги. А она вдруг на землю плюхнулась, лежит и орет: „Умираю“! И не встает. Мы ее и так и этак, и менты пришли, ей все пофиг. И тут я вытаскиваю деньги из кармана и протягиваю ей, она тут же вскочила и побежала. Вот видишь, как народ идолопоклонствует деньгам?! Мы такие заблудшие души очищаем от скверны, от денег».

«Мы — проведение Божие», — говорил Мишан, а потому его совесть никогда ни за что не мучила — то есть он всегда имел свою мораль в этом деле, а потому все делал в нем хорошо и спокойно, без паники.

Можно было позавидовать и такому же спокойствию Седого. Когда нередко к нему в кабинет вбегал Рус с криком: «Шеф, все пропало! Менты осадили, всех повязали!» — Седой, как сидел в одной позе, как играл в нарды, даже ухом не вел, спокойно кидал фишки, а потом так поворачивался спокойно, смотрел на Руса своим бездонным холодным пустым взглядом и говорил: «Че ты тушуешься? Все в порядке». И это действовало безотказно. «Да, — признавал Рус, — Седой прирожденный лидер. За ним пойдут, и уже идут, и будут идти и нести его знамя Провидения — наказующего Перста Господня, разящего грешников, и будут ему все преданы». А Седой умел вызвать в человеке это чувство — чувство глубокой преданности ему и его делу. Поэтому хоть он и старался выглядеть простачком и ничего не значащей фигурой во всей братве, все чувствовали в нем эту силу, а потому поклонялись ему как богу, и считали его своим господином, боссом и лидером. Эти чувства испытывал и Рус к Седому, и он тоже был ему предан всей душой, всегда говорил ему правду, потому что только правда и могла спасти его, если что, ибо обмануть Седого означало подписать себе самому смертный приговор. Седой знал, как вызвать чувство преданности к себе — своим добрым участием в любых проблемах человека. Однажды он отмазал Руса от наехавших на него азербайджанцев и разрулил вопрос с бешеным соседом Руса по его коммуналке, который не пускал друга Руса — Макса Крюкова¹¹ — к тому домой. И на первых порах Рус, также как и все, признал силу и ум Седого, увидев в нем сильную личность, уважение к которой вызывало безотчетную ему преданность. Это ощущал и Седой, и как цветок нуждается в питательной воде, так и это чувство преданности тоже нуждалось в определенной эмоциональной подпитке, которую создавал Седой, стараясь быть ближе: лез в душу, давал советы, после чего с большим вниманием и участием выслушивал все наболевшее, после чего реально старался чем-то помочь, а самое главное — он давал то, что дает и Бог всем нам, он давал надежду. Но, как и много добра всегда перерастает в минимум зла, так и когда много надежды, она перерастает в испытание надеждой, в своеобразную пытку, потому что надежда сладка и страшна тем, что она не имеет предела наступления ожиданий человека в каком-то четком времени. Ведь никогда не знаешь, когда свершится то, на что ты надеешься, что ты ждешь. Именно такое ожидание и становится мукой, которая повторяется вновь и вновь, потому что безудержно манит к себе, как мираж в знойной пустыне.

Рус уже несколько лет имел понурый нерадостный вид, его успокаивало только то, что работая с Седым, у него есть прекрасная возможность отомстить своим обидчикам — ментам, избившим его на дискотеке, в лице других ментов. А потому Рус с радостью принял предложение защищать игорный бизнес, сделав, таким образом, свой выбор Дьявола, как он понял впоследствии. Хорошо, что не слишком поздно он осознал, как все-таки высока цена за то, чтобы вернуться на тот самый отрезок пути, с которого он когда-то сошел¹².

— Ну все, мне пора, — сказал Демон, поднимаясь с кресла, беря свой толстый тяжелый портфель. Портфель был большим, из настоящей кожи, толстым от лежавших в нем кодексов, чистых листов бумаги. Рус последнее время старался всегда носить такой портфель, потому что Мишан сказал ему однажды:

— Демон, да че ты паришься, что тебе тачка нужна, мол, портфель тяжелый тебе носить трудно? Ты представь, ведь если ты случайно попадешь под обстрел, твой портфель не пробьет ни одна пуля.

После этого Рус практически никогда не расставался с портфелем. Да, его было тяжело носить, но зато портфель давал шанс остаться в живых, если что. К тому же в кодексах содержались нормы, предоставившие ему право на адвокатский иммунитет и адвокатскую тайну, положения о которых он часто предъявлял ментам, сбивая с них ментовскую спесь и отбивая желание допросить его в качестве свидетеля по интересующим их вопросам.

Рус понимал, что зло на зло порождает еще большее зло. Ну, имеет он возможность «строить» ментов, ну и что из этого? Лучше-то ничего не становится. Наоборот — хуже. Менты копят на него злобу и в любой момент могут нанести ему предательский удар, подбросив, например, в его портфель наркотики, а потом сделают досмотр и… все… капец. И адвокатский иммунитет не поможет ему. Да и в суде никто ему не поверит, приговор судья мысленно уже вынесет заранее, а провести процесс — лишь дело техники. Поэтому быть с бандитами ему было страшно, но быть без них еще страшнее, потому что бандитам он будет нужен, и они за него заступятся, и с ними можно договориться, если что, чего не сделаешь, оказавшись в запущенной процессуальной судебной системе. Пока он им нужен — с ним ничего не случится, его не тронет никто, и даже менты будут почитать его статус адвоката. Но когда он станет вдруг не нужен, Русу страшно было даже представить, что с ним может случиться. Поэтому Рус находился в замкнутом круге — это и было тяжкое последствие его выбора Дьявола, которое он сделал, поддавшись искушению мстить ментам. Он хотел вернуться обратно, очень хотел, но не мог, потому что не знал как. Ему только и оставалось, что надеяться на Бога, на которого все всегда и надеются, когда не знают, что делать, после того, как уже что-то сделали.

