Серебряные змеи

Рошани Чокши, 2020

Заговор Падшего Дома раскрыт. Но Северину и его союзникам пришлось заплатить слишком высокую цену. Желая защитить своих друзей, глава Дома Ванф отправляется на поиски древнего артефакта, который дарует своему владельцу силу самого Бога. Охота заводит его далеко от Парижа – в ледяное сердце России. Там хрустальные звери бродят по заброшенным особнякам, древние богини хранят смертельные тайны, а череда нераскрытых убийств заставляет убедиться в том, что древние легенды стали реальностью. Но ничто не способно остановить Северина в погоне за желаемым. Даже предательство тех, кого он любил.

Часть I

Из архивных документов Вавилонского Ордена

Господин Борис Горюнов, Дом Даждьбог,

Российская Фракция

1868, правление царя Николая II

В этот день я взял своих людей на озеро Байкал. Мы дождались наступления ночи. Все были напуганы и говорили о беспокойных духах, обитающих в воде, но они — простые люди, и слухи о кричащих девушках произвели на них слишком большое впечатление. Возможно, какой-то Сотворенный предмет разума свел местных жителей с ума. Я пытался расследовать это дело, но не обнаружил ничего необычного. В конце концов мне пришлось обратиться к Ордену, но я сомневаюсь, что мы сможем что-то найти. Я не слышал никаких криков умирающих женщин, что приводит меня к двум выводам: либо их вообще не существует, либо им уже ничем не помочь.

1

Северин

За три недели до Зимнего Конклава…

Северин Монтанье-Алари окинул взглядом то, что когда-то было Садом Семи Грехов. Когда-то здесь цвели редкие, диковинные растения: эпипремнум с молочно-белыми лепестками, золотистый плаун, изящные гиацинты и цереус, цветущий по ночам. И все же любимыми цветами Тристана — его брата — всегда оставались розы. Их семена он посадил в первую очередь и почти не отходил от свежих ростков, пока лепестки не налились насыщенным красным цветом, а запах не разнесся по саду, ароматом расплавленного греха.

Теперь, в декабре, эти земли казались оголенными и пустыми. Северин глубоко вдохнул, и холодный воздух обжег его легкие.

Теперь у сада не было почти никакого запаха.

Он мог бы попросить своего доверенного слугу подыскать садовника, одаренного искусством материи в области растений, чтобы вернуть своему саду прежнее величие, только Северину не нужен был садовник. Ему нужен был Тристан.

Но Тристан был мертв, и Сад Семи Грехов умер вместе с ним.

Теперь на месте сада располагалась сотня зачарованных прудов. В зеркальной поверхности отражались изображения необъятных пустынь или небес, окрашенных цветами заката, постепенно переходящего в ночь. Гости отеля Эдем были восхищены его художественной задумкой, но они даже не подозревали, что Северином руководила вовсе не тяга к искусству, а стыд. Заглядывая в зеркальные пруды, он не хотел встретиться лицом к лицу со своим отражением.

— Месье?

Молодой человек обернулся и посмотрел на только что подошедшего охранника.

— Он готов? — спросил Северин.

— Да, Месье. Мы подготовили все именно так, как вы сказали. Ваш… гость… на конюшне, рядом со стойлами, как вы и приказывали.

— У нас есть чай для нашего гостя?

— Oui.

— Très bon.

Северин сделал глубокий вдох и наморщил нос. Розовые кусты были сожжены и выдернуты с корнем. Землю посыпали солью. И все же через столько месяцев он все еще чувствовал призрачный запах роз.

СЕВЕРИН НАПРАВИЛСЯ к маленькому зданию рядом с конюшнями. Его рука непроизвольно потянулась к нагрудному карману, где лежал старый перочинный нож Тристана. Сколько бы раз он ни отмывал лезвие, его воображение все еще рисовало картины с маленькими птичьими перьями и поломанными косточками, прилипшими к металлу: напоминание об убийствах Тристана… и доказательство извращенной жестокости, которую так старался скрыть его брат. Северин предпочел бы об этом не знать. Может, тогда он не пошел бы в комнату Лайлы. Он всего лишь хотел отказаться от ее нелепого предложения исполнять роль его любовницы на время Зимнего Конклава.

Но ее нигде не было. Вместо этого Северин нашел письма, адресованные Тристану, и садовую сумку его брата — ту самую, которая, по словам Лайлы, пропала без вести.

Мой дорогой Тристан, я думала, что мне не стоит считывать воспоминания твоих вещей. Но я каждый день спрашиваю себя: может, я могла бы уловить признаки тьмы, растущей внутри тебя, пока не стало слишком поздно. Может, тогда ты бы не причинил вреда этим бедным птицам. Я вижу это в лезвии ножа. Все убийства. Все твои слезы. Я не буду врать, что понимаю тебя, но я люблю тебя всем сердцем и молюсь о том, чтобы ты простил меня…

Северин уже давно осознал, что не исполнил своего единственного обещания Тристану: защитить его. Теперь он видел, как глубока его вина. Он видел все свои ошибки. Каждый раз, когда Тристан плакал — он оставлял брата в одиночестве, чтобы дать ему побыть наедине с самим собой. Каждый раз Тристан в ярости уносился в свою теплицу и запирался там на несколько дней. Северин должен был пойти к нему. Но вместо этого он позволил демонам своего брата пожирать его изнутри.

Когда он читал эти письма, в его сознании возникал не только безжизненный взгляд Тристана, но и всех остальных: Энрике, Зофьи, Гипноса, Лайлы. Он видел мертвые глаза, навсегда подернувшиеся белой пеленой из-за того, что он не смог их защитить. Потому что он не знал, как это сделать.

В конце концов, Лайла застала его в своей комнате. Он не помнил всего, что она сказала ему тогда, кроме самых последних слов:

— Ты не можешь защитить всех. Ты всего лишь человек, Северин.

Северин закрыл глаза и положил ладонь на дверную ручку.

— Тогда мне придется это изменить.

СЕВЕРИН СЧИТАЛ СЕБЯ кем-то вроде художника, когда дело доходило до допросов.

Успех состоял в деталях, которые должны были казаться случайными: стул с неровными ножками, раздражающий запах слишком приторных цветов, слишком соленая еда, принесенная охранником. Даже освещение. Неровные осколки стекла преломляли свет, отбрасывая яркие блики на стены и потолок таким образом, что разглядеть можно было лишь деревянный стол с дымящимся чайным сервизом.

— Удобно? — спросил Северин, присаживаясь напротив мужчины.

Его собеседник поморщился.

— Да.

Северин улыбнулся, наливая себе чай. Мужчина, сидящий перед ним, был тощим и бледным, а на его лице застыло измученное выражение. Он косился на чай с опаской, пока Северин не сделал долгий глоток.

— Не желаете ли выпить чая? — спросил Северин. Мужчина заметно колебался, но в итоге кивнул головой.

— Почему… почему я здесь? Вы… — он понизил голос, переходя на шепот: — Вы заодно с Вавилонским Орденом?

— Можно и так сказать.

Через несколько месяцев после того, как они вломились в хранилище Дома Ко́ры, Вавилонский Орден нанял команду Северина для того, чтобы найти сокровище Падшего Дома, по слухам спрятанное в поместье Спящий Чертог, местонахождение которого оставалось для всех загадкой. В обмен Северину позволили изучить найденные артефакты и самостоятельно внести их в каталог — невиданная привилегия для того, кто даже не состоял в Ордене. Конечно, он должен был стать одним из них, но ему больше не хотелось быть патриархом. Только не после того, что случилось с Тристаном.

Орден заявлял, что сокровище нужно для того, чтобы лишить Падший Дом оставшихся преимуществ… но Северин не был дураком. Падший Дом уже раскрыл все свои карты. Они были мелкими змеями, которые отбрасывают большие тени. Конечно, без своего сокровища они будут бесповоротно ослаблены, но за поисками Ордена стояла совсем другая, не менее простая причина. Колонии были переполнены ценными ресурсами: каучук в Конго, серебро в шахтах Потоси, специи в Азии. Утерянные чудеса, спрятанные в хранилище Падшего Дома были слишком притягательными, и Орден готовился растащить эту коллекцию на части, как стая голодных волков. Это значило, что Северин должен добраться до хранилища первым. Его не заботило золото или серебро, он хотел заполучить кое-что куда более ценное:

Божественную Лирику.

Сокровище, пропажи которого Орден никогда не заметит, так как оно считается давно утерянным. Легенды говорили о том, что в Божественной Лирике хранится знание о том, как соединить все Вавилонские Фрагменты. С помощью этой книги можно было заново отстроить Вавилонскую Башню и получить силу самого Бога. Падший Дом попытался достичь этой цели, за что и был изгнан пятьдесят лет назад. И все же книга пропала много веков назад, по крайней мере, все они так считали…

Пока Ру-Жубер не проговорился.

Члены Падшего Дома, взятые в плен после битвы в катакомбах, оказались никудышними осведомителями. Они не только лишили себя жизни, но еще и сожгли свои лица и руки — чтобы их невозможно было идентифицировать. Не справился только Ру-Жубер. После убийства Тристана он случайно раскусил самоубийственную пилюлю, вместо того чтобы проглотить ее целиком и забрать все секреты с собой в могилу. Много недель он медленно умирал от яда и в очередном приступе безумия начал говорить.

— Папаша доктора — плохой человек, — сказал он, истерично смеясь. — Вы не понаслышке знаете о плохих отцах, месье, уверен, вы понимаете… о, как нехорошо… он не пускал доктора в Спящий Чертог… но книга была там, она ждала его. Он ее найдет. Он подарит нам жизнь после смерти…

Он? Этот вопрос не давал Северину покоя, но в архивах не осталось никаких записей о последнем патриархе Падшего Дома, и хотя Орден был разочарован, что о местонахождении Спящего Чертога ничего не известно… по крайней мере, они чувствовали некоторое облегчение от того, что Падший Дом тоже не мог его найти.

Только они с Гипносом — патриархом Дома Никс — продолжили работу, изучая записи и документы, в поисках любой несостыковки, и в итоге это привело их к человеку, сидящему напротив Северина. Это был старый, потрепанный жизнью человек, которому много лет удавалось скрываться в тени.

— Я уже заплатил за все сполна, — сказал мужчина. — Я даже не был членом Падшего Дома, лишь одним из множества поверенных. После того как их изгнали, Орден велел мне выпить какое-то лекарство, и у меня не осталось почти никаких воспоминаний о тех временах. Зачем приводить меня сюда? У меня нет никакой ценной информации.

Северин поставил свою чашку на стол.

— Я думаю, что ты можешь вывести меня к Спящему Чертогу.

Мужчина усмехнулся.

— Никто не видел его уже…

— Пятьдесят лет, — закончил Северин. — Он хорошо спрятан, я понимаю. Но мои осведомители сообщили мне о том, что Падший Дом создал специальные линзы. А точнее — очки со стеклами, похожими на Тескат-зеркала. С их помощью можно обнаружить Спящий Чертог и его восхитительные сокровища, — он улыбнулся. — Однако они доверили эти очки специальному человеку: тому, кто даже не догадывается, какой секрет они хранят.

Мужчина удивленно воззрился на Северина.

— К-как… — он прервался на полуслове и прочистил горло. — Тескат-очки — всего лишь слух. У меня их нет. Я ничего не знаю, месье. Клянусь своей жизнью.

— Вам стоило бы научиться лучше подбирать слова, — сказал Северин.

Он достал из кармана перочинный нож Тристана и провел пальцем по инициалам: Т.М.А. Фамилия Тристана была утеряна, поэтому Северин разделил с ним свою. На рукояти ножа был изображен уроборос — змея, кусающая свой собственный хвост. Когда-то она символизировала Дом Ванф. Дом, патриархом которого он мог бы стать, если бы все пошло по плану… если бы мечта о собственном наследии не убила самого близкого для него человека. Теперь уроборос превратился в символ всего, что Северин собирался изменить.

Он понимал, что даже если они и найдут Божественную Лирику — этого будет недостаточно, чтобы защитить остальных… Всю оставшуюся жизнь на их спинах будут нарисованы мишени, и он не мог с этим смириться. Поэтому у Северина появилась новая мечта. Он мечтал о той ночи в катакомбах, когда Ру-Жубер растер золотую кровь по его губам, о том натяжении, что он почувствовал в мышцах спины, когда из нее начали появляться крылья. Он мечтал о давлении, клокочущем у него в голове, когда его кожу пронзили завитые рога с острыми кончиками, касающимися его ушей.

Мы могли бы стать богами.

Вот что обещала Божественная Лирика. С этой книгой он стал бы богом. Богу неизвестна боль утраты или тяжесть вины. Бог может воскрешать мертвых. Он мог бы разделить силу книги с остальными, сделать их неуязвимыми… Это навсегда защитило бы их от опасности. И когда они покинут его — а Северин знал, что этот день неминуемо настанет — он ничего не почувствует.

Потому что больше не будет человеком.

— Вы собираетесь меня зарезать? — воскликнул мужчина, резко отпрянув от стола. — Сколько вам лет, месье? Чуть больше двадцати? Вы слишком молоды, чтобы запачкать руки кровью.

— Не знал, что кровь имеет возрастные предпочтения, — сказал Северин, наклоняя клинок. — Я вас не зарежу. Какой в этом смысл, когда вы уже отравлены?

Глаза мужчины переметнулись на чайный сервиз. Над его бровями выступили капли пота.

— Вы лжете. Если бы в чае был яд — вы бы тоже отравились.

— Совершенно верно, — согласился Северин. — Но яд был вовсе не в чае. Его тонким слоем нанесли на фарфоровое покрытие вашей чашки. А теперь, — он достал из кармана прозрачную склянку и поставил ее на стол, — перед вами противоядие. Вам точно нечего мне рассказать?

ДВУМЯ ЧАСАМИ ПОЗДНЕЕ Северин поставил восковые печати на несколько конвертов: одно письмо должно было незамедлительно отправиться к адресату, а другие — через два дня. Какая-то его часть сомневалась в принятом решении, но он все-таки взял себя в руки. Он делал все это для них. Для своих друзей. Чем больше он беспокоился об их чувствах — тем сложнее становилась его задача. Именно поэтому для всех было бы лучше, если бы он не чувствовал абсолютно ничего.

2

Лайла

Лайла уставилась на письмо, которое принесла ее горничная. Принимая конверт, она думала, что это записка от Зофьи, извещающая о ее возвращении из Польши. Или от Энрике, решившего рассказать о том, как прошла встреча с Илустрадос. Или от Гипноса, приглашающего ее на ужин. Но на конверте стояло имя последнего человека, который мог бы ей написать, а сама записка содержала последние слова, которые она ожидала прочесть:

Я знаю, как найти Божественную Лирику.

Встречаемся в 12 часов.

Шорох простыней вывел ее из оцепенения.

— Возвращайся в постель, — произнес сонный голос.

Холодный декабрьский свет струился из окон, освещая ее апартаменты во Дворце Сновидений — кабаре, в котором она выступала под псевдонимом «Энигма». Вместе с утренними лучами к ней пришли воспоминания о прошлой ночи. В последнее время она часто приводила кого-нибудь в свою комнату, и вчерашний вечер не стал исключением. Это был сын дипломата, который заказал для нее шампанского и клубники после ее выступления. Он понравился ей с первого взгляда. Его тело было не тонким и изящным, а наоборот — крепким и широким. Его глаза были не темно-фиолетовыми, а светлыми, как молодое вино. Его волосы были не сливово-черными, а золотистыми.

Он нравился ей не за то, кем он был, а скорее за то, кем он не был.

Поэтому она могла доверить ему секрет, который каждый день съедал ее заживо. Секрет, из-за которого родной отец называл ее чудовищем. Секрет, который она не могла рассказать самым близким друзьям.

— Я умираю, — прошептала она, когда он притянул ее к себе.

— Умираешь? — ухмыльнулся сын дипломата. — Неужели тебе так не терпится?

Каждый раз, когда Лайла шептала эти слова на ухо любовнику, правда становилась маленькой и незначительной, и казалось, что однажды она уменьшится настолько, что поместится в ладонь и потеряет свою силу. Jaadugar — индийский колдун, который собрал ее тело по кусочкам — сказал, что она не переживет свой двадцатый день рождения. Ей оставалось жить чуть больше месяца, и единственной надеждой на спасение была Божественная Лирика. В этой книге хранились секреты силы Творения — искусства, которому были подвластны разум и материя, в зависимости от природной склонности мастера. С помощью книги ее Сотворенное тело смогло бы продержаться гораздо дольше. Но прошло уже много месяцев, и след Божественной Лирики был утерян, несмотря на всеобщие усилия. Ей оставалось только наслаждаться отпущенным временем… что она и делала.

Теперь в ее груди расцвела острая боль. Лайла положила письмо на туалетный столик. Ее пальцы дрожали после прочтения. Настоящего прочтения. Воспоминания, оставшиеся на бумаге, заполнили ее сознание: Северин выливает расплавленный воск на конверт, а его сиреневые глаза ярко горят.

Обернувшись через плечо, Лайла посмотрела на юношу, лежащего в ее кровати.

— Боюсь, тебе придется уйти.

ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ Лайла вышла на холодные улицы Монмартра. Рождество уже прошло, оставив за собой шлейф праздничной магии. За покрытыми инеем стеклами мигали разноцветные лампочки. Над булочными поднимался теплый дым, разнося по округе аромат рождественского пряного хлеба, покрытого густым слоем янтарного меда. Мир нетерпеливо дожидался Нового года, и каждую секунду Лайла спрашивала себя: как долго ей еще удастся прожить?

В утреннем свете ее алое платье с воротником, вышитым бусинами черного и красного цвета, выглядело слишком вызывающим и казалось, будто ткань пропиталась кровью. Этот наряд стал для Лайлы необходимой броней, которая защитит свою хозяйку от того, что ожидало ее в Эдеме.

Девушка не видела Северина с тех пор, как он зашел в ее комнату без разрешения и прочитал письмо, которое ему не предназначалось. Какой была бы ее жизнь, если бы он не нашел письмо? Если бы она его не написала?

