Пути к славе. Российская империя и Черноморские проливы в начале XX века

Рональд Боброфф, 2002

Вопросы принадлежности, контроля и дальнейшей судьбы черноморских проливов – Босфора и Дарданелл, – связывающих Черное море со Средиземным, были одним из ключевых в европейской геополитике в преддверии Первой мировой войны. Проливы являлись важнейшей артерией для торговой и военной навигации в обоих направлениях у южных границ Российской империи. Р. Боброфф в своем исследовании обращается к политике России в отношении проливов и анализу достигнутых С. Д. Сазоновым соглашений, не разделяя общепринятого мнения о них как о триумфе русской дипломатии. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Оглавление

Из серии: Современная западная русистика / Contemporary Western Rusistika

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Пути к славе. Российская империя и Черноморские проливы в начале XX века предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

1. Столыпин и политика избегания осложнений

1908 год — март 1911 года

Летом 1910 года в российском МИДе настала пора перемен. С. Д. Сазонов — весьма образованный и усердный в службе, но еще не освоившийся в высоких кабинетах и не имевший богатого опыта большой петербургской политики — готовился занять министерское кресло, как только найдется вакантное посольское место для формально действующего, но де-факто уже отставного министра А. П. Извольского. Извольский был человек блестящего ума, но обремененный «повышенным самолюбием» [Сазонов 1927: 22] и покидал Певческий мост[25] по причине боснийского фиаско 1908 года, главным виновником которого был именно он. Чая как воплощения российских интересов по проливам, так и вящей личной славы, Извольский пошел на секретные переговоры с австрийским министром иностранных дел Алоизом фон Эренталем в его моравском замке Бухлове [тогда еще на немецкий манер — Бухлау]. В результате встречи стороны пришли к соглашению, что Россия не будет препятствовать австрийской аннексии Боснии и Герцеговины, если Австро-Венгрия взамен поддержит стремления русских изменить режим проливов. Вот уже тридцать лет Вена управляла этими провинциями, доставшимися ей по условиям Берлинского трактата 1878 года, которым пересматривались условия Сан-Стефанского мирного договора, подписанного по окончании Русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Все это время номинальным правителем здесь оставался турецкий султан. В октябре 1908 года Австрия объявила об аннексии Боснии и Герцеговины, не дожидаясь, пока Извольский добьется более широкой поддержки пересмотра режима проливов. Российская империя, конечно, пыталась протестовать, отказываясь признавать австрийскую аннексию, однако выдвинутый Германией в конце марта 1909 года ультиматум вынудил ее отступить. Подобный провал многие приравнивали к унизительному разгрому русского флота в Цусимском проливе в 1905 году[26]. Словом, урон, нанесенный международному престижу Империи, был слишком ощутим — еще не успели толком просохнуть чернила на австрийской прокламации об аннексии, как в российском правительстве принялись подыскивать нового министра.

Другая причина назначения Сазонова лежит в области более широких политических соображений, касающихся его отношений с фактическим рулевым российской внешней политики — П. А. Столыпиным, председателем Совета министров и министром внутренних дел. В исследованиях, посвященных фигуре Столыпина, большей частью рассматривается его деятельность внутри страны: знаменитые аграрные реформы и безуспешные попытки распространить местное самоуправление на западные польские провинции[27]. Лишь Дэвид Макдональд обращает внимание на централизацию власти Столыпиным через Совет министров и на последствия подобных перемен для внешней политики страны [McDonald 1992b; McDonald 1993]. С манифестом

от 17 октября 1905 года и принятыми следом за ним Основными законами в вертикаль императорской власти вносились радикальные коррективы, предусматривающие не только представительский орган в виде Государственной думы, но также и должность премьер-министра[28], координирующего деятельность правительства посредством Совета министров. Вместе с тем в тех же документах было ясно оговорено, что вопросы внешней и военно-морской политики остаются под личным попечением государя. Макдональд подробно показывает, как, воспользовавшись рухнувшим на фоне Боснийского кризиса авторитетом МИДа, Столыпин стал ключевой фигурой в решении внешнеполитических вопросов. Смущенный собственным соучастием уже в двух подряд Цусимах (сперва военной, а затем и дипломатической), император Николай безропотно покорился подобному расширению Столыпиным собственных полномочий. Столыпин же чаял подчинить внешнеполитический курс своей внутриполитической программе переустройства и омоложения страны после Русско-японской войны и революции 1905 года [McDonald, 1992b: 156]. Согласно намеченному плану России следовало избегать любого международного столкновения — вроде того же Боснийского кризиса, — пока не окончен процесс ее внутреннего восстановления.

