Ниндзя с Лубянки

Роман Ронин, 2017

В романе описаны реальные события, связанные с деятельностью особо законспирированного советского контрразведчика Арсения Чена по кличке Марейкис, который использовал в своей работе приемы в стиле знаменитых шпионов древности – ниндзя. Среди его агентов были офицеры и генералы японской армии, а излюбленными методами – кража секретных документов из сейфов японского посольства в Москве и привлечение к работе широкой сети специально подготовленных русских женщин. Он был арестован во время сталинских репрессий, но выжил, сумев обмануть ежовских следователей. В то же время японская разведка считала его своим самым ценным агентом в СССР.

© Ронин Р., 2017

© ООО «Издательство «Вече», 2017

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017

* * *

Апрель 1937 года. Москва, Лефортовская тюрьма НКВД

Безвольно валяющееся тело за руки и за шкирку когда-то красивого и дорогого заграничного пиджака подняли с залитого кровью и мочой пола. Кое-как посадили на привинченную к полу табуретку, плеснули в лицо воды из стакана. Она быстро стекала, смешиваясь с кровью, быстрыми ручейками заструившейся из разбитых бровей, носа, рта. Глаз у человека видно не было — две узкие щелки на худом желтоватом лице с черными кровоподтеками. Разбитые губы распухли и казались двумя высунувшимися изо рта алыми булками. Говорить поднятый с пола не мог и, придя в сознание, лишь еле заметно пошевелил ими.

— Чего?! Чего ты там шепчешь, шпионская сволочь? — снова заорал уставший, потный с головы до пят следователь Вульфсон, сжимая в волосатых руках с короткими, такими же волосатыми и сильными пальцами, резиновую дубинку. Отошел назад, размахнулся, выбирая взглядом куда ударить, но, приглядевшись, остановился. Головой человек на табурете мотал не отрицая, не из стороны в сторону, как это делал до сих пор и с того момента, как потерял силы говорить, а сверху вниз — как будто с чем-то соглашался. Вульфсон опустил дубинку, подошел поближе, вгляделся в разбитое лицо и радостно улыбнулся.

— Никак, созрел? Ну наконец-то! Умаял ты меня, старший лейтенант, умаял. Я таких упертых давно не видел, — Вульфсон кивнул напарнику, сидевшему за столом: — Давай, Ноздренко, записывай.

Арестованный снова кивнул и едва-едва пошевелил губами-булками. Следователь налил из графина воды в стакан и, стараясь не подходить особенно близко, чтобы не испачкаться в крови, хотя его галифе и без того были покрыты мелкими бурыми пятнами, на вытянутой руке прислонил стакан к распухшим губам избитого человека. Тот сделал пару судорожных глотков, с трудом всасывая и сглатывая воду, глубоко вздохнул. Вульфсон удовлетворенно кивнул и продолжил допрос:

— Начнем сначала. Говори, сука косорылая, кто из японцев тебя завербовал! Огата? Охаси? Когда и где?

Арестованный поднял голову и мотнул головой, на этот раз явно что-то отрицая. Но не успел следователь возмутиться и схватиться за палку, как избитый начал хрипло, тихо, но вполне понятно, время от времени сглатывая кровь и постепенно обретая силу, рассказывать:

— Никто. Меня не вербовали. Вербовал я. Я не тот, за кого меня принимают. На самом деле я японец. Я — японец. Моя фамилия Ода. Барон Такэюки Ода. Я сын бывшего посла Великой Японии в России и… министра иностранных дел империи. Я — настоящий резидент японского Генерального штаба в Москве. Я… был заброшен в Россию еще в семнадцатом году. Цель — внедрение в русскую контрразведку. Это правда. Доложите обо мне Ежову и Вышинскому… Воды. Мидзу-о кудасай… — и арестованный, как в бреду, перешел с русского языка на какой-то другой, неведомый людям с окровавленными по локоть руками. Вульфсон ошарашенно посмотрел на Ноздренко. Тот в ответ лишь растерянно развел руками. Резиновая палка скатилась со стола и упала на пол. Вслед за ней разговорившийся было арестант закатил глаза к прокуренному потолку и снова рухнул с прикрученного к полу табурета.