Внезапно зазвонил мобильник. Рус нажал клавишу ответа:

— Чтоб через десять минут был в отделе, — приказал ему Седой.

— Но я реально не успею…

— На пятой скорости чтоб летел!

— Мне еще надо в коллегию адвокатов заехать, подписать ордер, и только потом меня допустят к задержанным.

— Твои проблемы, — сказал Седой, — все!

«Вот и завертелось», — подумал Рус.

Рус быстро побежал к своей машине, сел в нее и помчался за ордерами на защиту. Была суббота, ему пришлось ехать через весь город на площадь Мужества домой к председателю коллегии адвокатов.

— Ну, где ты возишься? — опять позвонил по мобильному Седой. — Я уже злюсь. Ты и вправду по башке получишь! Чтоб через десять минут был в РОВД Центрального района! Их туда повезли.

— Понял, — ответил Рус.

Рус мчался изо всех сил, нарушая правила, ехал на красный свет, стараясь успеть. На этот раз ему повезло не попасть в пробку. Он зашел в здание РОВД Центрального района, нашел кабинет дежурного следователя и постучал.

— Разрешите, можно войти? — сказал Рус. — Я адвокат. Прибыл для оказания юридической помощи задержанным вами гражданам.

— Входите, — сказала следователь. Это была молодая женщина лет двадцати пяти — тридцати, с темными волосами до плеч, в очках, усталого вида. Глаза ее слезились — то ли от бессонной рабочей ночи, то ли еще от чего-то. Рус не стал вдаваться в подробности.

— Только я не понимаю, кого конкретно вы будете защищать? — спросила следователь, перекладывая бумаги на столе дрожащими руками. — Да еще, на самом деле, рано вам кого-то защищать, потому что граждане только задержаны, мы еще им никакого статуса не присвоили, они еще даже не подозреваемые в чем-либо, потому что нет… — она сделала паузу, потом продолжила: — Вы лучше идите пока отдохните, а нам не мешайте работать.

Рус вышел из здания РОВД и отзвонился Седому.

— Седой, меня послали пока, говорят, что задержанным еще никакого статуса не присвоили и защищать мне некого, они еще никого не допрашивают — то есть не могут запустить весь процесс, как я понял, потому что у них нет… Но чего нет, она не сказала.

— Потому что у них нет потерпевшей, — ответил Седой.

— Как так?

— А вот так. Ладно, находись там, через каждые десять минут снова заходи к этим следакам, устраивай им скандал, порамси там, ори на них, что по какому, мол, праву тогда людей держите, и все такое. Пугай жалобами, звони в городскую прокуратуру, кому хочешь. Да и еще зайди к начальнику РОВД и там тоже порамси.

— Понял, — ответил Рус, но что до того, чтобы порамсить в кабинете у начальника РОВД, Рус боялся это сделать, а потому зашел пока к его заму.

— Здравствуйте, можно войти? — спросил Рус, просунув голову в дверь.

— По какому вопросу?

Рус вошел, показал свое адвокатское удостоверение, представился и сказал:

— У вас находятся задержанные граждане, которых продолжают незаконно ограничивать в свободе передвижения, нет…

— Пшел вон отсюда! Сейчас вызову дежурного, скажу, что ты зашел сюда, ругался матом, и поедешь сам в обезьянник.

Русу ничего не оставалось, как уйти. Еще он знал, что должен все равно зайти в кабинет к начальнику РОВД и там порамсить, потому что у Седого тут все свои, и они ему обязательно скажут, что он и как делал.

Он постучал в дверь кабинета начальника РОВД, заглянул. Рус увидел, что за большим столом сидело несколько сотрудников, а самый главный — начальник — что-то им рассказывал.

— Простите, — сказал Рус, — вы не в курсе, что у вас творится в РОВД?

После этих слов начальник РОВД подошел к Русу, схватил его за шиворот и вышвырнул из кабинета, сказав:

— Если еще раз увижу, пойдешь у меня на пятнадцать суток за мелкое хулиганство.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — произнес Рус поговорку, которая стала известна после отмены Юрьева дня на Руси. В этот день один раз в году крепостному можно было перейти от помещика к помещику. А когда его отменили, появилась эта поговорка. На самом деле Рус имел в виду, что вот тебе, мол, бабушка, и права человека, защита адвоката, вот тебе, бабушка, и допуск к подзащитному, и вообще, вот тебе, бабушка, и Конституция, а вот тебе, мол, сынок, и ментовской беспредел. Как тут защищать-то, если самому войти в РОВД уже страшно — не остаться б там навсегда? Пришел защищать, а самого чуть не привлекли за хулиганство! Поди потом докажи кому в суде, что я не хулиган. Еще и представление напишут в коллегию, а там и отчислить могут. Но самое главное, Рус сделал то, что требовал от него Седой. Через каждые десять минут он продолжал захаживать к следакам, капал там на мозги. Но людей все равно не отпускали, хотя уже прошли все разрешенные сроки административного трехчасового задержания. После окончания этих сроков граждан могли задержать и на более длительный срок, но только для предъявления обвинения, а как его предъявлять, если нет потерпевшей? Но милиция оказалась тоже не лыком шита, следователи придумали поднять все предыдущие заявления по такого рода мошенничеству лохотронщиков, вызвать других имеющихся потерпевших по нераскрытым делам, чтобы те опознали этих задержанных, и тогда, задним числом, менты оформят все необходимые документы, чтобы оправдать это незаконное задержание. Этого-то и боялся Мишан, это-то он и предвидел, когда разговаривал с Гадом. Но к Седому он не пошел, потому что это не его беда, не его проблема, этот рамс был нужен ментам, чтобы показать свою работу в отчетном периоде своему начальству, а потому, если даже этих людей и не выпустят, да и хрен с ними, у них куча другой рабсилы, ищущей работу в лохотроне, ибо никто не хочет горбатиться за зарплату в поте лица, все хотят деньги нахаляву, потому что все кругом бездельники. Но Мишан и дальше не показывался у Седого, потому что знал, что Седой вывернется, дабы снять с себя ответственность перед братвой. Все-таки не по понятиям своих-то пацанов ментам сдавать. Кресло-то его может после такого расКЛАДа и пошатнуться, даже если он и вывернется, все равно — он был согласен, он — лидер! И все тут! На нем вина останется, люди все-таки поймут, кто он, и когда-нибудь придет и его время платить по счетам.

