Потомок Белого Ягуара

Роман Шалыгин, 2019

Антигуманизм, контркультура. Если принять все то, чему учит семья, школа, требует современное общество и стать лучше, как идеальный человек, то возможно ли будет ему, ужиться в этом самом обществе, семье и школе?

1.

Кромешную тьму комнаты залило слабым голубоватым свечением, и атмосфера мистической сказки окутала тело ее единственного жителя, бездвижно утонувшего в глубинах продавленного кресла прошлого столетия. Мрачные тени растеклись по стенам и потолку, формируя причудливые ландшафты неизведанных территорий, густозаселенных фантастическими тварями, украдкой выглядывающих своими вычурными оскаленными мордами из ущелий, пробужденными от векового сна, слегка фальшивой, монотонной рождественской мелодией. Китайский будильник, с бесчисленным набором бесполезных функций, сигнализировал о наступлении полночи, давая отсчет новому, шестому дню, шестого месяца, сего года. И помимо мистической атмосферы чуда, зафиксированной сознанием единственного присутствующего здесь наблюдателя, все оставалось таким же, как и во времена канувшего навсегда в лету — пятого числа. А до того: четвертого, третьего, второго… и так далее.

Погасший свет часов, с подсевшими батарейками, вернул сознание местного жителя в безвкусно обставленную немногочисленной мебелью минувших поколений, съемную квартиру, погрязшую в пучине холостяцкого хаоса, затхлого воздуха, обрывков разноперстных, выгоревших от солнца обоев, наклеенных в несколько, один поверх другого, слоев. Ароматы табачного дыма и дорогого алкоголя, купленного на последние деньги, никак не могли добиться того эффекта, или дать, хоть на короткое время, чувство той детской радости и счастья от чуда, которое, так внезапно и вовремя, подарил дешевый китайский будильник.

Выйдя со ступора, временный хозяин дешевого жилья, протянул руку к журнальному столику за стаканом из рельефного стекла, но пальцы, нащупав первой пачку, автоматически выдернули из нее сигарету и бессмысленным ловким движением вложили ее в рот, следом, таким же рефлекторным, неуместно резким движением, потянулись шарить шероховатую, вскрытую лаком поверхность в поисках зажигалки.

Закуривая, он окинул взглядом стены, где вновь, рожденные огнем от зажигалки, заплясали тени, без малейшей капли мистики, являющие собой, лишь осточертевшее отражение бардака. Переведя взгляд на подсвеченный столик, он подлил себе вискаря и, взяв стакан в ладонь, погрузился в навеянные размышления об относительности ощущений, восприятий и о неразрешимой дилемме холодного стакана, так приятно остужающего кожу руки сейчас и так рьяно обжигающего внутренности его содержимым потом. Чтобы добавить эмпирических фактов к своим рассуждениям, он сделал глоток, подержал принятое во рту, анализируя нарастающий приторный огонь ароматного дорого спирта, и нехотя проглотил. Сделал вытянутый жест губами, причмокнул и тут же сделал второй крупный глоток, опустошив им все содержимое рельефного сосуда.