Уже с самого момента назначения Сазонова товарищем (то есть заместителем) министра в 1909 году не утихали споры о причинах подобного выбора. Современники расходились в своих оценках. Сам Сазонов и министр финансов В. Н. Коковцов в своих воспоминаниях говорят, что инициатором назначения был Извольский [Сазонов 1927: 7; Коковцов 1933: 1, 334]. Сазонов указывает, что к тому моменту он уже несколько лет по назначению Извольского возглавлял русскую миссию в Ватикане. Однако многие мемуаристы — большинство из которых были оппонентами как столыпинской внутренней политики, так и поддерживаемого им и Извольским внешнего курса на сближение с Великобританией — полагали, что новым министром Сазонова выбрал именно Столыпин. Некоторые обвиняли Столыпина в кумовстве: Сазонов приходился ему шурином[29]. Впрочем, Столыпин был достаточно умен, чтобы вполне осознавать, что родство само по себе ничуть не гарантирует общности их взглядов. Ведь с еще одним его шурином (братом жены Ольги), Д. Б. Нейдгардтом, придерживавшимся куда более правых взглядов, у Столыпина нередко случились серьезные политические разногласия [Hosking 1973:157,176; Rieber 1963: 22][30]. Другие же уличали Столыпина в стремлении к всевластию в духе великого визиря при дворе османского султана. Доля истины в этом действительно была: ведь Столыпин пользовался должностью председателя Совета министров, чтобы сообщить политической системе некую вертикаль. Теория же Сазонова, что он был просто-напросто выбран Извольским, чересчур упрощает ситуацию, поскольку на момент его назначения Столыпин по сути был уже начальником Извольского, авторитет которого был сильно подорван. Так что, учитывая шаткие позиции последнего, воспоминания Коковцова о том, что назначением Сазонова Извольский стремился умаслить Столыпина, представляются вполне правдоподобными [Коковцов 1933, 1: 334][31].

Кроме того, Сазонов был относительным новичком в большой дипломатии, не имея в Петербурге ни серьезного влияния, ни надежных связей[32]. Он занимал лишь два дипломатических поста — в Лондоне и в Ватикане — и лишь на втором наконец заслужил назначение во главе миссии. Относительно небогатый послужной список ставил его в еще большую зависимость от Столыпина, чем это было бы в противном случае[33], так что патрон имел все основания рассчитывать, что Сазонов куда покорнее будет следовать его курсу, чем Извольский.

Царь на тот момент играл относительно незначительную роль в определении политического курса, пусть и сохраняя за собой последнее слово при назначении того или иного министра. Он вполне мог бы не одобрить кандидатуру, предложенную Столыпиным, настояв на иной: к примеру, на прогермански настроенном П. С. Боткине или Н. Г. Гартвиге, яростном противнике Австрии и Англии, — кандидатуры обоих, как говорили, рассматривались в качестве смены Извольскому. Однако Николай II склонялся к укреплению отношений с Великобританией и Францией, что было вполне согласно устремлениям Сазонова. Как отмечает Макдональд, Николай был сильно подавлен последними попытками собственноручно руководить внешней политикой страны, обернувшимися унизительным миром с Японией и Боснийским кризисом [McDonald 1992b; McLean 2001, chap. I][34]. Так что пока царь предпочитал фактически делегировать определение внешнеполитического курса своим доверенным лицам; несмотря на то что в бытность Сазонова министром Николай регулярно знакомился с важнейшими коммюнике и постоянно получал его личные донесения, как будет показано ниже, реальное участие царя было довольно ситуативным. Как вспоминает один мемуарист, во время мировой войны порой принимались решения вопреки воле царя, когда члены правительства понимали, что царская воля идет вразрез с политической реальностью. Порой на царя давили, чтобы тот переменил свое мнение, а порой действовали без его ведома [Михайловский 1993, 1: 75–78]. Учитывая отсутствие стенограмм личных донесений Сазонова, с точностью установить степень вовлеченности в политический процесс царя не представляется возможным, однако очевидно, что Николай II отступил на второй план, оставив режиссуру и исполнение главной политической роли Столыпину.