Тогда Лайла не знала, как смириться с тем, что она чувствовала по отношению к Тристану. Она оплакивала его жестокую смерть точно так же, как и тьму, скрытую в глубинах его сознания. Секрет Тристана казался слишком тяжелым, чтобы нести его бремя в одиночку, и девушка написала письмо своему погибшему другу. В письме Лайла сознавалась в том, что нашла доказательства жестокости Тристана, но, несмотря ни на что, продолжала его любить. Этот ритуал она повторяла время от времени: писала тем, кто не мог ответить, и надеялась, что это подарит ей немного умиротворения.

Она вышла из своего номера всего на пару минут, а когда вернулась, ее сердце чуть не выскочило из груди при виде Северина. Но затем ее взгляд упал на письмо, сжатое в его побелевших пальцах. Глаза молодого человека были широко распахнуты, а зрачки потемнели от шока.

— Как долго ты планировала скрыть это от меня?

— Северин…

— Я позволил этому произойти, — пробормотал он.

— Нет, это неправда, — сказала Лайла, делая шаг к нему. — Откуда тебе было знать? Он скрывал это от всех нас…

Но от отшатнулся от нее, выставив вперед трясущиеся руки.

— Маджнун, — ее голос задрожал, возвращаясь к прозвищу, которое она не использовала уже несколько месяцев. — Не позволяй этому призраку преследовать тебя. Он упокоился с миром, освободившись от своих демонов. Тебе нужно сделать то же самое и жить дальше.

Лайла схватила его за запястье, и ее пальцы коснулись клятвенной метки. Она вынудила Северина дать обещание в день его рождения. Ей нужен был статус его любовницы, чтобы она могла следить за прогрессом поисков Божественной Лирики. Но была и другая причина. Лайла хотела, чтобы Северин хоть что-то почувствовал… и на мгновение ей показалось, что она сможет ему помочь. Девушка не забыла его жестоких слов, но она понимала, что эта жестокость вызвана острым чувством вины, и была готова простить Северина, если он простит себя.

— Выбери жизнь, — умоляюще сказала она.

Выбери меня.

Он посмотрел на нее. Сквозь нее. Лайла не могла спокойно смотреть, как он снова уходит в себя, поэтому она схватила Северина за лицо и резко развернула его к себе.

— Ты не можешь защитить всех, — сказала она. — Ты всего лишь человек, Северин.

В тот момент его глаза прояснились. В сердце Лайлы вспыхнула надежда, которая так же быстро погасла, как только он отстранился от нее. Не сказав ни слова, Северин вышел из комнаты. В последний раз, когда она слышала о нем, он был занят поисками Божественной Лирики, как будто это могло избавить его от вины за то, что он жив, а его брат умер.

Лайла крепче закуталась в свое пальто. Свет отразился в гранатовом кольце, которое для нее сделала Зофья. Камень выглядел живым и влажным, словно это было не украшение, а маленькое сердце, вырванное из груди небольшой птицы и обрамленное золотом. На блестящей поверхности виднелись цифры: 21. Двадцать один день до смерти.

Сегодня она впервые усомнилась в этой цифре. До сих пор она довольствовалась маленькими мечтами… больше вечеров с Зофьей, Гипносом и Энрике. Гуляя по заснеженным улицам Парижа, она представляла себе, что теплый пар, который вырывался у нее изо рта, это душа, покидающая ее тело. В такие моменты она говорила себе, что умирать холодно, но, по крайней мере, не больно.

Письмо Северина изменило все.

Орден нанял его, чтобы найти сокровища Падшего Дома, но для этого нужно было найти Спящий Чертог… а это еще никому не удавалось. В итоге, Северину так и не удалось найти ни одной зацепки, и Орден заявил, что они найдут сокровища и без его помощи. Это означало, что их больше не ждут на Зимнем Конклаве, и единственным плюсом такого поворота событий было то, что ей не придется изображать любовницу Северина.

Похоже, планы вновь изменились.

Наконец Лайла заметила звук, следовавший за ней по пятам. Мерный стук копыт. Она медленно повернулась к темно-синей карете, украшенной чеканным серебром, которая остановилась в пяти футах от нее. На двери кареты поблескивал знакомый символ: широкий полумесяц, похожий на хитрую ухмылку.

— Я ужасно оскорблен тем, что ты не пригласила меня присоединиться к твоему ночному приключению, — произнес обиженный голос.

Гипнос открыл дверь и высунулся на улицу, посылая ей воздушный поцелуй. Лайла улыбнулась, поймала поцелуй и направилась к карете.

— Кровать была очень маленькой, — сказала она.

— В отличие от твоего гостя, — парировал Гипнос, доставая из кармана письмо с печатью Северина. — Полагаю, тебя тоже вызывали на собрание.

Лайла молча показала свое письмо. Улыбнувшись, Гипнос жестом пригласил ее в свою карету.

— Забирайся, ma chère. До назначенного часа осталось не так много времени.

Что-то больно кольнуло у нее в груди.

— О, мне хорошо это известно, — сказала она, поднимаясь на ступеньку кареты.

3

Энрике

В пятый раз за последнюю пару минут Энрике Меркадо-Лопес пригладил волосы и поправил свою идеально отглаженную манишку. Затем он прочистил горло.

— Уважаемые члены Илустрадос, благодарю вас за присутствие на моей презентации о древних мировых державах. Только на один вечер мне удалось достать избранные Сотворенные артефакты со всех уголков планеты. Я уверен, что после того, как Филиппины получат суверенитет, нам стоит искать дальнейшие подсказки в истории. Наше прошлое может изменить наше будущее!

Моргнув, он сделал паузу, а затем пробормотал:

— Погодите, наше прошлое… или прошлое всего человечества?

Энрике опустил взгляд на зачеркнутые и перечеркнутые записи в своем блокноте, подчеркнул и выкинул из текста почти половину лекции, которую он готовил на протяжении нескольких недель.

— Прошлое всего человечества, — сказал он, делая новую запись.

Он оглядел читальный зал Национальной Библиотеки Франции. Это была одна из самых красивых библиотек, что он видел, со сводчатым потолком, напоминающим ребра поверженного монстра из легенд, витражами в окнах, высокими книжными стеллажами и Сотворенными справочными книгами, которые хлопали своими переплетами на отдельных золотых подставках.

В библиотеке было совершенно пусто.

Энрике посмотрел в центр зала. На месте люстры крутилась большая сияющая сфера, на которой отражалось время: половина двенадцатого.

Илустрадос опаздывали. Очень сильно опаздывали. Их встреча должна была начаться в десять. Может, они перепутали время? Или потеряли свои приглашения? Нет, не может быть. Он дважды проверил адреса и убедился, что его письма пришли по назначению. Они бы не стали вот так его игнорировать… правда же? Энрике уже доказал свой профессионализм как куратор и историк. Он писал статьи в «Солидарность» и достаточно красноречиво — как ему казалось — доказывал, что колонизированные цивилизации должны иметь равные права со своими колонизаторами. Кроме того, у него была поддержка Гипноса — патриарха Вавилонского Ордена — и Северина Монтанье-Алари — самого влиятельного инвестора Парижа и владельца самого роскошного отеля во Франции.

Энрике отложил свою записную книжку и сошел со своего подиума, направляясь к обеденному столу в центре комнаты, который был накрыт для девяти членов внутреннего круга Илустрадос. Он надеялся, что вскоре их станет десять. Пряный имбирный чай уже начал остывать. Скоро ему придется накрыть крышками блюда с афритадой^[1] и панситом^[2]. Лед в ведрах с шампанским превратился в воду.

Энрике посмотрел на угощения. Возможно, было бы не так плохо, если бы на эту встречу пришел кто-нибудь, помимо Илустрадос. Он подумал о Гипносе, и по его телу разлилось приятное тепло. Энрике хотел бы позвать его на презентацию, но патриарх Дома Никс избегал любых намеков на обязательства, предпочитая держать их отношения в расплывчатых рамках «не совсем друзья и не совсем любовники». Конец стола украшал прекрасный букет от Лайлы, которая тоже не собиралась приходить. Когда Энрике разбудил девушку в десять часов утра, его ожидало совсем недружелюбное рычание и раздраженный взгляд покрасневших глаз, а затем в голову историка полетела ваза. Когда она наконец спустилась вниз ближе к полудню, этот инцидент напрочь стерся из ее памяти. Энрике решил, что больше не хочет сталкиваться с Лайлой до двенадцати часов дня. Оставалась только Зофья. Зофья пришла бы послушать его выступление, выпрямившись на своем стуле, а в ее глазах, синих, как сердцевина пламени, горел бы неподдельный интерес. Но она еще не вернулась из Польши, где жила ее семья.

В момент отчаяния он даже подумал пригласить Северина, но это казалось слишком бессердечным поступком. Одной из причин, по которой он организовал эту презентацию, было то, что он не мог вечно оставаться историком Северина. К тому же Северин не был… прежним. Энрике не мог винить своего начальника, но не каждый выдержит, когда перед его носом раз за разом захлопывают дверь. Он говорил себе, что покидает Северина не просто так, а потому, что ему хочется жить дальше.

— Я пытался… — сказал он вслух в сотый раз, — …правда пытался.

Энрике не знал, сколько раз ему придется повторить себе эти слова, чтобы его перестало мучить чувство вины. Несмотря на все его поиски, они не нашли ничего, что могло бы привести их к Спящему Чертогу — месту, где были спрятаны сокровища Падшего Дома и одна особенная вещь, которую Северин был намерен заполучить: Божественная Лирика. Потеря этой книги стала бы последним ударом по Падшему Дому. Без нее все их надежды по воссоединению Вавилонских Фрагментов пошли бы прахом. Им нужно было найти Божественную Лирику, и, возможно, тогда Северин смог бы почувствовать, что смерть Тристана полностью отомщена.

Но этому не суждено было сбыться.

Когда Орден объявил, что они берут эту миссию на себя, Энрике почувствовал лишь облегчение. Мысли о смерти Тристана преследовали его. Он никогда не забудет свой первый вздох, сделанный сразу после осознания смерти Тристана. Это был хриплый, рваный звук, как будто Энрике боролся с миром, чтобы получить привилегию наполнить свои легкие воздухом. Вот что такое жизнь. Привилегия. Он не хотел потратить свою жизнь на отмщение. Он сделает что-то более масштабное и значительное, что-то более важное.

После смерти Тристана Лайла покинула Эдем. Северин стал холодным и недосягаемым, как звезды. Зофья осталась собой, но она уехала в Польшу… так что оставался только Гипнос. Гипнос, который понимал его прошлое настолько, что, возможно, мог бы стать частью его будущего.

Позади него раздался голос:

— Добрый день?

Энрике резко пришел в себя, поправил пиджак и растянул губы в самой широкой улыбке, на которую был способен. Может, он зря так волновался. Может, все и в самом деле опаздывали… но фигура подошла ближе, и улыбка на лице Энрике потускнела. Это был вовсе не член Илустрадос, а посыльный, протягивающий ему два конверта.

— Вы месье Меркадо-Лопес?

— К сожалению, да, — сказал Энрике.

— Это для вас.

Первое письмо было от Северина. Второе — от Илустрадос. Энрике торопливо открыл второе письмо, не обращая внимания на чувство стыда, которое узлом завязалось у него в желудке.

…мы думаем, что у вас не хватает навыков для этой должности, брат Энрике. Возраст дает нам мудрость, которая призывает нас выступать против суверенитета. Вам всего лишь двадцать лет. Откуда вам знать, чего вы хотите? Возможно, когда наступит мир, мы обратимся к вам и прислушаемся к вашим интересам. Но сейчас вам лучше поддерживать нас со своей нынешней позиции. Наслаждайтесь вашей молодостью. Пишите ваши вдохновляющие исторические статьи, делайте то, что у вас получается лучше всего.…

Энрике почувствовал странную легкость во всем теле. Молодой человек отодвинул один из стульев и плюхнулся на сиденье. Он потратил половину своих сбережений на то, чтобы арендовать читальный зал библиотеки, подготовить еду и напитки, организовать перевозку нескольких артефактов из Лувра… и ради чего?

Дверь с шумом открылась. Энрике поднял голову, ожидая снова увидеть курьера, но в его сторону уверенной походкой шел Гипнос. Его пульс участился при виде статного юноши с вечной ухмылкой на лице и ледяными глазами, похожими на сказочные озера.

— Привет, mon cher, — сказал Гипнос, поочередно целуя его в обе щеки.

По телу Энрике прокатилась волна приятных мурашек. Возможно, некоторые его мечты вовсе не были глупыми. Для разнообразия было бы неплохо, если бы его кто-то искал, если бы кто-то поставил его в приоритет. Если бы кто-то хотел его увидеть. И теперь перед ним стоял Гипнос собственной персоной.

— Если ты хотел удивить меня своим внезапным появлением на презентации, то это очень мило, но… кажется, ты единственный слушатель.

Гипнос моргнул.

— Презентация? Non. Она начиналась раньше полудня, а до полудня меня просто не существует. Я приехал для того, чтобы забрать тебя.

Почувствовав, как внутри него все холодеет, Энрике собрал все свои мечты и засунул их в самый темный угол своего сознания.

— Ты не получил письмо? — спросил Гипнос.

— Я получил несколько писем, — с ядом в голосе ответил Энрике.

Гипнос открыл конверт, на котором стояло имя Северина, и протянул его Энрике.

ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО МИНУТ Энрике присоединился к Лайле и Гипносу. Лайла тепло улыбнулась, и он тут же свернулся калачиком рядом с ней. Гипнос взял Энрике за руку и нежно провел пальцем по его костяшкам.

— Как все прошло? — спросила она. — Ты получил мои цветы?

Он кивнул, чувствуя, что вина все еще лежит на его плечах тяжелым грузом. Илустрадос прямым текстом заявили о том, что все его идеи не стоили даже того, чтобы их выслушать. Но если бы они нашли сокровища Падшего Дома и вернули Божественную Лирику Вавилонскому Ордену… это могло бы все изменить. Кроме того, отправиться на последнее задание казалось ему правильным поступком. Как будто он мог не только почтить наследие Тристана, но и закрыть ту главу своей жизни, в которой он был историком Эдема… и частью команды Северина.

— Никто не пришел, — ответил Энрике, но его слова затерялись в стуке колес и лошадиных копыт.

Никто его не услышал.

4

Зофья

За последний месяц Зофья Богуска научилась лгать.

В декабре она сказала остальным, что будет праздновать Хануку в Гловно со своей сестрой Хелой, которая работала гувернанткой у их дяди. Но это не было правдой. Правда состояла в том, что Хела умирала.

Зофья стояла у двери кабинета Северина в отеле Эдем. Она все еще сжимала в руках свою дорожную сумку и даже не сняла теплое пальто с фиолетовой шляпой, которая, по словам Лайлы, «выделяла ее глаза». Это заявление очень пугало Зофью, и она то и дело касалась своих век, проверяя, на месте ли ее глаза. Она не планировала возвращаться так скоро. В этом просто не было смысла, ведь Северин не планировал никаких миссий, а ее навыки ни на шаг не приблизили их к обнаружению Божественной Лирики. Но два дня назад она получила срочное письмо от Северина с требованием вернуться в Эдем без объяснения причины.

— Даже не сомневайся, Зося, ты должна поехать. Со мной все будет хорошо, — настаивала Хела, прижимая губы к руке Зофьи. — И что насчет твоей учебы? Разве у тебя не будет проблем из-за того, что ты так долго пропускаешь занятия?

Зофья потеряла счет своей собственной лжи. В конце концов, у нее не осталось выбора, кроме как вернуться. Она потратила все деньги. И насчет одной вещи Хела все-таки была права: ее старшая сестра действительно выглядела намного лучше. Несколько дней назад все ее тело охватил ужасный жар. Как только она потеряла сознание, их дядя послал за раввином, чтобы договориться насчет похорон. Но затем в дверь постучался новый доктор. Мужчина настаивал на том, что Зофья оплатила его услуги, и, хотя девушка никогда не видела этого человека, она пустила его в дом. У ее сестры почти не было шансов, но она не хотела сдаваться. В тот вечер доктор ввел Хеле какое-то лекарство, которое, по его словам, невозможно было найти где-либо еще, и пообещал, что она выживет.

Так и случилось.

На следующее утро пришло письмо от Северина. Несмотря на то, что Хела шла на поправку, Зофья решила не оставаться в Париже. Она собиралась вернуться в Польшу и заботиться о сестре… но ей нужны были деньги. Все ее сбережения ушли на лечение Хелы и выплаты их дяде, который потребовал компенсацию за все то время, которое Хела не могла учить его детей. Хотя он был готов «благородно» простить этот долг в случае, если Хела умрет.

В конце концов, они были семьей.

Зофье надо было вернуться в Париж. Ей нужно было попрощаться. Кроме того, ей нужно было распродать все устройства, оставшиеся у нее в лаборатории, чтобы потратить эти деньги на поддержку Хелы.

Зофья постучала в дверь кабинета Северина. Позади нее раздались торопливые шаги дворецкого. Запыхавшись, он прохрипел:

— Мадмуазель Богуска, вы уверены, что не можете подождать? Месье Монтанье-Алари очень…

Дверь неожиданно распахнулась, и в проеме появился Северин. Он молча взглянул на своего дворецкого, и тот сразу же испарился. Зофья отрешенно задумалась о том, как Северину удавалось производить такое впечатление на людей и командовать ими, не произнося ни слова. Она никогда не обладала такой силой. Но по крайней мере она могла спасти дорогого ей человека. Девушка еще крепче сжала в пальцах свое заявление об отставке.

— Как поездка? — спросил Северин, отступая в сторону, чтобы пропустить ее в кабинет.

— Долгая.

Но все прошло не так плохо, как могло бы. К своему письму Северин приложил билет в первый класс, чтобы она могла закрыться в собственном купе и ей не пришлось разговаривать с другими пассажирами. Зофье понравилось, что в купе было много ламп, и кисточек, и большой одноцветный ковер. Она провела всю поездку, считая вещи вслух… успокаивая себя и готовясь к тому, что ей предстояло сделать.