Октябрь 1895 года. Королевский дворец в Сеуле

Невысокий человек с красивым узким лицом и седыми обвисшими усами, в японской одежде — кимоно и широких штанах-хакама, с половинкой старинного лука, оплетенного золотым шнуром, в руке решительным шагом вышел в центр маленького, почти квадратного дворика перед женской частью дворца и властно оглянулся. Две калитки, ведущие во двор, уже были взяты под охрану японскими солдатами с винтовками Арисака в руках. Командовал солдатами начальник караула — маленький, худой и очень быстрый. Правую руку он решительно положил на эфес сабли, левой придерживал ее ножны. Весь вид его выражал готовность в мгновенье ока обнажить клинок и броситься в атаку по сигналу господина со странным луком в руке, но пока он лишь напряженно следил за своим начальником и людьми во дворе. Толпа корейцев — придворных разных рангов, прислуги, поваров, посыльных, все в чудных длиннополых платьях и нарядах, в высоких шляпах — молча и синхронно покачивалась с потупленными в землю взорами, в ужасе ожидая действий, которые должны были неминуемо произойти, не издавая при этом ни звука. Через ворота скорым шагом, толкаясь плечами на узких дорожках, вошли еще два взвода солдат. Через южные — японцы во главе с командиром, занявшим место рядом с худым офицером. Через восточные ворота вошел отряд корейской придворной гвардии, возглавляемый столь же решительным японским лейтенантом, вставшем, однако, поодаль. Как только военные построились в две шеренги по периметру двора и замерли, следом за ними вбежали, вздымая соломенными сандалиями пыль, человек тридцать молодых японцев. Одеты они были так же, как и узколицый, в кимоно, но в руках держали уже обнаженные мечи. За ними быстрым шагом вошел еще не старый, но лысоватый японец в европейским сюртуке, в кругленьких очечках в металлической оправе, окладистой, но аккуратной бороде, штиблетах огромного размера и тоже с обнаженным мечом в руках — таким же, как и у людей в кимоно. Вопросительно взглянул на узколицего. Тот кивнул, человек в сюртуке коротко поклонился в ответ и, обогнав меченосцев, повернулся к ним лицом. Они остановились как вкопанные. Лысый решительно указал мечом на вход в покои.

Японцы в хакама с криками и визгом бросились внутрь. Несколько минут во дворе царила страшная, мертвая тишина. И вдруг изнутри раздался душераздирающий вопль, ставни распахнулись, и в окно высунулся один из вбежавших внутрь японцев. Он еще раз издал пронзительный крик, глянул на человека в сюртуке и отпрянул. В ту же секунду ставни, качнувшиеся было назад, с треском разлетелись в стороны, так что одна сорвалась с петли и безвольно закачалась на оставшейся. В открытое окно без единого звука головой вперед выпало тело, облаченное в придворное женское платье. Женщина свесилась вниз безвольным мешком — она была уже мертва. Ее волосы были растрепаны, а лицо разбито до неузнаваемости и залито кровью — так, как будто ее тащили за волосы по полу, и она билась головой о ступени. Из дверей павильона выскочил другой японец, подскочил к убитой, выдернул ее из окна и, бросив наземь, дважды воткнул меч в распростертое тело. Резко развернувшись и издав точно такой же вопль, как и его товарищ, снова вбежал в здание. В тот же миг весь дворец огласился страшными криками, и из двери, обращенной во внутренний дворик, одно за одним стали вытаскивать женские тела в роскошных платьях, с залитыми кровью лицами и с растрепанными волосами.

Ответный вопль ужаса потряс издали корейцев, сгрудившихся во дворе. Расширившимися от страха и стыда глазами они наблюдали чудовищную картину. Офицеры, командовавшие взводами, покосились на узколицего. Он стоял в тени и молча наблюдал за происходящим. Тогда инициативу взял на себя человек с окладистой бородой. Скомандовав что-то гортанное, он подождал, пока солдаты быстро перестроились в одну длинную шеренгу и остановились, поставив винтовки в положение «к ноге». Толпа в ужасе замерла, однако второй команды не последовало. Все время, пока дворец оглашался нечеловеческими криками и время от времени из окон выбрасывали таких же растрепанных женщин (ни одна из них не издала при этом ни звука). Бородатый человек в сюртуке спокойно подходил к каждой, внимательно вглядывался ей в лицо и маленьким серебристым карандашиком делал какие-то пометки в элегантном кожаном блокнотике.