Столыпинская политика избегания международных столкновений и внимания к внутреннему переустройству и обновлению основывалась на опасении, что новая война в ближайшее десятилетие выльется в новую волну революции [McDonald 1992b: 146]. Целью международных отношений являлось равновесие. Так что, сохраняя союзные отношения с Францией (договор 1894 года) и Англией (1907), параллельно Столыпин искал пути к укреплению отношений с Германией. Поиски увенчались успехом, и во время потсдамских переговоров в октябре 1910 года прошла встреча двух императоров, обсудивших интересы своих держав в Персии [Siegel 2002, chap. 4]. Сазонов понимал, что в сближении с Германией следует действовать крайне осмотрительно, — он намеренно отложил официальное вступление в должность, дожидаясь завершения потсдамских встреч, дабы первым же его официальным иностранным визитом не стал визит в Германию, что встревожило бы французов и англичан. И тем не менее в русско-немецких переговорах некоторые увидели подтверждение своих (беспочвенных) инсинуаций касательно «германофильства» Сазонова, не принимая никаких опровержений[35]. В Париже и Лондоне, с другой стороны, отреагировали на русские объяснения потсдамских переговоров довольно настороженно.

Подобный акцент на мирных намерениях, впрочем, отнюдь не означал небрежения вопросами безопасности или армии страны. Плохо скрываемые опасения Франции и Великобритании по поводу укрепления русско-немецких отношений играли на руку Столыпину: ведь именно англичане с французами были кровно заинтересованы в том, чтобы Тройственная Антанта оставалась достаточно привлекательной и выгодной для России, чтобы предотвратить ее потенциальный дрейф к возрождению Союза трех императоров. Немецкие дипломаты также воодушевились после встречи в Потсдаме, с новой силой принявшись за расшатывание франко-русских отношений: раскол этого союза кратно улучшал стратегические позиции Германии ввиду устранения угрозы для нее войны на два фронта в случае конфликта с Францией.

Исходя из описанных соображений, Столыпин был вполне готов к определенному увеличению финансирования вооруженных сил. Так, председательствуя на межведомственном собрании в феврале 1908 года, он выразил согласие с тем, что нарастающий кризис на персидских границах требует усиления военного присутствия России на Кавказе [Mandelstam 1934:661]. Заботясь также о безопасности и на морских границах империи, обеспечивающих к тому же значимость России в качестве союзника, Столыпин поддерживал и развитие флота [Шацилло 1968: 82]. В августе 1909 года состоялось «особое совещание» с участием командования вооруженными силами и министров финансов и иностранных дел (отсутствующего Извольского заменял Сазонов), на котором Столыпин прямо высказался о необходимости создания «боевого активного флота», не ограничивающегося лишь миноносцами и подводными лодками. Новому флоту требовались мощные и крупные корабли, поскольку более скромные по размерам суда не могли противостоять могущественным морским противникам России. Впрочем, Столыпин предлагал с умом и осмотрительностью следовать современным течениям навализма, неоднократно подчеркнув, что первая задача русского флота именно оборонительная, ибо у России нет «наступательных целей»[36].

В отношении Турции и Черноморских проливов столыпинская политика также стремилась найти схожий баланс. С дипломатической точки зрения Столыпин надеялся успокоить волнения на Ближнем Востоке через укрепление двусторонних связей с Османской империей или даже привлечение Турции в некий панбалканский альянс или блок[37]. Во-первых, подобная политическая структура снижала вероятность военных столкновений между турками и прочими балканскими народами. Ведь новая война вблизи границ России могла нарушить европейский мир, а значит, угрожала ей новой революцией. Во-вторых, создание балканского союза или конфедерации под эгидой России позволило бы препятствовать росту австро-венгерского и немецкого влияния на Ближнем Востоке, одновременно поднимая международный престиж России. В-третьих, Россия надеялась, что посредством вплетения Турции в более широкую и лояльную структуру Османскую империю удастся сохранить от крушения или дальнейшего отпадения ее территорий. Падение Османской империи представлялось несвоевременным, поскольку Россия пока еще недостаточно окрепла, чтобы защитить свои интересы в регионе [Бестужев 1931: 340].