«Как же надоела эта иллюзия, эта сплошная, вездесущая ложь — размышлял гость, втягивая очередную порцию дыма в свои легкие, — а как из этого выбраться непонятно.» Не то что бы он был глупее или хуже других, нет… Естественно нет. Непонятно было совсем не поэтому. Понять то, чего, по сути-то и не существует, невозможно, а выбраться из него — парадокс. И от этого факта становилось невыносимо досадно, горько и обидно. Как в детстве, когда тебя обидели старшие мальчишки. Обидели просто так, ради собственного самоутверждения в этой сложной реальности, и ты, озлобленный на всех и вся, идешь домой с сжатыми кулаками, фантазируя и рассуждая о справедливости, мести, возмездии, готовый, ради которых, продать душу хоть даже и самому дьяволу. Как же так? Ведь во всем, чему тебя учат школьные учебники, книги, фильмы и даже родители, побеждает правда, честность, порядочность и добро! Ложась спать, ты искренне веришь, ведь кто-кто, а родители не могли тебе лгать: завтра все будут наказаны по заслугам; завтра-то, точно, все ответят по закону за свои злодеяния… Днем следующего дня тебя оскорбляют и бьют все те же, все также, унижая достоинство, понижая самооценку, безнаказанно портят имущество и… И все. Им, не знающим законов, прописанных в книгах и учебниках, от этого самого незнания, все с рук и сходит. Просто их родители, в суете враждебно настроенного бытия, забыли научить, не соизволили рассказать, не попытались донести своим дорогим и любимым чадам, как все есть на самом деле, как правильно, как должно быть… Сам за себя ты постоять не в силах, помощи просить не у кого: по дворовым законам, жаловаться взрослым страшный грех; старших братьев у тебя нет; твои мама с папой не водят дружбу с мамой и папой самого сильного старшеклассника на районе… И вот, тебя поглощает неуемная ярость и горькая обида, не столько от синяка на лице и, такой дорогой твоему сердцу, сломанной игрушки, сколько от беспомощности. Пустое место, слабак, бесполезное ничтожество в этом злом, несправедливом мире. Ты даешь себе обещание, что, когда вырастишь, будешь обязательно сражаться только за справедливость, за честность и добро. Обязательно, слышите?! Обязательно, станешь тем самым героем, воспетым в бесконечных литературных опусах. И вот уже начинаешь представлять, как наделенный сверхспособностями и отвагой, воюешь за правое дело, как искореняешь навсегда всех этих приспешников — сторонников зла и несправедливости, и, естественно, побеждаешь их одного за другим! Ты прям чувствуешь, как преуспеваешь, добиваясь в этом бравом деле отличных результатов, а вместе с тем и весьма весомой, беспрецедентно признанной значимости в обществе. Подходя к своему дому и чувствуя скорую необходимость прервать столь утешительные и бодрящие грезы из светлого будущего, ты так ясно представляешь, как тебя убивают, те самые, подлые, невероятно находчивые, в этом плане, недобитки, с которыми ты, к сожалению, не успел совладать и справиться вовремя. Особенно долго, ты смакуешь момент своего предсмертного падения… И тут, уже все без исключения, даже самые заклятые твои враги, скорбят о такой утрате. Устраиваются пышные похороны, на которых льются в твой адрес самые приятные речи, которые ты, мертвый, еще каким-то образом слышишь. Твои подопечные соратники и верные последователи, клянутся кровно отомстить за тебя и, конечно же, безжалостно мстят, ввиду чего, наконец, наступает эра абсолютной справедливости, честности и добра. О тебе сочиняют легенды, пишут героические новеллы, посвящают оды, в которых воспевают все твои дивные подвиги, пропитанные смелостью и отвагой. Тебе ставят памятники. Чуть ли не в каждом городе справедливого мира, называют твоим именем улицы, скверы и парки. А главное, учат на твоем примере следующее школьные поколения. Ведь только такими и нужно быть: справедливыми, честными, добрыми, покладистыми, а главное отважными, храбрыми и безжалостными, короче, один в один такими же, каким был ты. И только после всего этого, ты становишься бесконечно горд за себя. Только такой ход вещей, согревает твою детскую душу. Наконец удовлетворенный, миришься со всей «сегодняшней» несправедливостью, проглатываешь скопленные обиды и постепенно, не спеша, принимаешь действительность. Тебя не пугает, что стать героем можно только в результате собственной гибели, ведь это единственный возможный исход ради будущего общего блага и собственного бессмертия в славе и почести. И так, продолжая жить фантазиями о светлом грядущем, которое то только благодаря тебе, будущему герою, и настанет, твой детский разум постигает законы существования в этом, пока еще несправедливом мире и начинает к нему успешно приспосабливаться. Вскоре, уже ты, во главе своих преданных друзей, избиваешь слабого и ничтожного, забираешь его еду, ломаешь игрушку. Ведь ты — будущий герой, пример будущим поколениям, а таким слабакам как он, нет места в этом мире. Именно из-за таких как он и существуют несправедливость, зло, лож… Все из-за их слабости, ничтожности, неспособности постоять даже за себя. Как же они смогут постоять за будущий справедливый, четный, добрый мир?! Так и живешь: проглатывая обиду и унижения от коварных злодеев, наделенных силой и властью, но будто кремень, остаешься верным себе — прилагая все силы для достижения той заветной детской цели, достигнув которую, все увидят в тебе честного, справедливого и доброго героя, а для этого, в твоем непоколебимо устоявшемся мировоззрении, нужно упорно бороться со слабостью, ничтожностью и примитивизмом.