— Миша, тут задержанным твоим повезло. За сорок восемь часов менты не нашли ни одного потерпевшего, а потому они только побили задержанных и отпустили. Так что извини, что так получилось, — сказал Мишану голос позвонившего ему по телефону.

— А чего ты мне-то звонишь? — спросил Мишан. — Звони тому, кто дал добро на этот рамс, ему и докладывай.

Мишан нажал «отбой».

Гад боялся говорить о провале Седому, а потому решил сказать все Мише, но и Миша не хотел об этом ничего слушать. Миша понимал, что добиться того самого эффекта — обвинить ментов в некомпетентности — не получилось. Их только всех разозлила эта наглая подстава с потерпевшей, и теперь Тихомиров будет искать, кто все это затеял против него, и будет мстить. Но как, когда и кому он нанесет ответный удар, Миша не знал. «Самое главное, чтобы на меня не подумали, ведь хозяин-то лохотрона я», — подумал Мишан, закуривая очередную сигарету.

Глава третья. Кузнецов

— Виктор Николаевич, ну что же это вы, дорогой, наделали-то? Совсем мы от вас такого не ожидали, — сказал заместитель прокурора Клячин, — как нам теперь вас представлять? Следователем уже мы не можем, подозреваемым разве что? — заместитель прокурора района посмотрел из-под очков пристально на Кузнецова.

— Да, так будет правильнее, — тихо ответил Кузнецов.

— Ну вы совсем уже, что ли, с ума сошли, Виктор Николаевич? Это ж какое клеймо на следственные органы! А вот я лично с начальником следственного отдела считаем, что статус у вас не подозреваемого, а потерпевшего, вы разве так не думаете?

— Я думал об этом, но, с другой стороны, факты налицо, я честно скажу, когда бил по голове того, жирного, кирпичом, я ведь хотел его убить, а посему у меня статус должен быть подозреваемого.

— Ну, ну, ну, — вы, видимо, совсем переволновались. Давайте так, пока будет идти следствие по данному делу, по которому вы проходите как потерпевший, мы вас отправим в отпуск. Поезжайте куда-нибудь отдохните, а там вернетесь, может, все и вспомните, пока мы тут следствие проведем.

— Ну и кого же вы будете делать подозреваемым? — усмехнулся Кузнецов.

— А вы не иронизируйте, Виктор Николаевич, как будто вы сами не догадываетесь и не помните, что с вами был молодой человек, который и является сейчас подозреваемым и находится в розыске. Вот мы его пока поищем, а вы пока отдохнете.

— Какой молодой человек? Не было там никакого молодого человека, — сказал Кузнецов, посмотрев Клячину в глаза. Зампрокурора Клячин тоже не отвел взгляда, он медленно вынул из внутреннего кармана расческу, медленно поднес ее к губам, дунул в нее, поднял на Кузнецова свой тяжелый взгляд и членораздельно произнес:

— Не надо возражений, Виктор Николаевич. Мы уже имеем показания свидетелей, которые присутствовали на месте преступления и видели все, что там случилось, а также кто и что делал. Они же и написали заявление в милицию в тот самый день, когда вы ударили гражданина Кириленко. Был составлен фоторобот. В нашем УгРо сразу заметили ваше сходство. Так что не геройствуйте. Только благодаря… — тут Клячин замешкался, сделал намеренную паузу и продолжил: — неважно кому вы — потерпевший. Вы хороший следователь и вас мы терять не хотим, мало ли что бывает в жизни?

Клячин подпер подбородок руками и серьезно посмотрел на Кузнецова.

— Идите.

— Ну, если меня действительно ценят, то послушайте и мою версию. Меня тот самый второй, которого вы сейчас в разряд подозреваемого хотите перевести, тот самый парень спас от смерти. Дело было так. Я узнал о смерти своего друга и коллеги — Виталия Петрова. Это была неожиданная смерть. Это известие убило меня напрочь. Я был в шоке.

Кузнецов подвинулся на стуле ближе к Клячину и, глядя ему в глаза, тихо произнес:

— Понимаете, я был… в церкви… ну молился, значит, Богу, чтобы Виталик не умер… Мне там бабка одна сказала, что если просить то бишь Его, — Кузнецов ткнул указательным пальцем в небо, — то Он обязательно поможет. А я-то ведь никогда в Него и не верил, ну а тут больше надеяться мне было не на что, я переживал сильно. Я из церкви-то вышел, и тут мне звонок, я трубку поднимаю, а мне и говорят, что, мол, умер Виталик, друг мой. А Он… Он…¹³ — Кузнецов сглотнул.

— Выпейте воды, Виктор Николаевич, — сказал Клячин, наливая из графина воду и протягивая стакан Кузнецову. Кузнецов взял стакан, медленно выпил воду, выдохнул, вытер платком губы и продолжил:

— Я тогда решил выпить водки. Мне было все равно где и с кем. Я не помню, с кем я пил и где, помню только, как ударил меня кто-то из тех троих, трое их было вроде… Кто-то ударил бутылкой по голове. Потом тьма. Наверное, я сознание потерял. Пришел в себя я только в воде, помню, очнулся и начал сразу захлебываться. Они меня топили в речке. А тут откуда ни возьмись, как ангел хранитель, парень какой-то из кустов вышел и спас меня. Что он сделал, я не видел, только я смог выбраться из воды. А потом один из них кинулся на него и стал душить. У меня вообще сил никаких не было его стащить, да и пока бы я его стаскивал, он задушил бы парня. Ну, я его и стукнул по башке, чем под руку мне тогда попало. Не было у меня умысла убить его, я парня того не мог не спасти, потому что он перед этим меня спас, а ведь мог же и мимо пройти, как сейчас все делают. Что ж получается-то тогда: сделал он добро, а получилось зло?