С военной же точки зрения, хоть Столыпин и предпочитал уделять внимание внутренним нуждам государства, ситуация на Черном море вынуждала его увеличить ресурсы на обеспечение безопасности вдоль российских границ. Он полагал, что Балтийский флот должен быть мощнее и Черноморского, и Тихоокеанского, но что Черноморский флот должен быть «во всякое данное время» сильнее турецкого [Шацилло 1968: 331]. С середины 1909-го и в начале 1910 года в МИДе и на флоте сперва пошли слухи, а вскоре появились уже конкретные сведения, что Турция собирается либо перекупить уже заложенный для другой страны дредноут, либо же заказать новый[38]. Россия столь мощными кораблями не располагала, и безопасность ее морских границ оказывалась под угрозой, на что министр иностранных дел и указал в обращении к морскому министру — адмиралу Воеводскому, посетовав на безынициативность российской политики на Черном море [Шацилло 1968:128]. Не дождавшись от Воеводского никакого ответа, Извольский (еще занимавший на тот момент пост министра) обратился напрямую к царю. На протяжении многих лет Николай II говорил о необходимости для России иметь в равной степени мощный военный флот как на севере, так и на юге страны, так что царь принял живое непосредственное участие в решении критически важных черноморских вопросов[39]. Однако даже личное вмешательство Николая мало повлияло на позицию Морского министерства.

Морское командование было убеждено, что, пока не окончено перевооружение Балтийского флота, с Черноморским ничего поделать невозможно. В конце весны 1909 года Морское министерство предложило превентивно закупить суда того же типа, что и Константинополь, чтобы Турция не могла таким образом нарастить военную мощь на Черном море; одновременно с этим также предполагалось увеличение Балтийского флота [Шацилло 1968: 126]. Выделения дополнительных ресурсов на развитие Черноморского флота в министерстве не планировали. 10 мая 1910[40] года Воеводский отослал Столыпину записку, в которой изложил три возможных ответа на турецкое перевооружение на море: дипломатический вариант состоял в истребовании с турок компенсации за подобное нарушение баланса сил; военный предполагал усиление сухопутных войск на Кавказе и подготовку к десантной операции где-нибудь на побережье Черного моря; наконец, последний, финансовый вариант адмирала фантастическим образом предполагал, что Россия сама могла бы заказать корабли на всех крупнейших верфях, так что все они окажутся заняты работой над русскими кораблями и не смогут поэтому взяться за турецкие[41]. Подобное легкомыслие ярко иллюстрирует желание морского начальства избежать ответственности в противостоянии с турками.

Получив вскоре более подробную информацию касательно турецких заказов на английских и немецких верфях, Столыпин и его единомышленники вновь с жаром принялись доказывать, что России необходимо существенно усилить Черноморский флот. И 2 августа 1910 года уже Столыпин отправляет Воеводскому письмо, настаивая на деятельной реакции морского командования на турецкое перевооружение. Столыпин писал, что

русское правительство… не может оставаться безучастным к такому значительному усилению военно-морской мощи Турции, которое низведет на Черном море к положению подчиненному и даже для всего нашего черноморского побережья небезопасному. Очевидно, необходимо безотлагательно же приступить и с нашей стороны к мероприятиям, могущим уравновесить наше военное положение на Черном море с предстоящим увеличением турецкого флота[42].

Лишь тогда Воеводский обратился к царю с предложением о постройке трех дредноутов на Черном море; корабли флотилия получила только в 1915 году[43]. Словом, даже успешно руководя внешней политикой, влиять на ее военно-морскую область Столыпину было весьма нелегко, не говоря уже о том, чтобы полностью ее контролировать.