Девушка протянула Северину письмо об отставке.

— Мне нужно вернуться назад, — сказала она. — Моя сестра нуждается во мне. Я ухожу. Я пришла, чтобы со всеми попрощаться.

Северин смотрел на письмо, но не спешил брать его в руки.

— Насколько я понимаю, устраиваясь ко мне на работу, ты собиралась заработать достаточно денег, чтобы оплатить обучение своей сестры в медицинском университете. Ты больше этого не хочешь?

— Я… все еще хочу, но…

— Тогда зачем тебе уезжать?

Зофья пыталась подобрать подходящие слова. Пытаясь предугадать последовательность событий, она совсем не брала в расчет вероятность того, что он не примет ее письмо. В конце концов, в Эдеме для нее не осталось работы. Он больше не пытался достать никаких новых артефактов с тех пор, как поиск Спящего Чертога провалился. Зофье больше нечего было здесь делать.

— Моя сестра умирает.

Выражение лица Северина осталось неизменным.

— По этой причине ты вернулась в Гловно?

Она кивнула.

— Почему ты мне солгала?

Зофья колебалась. Она вспомнила предсмертный смех Тристана и лихорадочное бормотание Хелы о том, как когда-то на Хануку они собирались вокруг стола всей семьей, пока в воздухе витал запах тушеного мяса и тающих свечей.

— Потому что я не хотела, чтобы это оказалось правдой.

Но была еще одна причина. Когда Зофья начала писать письмо Энрике и Лайле, Хела сказала ей остановиться:

— О, не заставляй их волноваться, Зося. Они начнут переживать, что о тебе будет некому позаботиться, когда меня не станет.

Что, если ее сестра была права? Зофье было стыдно думать о том, что, оставшись в Париже, она станет обузой для своих друзей.

Она видела, что подбородок Северина еле заметно дрогнул. И все же он не взял ее письмо. Вдруг к Зофье пришли новые слова, рожденные из воспоминаний о том, как Северин без остановки крутил в руках перочинный нож Тристана, или стоял у двери в его комнату, но никогда не открывал ее, или подолгу смотрел в окно, выходящее на то, что осталось от Сада Семи Грехов.

— Ты понимаешь, — сказала она.

Северин вздрогнул, а затем резко отвернулся от нее.

— Твоя сестра не умрет, — сказал он. — И хотя я не сомневаюсь, что она нуждается в тебе, — мне ты нужна больше.

Зофья нахмурилась. С одной стороны, она не понимала, как Северин может быть уверен, что Хела поправится, с другой — от мысли о работе по ее телу пробегала искра удовольствия. Без работы она чувствовала себя неприкаянной. К тому же она совсем не подходила для работы в доме их дяди, где весь ее заработок пойдет на выплату долга Хелы.

— Я проверил твой счет сегодня утром. У тебя нет денег, Зофья.

Зофья открыла рот, а затем резко закрыла его. От ярости у нее запылали щеки.

— Это… ты не должен был этого знать. Это личное.

— Не для меня, — сказал он. — Останься до тех пор, пока наше последнее задание не будет закончено, и я удвою твою зарплату. Твоей сестре не придется работать гувернанткой. Ты сможешь заработать достаточно, чтобы вы с ней могли прожить много лет в довольстве и комфорте. Часть твоей зарплаты я буду посылать ей, начиная прямо сегодняшнего дня… но ты не сможешь вернуться в Польшу. Удвоенную сумму денег ты получишь только после того, как наша работа будет завершена.

— А я… пока не буду получать ничего? — спросила Зофья.

Ей это не нравилось. Она и так слишком много полагалась на других.

— Я оплачу твое проживание и все, что понадобится для лаборатории.

— А что насчет Голиафа?

Северин резко обернулся, но на его лице не дрогнул ни один мускул.

— При чем здесь он?

Зофья подняла подбородок. С тех пор как Тристан умер, она держала его ядовитого тарантула у себя в лаборатории. Перед отъездом она попросила Энрике присмотреть за животным, на что он сразу заявил, что предпочтет сгореть заживо. В конце концов, историк нехотя согласился позаботиться о пауке. Она воображала себе, что это порадовало бы Тристана.

— На уход за ним нужны деньги.

Северин отвел взгляд.

— Я об этом позабочусь. Ты принимаешь мои условия?

Зофья вглядывалась в его лицо, пытаясь найти знакомые черты. Раньше она могла расшифровать его настроение, но, возможно, лишь потому, что он позволял ей это сделать. Теперь он превратился в незнакомца. Зофья думала, что его поведение могло быть последствием пережитой травмы, но сильно в этом сомневалась. Они с Хелой видели смерть своих родителей. Они видели, как их дом сгорает дотла. Но они не стали незнакомцами. Зофья закрыла глаза. Они. Они были друг у друга. Северин — при всех его лидерских качествах — был один. Ее гнев испарился.

Открыв глаза, она подумала о слабой улыбке Хелы. Ее сестра выживет благодаря ей. Впервые в жизни Зофья ощутила прилив гордости. Она всегда полагалась на Хелу и всех остальных. Пришло время вернуть долг. Может, однажды она станет достаточно самостоятельной, чтобы больше никогда не нуждаться в чьей-либо помощи.

— Каждую неделю я буду посылать за письмами от твоей сестры, в которых она будет подробно описывать состояние своего здоровья, — добавил Северин. — За свой счет.

Зофья вспомнила поцелуй сестры на своей руке. Даже не сомневайся, Зося.

— Я согласна, — сказала она.

Северин кивнул и посмотрел на часы.

— Тогда иди вниз. Остальные прибудут с минуты на минуту.

5

Северин

Северин знал: для того, чтобы стать богом, нужно отрешиться от всего, что делало тебя человеком. Усилием воли он уничтожил то теплое чувство, которое разгоралось у него внутри при взгляде на Зофью, и ощутил, что постепенно становится все менее человечным. Он мог бы дать ей денег, чтобы она могла уехать домой, но не сделал этого. На секунду у него промелькнула мысль, что, если бы у нее не было сестры, — не было бы и причины возвращаться в Польшу… Но что-то в нем противилось такой идее. В итоге он решил отправить к ее сестре врача. Северин убедил себя в том, что это более прагматично и расчетливо. Что это ничего не значит. Но даже повторяя себе эту мантру, он вспоминал их первую встречу.

Два года назад до него дошли слухи о блестящей еврейской студентке, которую исключили из академии, а затем отправили в тюрьму за поджог и неправомерное использование своих способностей Творения. Эта история заинтересовала Северина, и он отправился в тюрьму, чтобы навестить девушку. Зофья оказалась пугливой, словно жеребенок, а из-за своих ярко-синих глаз больше напоминала какое-то неземное существо. Он не мог бросить ее там, и в итоге забрал юную преступницу с собой в Эдем. Через несколько дней прислуга сообщила ему, что каждую ночь девушка спала на полу, укрывшись одеялом и совершенно игнорируя наличие пуховой кровати.

От этой новости внутри у Северина потеплело.

Он делал то же самое в доме каждого из своих приемных отцов. Они с Тристаном никогда не оставались надолго, поэтому было опасно к чему-либо привязываться. Даже к кровати. Северин убрал всю мебель из комнаты Зофьи и дал ей каталог, чтобы она могла выбрать то, что ей захочется. Он объяснил девушке, что стоимость каждой вещи будет вычтена из ее зарплаты, но, по крайней мере, все это будет принадлежать только ей.

— Я понимаю, — тихо сказал он.

И тогда Зофья впервые ему улыбнулась.

ПОДХОДЯ К астрономической комнате, Северин услышал звуки пианино. Музыка парила в воздухе, и ноты, полные надежды, проникли под его кожу, заставляя молодого человека замереть на месте. Эти звуки заглушили все его мысли, и на одно яркое мгновение ему показалось, что они исходят от звезд, словно Музыка Сфер, двигающая планеты в мерном ритме. Когда музыка остановилась, Северин выдохнул, чувствуя, как его легкие болят после долгой задержки дыхания.

— Сыграй еще раз, Гипнос! — сказала Лайла.

Северин знал ее достаточно хорошо, чтобы услышать улыбку в ее голосе. Звук его собственного пульса прогнал остатки чарующей мелодии. Ей легко было улыбаться. В конце концов, она никогда ничего не теряла. Возможно, она была разочарована, что они не смогли найти Божественную Лирику, но эта книга была нужна ей лишь для того, чтобы удовлетворить любопытство, касающееся ее прошлого.

— Когда ты научился так превосходно играть на фортепиано? — спросила Лайла.

— Не так уж он и хорош, — проворчал Энрике.

Два года назад Энрике пытался — ко всеобщей досаде — научиться играть на пианино. Вскоре его «игра» наводнила коридоры отеля. Тристан объявил, что от этой музыки увядают все его растения, после чего Зофья «случайно» пролила растворитель для дерева прямо на инструмент. Таким образом, уроки были прекращены.

В комнате снова зазвучала музыка, пробуждая в его сознании мысли о прошлом. Северин впился ногтями в ладони, умоляя своих призраков оставить его в покое. Воспоминания поблекли, но все же он успел уловить запах любимых роз Тристана.

Фантомный аромат заставил его пошатнуться. Чтобы не упасть, Северин выставил вперед руку и схватился за тяжелую дверь. Музыка резко оборвалась.

Подняв глаза, он увидел Гипноса, который склонился над фортепиано, а его руки застыли над клавишами. Лайла сидела на своей любимой зеленой кушетке, напряженно выпрямив спину. Зофья замерла на высокой табуретке, сжав в руках новую пачку спичек. Энрике, расхаживающий туда-сюда вдоль полок с книгами, резко остановился.

Перед глазами Северина возникли две картинки. Раньше. И сейчас.

Раньше здесь был теплый чай и сахарное печенье. Смех. Северин медленно выпрямился, отпустил дверь и одернул манжеты рубашки, словно проверяя, решится ли кто-нибудь из них посмотреть ему в глаза.

Никто, кроме Гипноса, не поднял на него взгляд.

Гипнос опустил руки на клавиши.

— Я слышал, у тебя есть хорошие новости, mon cher.

Северин заставил себя кивнуть, а затем указал на полки с результатами исследований.

— Прежде чем я начну, давайте вспомним все, что мы уже знаем.

Гипнос вздохнул.

— Это обязательно?

— Прошло много времени, — сказал Северин.

— Два месяца, кажется, — холодно напомнила Лайла.

Северин даже не посмотрел в ее сторону. Вместо этого он указал на Энрике. Несколько секунд Энрике растерянно смотрел на своего начальника, пытаясь собраться с мыслями. Наконец он прочистил горло и указал на рисунок, висящий у него за спиной. На нем была изображена гексаграмма — символ Падшего Дома — золотая пчела и библейская Вавилонская башня.

— В течение последних месяцев мы пытались определить местонахождение Божественной Лирики — древней книги, в которой описаны секреты силы Творения, а также способ соединить Вавилонские Фрагменты. Падший Дом верит, что с ее помощью им удастся овладеть силой самого Бога, — начал Энрике. Его глаза метнулись в сторону Северина, словно он хотел убедиться, что сказал все правильно. Северин лишь поднял брови.

— Эм, об этой книге очень мало информации, — торопливо продолжил Энрике. — В большинстве случаев — это всего лишь легенды. Единственная известная запись о книге была сделана одним из первых рыцарей-тамплиеров на кусочке пергамента, от которого осталась лишь часть…

Энрике поднял иллюстрацию с изображением пергамента:

Б О Ж Е С Т В Е Н Н А Я П О Э З

— О точном происхождении книги почти ничего не известно, но, судя по всему, она появилась после падения Вавилонской Башни, — сказал он. В глазах Энрике зажегся знакомый огонек. — Предположительно, у строительного участка находилась группа женщин, которые дотронулись до верхних камней упавшей башни и впитали божественный язык. Они записали полученные знания в книгу. С тех пор, каждая женщина в их роду должна была оберегать секреты этой книги, чтобы никто не смог использовать божественный язык и построить еще одну башню. Разве это не поразительно?

Ухмыляясь, Энрике указал на другой рисунок, изображающий девятерых женщин.

— Их называли Забытыми Музами, что, предположительно, являлось отсылкой к греческим богиням божественных искусств и вдохновения. Вполне удачный выбор, учитывая, что Творение — тоже вид божественного искусства. По всему древнему миру были разбросаны постройки, посвященные им, — Энрике задумчиво посмотрел на изображение. — Считалось, что не каждый может прочесть Божественную Лирику. Якобы для этого нужен особый навык, унаследованный от первых Забытых Муз по кровной линии.

— Какой глупый миф, — усмехнулся Гипнос, стуча по одной из клавиш. — Ты можешь прочитать книгу, только если происходишь из определенного рода? Творение так не работает. Оно не передается вместе с кровью, иначе я бы обладал способностью разума.

— Я бы не стал смеяться над мифами, — тихо сказал Энрике. — Большинство мифов — правда, покрытая хитросплетенной паутиной времени.

Лицо Гипноса смягчилось.

— О, конечно, mon cher. Я не хотел оскорбить твою работу.

Он послал историку воздушный поцелуй, и Энрике… покраснел? Северин нахмурился, переводя взгляд с одного на другого. Гипнос поймал его взгляд, и уголок его рта пополз вверх.

Когда это произошло?

Но внимание Северина быстро вернулось к Энрике, который вытащил пожелтевшую карту, изображающую южную часть индийского субконтинента. Боковым зрением он заметил, как Лайла наклонилась вперед, словно от тоски по дому, и Северин ощутил горечь на кончике языка.

— Последняя известная локация Божественной Лирики была в Пондичерри, в Индии, — сказал Энрике. — Согласно документам Ордена, они попытались ее заполучить, но по прибытию в город обнаружили, что кто-то уже забрал книгу, назвавшись их именем…

–…а затем они умалчивали о краже на протяжении двадцати лет, утверждая, что книга была утеряна, — добавил Гипнос.

Энрике кивнул.

— Благодаря Ру-Жуберу мы можем предположить, что Божественная Лирика находится в Спящем Чертоге… и на этом месте заканчиваются все данные по нашему исследованию, — он посмотрел на Северина. — Только если ты не нашел способ найти Спящий Чертог.

Раньше Северин любил этот момент, когда он мог раскрыть новую информацию и наблюдать за их удивлением. Он любил делать небольшие намеки насчет их будущих миссий… как в тот раз, когда он попросил Лайлу сделать торт с золотыми розами, когда она отправились в Грецию, чтобы найти Руку Мидаса. Но теперь его не волновали выражения их лиц. Он даже не смотрел в их сторону.

— Да, — сказал он, не отходя от двери. — Координаты Спящего Чертога можно увидеть сквозь Тескат-очки, и я знаю, где их найти.

Зофья с интересом наклонилась вперед.

— Очки?

В воздухе зазвенел резкий голос Лайлы:

— Как ты об этом узнал?

Она не смотрела на него, а он не смотрел не нее.

— Информатор, — так же холодно ответил Северин. — Еще он сообщил мне о том, что Спящий Чертог находится где-то в Сибири.

— В Сибири? — повторил Гипнос. — В этом месте… полно призраков.

Молодой человек оглядел комнату в надежде, что кто-нибудь выразит свое согласие, но все лишь удивленно смотрели на него.

— Ну, это было еще до моего рождения, — продолжил он. — Но мой отец как-то рассказал мне о странном случае, произошедшем там много лет назад. Ходили слухи, что возле озера Байкал слышали ужасные звуки, как будто десятки девушек кричали от страха. Это напугало местных жителей, и дело зашло так далеко, что российская фракция — Дом Даждьбог — попросила Орден вмешаться. Мой отец отправил туда небольшой отряд мастеров разума, чтобы определить, не находятся ли местные жители под чьим-то гипнозом. Они так и не нашли ничего подозрительного.

— И все просто прекратилось? — спросила Лайла.

Гипнос кивнул.

— Через какое-то время. Местные жители утверждали, что там были убиты девушки, но никто не находил тел. Надеюсь, Спящий Чертог все-таки не в Сибири, — тихо закончил он.

Энрике вздрогнул.

— Я думаю, само название это подтверждает… Этимология слова «Сибирь» не совсем ясна, но оно очень похоже на слово сибирских татар, означающее «спящая земля», которое звучит как «сиб ир». Отсюда происходит и Спящий Чертог. Но я могу и ошибаться, — добавил он, заметив выражение паники на лице Гипноса. — В любом случае, где эти Тескат-очки? В банке? В музее?

— В особняке, — ответил Северин.

Он постучал по мнеможучку на своем лацкане. Сотворенное создание встрепенулось, расправило свои изумрудные крылья и раскрыло крошечные челюсти, проецируя изображение на ближайшую стену. Проекция изображала огромный особняк с окнами, выходящими на реку Неву. В скобках был обозначен адрес: Английская набережная, Санкт-Петербург, Россия.

— Какой… большой дом, — сказал Энрике.

— Это в России? — спросила Зофья, прищурив глаза.

Северин поменял картинку, показывая присутствующим следующее изображение особняка.

— Тескат-очки находятся в частной коллекции, в доме антиквара. Нам нужно найти «Покой Богинь», но я не нашел никакой информации…

Энрике издал пронзительный писк.

— Я слышал об этом! «Покою» не меньше ста лет… Неизвестно, кто был его скульптором. Если, конечно, там есть скульптуры. По крайней мере, я так думаю, — на его лице появилась ослепительная улыбка. — Только представьте, что можно найти в Покое Богинь…

Зофья подняла бровь.

— Богинь?

— Это всего лишь название, — фыркнул Энрике.

— Название обманчиво?

— Нет, название отражает смысл произведения искусства, но не обязательно в буквальном смысле.

Зофья нахмурилась.

— Иногда я не понимаю искусство.

Гипнос поднял бокал.

— Совершенно согласен.

— Значит, мы должны попасть в эти Покои, найти очки и выбраться оттуда, — сказала Зофья.