Так прошло около четверти часа. Во дворе валялось два десятка безжизненных тел, а столпившиеся посреди него придворные, которых набралось человек триста, не кричали и не молчали, а тихо, без слез, подвывали, ожидая своей участи. Средних лет кореец, крепко державший за руку круглолицую, миловидную женщину, посторонился, давая дорогу выбирающемуся из центра группы придворных иностранцу явно европейского происхождения, с остроконечной бородкой. Европеец сразу направился к узколицему, не обращая внимания на человека в сюртуке, с удивлением уставившегося ему вслед. Кореец, державший за руку жену, услышал, что иностранец заговорил по-английски, витиевато и очень вежливо:

— Я русский архитектор, моя фамилия Субботин, и я весьма сожалею, что я совершенно против своего желания и воли попал в это место. Боюсь, что при том возбуждении, в каком находятся все эти японские джентльмены, — и бородатый указал глазами на японцев, выскочивших из павильона и за волосы стаскивающих кореянок, складывая их в линию, — находиться тут постороннему человеку небезопасно, а потому я имею честь обратиться с просьбой оказать мне ваше покровительство и защиту.

Узколицый молча, ничем не подавая вида, что он вообще понимает английский язык, с минуту внимательно смотрел на бородатого, а потом вдруг ответил:

— Вы защищены. Стойте здесь и не двигайтесь, — и собрался шагнуть обратно в тень. Бородатый русский, однако, решительно двинулся за ним:

— Благодарю вас, но прошу дать мне одного или двух солдат ввиду того, что другие японские джентльмены, — бородатый указал глазами на суетящихся людей в хакама, — могут не знать, что я имею удовольствие быть под вашим покровительством.

В это время внимательно наблюдавший за разговором человек в сюртуке подошел к узколицему и что-то шепнул ему на ухо. Тот согласно кивнул и отвернулся от архитектора Субботина. Сюртук немедленно гаркнул что-то другим японцам, и они подбежали к нему. Он же, подойдя вплотную к русскому, обратился к нему на плохом английском языке:

— Вы архитектор? Вы строить по приказу королевы Цин?

Русский побледнел и судорожно кивнул, в страхе пятясь назад.

Бородач в сюртуке схватил архитектора за лацкан и потащил к выложенным у порога дворца трупам:

— Ты знать королеву в лицо?! Покажи! Покажи, где есть королева!

Остальные японцы, вложив ножны в мечи, окружили их кольцом. Кто-то держал русского за локти, кто-то переворачивал лица убитых женщин и вытирал с них кровь задранными подолами их же платьев. Наблюдавший за происходящим кореец почувствовал, как пальцы его жены впились в его ладонь. Его самого трясло, и он уже почти ничего не видел, а только слышал одно и то же, все время повторяющееся:

— Покажи королеву! Покажи королеву! Ты знать королеву?!

Русский в ответ кричал по-английски, что он мужчина, а потому не имел доступа в покои и никогда не встречался с королевой, получая от нее только письменные распоряжения. Шум усилился. Кореец открыл глаза и увидел, как разъяренные японцы потащили архитектора к выходу со двора, приподняв его на руки так, что у него не было возможности даже замедлить ход. За ними вслед стремительно вышел человек в сюртуке, а затем, уже неторопливо, исполненный собственного достоинства, узколицый с половиной лука в руке, пользовавшийся им как тростью.

Солдаты остались стоять, молча наблюдая за толпой обезумевших от горя придворных. Кореец перевел глаза на вереницу трупов и остановил взгляд на женщине, лежавшей в самой середине, — у нее были особенно длинные волосы, и она была поразительно похожа на его жену. Пухлые губы корейца почти беззвучно прошептали: «Мы отомстим. Мы отомстим, Ваше величество. Мы отомстим, старшая сестра».