Сазонов подчеркнул значение турецкой проблемы на состоявшейся 8 августа 1910 года встрече с французским поверенным в Петербурге Эктором де Панафье. Товарищ министра отметил, что, как только информация о турецких заказах найдет подтверждение, «Россия вынуждена будет в скорейшем времени принять необходимые меры, дабы господству ее на Черном море ничто не угрожало»[44]. Таким образом, русский МИД заверил французских союзников, что не допустит дальнейшего ослабления своих позиций в регионе, показывая Парижу, что и после дипломатического конфуза в Боснийском кризисе союз все еще отвечает интересам России [Шацилло 1968: 81].

За недолгое время, прошедшее с официального назначения Сазонова министром и вплоть до его вынужденного отпуска в связи с тяжелой болезнью в марте 1911 года, сложившаяся политическая ситуация практически не изменилась. Вместе со Столыпиным они стремились стабилизировать внешнеполитическую обстановку вокруг России, избегая осложнений в международных отношениях и стараясь при этом упрочить свои позиции на ближневосточным направлении. Столыпин всячески старался вынудить морское командование увеличить Черноморский флот, чтобы Россия и впредь сохраняла свое влияние в регионе, не опасаясь за безопасность своих юго-западных границ: военно-политическое ослабление России в зоне проливов означало бы практическую невозможность дальнейшего сдерживания австро-немецкой экспансии.

Механика принятия политических решений также оставалась неизменной до марта 1911 года. Следуя столыпинскому курсу избегания международных осложнений, чреватых войной, Сазонов принялся за разработку, совершенствование и претворение в жизнь новой внешней политики — так, сообща, они и определяли направление движения России [Зеньковский 1956: 254]. Лишь во время болезни Сазонова авторитет Столыпина, а с ним и всей его канцелярии сильно пошатнулся ввиду ряда непопулярных внутриполитических мер[45]. В сентябре 1911 года Столыпин был убит в Киеве. По возвращении на службу Сазонову предстояло отстаивать уже только собственные решения. Былая координация политических шагов иностранного и премьер-министра в дальнейшим лишь ослабевала, и Сазонов, невзирая на постоянные ограничения своей деятельности со стороны царя, все сильнее определял политический курс страны.

Оглавление

Из серии: Современная западная русистика / Contemporary Western Rusistika

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Пути к славе. Российская империя и Черноморские проливы в начале XX века предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

25

Мост в центре Санкт-Петербурга, прилегающий к зданию, где до 1917 года располагалось Министерство иностранных дел, отчего оно неофициально так и именовалось — Певческим мостом; аналогичным образом французский МИД часто называют Quai d’Orsay (Кэ д’Орсе) по парижской набережной Орсе, австрийский — Ballhausplatz по площади Балхаусплац в Вене, а британский — Whitehall (Уайтхолл) по центральной лондонской улице.

26

Подробнее о Боснийском кризисе см. [Lieven 1983; Williamson 1991: 69–72; Albertini 1952–1957, 1: 190–300].

27

См., например, [Conroy 1976; Chmielewski 1967; Ананьич и др. 1984; Ascher 2001].

28

То есть председателя Совета министров. См. [Hosking 1973, chap. 1].

29

См., например, [Витте 1994,3: 500–501; Taube 1928:248–251; Таубе 2007:127].

30

Брат же Дмитрия А. Б. Нейдгардт со своим «Кружком нейдгардтцев» в Государственном совете был Столыпину вполне лоялен. См. [Korros 2002: 159; Ascher 2001: 341].

31

Бестужев и вовсе не упоминает о роли Извольского в назначении Сазонова — вместо этого он рассуждает о кандидате, который был бы угоден Столыпину. Он говорит даже, что Столыпин подыскивал на эту должность того, кто стал бы «орудием в его руках». См. [Бестужев 1961: 301–302].

32

Извольский же, напротив, в бытность посланником в Копенгагене близко познакомился с царем и царицей: местный русский дипломат должен был сопровождать царскую семью во время многочисленных визитов. Поскольку мать Николая была датской принцессой, Извольский познакомился и с ней, завязав отношения достаточно прочные, чтобы впредь пользоваться ее покровительством при дворе. См. [McDonald 1992b: 93]. Родерик Маклин замечает, что кандидатуру Извольского на пост министра уже рассматривали даже до его назначения в Копенгаген. См. [McLean 2001: 53].