— Не совсем, — возразил Северин. — Самое главное в Тескат-очках — это линзы, а их антиквар всегда носит на шее, — он остановился, чтобы свериться со своими записями. — Месье Михаил Васильев.

— Это имя кажется знакомым… — Гипнос потер подбородок. — Он владелец Покоя Богинь?

Северин кивнул.

— Но почему Падший Дом доверил ему ключ к своему древнему поместью и сокровищам? — спросил Гипнос. — Что ему известно?

— И почему он носит линзы на шее?

— Судя по всему, он ничего не знает, — объяснил Северин. — Если верить моему информатору, линзы замаскированы под ностальгический сувенир, сделанный в форме старого ключа от двери его возлюбленной.

Лайла опустила взгляд на колени, дергая за кисточку на своем платье.

Кровавый оттенок ее наряда нервировал Северина. Он не хотел смотреть на нее.

— Но почему именно он? — не унимался Энрике.

— Он достаточно ответственный, чтобы надежно хранить свою коллекцию, но при этом достаточно незаметный, чтобы не привлекать лишнего внимания, — сказал Северин. — Он не имеет отношения к Ордену, поэтому его не будут допрашивать. Самое скандальное происшествие в его биографии — это интрижка с прима-балериной. Она забеременела, он отказался жениться, ребенок родился мертвым, и она покончила жизнь самоубийством, — Энрике вздрогнул и перекрестился. — Васильев залег на дно на несколько лет: именно тогда он приобрел Покой Богинь. Ключ на шее антиквара — символ его вины.

— Теперь я вспомнил его имя… Русский Затворник, — сказал Гипнос и покачал головой. — Не знаю, как ты заставишь его покинуть дом. Я давно не интересовался сплетнями Санкт-Петербурга, но единственная вещь, ради которой он выходит…

— Это Имперский Русский Балет, — закончил Северин, показывая на изображение величественного здания Мариинского театра, сияющего и экстравагантного, с Сотворенными дымчатыми балеринами, которые кружились в пируэтах, а затем исчезали в лунном свете. — Следующее выступление через три дня, и Васильев будет там. Мне нужно попасть в соседнюю ложу.

Гипнос щелкнул пальцами.

— Считай, что все уже сделано. У Ордена есть зарезервированная ложа, и я обеспечу тебе билет.

— Как? — спросил Энрике.

— Как обычно, — пожал плечами Гипнос. — Деньги, обаяние и так далее…

— Мне нужно больше. Два или три билета, — сказал Северин, рискнув бросить взгляд в сторону Лайлы. — На время этого задания Лайла будет притворяться моей любовницей. И с нами будет еще один человек.

В комнате повисла тишина.

Северин поднял бровь.

— Уверен, двух человек будет достаточно, чтобы справиться с работой в доме Васильева. Третий может пойти с нами.

Тишина начала становиться гнетущей.

Энрике увлеченно рассматривал свои ногти. Зофья нахмурилась. Северин посмотрел на Гипноса, и тот недовольно цокнул языком.

— Всех денег мира не хватит, чтобы я согласился сидеть между вами двумя на протяжении нескольких часов.

Энрике потянулся к стакану с водой, слишком быстро опорожнил его содержимое и закашлялся. Зофья постучала его по спине. Северин старался не смотреть на Лайлу, но это было все равно что игнорировать солнце. Тебе необязательно смотреть на него, чтобы чувствовать, как оно обжигает твою кожу.

— Нужно обсудить еще несколько вопросов, — резко сказал он. — У Васильева есть салон в здании театра, который он посещает вместе со своими телохранителями. Попасть туда можно только при наличии специальной метки, созданной с помощью кровного Творения…

— Кровное Творение? — повторила побледневшая Зофья.

Гипнос присвистнул.

— Без сомнения, это дорогая привилегия.

— Что такое кровное Творение? — спросил Энрике. — Я никогда о таком не слышал.

— Это особый талант, смешение нескольких способностей, — объяснила Зофья. — Разум и материя, жидкость и твердый металл.

— Умение манипулировать разумом и железом, содержащимся в крови. Это очень редкий талант, — сказал Гипнос, застенчиво улыбаясь. — И очень приятный.

Северин пару раз видел таких мастеров в Эдеме. Многие из них предпочитали оттачивать свои способности в управлении льдом, но те, кто выбирал кровь, зачастую появлялись на публике со своими покровителями, которым нужно было притупить боль во время медицинских процедур или обострить чувства во время… определенных занятий.

— Нам нужно разлучить Васильева с его охранниками, — сказал Северин. — Что может оторвать их друг от друга…

— Деньги? — спросил Энрике.

— Любовь! — воскликнул Гипнос.

— Магниты, — сказала Зофья.

Лайла, Энрике и Гипнос уставились на нее.

— Очень сильные магниты, — поправилась Зофья.

— Ты можешь это устроить? — спросил Северин.

Зофья кивнула.

— Это не решает проблему с проникновением в салон, — заметил Энрике.

— У меня есть одна идея, — сказал Лайла. — В конце концов, я — Энигма. Я могу использовать свою скандальную известность.

Не справившись с собой, Северин все-таки посмотрел на нее. Тысяча моментов сошлись в одной точке и превратились в пыль. Он видел сахар в ее волосах. Он видел ее тело, прижатое к полу под его весом, в тот момент, когда ему показалось, что Ру-Жубер целится в нее. Он вспомнил свои жестокие слова: как бы ему хотелось, чтобы они были правдивыми. Вот бы она не была настоящей.

Лайла подняла бровь.

— Я же должна тебе помогать, разве нет? — холодно спросила она.

— Да, — Северин притворился, что одергивает манжеты. — Послезавтра мы уезжаем в Петербург. У нас много дел.

— А после того как мы достанем Тескат-очки? — спросил Гипнос. — Мы расскажем Ордену…

— Нет, — резко ответил Северин. — Я не хочу, чтобы они вмешивались, пока мы не поймем, с чем имеем дело. Зимний Конклав будет проходить в Москве через три недели. Если к тому моменту у нас будет чем поделиться — мы все расскажем.

Гипнос нахмурился, но Северин предпочел этого не заметить. Он не собирался позволить Ордену забрать то, что принадлежало ему. Слишком многое стояло на кону. Поворачиваясь к двери, он заметил, что за окном начало темнеть, а на небе появились первые звезды.

Когда-то сама эта комната напоминала о том, что до звезд можно дотянуться рукой. Когда-то они могли поднять головы вверх и осмелиться взглянуть на небеса. Теперь звезды казались издевкой, белоснежной усмешкой судьбы, расставляющей созвездия в астрономическом порядке, таком же предопределенном, как участь каждого смертного на земле. Но скоро это изменится. Скоро… они найдут древнюю книгу.

Тогда даже звезды не посмеют навязывать им свою волю.

6

Лайла

Лайла смотрела, как Северин покидает астрономическую комнату, чувствуя внутри пустоту.

С одной стороны, впервые за долгое время она позволила себе на что-то надеяться. Если информатор Северина не соврал — у нее могло быть больше времени, чем она думала. Но Северин отравил эту новую надежду ненавистью. Она ненавидела этот холодный блеск темно-сиреневых глаз и его бесчувственную улыбку. Она ненавидела себя за то, что от одного взгляда на него у нее внутри что-то сжималось, заставляя ее возвращаться в тот единственный момент, когда она действительно была счастлива.

Более того, она ненавидела свою надежду на то, что, как только они найдут Божественную Лирику, он снова станет прежним. Словно это снимет с него проклятие. Лайла пыталась отогнать эту мечту, но она упорно цеплялась за сердце девушки.

— Моя лаборатория… — начала Зофья в тот же момент, когда Энрике пробормотал что-то про библиотеку. Гипнос прервал их обоих громким шипением.

— Non, — сказал он, указывая на пол. — Оставайтесь здесь. Я сейчас вернусь. У меня есть сюрприз.

Он стремительно вылетел из комнаты, оставив их втроем. Лайла покосилась на Зофью. Они не успели поговорить до начала собрания, и теперь, когда Лайла смотрела на подругу, в глаза бросались новые детали ее внешнего вида… Зофья не переодела свое дорожное платье. Под ее глазами залегли фиолетовые круги. Исхудавшее лицо говорило о пережитом волнении. Не так должен был выглядеть человек, который провел счастливую Хануку со своей семьей.

— С тобой все в порядке? Ты хорошо ешь?

Прежде чем покинуть Эдем, Лайла написала подробные инструкции для поваров, объясняющие, как кормить Зофью. Зофья ненавидела, когда трогали ее еду. Ей не нравились слишком яркие узоры на тарелках, а ее любимым десертом были идеально белые и круглые сахарные печенья. Раньше за этим следила Лайла. Но это было раньше. Как только вопрос слетел с ее губ, она почувствовала острый укол вины. Какое право она имела спрашивать о питании Зофьи, когда она сама покинула Эдем? Когда она сама отдалилась от подруги?

Лайла покрутила гранатовое кольцо на пальце. Иногда девушке казалось, что ее секрет постепенно впитывается в ее кровь, подобно яду. Больше всего на свете ей хотелось рассказать им правду, сбросить этот груз со своих плеч… но что, если правда их ужаснет? Ее собственный отец не мог смотреть на нее. Она не могла потерять единственную семью, которая у нее была.

Зофья пожала плечами.

— Голиаф теряет аппетит.

— Учитывая, что Голиаф питается сверчками, — я его не виню, — поддразнила ее Лайла.

— Он ест недостаточно, — сказала Зофья. — Я сделала график, на котором отображено количество съеденных сверчков, и он идет на убыль. Если хочешь, я могу тебе показать…

— Как-нибудь обойдусь, — ответила Лайла. — Но спасибо за предложение.

Зофья уставилась на свои колени.

— Я не понимаю, что с ним не так.

Лайла почти протянула руку, чтобы коснуться ее ладони, но остановила себя. То, что казалось ей проявлением любви, не всегда было таковым в глазах Зофьи. Светловолосая девушка задумчиво смотрела на черную подушку, на которой любил сидеть Тристан. Теперь она лежала под кофейным столиком.

— Может, Голиаф скорбит, — тихо сказала Лайла.

Зофья посмотрела ей в глаза.

— Может быть.

Зофья выглядела так, словно хотела еще что-то сказать, но в этот момент к Лайле подошел Энрике.

— Нам нужно поговорить, — пробормотал он, усаживаясь напротив нее.

— Мне не о чем рассказывать, — ответила Лайла.

Энрике бросил на нее выразительный взгляд под названием «от тебя буквально пахнет ложью», но не стал настаивать. Лайла рассказала ему о колдуне, который жил в ее родном городе и когда-то охранял Божественную Лирику… но ничего больше. Энрике и Зофья знали, что она ищет книгу, но не знали зачем. А она никак не могла набраться смелости, чтобы им рассказать.

Вздохнув, Энрике выгнул спину, и Лайла узнала это движение. Она протянула руку и почесала его между лопаток.

— Я скучаю по почесушкам, — грустно сказал Энрике.

— У нас в Польше была собака, которая тоже любила, когда ей чешут спину, — заметила Зофья.

— У меня нет сил отвечать на это оскорбление, — голос Энрике звучал обиженно, но он явно получал удовольствие от этого разговора.

— Это не оскорбление.

— Ты буквально назвала меня собакой…

— Я сказала, что ты ведешь себя, как собака.

— Что-то не похоже на комплимент.

— Это будет комплиментом, если я скажу, что это была на удивление образцовая собака?

— Нет…

Лайла не вмешивалась, наслаждаясь происходящим и боясь нарушить их перепалку. Этот момент казался отголоском прошедших времен. После смерти Тристана она старалась сохранять близость с друзьями, находясь на расстоянии, но, увидев Северина, она поняла, что это невозможно. Если бы она осталась в Эдеме — не выдержала бы постоянных напоминаний об этой незатянувшейся ране. Даже сейчас его образ преследовал девушку, словно привидение, и, хотя он прекратил есть гвоздику, она все еще чувствовала этот терпкий запах. Когда Северин вышел из комнаты, на нее нахлынули непрошеные воспоминания о том, как в подземной библиотеке Дома Ко́ры на них напало Сотворенное существо. Когда Лайла пришла в себя, первым, что она услышала, был голос Северина, звучавший совсем близко: Лайла, это твой Маджнун^[3]. И я действительно сойду с ума, если ты сейчас же не очнешься…

— Вуаля! — выкрикнул Гипнос.

Он толкал перед собой тележку с угощениями. Тут были и разноцветные печенья, ненавистные Зофье, и сэндвичи с ветчиной, от которых тошнило Энрике, и… дымящийся самовар с какао. Которое пил только Тристан.

Улыбка Гипноса не была похожа на его обычную кошачью ухмылку. Напротив, она казалась смущенной и неуверенной. Полной надежды.

— Я подумал, что после обсуждения планов… нам захочется подкрепиться?

Уставившись на тележку с едой, Энрике выдавил озабоченное «ох». Лайла не могла смотреть, как Зофья с любопытством наклонилась вперед, чтобы затем с отвращением отпрянуть от предложенного угощения. Гипнос стоял перед ними, и его улыбка становилась все более неестественной.

— Что ж, если вы не голодны, я поем в любом случае, — сказал он с наигранным задором.

Раньше это было заботой Лайлы. В это мгновение комната показалась слишком душной и тесной: в ней роилось столько воспоминаний, что для воздуха просто не оставалось места.

— Прошу меня извинить, — сказала она, поднимаясь на ноги.

Зофья нахмурилась.

— Ты уходишь?

— Простите, — сказала Лайла.

— Печенье? — с надеждой спросил Гипнос, протянув ей угощение.

Лайла поцеловала его в щеку, принимая печенье из его рук.

— Я думаю, они только что поели и совсем не голодны, — прошептала она.

— О, — сказал Гипнос, и его руки соскользнули с тележки. — Конечно.

Лайла быстро покинула комнату, выбросив печенье в горшок с растением, стоявший у выхода. Все, чего ей хотелось — поскорее убежать из этого места и оказаться на улице. Ей хотелось освободиться от своего секрета и прокричать его всему Парижу… но затем она свернула за угол.

И увидела его.

Северина. Силуэт, сотканный из шелка и ночи, юноша, чьи губы были созданы для поцелуев и жестоких слов. Юноша, которому однажды удалось совершить чудо и почти коснуться ее сердца. Лайла обратилась к своей ненависти, чтобы использовать ее в качестве защиты, но он оказался быстрее.

— Лайла, — медленно сказал он, словно пробуя ее имя на языке. — Я как раз собирался тебя искать.

Сердце Лайлы не знало, как ненавидеть. Не по-настоящему. И какая-то часть внутри нее не хотела этому учиться. Она лишь замерла на месте, уставившись на него. Она вспомнила лицо Северина в тот момент, когда он читал ее письмо Тристану… исказившееся от боли и осознания того, как много демонов скрывал его брат. Может, это воспоминание помогло ей набраться смелости и заговорить.

— Мне жаль, что ты узнал правду о Тристане таким образом, но я…

— Мне не жаль, — прервал ее Северин. Он склонил голову, и на его лоб упали темные кудри. Его губы скривились в холодной усмешке. — На самом деле я должен поблагодарить тебя. И так как ты будешь изображать мою любовницу — у меня есть для тебя подарок. Я не могу допустить, чтобы Энигма была рядом со мной с обнаженной шеей.

До этого момента Лайла не замечала, что Северин держит в руках бархатный футляр. Он откинул крышку, и она увидела бриллиантовое колье-чокер, словно собранное из застывших льдинок. Одна мысль о том, что эти камни коснутся ее кожи, заставила ее вздрогнуть.

— Они настоящие, — сказал он, протягивая футляр, чтобы она могла потрогать украшение.

Лайла провела пальцем по одному из драгоценных камней и почувствовала легкое сопротивление в своем сознании. Такое случалось только в том случае, если она касалась Сотворенного предмета.

— Если ты мне понадобишься, колье потеплеет и немного стянет твою шею, — сказал он. — Тогда ты сможешь сообщить мне обо всем, что тебе удалось обнаружить. В свою очередь, я поделюсь с тобой своим прогрессом по нахождению Божественной Лирики.

Лайла отпрянула назад.

— Хочешь надеть на меня ошейник?

Северин поднял запястье, показывая оставленные ею метки.

— Я хочу отплатить услугой за услугу. Разве мы не должны быть равны во всем? Разве не об этом мы договаривались?

Его слова были искаженным эхо их первой встречи. Ярость сдавила горло девушки, и Северин сделал шаг к ней.

— Не забывай, что это ты пришла в мои покои и потребовала, чтобы я сделал тебя своей фальшивой любовницей.

Зачарованные бриллианты знающе мерцали на свету, словно насмехаясь над ней: А чего еще ты ожидала? Северин поднял колье с мягкой обивки футляра, и сверкающие льдинки повисли в воздухе.

— Полагаю, у тебя нет возражений.

По ее венам пробежал лед. Возражения? Нет. Лайла хотела жить, наслаждаться окружающим миром. Она не узнавала незнакомца, стоявшего перед ней. Чем дольше она смотрела на него, тем больше он напоминал ей надвигающуюся ночь, и ее глаза постепенно привыкали к темноте.

— Никаких возражений, — сказала она, выхватив колье у него из рук. Она сделала резкий шаг вперед, ощутив вспышку удовольствия, когда он вздрогнул от неожиданности.

— Разница между бриллиантовым колье и бриллиантовым собачьим ошейником лишь в том, кто его носит. Имейте в виду, что не только собаки могут кусаться, месье.

7

Энрике

Санкт-Петербург, Россия

Энрике потуже завязал шарф, как будто это могло защитить его от русской зимы. Снежинки кружились в воздухе, оставляя ледяные поцелуи на его шее. Город Санкт-Петербург колебался между старой и новой магией: электрические уличные лампы излучали золотой свет, и мосты изгибались, как распростертые крылья ангелов, но при этом тени казались слишком острыми, а зима пахла теплой медью, как засохшая кровь.