«Так вот медленно, верно, а поэтому, уверенно доживаешь до тридцати трех лет…» продолжал размышлять скорее гость, чем хозяин пустой квартиры, плеская себе очередную порцию алкоголя. Налив чуть меньше половины, он демонстративно поднял руку со стаканом вверх, чокнулся с невидимкой и залпом выпил. Его лицо, перекосившееся рефлексом на спирт с ехидной ухмылкой, выражало полную безысходность. Алкоголь, покатившийся горячей волной по пищеводу в желудок, наконец достиг необходимых точек воздействия и наделил своей искусственной энергией, заставив встать со старого, продавленного кресла и твердыми, целеустремленными шагами отправится к плотно завешенному окну.

— Может на улице хоть что-то изменилось? — произнес он вслух, резко дернув шторы в разные стороны.

На улице все было по-прежнему: дом напротив, с одиноко горящими окнами; двор — таких десятки сотен в каждом городе, где ни одного горящего столба и освещенного подъезда, иначе, стали бы видны, в фоне асфальтовых ям и обшарпанных стен, дорогие, ухоженные автомобили, стоящие на своих местах в мнимом порядке.

Он ощутил головокружение. Прилив энергии быстро иссякал, а бодрость и воодушевление сменялись слабостью. Голова налилась тяжестью, ноги — усталостью. Хроническое отравление таблетками не давало расслабиться даже в праздновании, вот уже наступившего, тридцать третьего года от собственного рождения.

«Тридцать три года… Как не крутить, срок для смертного организма немалый. Вопрос в другом, что мы имеем? Другие вон, свой бизнес успешный уже раскрутили, стали знаменитыми и уважаемыми музыкантами, программистами, медийными лицами, а самые проворные, даже политиками. Как следствие — хорошие квартиры, дома в престижных районах, дорогие авто последних моделей, умницы жены и красавицы любовницы, таких же последних моделей, с которыми ездят поочередно на дорогие курорты. Наверное, жизнь у них удалась… С другой стороны, некоторые до тридцати трех даже не дотянули, где совсем не исключение и те самые — успешные, богатые и знаменитые. А многие, к «33» уже спились или скололись… Не ясно, какой ярлык повесить на эту категорию доживших. Успехом достижения их, вроде как, не назвать, но и к «лузерам», относить язык не поворачивается. Ведь эти люди всю жизнь прожили в свое удовольствие, «забив» на систему, обязанности, мораль… Делали что их душе угодно… Вот и опять, все упирается в относительное… Потому ненадежное, зыбкое, иллюзорное.