— Благими намерениями выложена дорога в ад, — сказал Клячин, — знаете такую поговорку?

— Да, знаю.

— Ну вот видите. Мы тут не философы — мы стражи закона. Вы совершили преступление. Я не говорю о вашей виновности — это установит суд, но пока что в моих полномочиях определить ваш статус. И вы должны понимать, что моего желания мало, вы тоже должны принять соответствующую позицию, дав определенные показания в свою пользу. Иначе не тот парень будет подозреваемым, а вы. Никакой тут самообороны не будет — это вы и сами знаете. Если б тех самых двух свидетелей не оказалось, еще ладно, но они есть, и кроме того, они выступают заявителями в милиции. Они сразу туда и побежали. Кто первый, тот и выиграл. Если б вы туда первые пришли и написали бы заявление — то, возможно, вы сейчас были бы потерпевшим, а разыскиваемый незнакомец — вашим свидетелем. А так, все, увы, не так, как вам хотелось бы.

— Да уж, — сказал Кузнецов, — закон что дышло, куда повернул — туда и вышло.

— А вы не выражайтесь, не оскорбляйте, Виктор Николаевич, а то знаете, если б не указания сверху, я бы дал делу такой ход, какой ему положен.

— Да мне не нужен тот ход, который вы этому делу задаете! Я готов ответить за себя по закону! — сказал Кузнецов, повысив тон.

— Не вам это решать! У нас тут тоже свои интересы, сейчас проверка московская идет, полицию вот хотят сделать, сокращения будут. Никто не хочет рисковать, привлекая к уголовной ответственности работника прокуратуры. Это же какое пятно будет на органы? Так что, все. Не морочьте мне голову вашим благородством. Не поверю, что вы хотите оказаться там, куда вы многих отправили — в местах не столь отдаленных. Уж там жизнь ох другая, — сказал Клячин, подойдя к окну. — Выжить очень трудно, а тем более — остаться собой.

Кузнецов оставался на месте.

— Идите, — с нажимом сказал Клячин, дав понять Кузнецову, что он свободен.

«Вот тебе раз! Я даже и предположить не мог, что так все может обернуться, — подумал Кузнецов, выходя из кабинета Клячина. — Но что ни говори, а Клячин в чем-то и прав. Что делать? Как поступить?»

Глава четвертая. Дружба

Макс подошел к подоконнику, отодвинул занавеску. Но там стояла только пустая бутылка из-под водки, а нервы требовали успокоения. Макс пережил сильнейший стресс и нуждался в алкоголе, которого у него не было. «Надо срочно выпить обезболивающего, — лихорадочно думал Макс, имея в виду спиртное, потирая болевшую шею. Но выпить ему было нечего. — А, ладно, — решил Макс, — где наша не пропадала. Пойду к соседу Галинке Сергею, авось он что-то придумает». Макс постучал в стену своему новому другу, с которым недавно познакомился в этой общаге. Прислушался. За стеной было тихо. «Спит, наверное, после пьянки», — подумал Макс. Сергей Галинка, по призванию, сочинял свои песни, и в начале 90-х был успешным музыкантом рок-группы. В первый день их знакомства Сергей угостил его остатками своей водки, а потом немного рассказал о себе и показал Максу видеокассету, на которой было записано выступление его рок-группы «Кризис» на центральном телевидении с песней «Ты уходишь», автором и исполнителем которой он был. Еще он показал ему все свои остальные «раритеты»: плакаты, на которых был изображен он со своими рок-группами с революционными названиями времен перестройки; свою единственную электрогитару, с которой он объехал всю страну, с которой снимался в клипе на свою песню; показал, как пользоваться его раздолбанным двухкассетным магнитофоном. Но больше всего поразили Макса даже не эти вещи, а то, как Сергей Галинка пьет водку. А пил ее он не как законченный алкаш, а по-своему. Сначала он делал глоток воды или сока, потом выпивал рюмку, а потом снова запивал соком. Самое интересное, что ему много водки было не нужно. После ста грамм Серега медленно закрывал глаза, ложился на кровать и все… переходил в свой прекрасный индивидуальный мир грез, в котором он был, наверное, по-настоящему счастлив.

Макс постучал в дверь соседней комнаты условным стуком: три коротких быстрых удара с равными промежутками между собой и два с более длительными промежутками. После чего за дверью послышалось шарканье ног, поворот ключа в замке, дверь открылась, за ней стоял сонный и пьяный Серега, опустив голову вниз.

— Чего тебе?

— Налей, пожалуйста, — попросил его Макс.

— Водки нет, — пробормотал Серега, не поднимая головы, порываясь закрыть дверь.

— Сжалься, — взмолился Макс, — меня чуть не завалили сейчас на Волкуше, душа выпить просит, — горестно произнес он.

— Заходи, — нараспев произнес Серега, пропуская Макса в комнату. Сергей тоже жил в этой общаге по знакомству и без прописки. А потому и был введен условный стук в дверь, чтобы ненароком не открыть дверь комендантше — злюке Лине. Ее крик был слышен во всем районе из открытых окон общаги. Она была такая вся маленькая, толстенькая, с круглым лицом, маленькими хитрыми глазками, с носом «картошкой», но, тем не менее, смелая и сильная. Она решительно выносила двери в комнаты алкашей, а потом брала их за шиворот и выкидывала в коридор, и всю эту процедуру она сопровождала диким криком в воспитательных целях. Поэтому ее все боялись, и Макс тоже старался не попадаться ей на глаза, потому что был тоже на «птичьих правах».

Макс вошел в комнату и сел за стол, на котором стоял старый ламповый телевизор, в наше время уже антиквариат.

— А ты все бухаешь, — сказал Макс с укоризной, посмотрев на друга.

— Да, бухаю, пью, — произнес все еще сонный Сергей.

— Выпить есть?

— Нет, — все так же твердо ответил Сергей, давясь от икоты.