Энрике и Зофья шли вдоль Невы, которая блестела, словно черное зеркало. Огни роскошных домов на Английской набережной — одной из самых величественных улиц города — отражались на гладкой поверхности реки. Не потревоженное ветром, отражение в Неве выглядело так, словно в воде существовала другая, параллельная версия Петербурга.

Иногда Энрике верил в существование таких миров, созданных из решений, которых он не принял, из дорог, которыми он не последовал. Он посмотрел на воду, где покачивалось изображение другого, ледяного Санкт-Петербурга. Может, в том мире Тристан был жив. Может, они пили какао, делали смешную корону из мишуры для Северина и думали о том, как незаметно утащить с кухни бочку заграничного шампанского, предназначенную для ежегодной рождественской вечеринки в Эдеме. Может, Лайла не бросила выпечку, и Эдем все еще пах сахаром, а они с Зофьей сражались за лишний кусочек торта. Может, Северин не отказался от своего наследия, и тот, другой Энрике, был не только членом Илустрадос, но и любимцем Парижа, окруженным толпой почитателей, которые с восторгом ловили каждое его слово.

Может.

Неподалеку от них тяжелый бой часов Санкт-Петербурга пробил восемь часов вечера. На мгновение Энрике замер, а затем услышал этот звук: серебряный звон венчальных колокольчиков. Через два часа пара молодоженов в Соборе Казанской иконы Божией Матери и их свадебная процессия пронесется по этим улицам в запряженных экипажах. Значит, у них в запасе еще оставалось немного времени. В поместье антиквара их не ждали раньше четверти девятого, и прогулка была долгой. На втором ударе часов Энрике вздрогнул. Всего через час Северин и Лайла встретятся в Мариинском театре, чтобы подготовить ловушку для антиквара и заполучить Тескат-линзы. Энрике не хотел бы оказаться между Северином и Лайлой, даже если бы сам Господь пообещал ему прощение всех грехов и место в раю. Решив, что эти мысли можно счесть богохульство, он перекрестился.

Рядом с ним шагала Зофья.

На сегодняшний вечер она превратилась в худощавого молодого человека. Ее светлые волосы были убраны под широкую шляпу, ее изящная фигура скрывалась под пальто с толстой подкладкой, а небольшой рост девушки корректировался с помощью специальной обуви, которую она, конечно же, изобрела сама. Из нагрудного кармана пальто торчала накладная борода, которая, по словам Зофьи, слишком сильно чесалась, чтобы носить ее постоянно. В отличие от Энрике, она совсем не дрожала. Казалось, она наслаждалась холодом, словно он бежал по ее венам.

— Почему ты так на меня смотришь? — спросила Зофья.

— Мне нравится на тебя смотреть, — сказал Энрике, а затем, испугавшись, что это прозвучало странно, он добавил: — В том смысле, что ты выглядишь почти убедительно и я одобряю твой вид на эстетическом уровне.

— Почти убедительно, — повторила Зофья. — Чего мне не хватает?

Энрике указал на ее рот. Голос девушки выдавал ее с головой.

Зофья нахмурилась.

— Я так и знала. Должно быть, это передалось генетически, от моей матери, — она надула губы. — Я думала, что мои губы побледнеют от холода, но они всегда слишком красные.

Энрике открыл и закрыл рот, не в состоянии подобрать слова.

— Ты же это имел в виду? — спросила она.

— Я… да. Само собой.

Теперь, когда она об этом заговорила, он был просто обязан посмотреть. Теперь он думал о ее губах, красных, как зимнее яблоко, и о том, каковы они на вкус. Затем, осознав свои мысли, он потряс головой. Зофья тревожила его. Это ощущение подкралось к нему совсем неожиданно и накрыло его с головой в самое неподходящее время. Энрике заставил себя думать о Гипносе. Гипнос его понимал. Он понимал, каково это — жить с трещиной в душе, когда ты не знаешь, какая сторона возьмет вверх: испанская или филиппинская, колонизаторская или колонизированная. Сейчас их отношения сложно было назвать серьезными, и Энрике это устраивало, но он хотел большего. Он хотел, чтобы кто-то всегда искал его взглядом, заходя в комнату, смотрел ему в глаза, словно в них таились все секреты мира, и заканчивал за него предложения. Кто-то, с кем можно было бы разделить последний кусочек торта.

Может, ему удастся найти такого человека в Гипносе.

Тристан был бы счастлив, если бы они все смогли жить полной жизнью. Энрике коснулся цветка, выглядывающего из-за лацкана пальто, и пробормотал молитву. Это был засушенный лунный цветок — последний из созданных Тристаном. Когда эти цветы были свежими, они могли впитывать лунный свет и сиять в течение нескольких часов. В засушенном виде они становились лишь призраками своей прежней красоты.

— Это же цветок Тристана, — сказала Зофья.

Энрике отдернул руку от лацкана. Он не знал, что Зофья наблюдает за ним. Посмотрев на нее сверху вниз, он заметил, что она опустила руку в карман, из которого выглядывал точно такой же цветок. На мгновение Энрике показалось, что Тристан снова был с ними.

ОСОБНЯК АНТИКВАРА возвышался над ними, как луна. На лентах мишуры, обернутой вокруг величественных колонн, лежал тонкий слой снега. Маленькие колокольчики звенели в рождественских соснах, которые выстроились вдоль дорожки, ведущей ко входу. Особняк напоминал кукольный домик, воплощенный в жизнь: сводчатые башенки украшала разноцветная мозаика, а покрытые инеем окна казались скорее сахарными, чем стеклянными.

— Помнишь наши роли? — спросил Энрике.

— Ты изображаешь эксцентричного и легкомысленного человека…

— Писателя, да, — прервал ее Энрике.

— А я — фотограф.

— Очень молчаливый фотограф.

Зофья кивнула в ответ.

— Тебе нужно всего лишь отвлечь дворецкого на пару минут, — сказал Энрике. — За это время я постараюсь найти все следящие устройства, а после этого мы войдем в Покой Богинь.

Он поправил лацканы ярко-изумрудного пиджака, позаимствованного у Гипноса, и потянул за дверной молоток, сделанный в форме рычащего льва. Сотворенный лев прищурил глаза, задумчиво зевнул и издал громкий металлический рев, от которого затряслись маленькие сосульки, свисавшие с крыльца. Энрике вскрикнул.

Зофья не издала ни звука и лишь подняла бровь, бросив на Энрике недоуменный взгляд.

— Что? — сказал он.

— Это было громко.

— Вот именно! Этот лев…

— Я имела в виду тебя.

Энрике нахмурился как раз в тот момент, когда дверь перед ними распахнулась и в проеме появился улыбающийся дворецкий. Это был бледнокожий мужчина с аккуратной черной бородой, одетый в расшитый серебряно-голубой камзол и свободные штаны.

— Добрый вечер, — дружелюбно сказал он. — Мистер Васильев передает свои извинения, так как не сможет к вам присоединиться, но он очень польщен, что статью о его коллекции будет писать такой уважаемый искусствовед.

Энрике расправил плечи и улыбнулся. Фальшивые документы, сделанные на скорую руку, и правда выглядели впечатляюще. Они с Зофьей вошли в просторный вестибюль особняка. Пока что схема здания, которую они изучили накануне, совпадала с реальностью. Перекрещенные звезды и ромбы украшали пол из красного дерева. Парящие лампы освещали коридоры, а на стенах висели портреты женщин, находящихся в движении: на некоторых угадывались мифологические сюжеты, но другие выглядели абсолютно современно. Энрике узнал Танец Семи Покрывал легендарной Саломеи и изображение индийской нимфы Урваши, выступающей перед индуистскими божествами. Но на самой большой картине была изображена красивая женщина, которая была ему не знакома. Ее огненно-рыжие кудри струились по белоснежной шее. Судя по пуантам, которые она держала в руке, незнакомка была балериной.

Дворецкий приветственно протянул руку.

— Мы невероятно…

Энрике взмахнул рукой, прежде чем дворецкий успел ее пожать.

— Я предпочитаю не… касаться плоти. Это лишнее напоминание о том, что все мы смертны.

Дворецкий выглядел немного встревоженным.

— Приношу свои глубочайшие извинения.

— Мне больше нравятся поверхностные, — Энрике фыркнул и принялся изучать свои ногти. — А теперь…

— Наше фотооборудование уже здесь? — вмешалась Зофья.

У Энрике была всего четверть секунды на то, чтобы скрыть свое недовольство. Наверное, Зофья переволновалась, потому что до этого она никогда не путала свой текст. Посмотрев на девушку, он заметил, что ее усы начали отклеиваться по краям.

— Да, — ответил дворецкий, и между его бровей появилась небольшая морщинка. — Оно прибыло в большом чемодане, — он замолчал, и Энрике заметил, как его глаза метнулись к отклеивающимся усам Зофьи. — Я должен убедиться, что у вас все в порядке…

Энрике издал громкий истерический смешок.

— О, мой дорогой! Такой учтивый, не правда ли? — сказал он, хватая Зофью за лицо и прижимая палец к ее накладным усам. — Что за мастерское создание — человек! Как благороден разумом! Как беспределен в своих способностях… эм…

Энрике запнулся. Это была единственная известная ему цитата из Гамлета, но вдруг заговорила Зофья:

–…Обличьях и движениях. Как точен и чудесен в действии, — продолжила она низким голосом.

Энрике с удивлением уставился на нее.

— Прошу извинить чудачества моего друга, — сказала Зофья, вспомнившая свой текст. — Не будете ли вы так любезны показать мне некоторые комнаты? Мне будет достаточно совсем небольшой экскурсии. Может, я смогу сделать дополнительные фотографии для статьи.

Дворецкий, все еще сбитый с толку, медленно кивнул в ответ.

— Прошу за мной…

— Я останусь здесь, — сказал Энрике, медленно поворачиваясь кругом. Он постучал себя по виску и сделал громкий, глубокий вдох. — Я хочу пропитаться искусством. Мне нужно прочувствовать его, прежде чем я осмелюсь о нем писать. Вы же понимаете.

Дворецкий натянуто улыбнулся.

— Конечно. Делайте то, что у вас получается лучше всего.

С этими словами он повел Зофью в другую часть дома.

Как только они исчезли за поворотом, Энрике достал из кармана Сотворенную сферу и подбросил ее в воздух, наблюдая за тем, как она сканирует комнату на наличие средств слежения. Слова дворецкого никак не выходили у него из головы. Делайте то, что у вас получается лучше всего. Он вспомнил о том, как стоял в Национальной Библиотеке и как его вспотевшие пальцы размазывали текст для презентации, на которую никто не пришел… а потом, письмо от Илустрадос.

…Пишите ваши вдохновляющие статьи по истории. Делайте то, что у вас получается лучше всего.

Эти слова все еще обжигали. Его рекомендации ничего не значили. Он ожидал, что слова его профессоров и научных руководителей не будут иметь большого веса для Илустрадос, но он не ожидал, что влияние Северина тоже не произведет на них впечатления. Публичная поддержка Северина строилась на том, что понимали и ценили во всем мире: на деньгах. Но, может, его идеи были слишком глупыми, и деньги не делали их более стоящими. Может, он просто не был достаточно хорош.

Делайте то, что у вас получается лучше всего.

Энрике сжал зубы. Сфера уже опустилась на пол, не обнаружив никаких дополнительных устройств. На другом конце зала раздались шаги Зофьи и дворецкого. Через несколько минут они войдут в Покой Богинь, где найдут Тескат-очки, а вместе с ними — Божественную Лирику. Илустрадос считали, что он не делал ничего, кроме изучения мертвых языков и чтения старых, пыльных книг, что его идеи бесполезны, но в нем было скрыто гораздо больше талантов. Божественная Лирика станет этому подтверждением. Когда он найдет книгу, они больше не смогут отрицать, что его навыки могут принести им пользу.

Осталось только ее заполучить.

ПОКОЙ БОГИНЬ чуть не лишил Энрике чувств. Он напоминал главный зал какого-то древнего храма. Богини в натуральную величину склонялись из углубленных ниш. Над головой раскинулся лазурный потолок, на котором медленно крутились механические звезды, а планеты двигались по невидимым осям. Грандиозные произведения искусства заставляли его ощущать себя маленьким, но это было благоговейное чувство, словно он был частью чего-то великого. То же самое Энрике чувствовал в детстве, во время воскресной мессы, когда ему казалось, что он окружен божественной любовью. Эта комната напомнила ему о прошлом.

— Этот зал действительно потрясает воображение, — с почтением сказал дворецкий. — Но это не продолжается долго.

Его слова привели Энрике в чувство.

— Что? Что это значит?

— У Покоя Богинь есть странное свойство, которое мы не до конца понимаем, но надеемся, что ваша статья прольет свет на эту загадку. Видите ли, Покой Богинь… исчезает.

— Простите?

— Каждый час, — объяснил дворецкий. — Богини исчезают в стенах, а все позолоченные украшения становятся белыми, — он сверился со своими часами. — По моим подсчетам, у вас есть примерно двадцать минут, прежде чем все это исчезнет и появится через час. Но, я полагаю, этого хватит, чтобы вы успели все осмотреть и сделать фотографии. Кроме того, как только двери закрываются, здесь становится очень холодно. Мы считаем, что создатель этой комнаты установил здесь специальную терморегуляцию, чтобы камень и краска лучше сохранились. Дайте знать, если вам понадобится моя помощь.

С этими словами он ушел, закрыв за собой двери. Энрике показалось, что его сердце начало отбивать мерное: о нет, о нет, о нет, о нет.

— Где Гипнос? — спросила Зофья.

В этот момент его внимание привлек приглушенный звук. Почти скрытый за колонной и прислоненный к позолоченной стене, неподалеку темнел большой чемодан с пометкой «фотоаппаратура». Зофья быстро открыла чемодан, щелкнув замками. Крышка с хлопком отлетела в сторону, и перед ними появился раздраженный Гипнос.

— Это было… ужасно, — сказал он с театральным вздохом, а затем моргнул, привыкая к яркому свету и красоте зала. На лице молодого человека появилось выражение неприкрытого восхищения, которое сразу же погасло, слоило ему повернуться в их сторону.

— Зофья, из тебя вышел очаровательный юноша, но мне ты больше нравишься без бороды… и почему тут так холодно? Что я пропустил?

— У нас есть всего двадцать минут, прежде чем все это исчезнет, — сказала Зофья.

— Что?

Пока Зофья разъясняла ситуацию, Энрике сосредоточился на скульптурах. Все богини были удивительно похожи. Он думал, что все они будут принадлежать к разным пантеонам… но все десятеро были облачены в мраморные туники, обычные для эллинских божеств. Они выглядели почти одинаково, различаясь лишь небольшими предметами вроде лиры, маски, астрономического приспособления или букета трав.

— Богини кажутся мне странными, — сказал Энрике. — Я думал, они будут различаться. Думал, что увижу Парвати и Иштар, Фрейю и Исиду… но они все так похожи.

— Освободи нас от своих лекций, mon cher, — сказал Гипнос, касаясь его щеки. — Лучше сосредоточься на поиске Тескат-очков.

— Может, они внутри одной из богинь? — спросила Зофья.

— Нет, — сказал Энрике, оглядывая зал. — Я знаю, как работают тайники Падшего Дома… они всегда оставляют какую-то загадку. И они бы не стали делать ничего, что требовало бы разрушения произведения искусства.

— Холод — базовая температура, — сказала Зофья, словно говорила сама с собой.

— Мы и сами это знаем, ma ch-chère, — ответил дрожащий Гипнос.

— Значит, нужно изменить фактор. Добавить тепла.

Зофья сняла свой пиджак и одним движением оторвала подкладку.

— Это же шелк! — взвизгнул Гипнос.

— Это — soie de Chardonnet, — сказала Зофья, доставая спичку из-за уха. — Легковоспламеняющийся заменитель шелка, который был представлен на майской выставке. Такая ткань не годится для массового производства, но из нее получится отличный факел.

Чиркнув спичкой, Зофья подожгла ткань, а затем подняла ее вверх, пытаясь нагреть воздух. Она прошлась по залу, но стены помещения и лица богинь остались неизменными. Шелк Шардонне горел очень быстро, и уже через минуту Зофье пришлось бы бросить остатки ткани на пол.

— Зофья, думаю, ты ошиблась, — сказал Энрике. — Кажется, нагревание не работает…

— Или… — вмешался Гипнос, схватив его за подбородок и указывая на пол. Мрамор, покрытый тонким слоем инея, начал оттаивать. Наклонившись ближе, Энрике заметил яркое очертание, напоминающее букву. — Ты просто не проявил должного уважения к богиням и не упал перед ними на колени.

— Ну конечно, — сказал Энрике, опускаясь вниз. — Пол.

Зофья поднесла свой факел к мраморной поверхности. Наконец загадка приняла свой окончательный вид:

НОС НЕ ЗНАЕТ ЗАПАХА СЕКРЕТОВ

НО ПОМНИТ ОЧЕРТАНЬЯ.

8

Северин

У Северина было семь отцов, но только один брат. Его седьмым и самым любимым отцом был Чревоугодие. Чревоугодие был добрым мужчиной с кучей долгов, и поэтому привязываться к нему было опасно. Когда он оставлял их одних, Тристан считал минуты, боясь, что Чревоугодие бросит их, и никакие заверения Северина не могли его переубедить. После похорон Чревоугодия Северин нашел под его письменным столом письмо, испачканное в грязи:

Мои дорогие мальчики, мне очень жаль, но я больше не могу быть вашим опекуном. Я сделал предложение богатой и очаровательной вдове, которая не желает иметь детей.

Северин крепко сжал письмо. Если Чревоугодие собирался жениться, то зачем совершил самоубийство, выпив крысиный яд? Яд, который хранился в теплице, где Чревоугодие никогда не бывал, в отличие от Тристана.

— У тебя всегда буду я, — сказал Тристан на похоронах.

И не обманул. Тристан всегда был с ним. Но Северин не всегда знал, что было у него на уме.