Мама вот, мне постоянно говорила, что быть наркоманом и алкоголиком плохо… Интересно, откуда она могла это знать? А самое интересное, что та же самая мама, мне говорила: «всегда побеждает добро и справедливость». Теперь же, с высоты аж тридцати трех лет, понимаешь в какой несправедливой, злой, унижающей реальности приходилось ей существовать всю свою жизнь, биться как рыбе об лед, вертеться, как белка в колесе, ради моего счастливого будущего, пускай даже и очень относительно счастливого, расплывающегося в тумане грядущего времени. Спасибо ей конечно! Умирала она от рака легких, в тяжелых муках, жадно хватая воздух, из последних сил втягивая его испорченными болезнью легкими, которые были уже не в состоянии обеспечить организм необходимым количеством кислорода. Наркотический эффект лекарств, позволявший не думать о лопающихся кожных пузырях на отекших ногах, оставляющих после этого мерзкие раны; ломоте во всем теле, тошноте, отказывающих органах, страдающих от дефицита оксигена… а главное не думать о постоянной нехватке воздуха… Могли ли наркотики согреть умирающий материнский разум так, как согревала его мысль, что у меня то, ее единственного дитя, все будет хорошо? Ведь она, пускай и за короткую жизнь, приложила все усилия и создала все условия, для моего толчка вперед. Тогда, мне было чуть больше двадцати, я был молод, дерзок и напорист, сиял здоровой легкомысленной жизнерадостностью и был уверен, что я не буду как они, мои примитивные «предки», не добившиеся в этой жизни ровным счетом ничего. Ведь, я первый в семье получал высшее образования… Да какое: будущий преуспевающий врач, нестандартно мыслящий во всех аспектах, впитывающий науку как губка… Ведь, я первый, тогда еще студент-медик, поставил матери этот страшный, смертельный диагноз, который после долгое время не могли окончательно подтвердить мои старшие собратья — именитые, титулованные врачи. В конце концов я, все же оказался прав! Как это не могло тешить моего тщеславия? Как это не могло быть предметом гордости, с которой я в очередной раз хвалился о своем достижении очередному примитивному существу? А вот, если бы моя мать спилась или скололась, как те, ею призираемые «лузеры», не прожила бы она лучшую жизнь? Не помогали бы наркотики, как помогали они во время болезни, не чувствовать всю тяготу, ложь и несправедливость жизни? Могла бы она тогда жить в свое удовольствие, дышать полной грудью, не избивая свое тело ежедневными проблемами как рыба об лед? Могла бы не изматывать организм бессмысленным кручением беличьего колеса? Возможно, перед смертью она вспоминала бы яркие картинки из своей насыщенной угарами и праздниками жизни, а не тешила себя мыслью о том, что ее чадо будет жить лучше, чем прожила она? А она думала обо мне в последние минуты жизни, я уверен. Думала о том, что она успела мне дать, как воспитать, чему научить: добру, справедливости, честности… Она учила меня этим закоренелым «правдам», а видела ли она их сама в живую, ощущала ли на себе? Что-то я очень сомневаюсь… А еще, я не верю, что она могла мне врать. Врать так же нагло, как нагло врали ей. Не могла она учить меня честности и тут же обманывать сказками про «Деда Мороза», «Боженьку»… Боженьку ладно, она могла и не знать. А вот про деда мороза она знала наверняка и все же обманывала, заставляя, самого быть честным… Может быть, это и стало причиной меня такого? Хотя вряд ли, я же всегда знал, что она не желала мне зла, ее просто заставляли учить меня честности и тут же врать, внушая ей точку зрения — «во благо», как врали во благо ей, те самые, которые и заставляли… Сложная, но какая слаженная у них схема… Она жертва, такая же наивная жертва, как миллионы других…

Мать прожила непростую жизнь и была наказана мучительной смертью. За что? Но в любом случае, она перебралась далеко за тридцать три. А я только достиг этой точки и как далеко смогу уйти от нее, большой вопрос. Вот потому-то, со сто процентной уверенностью заявляю, настоящие лузеры не пропащие алкоголики и наркоманы, а такие как моя мать, такие как я: глупые и наивные жертвы грандиозного обмана, апофеозной лжи старательных умельцев, находящихся за кулисами, тщательно оберегающих свои тайны, позволяющие им веками пользовать свою послушную биомассу.

Вот еще один, довольно интересный персонаж, застрявший на отметке в тридцать три — Иисус Христос. К какой группе отнести его?

Может быть к успешным? Да ну… Не шутите так! К успешным можно отнести всех тех, кто грамотно воспользовался его именем. Наиболее проворные «успешники» умудрились построить успех даже на его наивных взглядах и убеждениях, ловко внушая их другим, а потом пользуясь ими в виде той самой послушной биомассы, находясь при этом за кулисами… Хм… А в чем был успех самого Христа? В голоде и нищете? В рваных, поношенных одеждах и стертых ногах — как результат нелегкой борьбы с десятками километров, преодолеваемых ради просвещения, просветления и облагораживания тех самых, от рождения злых и глупых людей, уставших от лжи, несправедливости, озлобленности себе подобных… И все ради чего? Их светлого будущего?! Бескорыстие и альтруизм преследуется по закону… По закону эволюции! А может быть его успех в том, что его как в музее насекомых, вывесили нагого, ловко прикрепив экспонат к деревянному кресту, всем в нарекание и потеху? И этого он уже добился в свои тридцать три года! Кто из нас дожил до этого возраста, наверняка понимают, как это успешно… А ведь главный кумир, самой крупной в мире религии, мог так же, как многие до него, вовремя него и после его успешного ухода, заливать свой мозг алкоголем или пропитывать парами опиума, марихуаны и других, ныне запрещенных, веществ. И самое интересное, с большой вероятностью, прожил бы гораздо дальше своих тридцати трех. Да, он был бы маргиналом в глазах «успешных». Возможно, он был бы призираемым «лузером» для тех, кто является на самом деле настоящим «лузером», но уж точно, не пополнил бы их ряды…А так имеем, что имеем.»