— А чего ты меня тогда впустил?

— Ты сам в-во-шел.

— Ну, коли выпить нету, пойду я.

— Да, давай. П-пока, — проговорил заплетающимся языком Серега.

Макс, встал, окинул своим трезвым пока еще взглядом комнату. Комната была почти прямоугольной формы с большим высоким окном и потолком Сталинского дома. У стены стояла койка с железной сеткой. Сергей подтянул почти к самой кровати столовый квадратный стол, поставил на него свой старый телевизор, магнитофон. А напротив стена была оклеена фотообоями с изображением горного водопада. И тут Макс решил задать давно мучавший его вопрос Сергею:

— А почему ты стол поставил рядом с кроватью?

— А что? — спросил Серега с закрытыми глазами, находясь в полусне.

— Да неудобно же.

— Мне удобно, — ответил он.

— Ясно, — сказал Макс, направляясь к двери. Макс приоткрыл дверь, осторожно выглянул в коридор, было пусто и тихо. Он все так же на цыпочках вышел из комнаты своего соседа и пошел к своей двери. Ему повезло — он не встретил Лину.

«Черт побери! — выругался Макс. — Сергуня точно припрятал бухло, сукин сын. Ну ничего, минут через двадцать я к нему снова зайду, он уже и забудет, что я приходил, может, и нальет, если спрятать пузырь не успеет».

Через полчаса Макс снова совершил вылазку к соседу. Постучав условным стуком в дверь много раз, он все-таки дождался, дверь открылась совсем не стоящим на ногах Серегой. Он открыл дверь, прислонился к косяку двери, по которому начал плавно съезжать вниз. Макс вошел, обхватил за пояс Серегу и возложил его на кровать, после чего осмотрелся. На столе валялась пустая жестяная банка из-под импортной водки «Black death».

— Вот, блин, урод! — возмутился Макс.

«Запрятал водку и сам ее выжрал в одну харю, ну, блин, дает, прям таки настоящий алкаш. И спит! Вот как все ему пофигу. И так почти все время выпьет — и спать. Может, конечно, и хорошо: тихая жизнь, никаких проблем, неожиданностей типа моих», — думал Макс. Макс потому и любил общество Сергея Галинки, что ему можно было многое сказать, все услышанное он тут же забудет, потому что его ничего не интересует кроме водки. Зато ему можно было излить душу без страха, что он осудит Макса, лицемерно посмеется над ним, тайно расскажет еще кому-то, пустив сплетни. Поэтому Макс прощал Сергею его тихое пьянство. Хотя с ним даже пить было неинтересно. Только сядешь за стол, примешь первую дозу водки или спирта, закуришь, поговорить хочется, только рот отрывать, а он уже лежит с закрытыми глазами в отрубе. Подлец! А тем более сейчас, когда ему нужно срочно выпить и излить душу, рассказать о всем том, что стряслось с ним совсем недавно на Волковском кладбище. Макс с тоской и презрением посмотрел на обездвиженного пьяного друга и произнес:

— Эх, друг еще называется, выжрал водку всю в одну харю.

«Дружбы в водке — нет», — появилась мысль в его голове.

«А вот если б ты был на его месте, то ты налил бы ему, если это твоя последняя водка, без дозы которой на утро ты будешь умирать?» — снова прозвучала аналогичная мысль.

Макс ответил сам себе вслух:

— Нет! Не налил бы! Наверное, также наврал бы, и один выпил.

«Вот то-то и оно. Вот она — истина, за водку можно и башку отвернуть», — снова появилась мысль, перерастающая в зловещий шепот.

«Фу ты, черт побери, какие мысли с недопою в голову лезут. Надо срочно что-то придумать», — подумал Макс, потирая обросшую щетиной щеку.

Макс не хотел вообще больше выходить из общаги ни в поисках выпивки, ни даже ради посещения института. Он боялся, боялся людей. Макс пошел в свою комнату, защелкнув дверь комнаты Сереги на замок.

Где-то через час в дверь его кто-то постучал условным стуком. Макс осторожно подкрался к двери, приложил ухо и прислушался. За дверью кто-то сипло дышал.

— Макс, ты дома? — раздался голос за дверью.

— Что ты орешь? — сказал Макс, озираясь по сторонам. — Заходи быстрее.

В комнату вошел еще один сосед и собутыльник Макса — Леша Эпов. Леша был родным братом Шурика Эпова — алкаша хоть куда. Он в свое время допился до того, что у него отказали обе ноги, кроме того, ему по пьянке собутыльники сломали челюсть, и теперь его неправильно сросшаяся после хирургической операции челюсть сильно выпирала с правой стороны лица, отчего он плохо произносил слова. Чтобы понять, что он говорит, Макс все время его переспрашивал, или просил Леху перевести, что сказал его брат, отчего всем становилось от этого весело. Леша был невысокого роста, со светлыми вечно грязными волосами до плеч, лицо его было прыщавым и покоцанным от выдавленных в прошлом прыщей, а маленькие глазки придавали его лицу хитрое выражение. Леша был родом из Воронежа и приехал в Питер в гости к своему брату, ну и остался тут — так как не мог выйти из запоя, чтобы заработать себе на билет домой, а потому он тоже прятался от комендантши Лины, так как жил без регистрации уже пятый месяц. А его брат не мог зарегистрировать Лешу, потому что это было общежитие, а не его личная собственность, он тоже был все время бухой и тоже прятался от Лины, чтобы она не орала на него и не вызывала страшные глюки, так как очень часто с перепоя ему мерещились черти.

— Ты чего такой испуганный? — спросил его Макс.

— Представляешь, — сказал Леша дрожащим голосом, — захожу в свою комнату, а там… за столом, — Леша нервно сглотнул, — сидят черти и кофе пьют. Я так офигел, что чуть с ума не сошел.

— И ты тоже допился до «белочки», — диагностировал Макс. У Леши был действительно перепуганный вид, было ощущение, что его волосы на голове стояли дыбом. — Да не на шутку ты перепугался.