33

Майкл Хьюз как раз считает более чем годичную подготовку в качестве товарища министра и занятие «высших дипломатических постов в столь крупных посольствах, как лондонское», вполне «достойной школой» перед министерской должностью. См. [Hughes 2000:167–168]. Вместе с тем упомянутый опыт Сазонова не был столь солидным, сколь полагает Хьюз: при лондонском после Сазонов занимал пост, эквивалентный поверенному в делах, — должность и правда серьезную, но был во главе дипломатической миссии лишь единственный раз — в Ватикане, что в сравнении с руководством миссией в крупной европейской столице, Японии или Соединенных Штатах вряд ли можно было бы счесть достаточно серьезным, пусть и довольно важным опытом. О биографии Сазонова см.: РГИА. Ф. 1409. On. 1. Д. 185.

34

Пусть и описывая Николая как излишне деятельного, Маклин также указывает на общность их с Сазоновым взглядов.

35

См. [Lieven 1983: 38]; Chap. 89 // BD. 10.1; [Бьюкенен 1925: 78–79; Сазонов 1927: 38, 41; Siegel 2002: 90–92].

36

Журнал Особого совещания по рассмотрению программы развития морских вооруженных сил России, 3 [16] августа 1909 г. Цит. в [Шацилло 1968: 323, 325]. О том, насколько непросто было Столыпину взять под контроль сухопутные и морские военные вопросы, свидетельствуют протестные замечания на том же совещании министра финансов Коковцова, заявившего, что никаких конкретных данных по строительству новых кораблей к нему не поступало, и посетовавшего, что «вот уже четыре с половиной года [после Цусимы], как объединенное правительство не имеет окончательной согласованной программы воссоздания флота». См. [Шацилло 1968: 327].

37

МАЕ. Ра-ар 134. Panafieu v. 1. Panafieu — Pichon, 18 August 1909, Itr. 240.

38

SHM. ВВ7. 132 d. Bompard — Pichon, 30 December 1909, dep. 604; MAE. NS. T. 162. № 31. Idem, 25 February 1910, tel. 77; O’Beirne — Grey, 30 August 1910, rep. 363 II BDFA. l.A. 6. № 38.

39

MAE. NS. Russia 84. Belloy — Ministre des Affaires Etrangeres, 30 March 1908, dep.; [Шацилло 1968: 129].

40

Даты здесь и далее даются по григорианскому календарю. — Примеч. пер.

41

РГАВМФ. Ф. 418. Он. 1. Д. 640. Л. 1–3. Воеводский — Столыпину, зап. и приложения, 10 мая 1910 года.

42

РГАВМФ. Ф. 418. Оп. 1. Д. 668. Л. 5–6. Столыпин — Воеводскому, 2 августа 1910 года. Письмо 3834.

43

См. [Шацилло 1968: 130, 134]; РГАВМФ. Ф. 418. Оп. 1. Д. 668. Л. 13. Столыпин — Воеводскому, 24 августа 1910 года, псм. 4278; SHM. ВВ7. 120 d. г. Castelet — Ministre de la Marine, 1 January 1911, dep.; SHM. BB7. 131 d. c. Castelet — Ministre de la Marine, 22 December 1910, dep. 173. Кастеле отмечает в своем докладе по поводу готовящегося законопроекта о флоте, что на Черном море не существует мощностей, необходимых для подобных проектов, так что их реализация будет весьма нескорой и непростой. Он прибавляет, что и товарищ министра [Григорович], и начальник Морского генштаба так же [как и он] считают выполнение подобной программы (на юге и севере) сугубо отечественными силами практически невозможным (см. заключение доклада).

44

МАЕ. NS. Russia 84. Marine. Panafieu — Pichon, 8 August 1910, dep. 245.

45

Об оппонентах и конфликтах Столыпина внутри России см. [Hosking 1973;

Ананьич и др. 1984; Ascher 2001; Weeks 1996].

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я