Хозяин съемной квартиры долил остатки напитка, не скрывая пьяного удивления от такой скорой кончины содержимого дорогой бутылки. Алкоголь только начинавший выполнять свои прямые обязанности, погружая в мир сладких грез и вырывая из цепких лап пессимизма реалистической утопии, тут же закончился. Все естество требовало продолжения банкета, категорически отказываясь принимать абсолютно патовую финансовую составляющую этого мероприятия.

— Скотч, это очень уж хитрый предмет… всякая вещь… или есть или нет… а скотч я никак не пойму в чем секрет, если он есть… то его сразу нет — в голубоватом свете будильника, опустив пустую бутылку под стол, он, с наигранной грустью в голосе пытался попасть в такт монотонной китайской мелодии, пропел детскую песенку, несколько исковеркав ее под личную ситуацию.

«Час ночи… Еще пять часов и мне будет ровно тридцать три года. Мы вот-вот и станем ровесниками с самим Христом.»

— Теперь вы меня сможете распять официально! — зачем-то выкрикнул он в пустоту темной квартиры.

«В отличии от рок-звезд, быть ровесником Иисуса выгоднее на целых шесть лет. Быть распятым кем-то в тридцать три, все же не так глупо и бессмысленно, как наложить на себя свои же собственные руки в двадцать семь… Интересно откуда появилась у рок-звезд такая мода? Возможно, кто-то из них понял, двадцать восемь тот самый возраст, в котором все бунтарские позывы отмирают, оставляя после себя лишь старческий, эгоистичный рационализм… Сколько их сейчас, сморщенных и обрюзгших доходяг, давным-давно предавших все рок-идеалы, но по наитию или от жажды банальной наживы, до сих пор пудрящих мозги лживыми лозунгами в своих однообразных песнях? Стыд и срам. Вся эта рок-музыка далека от свободы, правды и честности, а почти все ее герои обычные самодовольные, лживые лицемеры… Надо отдать им должное: они менее лживые и лицемерные относительно остальных… Относительность…»

Откинувшись на спинку, расслаблено утопая в кресле, он начал вспоминать прочитанное, уже в такой далекой юности, интервью с одним из своих рок-идолов, в котором тот откровенно признавался, что ненавидит мотоциклы из-за невыносимого запаха горелого на двигателе масла и, к тому же, искренне верит в Бога. Он вспомнил, как именно тогда, в его еще несформировавшийся, легко программируемый извне, юный мозг, наконец вкрались первые сомнения. Тогда было до невозможности сложно понять, как можно так убедительно петь о свободе, постигаемой лишь верхом на железном коне, и ненавидеть этих самых коней? Как можно петь о зле, антихристе, дьяволе и верить в Бога — предавая и тех, и этих? Не высшая ли это форма лицемерия? Но как бы там ни было, ему все равно не хотелось принимать того факта, что существует обман. Обман тотальный и вездесущий. Он думал, а скорее очень хотел так думать — это единичный случай и все остальные «герои», которые формировали его «взрослое» мировоззрение, не такие, все они обязательно честные и уж точно поют о свободе, противостоянии и дьяволе — искренне. И вот понадобилось прожить 32 года, чтобы окончательно понять: всё то, о чем так искренне пели рок-звезды до 27 и лживо, но убедительно после — иллюзия. А, следовательно, понять такую простую и вероятно единственную истину этой жизни — все обман и ложь.

Вот ему, без пяти часов, тридцать три, он ровесник самого знаменитого персонажа — Христа. Значит, кто-то в 33 года смог добиться того, чтобы на протяжении двух тысяч лет оставаться самым знаменитым и обсуждаемым человеком. Более того, от даты твоего рождения, исчисляют новую эру, по сути, делая тебя ее причиной.