— Слышь…

— Чего?

— Это…

— Что?

— Что, что? Не понимаешь, что ли? Выпить надо бы, а?

— Нет. У меня нет.

— Правда? — Леша посмотрел на Макса с мольбой и надеждой.

— Да правда, правда. А ты зайди к Сергуне, может, у него есть, — посоветовал Макс.

— Так и сделаю, — сказал Леша и вышел из комнаты.

Через некоторое время в комнату Макса снова постучали условным сигналом, Макс открыл дверь. На пороге стоял Леша с белой жидкостью в пластиковой бутылке.

— Это что? — спросил Макс.

— Пол литра, — ответил Леша.

— Где взял?

— У Жаннеты.

— На какие шиши?

— А, — Леша отмахнулся и рассказывать не стал.

— Ну проходи, — радостно сказал Макс.

Леша вошел, схватил на столе стакан, выплеснул из него на пол то, что в нем было, налил туда жидкость и залпом выпил.

— Фууууууу! — выдохнул он. — Хорошо пошлааааа.

— Это что?

— Спирт, — глотая слова от крепости выпитого, произнес Леша. — Разбавленный, — добавил он, передергиваясь.

Макс тоже налил себе полный стакан и… Обжигающая живая вода проникла внутрь, согревая душу и заставляя работать отравленное алкоголем сердце на необходимую жизненную мощность.

— Эх, хорошо, — выдохнул Макс. — А ну-ка дай-ка, — сказал он, притянув голову Лехи к своему носу, чтобы занюхать выпитое.

— Фу, фу, фу, крепкий, сука, — сказал он о спирте. — Ну как же хорошо-то, черт побери, — произнес он с облегчением. Сразу все плохие и тревожные мысли Макса притупились, боль ушла, на душе посветлело.

— Ну и как ты ее раздобыл? — спросил Макс, показывая на пластиковую бутылку.

— А, — Леша снова отмахнулся. — Давай лучше еще по одной.

— Давай, — согласился Макс.

— Оф! Блин… круто.

— Что, уже легче?

— Недаром есть пословица, что первая — колом, вторая — соколом, а третья — легкой ласточкой.

— Да, точно, наливай, — сказал Макс.

Леша снова налил Максу. Макс выпил, занюхал у себя подмышкой, выдохнул и сказал:

— Давай все-таки колись, где раздобыл?

— Да стыдно признаться мне, — сказал Леша.

— А что такое? — удивился Макс.

— Да вот, все сделал, как ты сказал: пошел к Сергуне, постучал в дверь. Он мне сначала долго не открывал, потом открыл, сунул в руку тысячу рублей и сказал только одно: «Сходи». Ну, я молча взял, кивнул ему и пошел. Только вот решил на обратном пути к тебе зайти, выпить, он же все равно не нальет, в одну харю все и выжрет.

— Ко мне зашел налить мне, что ли? — удивился Макс.

— Ну да.

— Странно. А еще зачем?

— Посоветоваться хотел.

— По поводу?

— Да там… знаешь, еще сдача осталась пятьсот рублей, ну так я вот что подумал, может, мы с тобой пропьем эти деньги?

— А Сергуня?

— А что Сергуня, он же живет на что-то, ну, значит, не умрет с голоду и так.

— Да как-то нехорошо получается, — проговорил Макс, — Сергуня скоро проснется, у него отходняк начнется.

— Ну ничего с ним не станется, Бог его наказал за то, что он в одну харю бухает и друзей обманывает.

— Блин, сильно искушение, — ответил Макс, покачав головой, — ну, давай так и поступим — пропьем его деньги к чертовой матери.

Наутро Макса разбудил неистовый стук в дверь. Макс насторожился и прислушался, не комендантша ли это? Он встал с кровати и потихоньку подошел к двери.

— Это я, — услышал он осипший голос.

— Кто? — таким же осипшим голосом проговорил Макс.

— Я… С-с-ергуня.

Макс отворил дверь, перед ним стоял осунувшийся Сергуня.

— Ну, здравствуй, Опоссум, — приветствовал его Макс. — Что, отходняк к тебе пожаловал? Вот так-то пить в одну харю.

Казалось, Сергуня и не слышал Макса, находясь где-то далеко в гостях у большого Бодуна. И тут Макс впервые за все время знакомства с Сергуней внимательно осмотрел его. Сергуня был маленького роста, всего где-то около полутора метра, с маленьким круглым, опухшим от запоев небритым лицом. Его маленькие глазки и нос картошкой придавали ему смешное выражение, а длинные вьющиеся полуседые волосы, убранные в пучок на голове и спрятанные под шапкой, делали его похожим на мальчика, страдающего анорексией. Макс опустил свой взгляд ниже по Сергуне, у него была и вправду анорексия: его руки в предплечьях, его голени были такими тонкими, как запястье у Макса. «А еще он умудряется пить, — подумал Макс, — вот почему он вырубается с пятидесяти граммов водки и падает спать, как будто бы выпил пол литра».

Макс понял, как тяжело дается соседу и его частому собутыльнику похмелье, особенно учитывая тот факт, что они вчера пропили с Лешей его деньги без зазрения совести. Придя в себя от раздумий, он увидел, что Сергуня о чем-то горячо говорит, машет руками, глаза его при этом лихорадочно блестят.

–…теперь вот… я помираю… вот, — сделал Сергуня паузу, тяжело дыша. — Ну, может быть, нальешь мне, чего есть, или дай в долг рублей сто-двести, — взмолился Сергуня, упав на свои тонюсенькие колени перед Максом.

— Ничего я не могу тебе налить, — сухо ответил Макс.

Сергуня судорожно вскинул руки к лицу, которое перекосила гримаса отчаянья. Макс насладился реакцией друга, которой, оказывается, ему не хватало, так как после увиденного он почувствовал душевное облегчение. А все потому, что, как он понял, если есть человек, которому еще хуже, чем тебе, то понимая этот факт, всегда как-то становится легче, что успокаивает и улучшает настроение и дает надежду, потому что ты понимаешь, что у кого-то жизнь идет еще хуже, чем у тебя, и это, как ни стыдно, радует. Но в то же время люди, радующиеся и оживающие от такого рода вещей, сами не осознают своей моральной деградации, уводящей все дальше и дальше от чистоты мыслей и светоносности души.