ПОКА ТРОЙКА неслась по улицам Петербурга, Северин задумчиво разглядывал перочинный нож Тристана. По краю лезвия тянулась блестящая жилка парализующего яда Голиафа. Касаясь ножа, он представлял мягкое касание призрачных перьев, напоминающих об убийствах Тристана. А затем он подумал о широкой улыбке и озорных шутках своего младшего брата. Ядовитый нож никак не сочетался с этим светлым образом. Как в сердце одного человека может умещаться столько любви и столько демонов?

Наконец тройка остановилась. Из-за бархатных штор доносились смех, пение скрипки и звон бокалов.

— Мы прибыли к Мариинскому театру, месье Монтанье-Алари! — выкрикнул извозчик.

Северин спрятал нож в карман пиджака с железной подкладкой, где лезвие не могло его поранить. Прежде чем выйти из экипажа, Северин закрыл глаза, представляя Ру-Жубера в парижских катакомбах, с золотой сукровицей — драгоценной кровью богов — на губах. По его коже поползли мурашки, возвращая фантомное ощущение черных перьев, прорывающихся сквозь спину, рогов, растущих изо лба, и того непередаваемого чувства неуязвимости. Божественности. Хорошей или плохой — ему было все равно. Он просто хотел большего.

По холлу Мариинского театра расхаживала сияющая элита Петербурга, ожидающая начала представления. У входа стояла Сотворенная скульптура Снегурочки — снежной девушки из русских сказок. Она медленно кружилась вокруг своей оси, а ее платье, состоящее из звезд и ледяных кристаллов, пускало радужные блики на красный ковер. Женщины носили кокошники с золотыми узорами, а их белоснежные руки были украшены лебедиными перьями. В воздухе витал аромат амбры, табака и соли, смешанный с металлическим запахом снега. Мимо него прошла пара девушек, укутанных в соболиные меха, оставляя за собой отголосок сплетен.

— Это владелец отеля из Парижа? — прошептала одна из них. — Где он сидит?

— Не смотри на него так, Екатерина, — отозвалась другая. — Говорят, что сегодня его постель греет то ли какая-то звезда кабаре, то ли куртизанка.

— Что-то ее нигде не видно, — фыркнула первая.

Проигнорировав девушек, Северин повернулся к массивным позолоченным дверям цвета слоновой кости. Минуты тянулись очень долго. Он повертел бриллиантовое кольцо-печатку на мизинце. Лайла разозлится, что он зовет ее таким образом, но она не оставила ему другого выхода. Они должны были встретиться на этом месте еще пятнадцать минут назад. Северин оглядел зал. Официант в серебряном пиджаке держал в руке поднос с гранеными бокалами, вырезанными изо льда и наполненными черной перцовой водкой, а рядом на маленьких фарфоровых блюдцах лежали закуски: соленые огурцы, прозрачная икра, нарезанный холодец и толстые ломтики ржаного хлеба.

Мужчина с воротником из горностая проследил его взгляд до двери, понимающе улыбнулся и, взяв два бокала, протянул один Северину.

— За любовь! — весело сказал он и одним глотком опорожнил бокал. — Надеюсь, она не заставит тебя долго ждать, дружище.

Последовав его примеру, Северин залпом выпил содержимое бокала, чувствуя, как водка обжигает его горло.

— Надеюсь, она вообще меня не найдет.

На лице мужчины появилось озадаченное выражение, но прежде чем он успел что-либо сказать, с верхней ступени позолоченной лестницы раздалось громкое:

— Дамы и господа, пожалуйста, займите свои места!

Толпа двинулась к лестнице, но Северин остался стоять на месте. Лайла все еще не пришла, но даже в свое отсутствие она умудрялась свести его с ума. Он слышал ее в глубоком смехе другой женщины, во взмахе веера, который она никогда не носила. Ему казалось, что он видит ее в золотом хороводе парящих люстр, что ее смуглая ладонь касается чьей-то руки. Но это была не она.

Рассаживаясь по своим местам, гости то и дело подзывали к себе летающие бокалы с шампанским резкими взмахами рук. Мастер, умеющий работать с шелком, создал на алом занавесе необыкновенный узор, заставив ткань двигаться таким образом, что она напоминала карпов кои, плавающих в красной воде. В груди Северина вспыхнуло детское воспоминание… как он наблюдал за зрителями, следил за их взглядами. Но он резко подавил эти мысли.

Он бросил осторожный взгляд на соседнюю ложу, которая все еще пустовала. Антиквар Михаил Васильев должен был прибыть в любую минуту. Северин нетерпеливо постучал ногой и тихо выругался себе под нос. Антимагнитная пыль, которой Зофья покрыла подошвы их ботинок, оставляла на деревянном полу песчаный след. Он опустил взгляд на бриллиантовое кольцо, связанное с ожерельем Лайлы, и нахмурился. Либо оно не работало, либо она решила игнорировать его призывы.

Услышав шум открывающейся двери, Северин резко выпрямил спину. Он ожидал увидеть Лайлу, но скрип раздался из соседней ложи: Васильев наконец-то прибыл в театр. Сперва в ложу вошли два охранника. Их рукава были закатаны, открывая специальные татуировки, которые позволяли войти в честный салон. Созданные с помощью кровного Творения, метки отливали алым светом в тусклом сиянии газовых ламп. Северин смог разобрать лишь маленький символ — яблоко, но в этот момент охранники развернулись, обыскивая ложу.

— Обычно он сидит не здесь, — пробормотал один из них.

— Ложа Васильева на реконструкции, — ответил второй. — Даже его салон на реконструкции. Им нужно добавить какие-то металлические перекладины по углам или что-то вроде того.

Первый охранник кивнул, а затем возмущенно фыркнул и вытер ногу об пол.

— Они уволили всех уборщиков? Посмотри на эту пыль. Отвратительно.

— Васильеву не понравятся все эти изменения… он сегодня особенно нервный.

— Есть из-за чего понервничать. Кто-то украл вери́тового льва, который стоял на входе. Но он еще об этом не знает, так что лучше ему не говорить, — мужчина поежился. — В последнее время с ним приходится тяжело.

Северин улыбнулся, поднося к губам бокал с шампанским.

Первый охранник вытащил из ведра со льдом бутылку шампанского.

— По крайней мере администрация театра догадалась прислать свои извинения.

Второй мужчина лишь пробурчал что-то в ответ.

Охранники вышли, чтобы сообщить своему хозяину о том, что все в порядке. Шелковые рыбы на занавесе сложились в изящную цифру 5.

Пять минут до начала представления.

Дверь Васильева снова открылась, и Северин впился ногтями в подлокотники своего сиденья. Только когда дверь захлопнулась, он понял, что звук шел не из соседней ложи. Воздух наполнился ароматом роз и сахара.

— Ты опоздала, — сказал он.

— Прости, что заставила тебя понервничать, Северин, — мягко ответила она.

Раньше она назвала бы его Маджнуном, но это было очень давно.

Он обернулся и увидел Лайлу. На ней было потрясающее золотое платье, украшенное сотней тонких поясков, звенящих на талии. Ее волосы были собраны в высокую прическу, а в темных локонах сияло золотистое украшение, напоминавшее маленькое солнце. Его глаза опустились на ее обнаженную шею.

— Где твое колье?

— Бриллиантовое украшение с платьем металлического оттенка? Это довольно безвкусно, — ответила она, цокнув языком. — Наша договоренность позволяет тебе — предположительно — претендовать на мою кровать, но не на мое чувство стиля. Кроме того, это наше первое совместное появление. Кричащее бриллиантовое колье дает понять, что я с тобой лишь ради денег, а всем и без того известно, что танцовщица кабаре не может оставить свою работу без поддержки богатого любовника. Сегодня я обойдусь без твоего ошейника.

Последнее слово прозвучало чересчур едко, но она была права. Такие женщины, как Лайла, не могли свободно путешествовать, и мир только проигрывал от этой несправедливости.

— Или ты считаешь, что это платье не подходит для моей роли? — спросила она, поднимая бровь. — Ты бы предпочел, чтобы я надела твое колье с более скромным нарядом?

— Дело не в одежде, а в произведенном впечатлении, — сдержанно ответил он. — Я думал, что ты войдешь в театр вместе со мной и что ты будешь носить мое украшение точно так же, как я ношу твою клятву.

В этот момент занавес поднялся, и на сцене появились воздушные балерины в белых пачках. Сотворенные софиты выхватили из темноты платье Лайлы, превращая его в жидкое золото. Северин с раздражением изучал лица зрителей, повернувшихся в его сторону, хотя их глаза были прикованы к Лайле. Молодой человек не сразу осознал, что ее ладонь лежит на его рукаве. Он резко отдернул руку.

— Так ты обращаешься с любимой девушкой? — спросила она. — Уверена, ты сможешь вытерпеть мое прикосновение.

Лайла наклонилась ближе, и у Северина не осталось иного выбора, кроме как посмотреть на нее: на гладкий изгиб ее шеи, полные губы и темные глаза. Однажды, когда они доверяли друг другу, она рассказала ему, что ее собрали по частям, как куклу. Как будто это делало ее менее настоящей. Эти губы, которых он касался, эта шея, которую он целовал, и шрам, который он очерчивал пальцами — все это было потрясающе. Но не в них состояла ее сущность. Она заходила в комнату, и все взгляды сразу же устремлялись в ее сторону, словно она была главным событием в жизни всех присутствующих. Прощение в ее улыбке, тепло ее рук, сахар в ее волосах — вот в чем состояла сущность этой девушки.

Эта мысль исчезла так же быстро, как появилась, омраченная воспоминаниями о разодранных птичьих крыльях и сукровице, гаснущих серых глазах Тристана и бешеном пульсе Лайлы. Онемение растекалось по его телу, как лед, пока все чувства не исчезли бесследно.

— Я не люблю тебя, — спокойно сказал он.

— Так притворись, — прошептала она, проводя пальцами по подбородку Северина и поворачивая его голову к себе. Девушка придвинулась так близко, что на секунду ему показалось, будто она действительно собирается…

— Я прочитала пальто телохранителей Васильева в фойе, — прошептала она. — Васильев оставляет двух охранников у входа в свой частный салон. Одного с оружием, а второго — с кровной меткой, способной обеспечить проход внутрь. Тот, что с татуировкой, оказался… моим поклонником. — Северин заметил, как ее губы скривились от отвращения, когда она произносила эти слова. — Гипнос отправил сюда несколько охранников Дома Никс, чтобы перенаправить толпу. Двое из них замаскированы под телохранителей Васильева.

Северин кивнул и попытался отстраниться от нее.

— Я не закончила, — прошипела Лайла.

— Мы привлекаем слишком много внимания. Договоришь позже.

Девушка только усилила хватку, оставляя на его руке фантомный ожог. Это зашло слишком далеко. Он схватил Лайлу за затылок, чувствуя жаркую пульсацию под ее кожей, и наклонился к изгибу ее шеи. Ее дыхание стало быстрым и отрывистым.

— Ты переигрываешь, — сказал Северин и разжал пальцы.

ЧЕРЕЗ ТРИДЦАТЬ МИНУТ начался антракт.

На сцену вновь опустился занавес. Северин прислушивался к тому, как Васильев поднимается со своего кресла.

— С меня достаточно, — сказал он.

Северин впервые услышал его голос и был немало удивлен. Васильев был широкоплечим мужчиной с копной темных волос и серебром на висках. Он был полон сил, но его голос оказался почти тонким и очень тихим. На его шее поблескивала золотая цепочка с линзой от Тескат-очков.

Лайла поднялась с места, положив руку на плечо Северина. Она коснулась своей шеи, и ее головной убор раскрылся, закрывая почти все ее лицо, кроме губ, на которых играл чувственный намек. Ее жеманная улыбка действовала как маскировка, позволяющая им ускользнуть от толпы. Они прошли через дверь, предназначенную для обслуживающего персонала, и свернули в темный коридор. Вход в салон Васильева был сделан в виде двух больших ладоней, сложенных в молитве. Когда к ним подходил человек с кровной меткой, они раскрывались, позволяя ему войти. Северин присмотрелся к двери. Каждое новое задание было похоже на предыдущее в том смысле, что каждый тайник содержал в себе послание, которое должно пережить своего создателя. Главная задача состояла в том, чтобы понять контекст. Салон Васильева тоже попадал в эту категорию. Со стороны могло показаться, что сложенные ладони символизируют почтение гостя перед самим Васильевым… но Северин подозревал, что дело обстоит ровно наоборот. Дверь возвышалась над входящим, делая его маленьким, вне зависимости от роста. В этой конструкции было что-то извиняющееся. Для Северина это было публичным признанием вины. Той же вины, которая заставляла Васильева носить на шее Тескат-линзу Падшего Дома, считая их памятной данью его погибшей возлюбленной.

Северин оценил расстояние между охранниками. За спиной одного из них висел штык. Судя по тому, что он стоял неровно, склонившись в сторону, можно было предположить травму ноги. Другой охранник сложил руки перед собой. Увидев Лайлу, он подобострастно улыбнулся.

— Мадмуазель Энигма! — сказал мужчина, склоняя голову. — До меня дошли слухи, что вы приедете, — он почти не замечал Северина, идущего следом за ней. — Чему обязаны такой честью?

Лайла засмеялась. Это был звонкий, фальшивый смех.

— Мне сказали, что внутри меня ждет поклонник, который желает поприветствовать меня лично.

— Ах, мадмуазель, если бы… — охранник бросил на нее плотоядный взгляд. — Но, чтобы войти, понадобится вот такая штучка, — он поднял запястье, демонстрируя кровную метку в виде яблока. — Так что, если вы не прячете пропуск где-нибудь под платьем, я ничего не смогу сделать.

Он окинул ее долгим взглядом, и Северин ощутил дикое желание вонзить нож ему в шею.

— Можете проверить, — промурлыкала Лайла.

Глаза охранника широко распахнулись. Он одернул лацканы пиджака и подошел к ней. Лайла вытянула вперед смуглую ногу. Северин мысленно начал считать от десяти до одного.

9…

Мужчина потянулся к ее бедру.

7…

Лайла издала притворный смешок, когда его вторая рука легла на ее талию.

4…

Как только охранник коснулся ее, девушка выхватила нож и прижала лезвие к его горлу, оставляя Северина бесполезно стоять у нее за спиной с ножом в руке.

— Охрана! — закричал он, но мужчина со штыком даже не шелохнулся. — Убери от меня эту тварь!

Северин поднял нож и подошел ближе.

— Боюсь, он не работает на вас.

Лайла еще крепче прижала кинжал к его горлу.

— Если убьете меня — не сможете попасть внутрь, — прохрипел охранник, начиная потеть. — Я вам нужен.

— Не совсем, — сказала Лайла. — Нам нужна только твоя рука.

Глаза мужчины расширились от страха.

— Прошу…

Лайла посмотрела на Северина. Северин поднял руку с ножом.

— Нет… — начал охранник.

Северин замахнулся, изменив хватку в последнюю секунду. Тяжелая рукоять ударилась о затылок мужчины, и он без чувств упал на пол.

— Отвратительно, — прошипела Лайла, убирая свой кинжал. Заметив вопросительный взгляд Северина, она пожала плечами. — Я собиралась сказать, что справлюсь с ним самостоятельно, но ты решил меня не слушать.

Северин промолчал.

С помощью переодетого охранника Дома Никс они оттащили безвольное тело к двери и прижали руку с меткой к специальному устройству, которое располагалось между сложенных ладоней. Мраморные руки задрожали, разъезжаясь в стороны, и Северин бросил мужчину на пол.

— Приготовьте свадебный экипаж, — сказал он охраннику. Тот молча кивнул в ответ и исчез за поворотом.

Внутри салона на черных, как лакрица, стенах висели портреты рыжеволосой балерины. Васильев сидел за столом, рисуя что-то на бумаге. При виде Северина и Лайлы его охранники бросились вперед.

— Здесь довольно пыльно, не правда ли? — спросил Северин. Он нажал на специальное кольцо Зофьи, и охранников отбросило по углам, где поддельные работники установили магнитные балки только этим утром.

Васильев побледнел и уставился на них.

— Как?

— Связывающие магниты, — сказал Северин с мрачной улыбкой на губах. — Поразительно, правда? Даже мелкие частицы, которые могут осесть на ботинках, сохраняя сильную полярность. А теперь, пожалуйста, отдайте мне вашу цепочку с линзой.

Он ожидал, что Васильев разозлится или удивится… но вместо этого мужчина просто склонил голову. На его лице отразилось глубокое чувство вины. Той же вины, которая заставила его сконструировать вход в виде сложенных рук.

— Я знал, что этот момент настанет.

Северин нахмурился, готовый заговорить, но Васильев схватил бокал с шампанским, осушил его одним глотком и задрожал, вытирая рот рукавом.

— По-настоящему благословлен лишь тот, кто осознает свое бремя, — сказал Васильев, и его взгляд остановился на шампанском. — Очень милосердно с вашей стороны подарить мне Сотворенное шампанское. Оно освобождает от чувства вины, хотя теперь у меня почти не осталось никого, перед кем я мог бы испытывать раскаяние.

Васильев снял цепочку, медленно покачиваясь из стороны в сторону. Тескат-линза поблескивала в темноте комнаты. Это было стеклышко не больше обычного монокля, встроенное в причудливую оправу, похожую на ключ. Мужчина положил его на стол и закрыл глаза.

— Она найдет вас, — слабо сказал он. — И тогда она со всем разберется.

Его подбородок упал на грудь.

Лайла с ужасом посмотрела на Северина.

— О ком он говорит?

Но у Северина не было ответа на этот вопрос.

9

Зофья

Зофья надела свой пиджак, лишившийся подкладки, и оторвала одну из своих подвесок, способных обнаружить Тескат.

За последние месяцы она доработала свою формулу, и теперь ей нужно было всего лишь поднести подвеску к предмету, чтобы понять, является ли он замаскированной дверью. Она по очереди поднесла украшение к каждой из статуй, но оно ни разу не изменило цвет.