«Чего добился я в свои 33? Общего с Христом хоть отбавляй: нищета, наивность, призрение и отвращение, исходящие от большинства сытых окружающих… Единственное, что нас отличает — он в тридцать три укрепился в своих идеологии и убеждениях настолько, что пошел проповедовать, навязывать их другим; а я вот в свои тридцать три полностью утратил всякие идеологии, убеждения и даже веру… Веру не в Бога или дьявола. Нет. Обычную веру в людей, ценности, государство, завтрашний день…

Жаль, оптимисты меня не поймут, ведь, по их убеждению, необходимо смотреть на мир позитивно, на лишения положительно, а на вещи заинтересованно и вожделенно. Только тогда ты сможешь стать счастливым человеком, а по совместительству и полноценным болтом в системе. Не болтиком! Болтом!!!

Например, утрату веры нужно рассматривать только как приобретение. Те, кто верят, они что? По рукам и ногам скованны цепями морали и предрассудков. Ты же со своим безверием свободен от таких глупостей и, как ответственный болт системы, вполне можешь пригодиться в борьбе с нарастающим демографическим кризисом, нанизывая на себя не одну гайку, а разные — параллельно компенсируя растущий на рынке недостаток болтов.

Если так задуматься, я к своим тридцати трем обзавелся немалым количеством приобретений. Взять хотя бы мое основополагающее, так сказать жизнеобразующее, высшее медицинское образование. Мне с ним несказанно повезло, ведь многие люди могли бы только мечтать о таком. Некоторые платят за него немалые деньги, тратят многие-многие годы, а я вот обзавелся им абсолютно бесплатно и всего за каких-то семь лет. И оно, мое образование, подарило мне еще одно очень важное приобретение — работу. Злые языки пессимистов лепетали бы о том, что моя работа никому по большому счету не нужна, функций своих она давно уже не выполняет, польза от нее мизерная и несущественная, она не более чем единица давно прогнившей, неэффективной системы. Но давайте оставим это на их пессимистической совести, ведь я знаю точно — без меня, «полноценного Болта», никак не обойтись, ибо несу я пользу и здоровье людям… В том, что это происходит за копейки, пессимисты видят лишь подтверждение своим словам, т.е. отсутствие спроса во мне с моей профессией. Но нет, просто на самом то деле, я, как и сотни тысяч моих коллег, правильно воспитан семьей, школой и университетом, а потому — гуманист и альтруист, до мозга костей.

Мое бесценное приобретение — работа, дала мне не менее ценное приобретение — долги. Ведь только благодаря жизни в долг я смог позволить приобрести себе семью и обеспечить ее: жильем, дающим чувство уюта, «крепости» и «крыши над головой»; хоть и дешевым, но все же своим, транспортом, так облегчающим малоподвижную жизнь и дающим преимущество в комфорте относительно менее успешных болтов и гаек; мебелью, электроникой и утварью, дающими возможность удовлетворить элементарные потребности организма и соблюсти правила личной гигиены.

Теперь то, под оптимистическим углом зрения становилось очевидным, лишь эта неразрывная сцепка из образования, работы и долгов делали меня таким неотъемлемым членом общества. Таким необходимым для таких же необходимых и неотъемлемых членов, которые могли вылечить, выучить, полететь в космос, могли построить танки и победить в любой войне. И все это абсолютно бесплатно. А если уж очень нужно, то за свои, пусть даже взятые в долг.

И все приобретения из сцепки, как бы заслуживают одобрения, и вполне дают повод, быть далеко глядящим вдаль оптимистом. Все так, если бы не одно приобретение, которое забрало из твоей жизни кое-что важное. Настолько важное, что это даже не часть организма, вырезанная из тебя оперативным путем. Это «одно», забрало самое дорогое для тебя — семью. И как не старайся, нельзя в этом увидеть положительные стороны… Погрязший в долгах, нищий, пропитанный лекарствами полуинвалид, ты не нужен даже измученным дефицитом внимания «гайкам». И не нужен будешь им в таком нынешнем своем состоянии, даже в связи с возникшим кризисом болтов на рынке. Как и не нужен никому в принципе. Если ты не можешь выполнять, пускай даже бессмысленную работу и быть хотя бы немного кредиспособным, то ты не иначе как обуза, тяжкий груз, от которого «нужное», современное и совершенное общество, всеми силами стремиться избавиться… Бесплатные медикаменты, вероятно, очень пособничают в этом стремлении».