— Ну так как, братан? — лихорадочно роптал Сергуня. — Ну, поможешь мне? — говорил он, чуть не плача.

— Ну, в принципе… — произнес задумчиво Макс, почесав рукой макушку. — Если хочешь… я придумаю что-нибудь.

— А что? — со страхом и надеждой произнес Сергуня, посмотрев на Макса, как на икону. Макс еще раз насладился увиденным, на душе запели соловьи, настроение сразу улучшилось, и он подобрел. — Ну вот, если ты мне станцуешь… — Макс сделал паузу, вопросительно посмотрев на Сергуню.

От удивления у Сергуни глаза полезли на лоб.

— Чего?

— Ну, станцуешь для меня лезгинку, руки вот так вот сделаешь, попрыгаешь по комнате, покричишь: «Асса!» Потом руками похлопаешь себя по жопе и поскачешь по коридору с криками: «Лохов бесплатно стригут по пятницам!»

От услышанного Сергуня оторопел.

— Ну, как хочешь, — сказал Макс, показывая соседу на дверь. Сергуня решался, ему было и стыдно, и в то же время он очень нуждался в выпивке.

— Хорошо, — сказал он. И поскакал по комнате, хлопая себя по жопе. — Асса! — орал Сергуня, выкручивая руки на грузинский манер, ходя от стены до стены комнаты, танцуя лезгинку.

— Теперь переходим в коридор, — предательски сказал Макс, подталкивая Сергуню к двери. Макс открыл дверь комнаты.

— А может, не надо?

— Надо, Федя, надо, — ответил Макс.

И Сергуня с улюлюканием, выкрикивая постоянно фразу, что лохов бесплатно стригут по пятницам, поскакал по извилистым коридорам общаги. Если честно, то Максу и вправду было весело на это смотреть, потому что такое даже по телевизору не увидишь, а тут бесплатное юмористическое шоу «Ералаш». Сергуня проскакал по всем этажам общаги вверх и вниз, пропрыгал по коридору. Длинные курчавые волосы его при этом смешно подпрыгивали в такт его смешным движениям. «Вот так вот люди и деградируют, — грустно подумал Макс, не понимая при этом, что и он недалеко ушел от такого падения, — что за водку могут и мать родную продать, не то что по этажам пропрыгать».

На обратном пути Сергуня совершенно случайно столкнулся с комендантшей Линой. Крик с его губ сорвался, застыв на полуслове: «Лохов стригут беспл…»

— Что? — строго спросила его Лина.

— Лохов сегодня… бреют… бесплатно… по пятницам… — сказал он прерывисто, задыхаясь от бега по коридору.

— А ты, похоже, допился, Галинка, ну что ж, я тебя выселяю, допился и допрыгался ты уже. Все — неделю тебе сроку даю, а потом убирайся.

— Да, я, Линочка, да прости, да я больше не буду.

— Да пошел ты на хрен! Убирайся, кусок дерьма! — рявкнула она.

Серега упал на колени перед ней, но она зло его оттолкнула ногой и пошла прочь.

— Ну что, доволен? — спросил Сергуня, возвратившись к Максу.

— Да ладно, не парься, Лина отойдет. Она всегда такая, сначала пошумит, пошумит, а потом отойдет. Зато ты заслужил выпить, — радостно сказал Макс.

— Да, давай, наливай, — с надеждой промямлил запыхавшийся Сергуня.

— А наливать-то нечего.

— Как? Как нечего? — застыл в изумлении Сергуня.

— А так.

— Но ты же обещал мне.

— Да, я обещал, что что-нибудь придумаю. Ну, так вот я не отказываюсь. Я уже придумал, где и как мы возьмем выпить.

— Я весь во внимании, — сказал Сергуня, устало опустившись на стул.

— Ну так вот, слушай. Я увидел у тебя в комнате стопки книг. Что это за книги?

— Ну, я это так просто покупал для себя.

— Да ладно заливать, что ты их для себя покупал. Ты покупал их на пропой. Так что давай сейчас мы берем твои книги и идем по Волховскому проспекту вдоль до Бухарестской улицы, и будем эти книги продавать, заходя в магазины или в офисы, которые нам встретятся.

— Да, но… ты прав, что я купил их не для себя… Я уже думал об этом, но мне стыдно… я не могу так унижаться.

— А вот теперь-то мы и подошли к самому главному. То, что ты сейчас тут вытворял — это я на самом деле тебя готовил к продаже книг, потому что книги уж лучше продавать, чем так рамсить, как ты только что, — выкрутился Макс из сложившейся щекотливой ситуации, закончившейся для Сергуни негативным образом.

— Да, ты прав. Ну, что ж, давай попробуем.

— Я думаю, надо взять с собой за компанию Леху, — сказал Макс.

— Леху? А зачем? На него придется тоже зарабатывать, — сказал Сергуня растерянно.

— Ну что ты такое говоришь? — произнес Макс с укоризной. — Леха же ведь друг наш.

Макс уже прошел мимо Сергуни к двери комнаты Лехи.

— Леха, вставай! Леха, открывай! — звал его Макс через дверь.

Леха не подавал признаков жизни.

— Есть тема, — тихо сказал Макс сквозь дверь. Неожиданно в комнате заскрипела кровать, Леха подошел и открыл дверь.

— Какая? — произнес он осипшим пропитым голосом.

— Пошли, — сказал Макс.

Леха спал всегда одетым и обутым, потому он накинул свой зачуханный черный пуховик, который носил практически всесезонно, на плечи, натянул вязаную шапку на свои торчащие волосы на голове, закрыл дверь на ключ, и они с Максом пошли к Сергуне.

Сергуня уже разложил книги по стопкам.