Чтобы найти спрятанное в этой комнате, нужно было изменить подход. Зофья нахмурилась, чувствуя, как начинает дрожать от холода. Белый иней расползался от двери, стирая золотой узор на плитке, и забирался на стены. Как только иней касался статуй, они начинали медленно углубляться в свои ниши. Через несколько минут в зале не осталось бы ни одной богини. Даже загадка начала исчезать с пола:

НОС НЕ ЗНАЕТ ЗАПАХА СЕКРЕТОВ

НО ПОМНИТ ОЧЕРТАНЬЯ

Для нее это был всего лишь набор слов, но, посмотрев на Энрике, девушка заметила в его глазах яркий огонек. Гипнос стоял справа от него, задумчиво постукивая пальцем по носу.

— Я не понимаю, что это значит, — объявил он.

— Тогда следи за временем и охраняй дверь, — сказал Энрике, подходя к скульптурам. — Дворецкий сказал, что у нас двадцать минут. Зофья?

Зофья вернула подвеску на место.

— Здесь нет Тескат-дверей, — сказала она. — А если и есть, то на нее наложено несколько защитных слоев.

Энрике медленно расхаживал по комнате. Зофья покопалась в карманах пиджака, вынимая на свет еще один обрывок шелка Шардонне, коробку спичек, набор инструментов для резьбы и Сотворенное ледяное перо, которое могло вытягивать воду из воздуха и замораживать ее. Еще раз оглядев зал, Зофья решила, что ни один из припасенных инструментов не поможет ей в решении этой головоломки.

— Я думал… я думал, что здесь будет какой-то знак или подсказка, — пожаловался Гипнос, дуя на свои ладони, чтобы хоть немного их согреть.

— Вроде большого красного креста, как на карте? — спросил Энрике.

— Да, это бы очень помогло, — согласился Гипнос. — Кто-то должен сообщить этому сокровищу, что оно до неприличия хорошо спрятано. Я думал, оно будет внутри одной из богинь, но почему в загадке говорится о носах?

— Может, нам повезет, и у Зофьи найдутся подходящие инструменты?

— Везение здесь ни при чем, — ответила она.

— Ладно, но есть какие-нибудь успехи?

— Нет.

— Рассуждая мифологически, мы говорим о чем-то, способном охранять или прятать, — сказал Энрике. — Здесь десять богинь, может, про одну из них есть история, в которой она что-то прятала?

— Но как отличить их? — спросил Гипнос.

— С помощью иконографии, — ответил Энрике.

Он задумчиво уставился на скульптуры, которые казались Зофье совершенно одинаковыми, если не считать предметов, которые они держали в руках. Вдруг Энрике щелкнул пальцами.

— Я понял… это девять муз из греческой мифологии, богини искусств. Видите эту лиру? — он показал на статую, которая сжимала в руках золотую арфу. — Это Каллиопа — муза эпической поэзии. Рядом с ней Эрато — муза любовной поэзии со своей кифарой, а следом идет Талия — муза комедии, чьим символом являются театральные маски.

Зофья смотрела на него с восхищением. С ее точки зрения эти статуи были высшим проявлением мастерства Творения, но они ни о чем ей не говорили. Когда Зофья слушала Энрике, ей казалось, что в ее голове зажигается новая лампочка, и девушке хотелось узнать больше. На мгновение он замолчал, останавливаясь напротив скульптуры с распростертыми крыльями.

— Странно, — сказал Энрике. — Здесь есть десятая статуя… и она кажется лишней. Но почему именно музы? Может, это отсылка к истории Ордена и Забытым Музам, которые охраняли Божественную Лирику?

— Но Орден не имеет отношения к созданию этой комнаты, — заметила Зофья.

— Ты права, — согласился Энрике. — И есть десятая статуя, которая сюда не подходит. Это очень странно, только посмотрите на форму…

— Сейчас не время для лекции по истории искусств! — воскликнул Гипнос, указывая на пол. — По моим подсчетам, у нас осталось пятнадцать минут.

Белый иней уже успел покрыть половину комнаты и начал расползаться по ногам нескольких статуй.

— Я не думаю, что это — богиня, — сказал Энрике. — У нее нет отличительных иконографических признаков. На крыльях есть золотой лист, но это ни о чем мне не говорит, и ее лицо совершенно лишено эмоций.

Зофья замерла на месте. Что-то в этой скульптуре казалось ей знакомым. Почему-то она подумала о своей сестре.

— Я тоже хочу посмотреть, — проворчал Гипнос, подходя к статуе. Он окинул ее взглядом и нахмурился. — Я тоже не стал бы требовать поклонения, если бы выглядел вот так. В ее наряде нет ничего, что говорило бы: проявите ко мне почтение, смертные.

— Это не муза… это серафим. Ангел! — сказал Энрике.

Он подошел ближе и коснулся лица статуи, спустился к плечам и провел пальцами по всему ее телу до самого основания.

Гипнос присвистнул.

— Ты бы хоть в ресторан ее сводил…

— Я проверяю, нет ли на ней каких-нибудь углублений, — объяснил Энрике. — Чего-то вроде механизма.

Иней уже подобрался к статуе ангела. Он покрыл ее ноги, медленно затягивая скульптуру обратно в стену. Зофья выдохнула облачко белого пара. Чем дольше она смотрела на ангела, тем больше возвращалась к воспоминанию об игре, в которую они играли с Хелой. В ее памяти пронеслись слова сестры: ты умеешь хранить секреты, Зося?

— Гипнос? Зофья? Есть идеи? — с надеждой спросил Энрике.

— Нос не знает запаха секретов, но помнит очертанья, — повторила Зофья, касаясь своих губ. — Мы с Хелой играли в игру из истории, которую рассказала нам мама. До рождения тебе известны все секреты мира, но ангел запирает их, прижимая палец прямо над твоим ртом. Поэтому у каждого человека есть выемка над верхней губой.

Гипнос нахмурился.

— Очень милая история…

Но Энрике ухмыльнулся.

— Подходит! Это же пример концепции анамнезиса.

Зофья растерянно моргнула.

— Это какая-то болезнь? — спросил Гипнос.

— Это идея космической потери невинности. Отпечаток пальца серафима под носом согласуется с загадкой, потому что нос не знает запаха секретов, но помнит очертанья. Это губной желобок! Или дуга Купидона. Углубление над верхней губой, прямо под носом. Кстати говоря, в филиппинской мифологии существуют духи дивата, которые…

— Прекрати читать нам лекции и сделай что-нибудь! — не выдержал Гипнос.

— Прости, прости!

Белый иней добрался до талии серафима, и руки статуи начали постепенно менять свою форму. Энрике торопливо прижал палец к верхней губе ангела. Где-то внутри скульптуры раздался громкий звук, напоминающий бурный поток воды, и она раскололась посередине. Внутри ангела был спрятан тонкий ониксовый пьедестал, на котором покоилась металлическая шкатулка размером с ладонь Зофьи. По ее поверхности разбегались еле заметные трещины, словно коробочку сплавили из отдельных кусков.

— У нас получилось, — с восторгом сказал Гипнос.

Энрике протянул руку и схватил шкатулку, но она не сдвинулась с места.

— Подожди, — Зофья подошла ближе, разглядывая находку. На поверхности шкатулки остались отпечатки Энрике. Дотронувшись до коробочки, девушка ощутила жжение на кончиках пальцев. — Эта шкатулка сделана из Сотворенного олова и укреплена железом.

— Это плохо? — спросил Энрике.

Зофья кивнула и поморщилась.

— Это значит, что мои устройства для поджога на ней не сработают. Она огнеустойчива, — девушка осмотрела полость статуи и нахмурилась. — Внутри есть звуковой барьер… — она дотронулась до плотного слоя, состоящего из губчатого вещества, ткани и пробки. Почему это устройство должно быть тихим?

Часы Гипноса издали тихий перезвон. Он посмотрел на циферблат.

— Пять минут.

Зофья почувствовала, как сжимается ее горло. Комната вдруг показалась ей слишком маленькой, слишком яркой, прямо как лаборатория в ее университете, где они ее заперли и…

— Феникс, — мягко сказал Энрике. — Ты мне нужна. Что нам делать? У тебя всегда есть какой-то план.

Шелк Шардонне был бесполезен. Кроме ее обычных инструментов и спичек, оставалось только устройство для поджога и ледяное перо на случай, если им нужно будет заморозить и снять замок с двери.

— Ледяное перо, — сказала Зофья.

— В этой комнате и так достаточно холодно, — заметил Гипнос. — Значит, огонь бесполезен, лед бесполезен… кстати говоря, я тоже ничем не могу помочь.

— Мы не можем оторвать шкатулку от подставки, значит, придется ее взломать… — начала Зофья, но вдруг глаза Энрике вспыхнули озарением.

— Взломать, — повторил он.

— Ииии, он сошел с ума, — сказал Гипнос.

— Зофья, дай мне ледяное перо. Оно выделяет воду из воздуха, так? — спросил Энрике.

Кивнув, Зофья протянула ему перо, и Энрике принялся проводить им по трещинам в шкатулке.

— А вы знали, что…

— Ну вот опять, — пробормотал Гипнос.

–…В 218 году до нашей эры карфагенский генерал Ганнибал прошел через Альпы с огромной армией и сорока слонами, намереваясь уничтожить сердце Римской Империи, — сказал Энрике, выливая воду, которую перо вытянуло из воздуха. Жидкость исчезла в трещинах шкатулки. — В те времена процедура по устранению каменных преград была по-настоящему мучительной. Камни нагревали с помощью костров, а затем обливали ледяной водой…

Он коснулся шкатулки пером, и в тишине раздался треск. Из трещин начал расползаться лед, а внутри коробочки что-то задребезжало.

–…от чего они начинали трескаться, — ухмыляясь закончил Энрике. Шкатулка треснула, поблескивая влажными от воды стенками.

Энрике протянул руку, вытаскивая на свет изящную оправу. По размеру она ничем не отличалась от обычных очков, хотя и выглядела довольно необычно. Оправа свинцового цвета образовывала узор из переплетенного плюща и цветов, и ее можно было надеть на голову, как диадему. Снизу выступали два квадратных отделения, но только в одном из них стояла линза из призматического стекла.

На лице Гипноса появилась довольная ухмылка, и он медленно захлопал в ладоши.

— Браво! Правда я немного удивлен, что в этот раз инженер рассказал историю, а рассказчик использовал инженерный подход.

— Я — историк, — поправил Энрике, пряча Тескат-очки в карман. — А не рассказчик.

— История, рассказы, — Гипнос помахал рукой и улыбнулся Зофье. — Quelle est la différence?

Прозвучал еще один перезвон часов. Статуя ангела исчезла в стене, оставляя их в пустой мраморной комнате. Зофья развернулась, но нигде не осталось ни одного намека на скульптуры древнегреческих муз.

— Время вышло, — объявил Гипнос. — К тому же очень невежливо опаздывать на свадьбы.

— Тебе снова придется залезть в чемодан.

— Фу.

— Ну, выбор у тебя невелик…

В этот момент двери зала открылись. Внутрь вошел дворецкий, толкая перед собой тележку с угощениями.

— Я подумал, вы захотите… — он резко остановился, увидев Гипноса и распахнутый чемодан.

— Я же говорил тебе следить за дверью! — воскликнул Энрике.

— Я забыл!

— Кто это еще, черт побери, такой? — взревел дворецкий. — Охрана!

— Бежим! — крикнул Энрике.

Зофья, Энрике и Гипнос вылетели из Покоя Богинь. Зофья услышала, как позади нее тележка со звоном упала на пол и раздались крики дворецкого. Они со всех ног неслись по роскошному особняку. На мгновение Зофья почувствовала прилив адреналина, взрыв энергии, который подарил ей ощущение, что на свете нет ничего невозможного. Энрике бросил на нее быстрый взгляд, его щеки раскраснелись, а губы сложились в хитрую полуулыбку. Зофья видела это выражение на лице Лайлы, когда та приносила ей лишнее печенье. В нем было что-то заговорщическое, призывающее разделить с кем-то общий секрет. Зофья была благодарна за доверие… и сбита с толку, потому что не понимала, какой секрет он имел в виду.

В конце зала уже виднелась входная дверь. Гипнос добежал до нее первым и дернул за ручку. Из-за двери до Зофьи доносился звон свадебных колокольчиков, стук копыт и грохот колес по заледеневшим улицам.

Позади нее слышался странный цокот вперемешку с тяжелым, глухим звуком. Энрике обернулся, и его лицо побледнело.

— Проклятье, — прошипел Гипнос, дергая ручку.

— Собаки! — воскликнул Энрике.

— Я бы не стал использовать именно это ругательство в данной ситуации, но…

— Нет, — сказал Энрике. — Собаки! Давай быстрее!

Зофья обернулась и не сразу поняла, что видит перед собой. В следующую секунду ее накрыл запоздалый страх. К ним неслись четыре огромные белые собаки.

— Наконец-то! — крикнул Гипнос.

Дверь резко распахнулась. Она смутно ощутила, как Гипнос схватил ее за запястье. Он с силой дернул Зофью на себя, вытаскивая ее на морозную улицу ночного Петербурга. Дверь захлопнулась за их спинами, и холодный воздух словно ударил ее под дых.

Впереди, под перезвон колокольчиков, по Английской набережной неслась целая процессия из экипажей. Каждую из пятнадцати белых карет тянула тройка пестрых лошадей. Сотворенные фейерверки свистели в воздухе, взрываясь силуэтами жениха и невесты, рычащих медведей и парящих лебедей, а затем исчезали на фоне ночного неба.

— Сюда! — сказал Энрике.

У одной из карет на боку была нарисована черная полоска. Она завернула за угол, двигаясь в их сторону, и в этот момент входная дверь снова распахнулась. Энрике громко выругался на ходу. Он отчаянно замахал карете с черной полоской, но возница и не думал сбавлять скорость. За спиной Зофьи раздалось низкое рычание.

— Мы не успеем! — крикнул Гипнос, чье лицо уже блестело от пота.

Зофья оторвала одну из своих подвесок и бросила ее в сторону собак, мысленно отдавая приказ металлическому предмету: загорись.

Она услышала треск разгорающегося пламени, за которым последовал испуганный взвизг и звук тяжелых лап, убегающих в другую сторону. Посреди тротуара вспыхнул огненный столб, отогнавший собак обратно к особняку.

Карета резко затормозила, и остальные тройки пронеслись мимо как раз в тот момент, когда дверь с черной полоской распахнулась, позволяя Гипносу и Энрике забраться внутрь. Зофья схватилась за поручень, и теплые руки Лайлы втянули ее прямо на сиденье.

В глубине сидел Северин. Даже не взглянув в их сторону, он дважды постучал костяшками по крыше. Когда карета двинулась с места, Зофья выглянула в окно. Огненный столб уже погас. Дворецкий выбежал на улицу с целой толпой охранников… но их тройка уже присоединилась к длинной свадебной процессии.

Гипнос развалился на сиденье, положив голову на колени Лайлы и закинув ноги на Энрике. Сама не понимая почему, Зофья окинула Энрике взглядом. Она хотела знать, как выглядит лицо молодого человека, когда его касается Гипнос. Она не забыла, как несколько месяцев назад стала свидетельницей их поцелуя. Это воспоминание напугало ее. Девушка не знала, почему этот образ возник у нее в голове: медленный и плавный, как искрящийся фитиль, который ведет к взрыву, который она не могла постигнуть. Не могла создать. От этих мыслей у нее в груди вспыхнула непонятная, ноющая боль.

— Зофью чуть не съели собаки, — объявил Гипнос. — В смысле, она практически в одиночку догадалась, как найти очки, но я тоже помог! И что бы ты без нас делала, Феникс?

Он широко ухмыльнулся, но Зофья не могла улыбнуться в ответ. Она вспомнила, как Хела смяла письмо, которое Зофья пыталась написать друзьям, пока была в Польше. Не заставляй их волноваться, Зося. Они начнут переживать, что о тебе будет некому позаботиться, когда меня не станет. Даже если заработанные ею деньги спасли Хелу, даже если команда не справилась бы без ее изобретений — ей не нравилось постоянно ощущать себя обузой. Но все же она понимала, что иногда ей нужна помощь в самых простых вещах, о которых другие люди даже не задумываются. Это осознание не давало ей покоя, как кусочек пазла, который никуда не подходит.

— Я не знаю, — тихо сказала она.

10

Лайла

Лайла вышла из кареты и подняла взгляд на темную витрину, расположившуюся в сонном углу Петербурга. Снежные хлопья, напоминавшие сахар, мягко падали на деревянный карниз здания. И хотя заснеженный город выглядел, как сладкий сказочный пейзаж, русский холод отдавал горечью. Он пробирался за воротник, морозил пальцы и обжигал ее нос изнутри просто за то, что она осмелилась дышать.

— За мной! — сказал Гипнос, почти убегая вперед остальных. — А ты…

Он сделал паузу, оборачиваясь на человека, который вышел из кареты вслед за ними. Лайла с трудом удержалась от того, чтобы не вздрогнуть. Она так и не привыкла к виду Сфинксов — охранников Вавилонского Ордена с их гротескными масками в виде крокодильих голов, которые всегда отдавали запахом крови.

— Ты знаешь, где и когда нас встретить. Подготовь карету.

Сфинксы не разговаривали. Возможно, они просто не могли этого делать, и эта мысль вызывала у Лайлы искреннюю жалость. За спиной у Сфинкса стояли четыре охранника Дома Никс, все еще одетые в форму людей Васильева. Хотя они достали кулон с недостающей линзой, произошедшее в Мариинском театре не давало ей покоя. Девушка не могла перестать думать о том, что Васильев сказал перед тем, как провалиться в беспамятство. Она вас найдет. Кого он имел в виду? Северин тоже не знал ответа на этот вопрос и просто списал все на нервное истощение Васильева. Но Лайла продолжала слышать эти слова. Они эхом отдавались у нее в голове, заглушая все остальные мысли.