Он вспомнил как его многие отговаривали, внушая, что поступление в медицинский ВУЗ — ошибка. Медицина в нашей стране не на высшем уровне и, если ты не проворный, лишенный всякого достоинства, чести и морали человек, делать там абсолютно нечего. Он не слушал, как не слушал и тогда, когда пришло время выбирать профессию. Родственники переживали, друзья не понимали: зарплата нищенская, вероятность дополнительных доходов и взяток — нулевая, а опасность для здоровья — зашкаливающая. Единственный, и то очень сомнительный, плюс — эпатаж и бахвальство. «Не в деньгах счастье», «Светя другим, сгораю сам», «Двум смертям не бывать, а одной не миновать» — выпаливал ты заготовленные ответы, позаимствованные у мудрого народа, на все напутствия и опасения со стороны окружающих. Наконец, все смирились с твоим выбором. Все, кроме жены, которая понимала и принимала угрозу явственнее и ближе других, ведь в случае чего, это коснулась бы не только тебя, а и ее, ваших детей. И ты внемлил ей, был осторожен насколько это представлялось возможным. Каждая ежегодная медицинская комиссия и полугодовой рентген грудной клетки были как прогулка по минному полю. Все обходилось, ты был здоров как бык, рвущийся в бой за нищенскую зарплату, но за богатые обещания и перспективы, которыми грамотно тебя мотивировали. Ты же, в свою очередь, вместо напичканных пестицидами, трансжирами, ГМО и прочими отравами продуктов, кормил здоровыми обещаниями и свежими перспективами свою семью. Все были счастливы в этой сказке, созданной в бесконечном цикле нищего, но такого постоянного благополучия. Там все было ясно: завтрашней день предвещал вчерашний и в этом грезилось счастье.

Началось, или правильнее будет сказать — закончилось все, ровно за год, как он должен был стать ровесником Христа. Здоровый дух, отсутствие жалоб и симптомов некоторое время позволяли не верить в навязываемый диагноз. Подбадривало и то, что он сам, в силу своей профессии, часто встречался с медицинскими ошибками. Когда же, отрицать очевидное было уже невозможно, так как все объективные факты подтверждали диагноз, радовался, что болезнь на сегодняшний день не смертельна и успешно залечивается. Долго, нудно, токсично, но излечимо. Он согласился на удаление пораженных тканей, когда возникла в этом необходимость, отважно все перенес и выдержал, только бы скорее вернуться в стены родного дома, к любимой семье. Но не учел он главного — это социально значимое заболевание. Каждый день встречаясь с этой болезнью на работе, только попавши в шкуру больных, видишь картину целиком; только тогда видишь, насколько все это серьезно и страшно. И весь ужас не в страхе перед смертью, а в том социальном отчуждении и вынужденной изоляции от мира, с которыми приходится сталкиваться. По сути, тебя лишают пусть, мнимой и относительной, но, свободы, которой ты располагал или скорее грезил, как и счастьем, в своем зацикленном и, якобы здоровом, благополучии. Лишенный своей вчерашней свободы, ты автоматически лишаешься права стремиться заполучить, или как это называется еще, заработать ценности заключенные в слово «деньги». Отсутствие на твоих банковских счетах цифр, символизирующих эти самые деньги, часть из которых ты мог получить в виде плотной бумаги, лишает тебя возможности платить по тем долгам, за которые ты мог «жить», хоть как-то отличаясь от животного. И вот ты, носитель потенциально опасного заболевания, пропитанный таблетками, от которых плавятся мозги, разлагается печень и выворачивает желудок, — безнадежный должник, а от того вечный униженный попрошайка. Лишенный свободы, униженный и отвергнутый обществом, уверенно теряешь чувство собственного достоинства, наверное, именно тогда и переставая окончательно, быть «полезным членом общества». Твоя семья, так же, как и ты, воспитанная в лучших традициях полезных членов, не может морально от тебя отказаться. Но действительность не обманешь. Общественное мнение, взращённое рекламой и средствами массовой информации, делают свое дело, заставляя еще «здоровых» жить дальше, чувствовать свое циклическое счастье, стремиться в светлое будущее, стучась об лед и раскручивая до максимально возможных скоростей беличьи колеса. И вот, ты даже не понимаешь, как оказался по ту сторону жизни. Не понимаешь, как и почему стал живым трупом, врагом общества, ради которого, совсем недавно, только лишь за идею, так рьяно горбатился изо всех сил.