— Это тебе, Леха. А это тебе, — сказал он, передавая Максу стопку книг.

— Так, а ну-ка посмотрим, что ты мне тут подсобрал, — сказал Макс. Проведя ревизию, он понял, что Сергуня выделил ему неинтересные книги, не то, что себе.

— Ну ладно. Хозяин — барин, — сказал Макс. — Моя идея, а вы уж постарайтесь наторговать тут.

Все вышли на улицу. Макс пошел за Сергуней. Сергуня вошел в аптеку, которая была около общаги. В то время около общаги не было никаких ларьков, продававших спиртное. Чтобы купить водку, приходилось идти аж на Лиговку. Ночью транспорт не ходил, так что все страждущие выпить ходили на Лиговку пешком, чтобы не тратиться на тачку.

Сергуня бодро вошел в аптеку и прерывистым запинающимся осиплым голосом начал озвучивать свое коммерческое предложение:

— Я работаю распространителем книг, — робко, еле слышно произнес он.

В аптеке все замолчали, покупатели замерли в позах, в которых их застал голос Сергуни.

— Я продаю дешевые книги, фантастику, зарубежных популярных авторов, посмотрите, пожалуйста, — почти прокричал он и кинулся к покупательнице. Женщина в страхе отпрянула от него в сторону, схватившись за сумку.

— Да… вы не бойтесь, — проговорил заплетающимся языком Сергуня, — книги вот просто я предлагаю, — сказал он, прерывисто икнув, и протянул женщине какую-то книжку.

— Вот посмотрите, тут фантастика, классика: Александр Беляев, роман «Ариэль».

— Да? — удивилась покупательница. — А что это за роман такой? Я никогда об этом не слышала.

— Да — это неизвестный роман автора, который им не был издан при жизни, — насочинял Сергуня.

— Ух ты! — раздался голос кого-то из очереди. Какой-то мужчина тоже подошел к Сергуне. — А ну-ка покажите и мне, что у вас тут за книги. И на удивление Макса, продажи у Сергуни пошли, почти все посетители аптеки с интересом откликнулись на его рекламу и стали покупать у него книги, к тому же он продавал их по двадцать рублей, и это привлекло даже тех, кто и не думал покупать себе какие-то книги. За десять минут своей торговли в аптеке он распродал все.

— Ну ты, блин, даешь, а еще говоришь, стыдно тебе. Вон как ты пролечил этих лохов, молодец! — сказал Макс, похлопав друга по плечу, когда они выходили из аптеки на улицу. — Смотри, сколько наторговал, я даже так бы не смог.

— Ну, так талант, фигли, — ответил Сергуня, вытирая нос рукавом куртки.

— Ну что, в магазин? — спросил Макс.

— Вот если б сейчас была зима, — загадочно пробормотал Сергуня.

— А причем тут зима? — удивился Макс.

— Да если б сейчас была зима, то мы могли бы купить много, очень много бутыльков йода.

— И что?

— А то, что йод намного дешевле водки.

— Ну?

— Ну так вот, Леша нашел бы лом или арматуру, мы бы подошли к стене, ты взял бы лом в руку за один конец, вот так, вертикально, — при этом Сергуня показал, как нужно было бы Максу держать этот лом, — а потом под другой конец лома мы бы подставили стакан, а я бы стал лить йод на этот железный лом.

— И что?

— А то, что все дерьмо прилипло бы к железу, а в стакан стекал бы чистый медицинский спирт.

— Ну ты, блин, даешь, — удивился Макс. — Жаль, что сейчас не зима. Просто ты профи, я бы точно сплясал за такую идею дважды, а то и трижды.

— Да, хреново то, что сейчас не зима, — сказал, вздохнув при этом, Сергуня — единственный человек, тосковавший о зиме в Питере.

— Ну ладно, делать нечего, пора брат, пора, — многозначительно произнес Макс, похлопав Сергуню по плечу.

— Да уж, пора, — задумчиво ответил друг.

Они зашли в открытый рядом овощной магазин, в котором всегда продавалась водка, и купили аж целых две бутылки.

— Только давай Леше не будем говорить, что у нас их две, — жалким голосом сказал Сергуня, — а то он, наверное, ничего сам и не наторговал-то еще, а пить прибежит к нам на халяву.

— А мы пошлем его, не ссы. Кто не работает — тот не…

–…не пьет! — закончил Сергуня.

— Точно! Как я раньше-то не догадался об истинности этой фразы.

Пьянка началась весьма успешно. Макс с Сергуней на все деньги купили только водку, на продукты посчитали, несерьезно их переводить. Пришли в общагу, налили водочки по полстакана каждому и жахнули за свое здоровье, которое тут же улучшилось, сердце забилось, нос задышал, наступил мир и покой у каждого на душе и в реальности. Единственное, что вспоминал потом Макс, так это то, что он почему-то лежал на полу у батареи под окном в комнате Сергуни в грязном замызганном Лешином пуховике и в его шапке, рядом с ним стоял магнитофон Сергуни, клавиши управления которого Макс сквозь сон ловко перебирал, перематывая закончившуюся кассету на начало, потом снова нажимал «PLAY» и лежал, балдел, ему было тепло, он был пьян и счастлив, потому что он в комнате у своего лучшего друга, а значит не один в своей страшной пустой злой комнате, где царило его трезвое похмельное одиночество, которое, как неподкупный судья, жестоко выносило свой суровый приговор, безжалостно карая суровой реальностью, лишая при этом возможности уйти в спасительное забытье пьяного мира. Неожиданно Макс захотел в туалет. Но у него не было сил встать. Тогда он расстегнул брюки и пописал, не заботясь о том, куда и на кого, главное, что процесс этот прошел у него успешно. Затем он снова включил магнитофон, завернулся поуютнее в теплый Лешин пуховик и провалился в приятное райское небытие, добытое ему тяжким унижением и трудом лучшего друга. «Дружба все-таки есть», — подумал Макс, проваливаясь в пустоту, и это была его горькая правда.