Полки магазина были усеяны странными предметами. Блестящие вытянутые куколки были выстроены в ряд, как маленькая армия. Изящные голубые кувшины и чайные чашки, серебряные самовары и коробки с импортным чаем и табаком лежали в полураспакованных ящиках с соломой. На одной из стен висели дорогие шкуры: пятнистая рысь, бархатный соболь, белая норка и лиса, переливающаяся ярко-оранжевым и красным, словно на ее меху отпечатался закат. В дальнем конце комнаты виднелись стеклянные двери. Стекло было покрыто ледяным узором, но сквозь левую дверь можно было разглядеть очертания города… и это был не Санкт-Петербург.

Гипнос проследил за ее взглядом и ухмыльнулся.

— Один из главных секретов Вавилонского Ордена, — сказал он. — Это древние Тескат-порталы, использующие технологию Падшего Дома, чтобы перемещаться на большие расстояния. Дверь слева ведет в Москву.

— А дверь справа? — спросила Зофья.

Гипнос нахмурился.

— Я решил не открывать эту дверь после того, как увидел, что из-под нее течет кровь.

— Прошу прощения, что? — воскликнул Энрике. — И почему в Росии столько порталов?

— Это столица всех знаний Вавилонского Ордена, mon cher, — ответил Гипнос, проходя в заднюю часть помещения. — В Росии только один дом — Дом Даждьбог. Только представь! Один Дом устраивает все вечеринки! Это просто потрясающе. В общем, у России почти нет колоний, кроме небольшого количество регионов, добывающих мех. Может, она слишком занята пограничными стычками с Китаем и прочими соседями. Как бы там ни было, Дом Даждьбог специализируется на своей собственной валюте: знаниях. А что касается порталов, они существуют для того, чтобы каждый Дом мог получить нужную информацию или провести секретную встречу, поэтому в России их больше всего.

Лайла слушала его вполуха, рассматривая полку с раскрашенными куклами. У девушки свело дыхание. В детстве у нее была всего одна кукла. И Лайле хотелось бы забыть о том, что с ней случилось.

— Это матрешки, — сказал Гипнос, взяв с полки одну из кукол. Он повернул верхнюю часть и снял ее, как крышку, показывая Лайле еще одну куклу — поменьше. Таким образом он разобрал всю игрушку, выстроив на полке целый ряд фигурок.

— Как красиво, — сказала Лайла.

— Последнее изобретение Василия Звездочкина, — сообщил ей Гипнос.

Девушка провела пальцем по самой большой кукле. Поверх ее белоснежной кожи была нарисована голубая шуба, а в том месте, где должно быть сердце, сверкала маленькая снежинка.

— Кто это? — спросила Лайла.

Гипнос вздрогнул. Энрике подошел к ним сзади и заглянул патриарху Дома Никс через плечо.

— Снегурочка, — сказал он.

— Будь здоров, — пошутил Гипнос.

Энрике закатил глаза, но на его губах заиграла легкая улыбка.

— Это снежная дева из русских сказок, — объяснил он. — В легенде говорится, что Снегурочка была сделана из снега и ей нельзя было влюбляться, но она ничего не могла с собой поделать. В итоге она влюбилась и растаяла в тот же момент.

Лайла ощутила, как кончики ее пальцев покалывает от раздражения. Ей хотелось потрясти Снегурочку за плечи и отчитать за то, что она потеряла контроль над своими чувствами. В конце концов, они не так сильно отличались друг от друга. Лайла была сотворена из кучки костей, а ледяная дева — из горстки снега. Любовь не стоила того, чтобы позволить ей затуманить их разум и превратить их сердца в пыль.

— Все в порядке? — спросил знакомый мрачный голос.

Предательский жар разлился по телу Лайлы, и она резко отвернулась от полки с куклами.

— Да, да, все готово, — сказал Гипнос, хватая Энрике под руку и направляясь к деревянному ящику, набитому сеном.

Северин поймал на себе взгляд Лайлы и медленно перевел глаза на кукол у нее за спиной. Она поспешила присоединиться к Зофье, которая сидела за низким столом и играла со своей коробкой спичек.

— Шоты? — спросил Гипнос, доставая из ящика бутылку водки.

— Очки, — сказала Зофья.

— Никогда не слышал о такой игре с выпивкой.

— Я думал, мы соберем Тескат-очки, — сказал Энрике.

— Не здесь, — Северин посмотрел на дверь. — Слишком опасно. Возможно, люди Васильева все еще ищут нас. Сначала нам нужно попасть в Москву.

— А начинать путешествие трезвым — это плохая примета, — добавил Гипнос, поднимая бутылку. — Выпьем за Госпожу Удачу?

— Не вижу смысла поднимать тост за антропоморфный образ случайной вероятности, — вмешалась Зофья. — Это никак не влияет на частоту счастливых или несчастных случаев.

— Именно потому ты должна выпить две рюмки, — сказал Гипнос. — И будьте осторожны с этими ящиками. Они довольно старые, можно получить занозу.

Лайла осторожно села на ящик. Она заставила себя натянуто улыбнуться, но эти куклы выбили ее из равновесия. Девушка покрутила гранатовое кольцо: 18 дней.

Она напомнила себе, что теперь у них есть Тескат-очки, но зародившуюся надежду отравляли сомнения: что, если они не сработают? Откуда ей знать, что Божественная Лирика действительно поможет ей выжить? Что, если книги уже нет в Спящем Чертоге?

— Лайла? — позвал Гипнос.

Она подняла взгляд. Все это время она не слушала.

— Мы решили идти в порядке дней рождений. Когда твой?

— Через восемнадцать дней, — ответила она, чувствуя, как ее желудок завязывается узлом.

— Так скоро, ma chère! Ты должна была сказать раньше! Устроишь грандиозную вечеринку?

Или похороны? Она покачала головой, и Гипнос сунул ей в руку холодную рюмку. Затем он проделал то же самое с Энрике и Зофьей, которая явно не одобряла происходящее. Северин отказался. Он стоял у камина, в стороне от остальных. Тени и огненные блики придавали ему почти нечеловеческий вид. По ее шее побежали мурашки, стоило ей вспомнить, как его губы почти коснулись ее кожи. Ты переигрываешь. Северин резко поднял взгляд на нее. Она не успела отвернуться.

— Пусть наши цели оправдают наши средства, — нараспев произнес Гипнос.

Каждый раз, когда Лайла вспоминала о целях, в ее голове вспыхивало воспоминание о яркой улыбке Тристана. Она пробормотала его имя себе под нос и одним глотком осушила рюмку с ледяной водкой. Этот напиток можно было назвать призрачным, потому что он тоже оставлял после себя горький привкус на языке.

— L’Chaim, — сказала Зофья, последовав ее примеру.

Энрике выпил свою порцию и зашипел, хватаясь за горло.

— Это отвратительно.

— Давай налью еще, — сказал Гипнос, протягивая ему бутылку. — Еще несколько рюмок, и ты вообще перестанешь что-либо чувствовать.

— Я бы хотел поговорить со своей командой, — тихо сказал Северин. — Иди проверь портал, Гипнос.

Гипнос медленно поставил бутылку на землю. Улыбка исчезла с его лица.

— Конечно, — сказал он.

Когда он поднялся с места, Энрике поймал руку Гипноса и на мгновение сжал его ладонь. Лайла узнала этот тоскливый взгляд и замерла на месте… То же самое выражение появлялось на лице Энрике, когда он был очарован какой-то идеей. Как его игра на пианино или короткое увлечение деревьями бонсай, которое ужасно раздражало Тристана. Лайла смотрела, как Гипнос отрешенно улыбается в ответ, прежде чем повернуться к своим охранникам и направиться к порталу. Конечно, она была рада за них, но ничего не могла поделать со своими опасениями. Гипносу нравилось влюбляться и быстро охладевать, как будто это было его хобби. Лайла сомневалась, что он стал бы терзаться угрызениями совести, если бы кому-то не повезло влюбиться в него слишком сильно.

Энрике холодно посмотрел на Северина.

— Думаю, он уже заслужил свое место в команде.

— Он заслужил место в твоей постели, — ответил Северин. — Но не за моим столом.

На щеках Энрике вспыхнули красные пятна. Если Северин и обратил на это внимание, то не подал виду.

— Кроме того, он все еще часть Ордена.

Лайла подумала о том, как Гипнос предусмотрительно подготовил для них угощения в астрономической комнате, как его глаза горели в предвкушении сюрприза и как опустились его плечи, когда все пошло не так, как он планировал. Она с раздражением посмотрела на Северина.

— Гипнос достоин доверия не меньше любого из нас, — сказала она, ударив по ящику, на котором сидела.

Она всего лишь хотела донести до него свою мысль. Вместо этого ее охватила жгучая боль, а ведь Гипнос предупреждал насчет этих старых ящиков. Из раны, оставленной расшатавшимся гвоздем, на ладонь хлынула кровь.

— Боже, Лайла, ты в порядке? — спросил Энрике, подбегая к ней.

Лайла прижала пульсирующую ладонь к платью, не заботясь о том, что это испортит золотую ткань. Она была так осторожна, стараясь не порезаться. В последний раз это произошло, когда ей было двенадцать. В их деревне шел сезон дождей, и ветви лаймовых деревьев, на которые она все время забиралась, были мокрыми. Когда Лайла упала и порезалась, она побежала к папе с задетым самолюбием и окровавленной рукой. Ей всего лишь хотелось, чтобы он о ней позаботился и сказал, что все будет хорошо. Но вместо этого он отшатнулся с отвращением.

Не подходи ко мне. Я не хочу смотреть на кровь, которой тебя наполнил колдун.

Чья кровь текла из ее раны? От этих мыслей ее начинало тошнить.

— Извините, — сказала она, отталкивая руку Энрике. — Мне нужно на воздух.

Чувствуя, как сжимаются ее легкие, она выбежала на улицу. Сфинкс еле заметно повернул голову, но в остальном не обратил на нее никакого внимания. Было уже слишком поздно, когда Лайла осознала, что оставила пальто на деревянном ящике. Ей казалось, что она уже видела зиму, но российский холод казался… мстительным.

— Лайла?

Обернувшись, она увидела Энрике и Зофью, стоящих в дверях. Энрике протягивал ей забытое пальто, а Зофья держала в руках зажженную спичку.

— Можно прижечь рану.

От такого предложения Энрике пришел в ужас.

— Это всего лишь маленькая царапина! Погаси спичку!

С недовольным выражением лица Зофья все-таки задула пламя. Во второй руке Энрике с трудом удерживал бинт и рюмку с водкой. Он вылил напиток на ее ладонь, и спирт больно обжег открытую рану.

Зофья забрала у него бинты и начала обматывать руку Лайлы. Это была такая мелочь. Ощущение, что за тобой есть кому приглядеть. Что к тебе относятся с теплотой. Когда Лайла порезалась в прошлый раз, она просто стояла под дождем с болью в руке, пока вода не смыла все следы чужой крови с ее кожи. По ее щекам потекли слезы.

— Лайла… что случилось? — спросил Энрике, и его глаза широко распахнулись от волнения. — Расскажи нам.

Расскажи нам. Может, дело было в боли, а может, в обеспокоенном тоне его голоса, но Лайла почувствовала, что больше не может сдерживать свой секрет.

— Я умираю, — тихо сказала она.

Она посмотрела в глаза Энрике, но он лишь покачал головой и тепло улыбнулся. Зофья, напротив, выглядела совершенно пораженной.

— Это всего лишь порез, Лайла… — начал Энрике.

— Нет, — резко сказала она и посмотрела на своих друзей, пытаясь запомнить каждую мельчайшую черту. Быть может, это был последний раз, когда они смотрели на нее с заботой в глазах. — Вы кое-что обо мне не знаете. Будет легче, если я покажу.

Сердце Лайлы учащенно забилось, когда она протянула руку и коснулась четок на шее Энрике.

— Твой отец подарил их тебе, когда ты покинул Филиппины, — сказала она.

— Это ни для кого не секрет, — мягко ответил Энрике.

— Он сказал тебе, что когда-то тоже мечтал сбежать… накануне свадьбы с твоей матерью. Он хотел бросить семейный бизнес Меркадо-Лопесов, бросить все… ради женщины из Кавите. Но в итоге он выбрал свой долг и с тех пор не жалел о своем выборе… Он дал тебе эти четки с надеждой, что они направят тебя на верный путь…

Энрике замер от удивления. Он открыл рот, но тут же его закрыл.

— Я могу читать воспоминания вещей, — сказала Лайла, убирая руку. — Не все, только недавние события или очень сильные эмоции. Это потому, что я… в своем роде, я тоже Сотворенный предмет.

Не решаясь смотреть им в глаза, она рассказала историю своего создания. Не рождения. Потому что на самом деле она никогда не рождалась. Она умерла еще в утробе своей матери, и колдун собрал ее по частям.

— Вот зачем мне нужна Божественная Лирика, — сказала она. — Jaadugar, который меня создал, сказал, что я не проживу дольше девятнадцати лет, если не найду эту книгу.

Секунды молчания растянулись до минуты. Лайла ждала, что они отвернутся, или отойдут подальше, или сделают хоть что-то, но они просто смотрели на нее, а ей хотелось убежать прочь. Что-то вспыхнуло в синих глазах Зофьи, и Лайла чуть не поежилась от того, сколько в них было решимости.

— Я не дам тебе умереть, — сказала Зофья.

Энрике схватил ее за руку, и в этом прикосновении Лайла ощутила всю его теплоту и заботу.

— Мы не допустим, чтобы с тобой что-то случилось.

Никаких условий. Никакой перемены в их отношении. Они смотрели на нее точно так же, как и прежде. Лайла не могла пошевелиться и не сразу осознала, что все ее тело напряглось, приготовившись отдернуть руку. Скрыться ото всех. Впервые в жизни ей не нужно было убегать, и она лишь растерянно смотрела на свои руки, ошарашенная этой мыслью. Словно прочитав мысли девушки, Энрике сжал ее руку. Импульс чужого прикосновения прошел через все ее тело, как электрический разряд, и уже через секунду она крепко обняла Зофью и Энрике. Чудесным образом — еще более чудесным, чем оживление мертвой девочки и ужасное волшебство парижских катакомб — они обняли ее в ответ. Когда она отстранилась, в глазах Энрике читалась сотня вопросов.

–…Так ты могла читать предметы все это время? — спросил он, немного покраснев. — Если так, тебе могло показаться, что я украл то перьевое боа из кабаре, но я клянусь…

— Мне не нужно об этом знать, Энрике, — смеясь ответила Лайла. — Твои секреты все еще принадлежат только тебе. Я никогда не читаю вещи своих друзей.

Ей в голову тут же пришла непрошеная мысль о Тристане и его скрытой тьме, о том, что он отчаянно нуждался в помощи, а она упустила возможность это понять. Может, ей стоило пересмотреть свои принципы.

— Северин об этом знает? — спросила Зофья, и Лайла инстинктивно сжала зубы.

— Северин знает, что… меня создали. И что я читаю предметы. Но он не знает, зачем мне нужна Божественная Лирика, — сказала она и добавила более холодным тоном: — Ему не нужно знать. Я не обязана рассказывать ему свои секреты.

Если бы он узнал правду и не изменил своего отношения, она оказалась бы не умнее Снегурочки, чье распаленное сердце превратило ее в горстку снежинок. Лайла бы такого не допустила. Может, для девушки, сделанной из снега, любовь стоила того, чтобы растаять. Но Лайла была сделана из украденных костей, гладкого меха, могильной земли и странной крови: она не была хозяйкой даже своего собственного сердца. Все, что у нее было — это душа, и никакая любовь не стоила того, чтобы ее потерять.

Энрике сжал плечо Лайлы и ушел вперед. Смахнув остатки слез, Лайла подняла голову. Она почти коснулась дверной ручки, когда неожиданное прикосновение Зофьи заставило ее обернутся.

— Спасибо, — сказала она.

— За что? — удивилась Лайла.

Зофья колебалась.

— За правду.

— Это я должна тебя благодарить, — сказала Лайла. — Секреты — это тяжелое бремя.

Лицо Зофьи резко помрачнело.

— Я знаю.

НА ДРУГОЙ СТОРОНЕ двери, в московском переулке, стояла тройка, готовая отвезти их в секретное место Дома Никс. Вдалеке виднелась еще одна карета, которая везла их вещи в новое убежище. Яркий уличный фонарь озарял падающий снег, превращая снежинки в золотые монеты. В воздухе пахло дымом и оловом, а осколки льда трещали под ее сапогами, словно кости. Окна магазинов, укрытых тенями и тишиной, были спрятаны за деревянными ставнями. Три черные лошади, запряженные в карету, выпускали из ноздрей белый пар и потряхивали гривой. Рядом их ждали два охранника Дома Никс, но как только они направились к тройке, Зофья протянула руку и схватила Лайлу за запястье.

— Ты чувствуешь этот запах? — спросила она.

Гипнос наморщил нос.

— Это не я, — быстро сказал Энрике.

Воздух как будто… горел.

— Это селитра, — глаза Зофьи широко распахнулись. — Взрывчатое…

Она не успела договорить, и что-то позади тройки взорвалось, заливая переулок ярким светом вспыхнувшего пламени. Лошади заржали и пустились в темноту, пытаясь спастись от надвигающегося огня.

11

Северин

Северин попятился назад. Лошади поднялись на дыбы, вырвались из упряжки и исчезли в ночи, прежде чем пламя поглотило карету, отрезая путь к спасению. Он прижал ладонь к кирпичной стене, пытаясь найти какую-нибудь выемку, но покрытая льдом поверхность оказалась абсолютно гладкой.

«Только не так, — думал он, глядя на Гипноса, Лайлу, Зофью и Энрике. — Только не таким образом».

— Я не понимаю… Я не понимаю… — шептал Гипнос снова и снова, глядя на медленно чернеющий экипаж. Изнутри раздавались приглушенные крики: охранники Дома Никс горели заживо. Гипнос попытался приблизиться к карете, но Зофья остановила его.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Афритада — филиппинское блюдо с тушеным мясом и овощами.

2

Пансит — филиппинское блюдо, состоящее из жареной рисовой лапши с мясом, морепродуктами или овощами.

3

Majnun — (в пер. с арабского) безумец.