Тогда ты, мотивируемый неудовлетворенным чувством во Вселенской справедливости, собираешь последние силы и пытаешься бороться за семью, за себя, за свои права, за свои свободы. Но натыкаешься лишь на мощную машину общественного лицемерия, в виде своеобразной гуманной толерантности, участия, сочувствия: тебя все слушают, улыбаются, советуют, некоторые даже обещают разобраться. Кто-то, (видимо сильно обременённый нормами морали, чаще — закона) заходит совсем далеко, делая вид что разбирается, впоследствии подкрепляя свои действия положительными результатами на бумаге. На самом деле, тебе неоднозначно стараются дать понять: ты уже лишний среди нас — отработанный биоматериал, несущий скрытую, смертельную угрозу, как гниющая ткань, нуждающаяся в скорейшем удалении и последующей утилизации. На тебя обрушивается пресс фашизма — глубоко засевшего на уровне генома, в виде агрессивного, хоть и тщательно завуалированного, социального дарвинизма.

В бессмысленных боях за придуманную справедливость, твой внутренний мир переворачивается с ног на голову, что становится последней каплей для твоей терпеливой семьи. Только тогда, заглядывая в уставшие, проплаканные глаза жены, ты все понимаешь: так продолжаться больше не может. Жена и дети ни в чем не виноваты, ты не должен больше их мучать, тянуть на самую обочину. Они должны жить в том, пускай для тебя теперь и очень относительном, но все же привычно уютном мире, в бесконечной, зацикленной погоне за счастьем. В откровенной беседе, твое решение освободить их от своего груза, они благодарно поддерживают, при этом виновато пряча глаза.

Собирая вещи для переезда в наспех найденную, максимально дешевую, квартиру, ты, стиснув зубы, обещаешь приложить все усилия, чтобы наконец открыть миру глаза на всю тотальную ложь, на полную иллюзорность и относительность бытия. Здесь каждого обманывают с пеленок, впихивая с материнским молоком иллюзию правды, честности и благополучия. Все они, живут в сладком неведенье того, что происходит на самом деле. Здесь все совсем не так, как учили родители, школа, телевизор. Ты смог это понять, потому что тебя жизнь загнала в угол, позволив тебе прозреть, проснуться, увидеть все в корне. Теперь ты должен помочь в этом разобраться другим, пока еще не стало поздно.

Китайский будильник, с множеством ненужных функций, осветил комнату слабым голубоватым свечением, заставляя все волоски на теле вставать дыбом, а кожу делаться «гусиной». Мистика и чудо на сей раз были не в причудливых тенях, расползающихся по стенам и потолку, а в фальшивой монотонной мелодии: happy birthday to you… happy birthday to you… happy birthday to you…

Он прищурил глаза для того, чтобы разглядеть черные цифры. Будильник, как бы напоминая, показывал 3:00.

— Вот же китайцы! Все просчитали… молодцы… спасибо! — воскликнул он и оглядывая восторженно стены, которые так тяготили его последние месяцы, не давая заниматься просвещением всего мира, твердо решил. — «Это все не просто так… Даже дешевый китайский будильник поздравляет меня с тридцатитрехлетием… В этом мире не бывает случайностей… Христос, видимо, тоже прозрел только в тридцать три, пусть и проповедовать начал, аж на три года раньше…»

Размышляя какие пережитые печали и горести сподвигли Иисуса Христа заняться своей нелегкой просветительской деятельностью, которой он в результате, пускай и ценой собственной жизни, изменил мировоззрения неисчисляемого количества людей, он погрузился в сладкий сон, о чем могла стопроцентно свидетельствовать счастливая улыбка на его, до того угрюмом, лице.