Мятеж

Роман Корнеев

Человечество вышло за пределы родной планеты, покорило недра чуждого ему пространства, по-прежнему оставаясь безвольной игрушкой в руках Конклава Воинов – той единственной силы, которая взялась вести людей сквозь космическое горнило. Однако спустя века настала пора брать на себя ответственность за будущее человека космического, настала пора поднять мятеж.

© Роман Корнеев, 2023

ISBN 978-5-4490-7350-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Суперсимметрия

Гемисфера дышала безумием и смертью.

Это в глубинах дипа копошились иззубренные плети фрактальных щупалец — слепые, медлительные, но беспощадные в своей холодной, математически точной рациональности. Они были увлечены тем единственным, для чего тут вообще хоть что-нибудь существовало — почувствовать, локализовать, распознать, загнать в ловушку файервола любую высокоорганизованную материю, выдавить в обманчиво безопасный субсвет, после чего оставить там медленно умирать, намертво завязнув на крохотном клочке холодного пространства, не оставить от неё в итоге и следа.

Вглядываясь в протянувшиеся на декапарсеки бесплотные ганглии, хотелось зажмуриться, бежать от них на другой край Галактики, а может и дальше, в радиоактивную бездну войда, куда угодно, лишь бы больше не видеть перед собой тугие пучки бесконечно ветвящихся безглазых червей, слепо, но увлечённо просеивающих топологию звёздных скоплений в поисках самого ценного — сгустков пониженной энтропии, по недоразумению называемой нами разумной жизнью.

Увы, бежать некуда, да и бесполезно — порождения проекционного пространства гемисферы были не более реальны, чем номера, тянущиеся вдоль мерцающей паутины галактических меридианов. Сродни любому фантому, эти белёсые медленно покачивающиеся вязкие токи тёмной материи обладали одним неискоренимым пороком — от них невозможно было ни заслониться рукой, не зажмуриться — проекция светится сквозь пальцы, веки, предметы скудной обстановки саба всё так же ярко и так же страшно.

Морок можно сделать более тусклым и вовсе отключить, но не исчезнет то, чьим отстранённым слепком он является. Не исчезнет источник, его породивший, не растворится вчерашним кошмаром смертельная опасность, исходящая от этих перемалывающих пространство жвал.

Чуть сдвинь виртуальные бегунки масштабирования, и ты увидишь, как фрактальное плетение, то уплотняясь в кристаллы доменов, то почти растворяясь тонким гало на фоне свечения межзвёздных туманностей, тянется от Шпоры Ориона до самого дальнего края Рукава Стрельца, и далее серебристыми паутинками летит через пропасти голого пространства к Южному Кресту, Лебедю, пересекая в итоге весь звёздный диск Галактики.

Да, эта дрянь везде. Присмотрись — топологические близнецы пытающейся тебя сожрать твари точно так же шевелятся в килопарсеках от тебя, просеивая своим голодным взглядом периферийные шаровые скопления, холодные туманности и горячие внутренние области звездообразования. Сколько ни прячься, а от тварей не уйти. Они пришли за тобой. Именно ты их, если хочешь, и породил. Самим фактом своего здесь присутствия. Тем, что ты набрался смелости покинуть субсвет. Можно тысячи лет бегать от этих щупалец, а потом всё равно увидеть распускающуюся у тебя под носом ядовитую актинию.

Дайс разучился их бояться, но всё равно каждый раз оставаясь наедине с чернотой гемисферы, не мог удержаться от холодной дрожи. Это было сильнее его. Словно ледяные иголки сквозь глазное дно, они проникали ему под своды черепа и начинали там ворочаться, размеренно покачиваясь из стороны в сторону, путая мысли, извлекая из самых тёмных глубин сознания старые страхи, будоража давно забытые воспоминания и, в конце концов, за долгие часы дежурства превращая его мозги в однородную вязкую кровоточащую массу. Эти бритвенно-острые пространственные щупальца давно поселились в нём незримым паразитом и буквально ели его изнутри.

Впрочем, Дайсу было плевать, чего это ему будет стоить завтра, важнее было сделать дело сейчас.

Потому его саб раз за разом совался в это змеиное гнездо, пока другие, менее опытные, а может, попросту более благоразумные капитаны предпочитали ловить удачу издали, где свобода манёвра позволяла куда проще уворачиваться от плетей шевелёнки и потому пребывать в относительной безопасности.

Дайс поморщился. Какой смысл тратить драгоценный ходовой ресурс эмиттера, бесполезно прожигая лишние декапарсеки на самой периферии квадранта локализации фокуса, когда на таких масштабах каждая угловая секунда параллакса при триангуляции превращала погрешность метрических расстояний в непроницаемую преграду. Что толку знать, где цель, если после обратного проецирования в субсвет это место окажется отделено от тебя десятком лет полёта фотона.

Кольца на левой руке звонко цокнули, надевая на гемисферу второй скин. Вот ради чего они с командой раз за разом ныряли в дип, рискуя не вернуться обратно в физику, или выйти лишь навстречу скорой и неминуемой гибели.

Три сдвоенных узконаправленных эмиттера на носу саба сплетающимися хлыстами тянулись в недра проекции фрактального пространства навстречу почти неуловимому фокусу. И пока Дайс играл в кошки-мышки с чуждыми, неподвластными человеку силами и тянул время, рискуя расшибить саб о случайную шевелёнку — а флуктуации тёмной энергии в недрах дипа зачастую были непредсказуемы — восемнадцать аналитиков в своих операционных капсулах непрерывно, в три смены, продолжали искать центральный узел источника паразитной статистики, крошечный, по всем оценкам не более трёх гигатонн массы покоя, объект, неразличимый на фоне грандиозной пустоты космоса.

И дип вас всех разорви, на этот раз они его найдут.

Привычная тактическая игра — обнаружить противника и благополучно уйти. Только играть в неё приходилось собственными жизнями, да ко всему происходила она в топологическом шестимерном пространстве дипа, от топологии которого сворачивало даже лужёные мозги бортового квола, что уж говорить о дежурных навигаторах, чьи обколотые когнитаторами теменные доли впоследствии мучительно, месяцами будут вправлять на базе, избавляя каждый уцелевший синапс от малфункциональных мета-каналов, причём человек пять всё равно придётся списать подчистую.

Дайс переключил гемисферу в полноценный режим, но тут же пожалел об этом и вернул как было. Это безумное плетение топологических свёрток и гипербран, в которое на крошечное мгновение превратилась обычная пространственная проекция, больше походило не на степенный танец щупалец — собственных, тонких, слабых, юрких и посторонних, неповоротливых, но смертельно опасных — она больше напоминала сражение многомерных мясорубок с клубками безглазых, тычущихся наугад и непрерывно выворачивающихся наизнанку сосудов Клейна.

Дайса, не рассчитавшего силы в конце полусуточной смены, скрутило так, словно в основание черепа приложили ржавым реакторным ломом, заодно для чего-то заполнив брюхо пронзительно-ледяным и тяжким. Транскраниальная стимуляция возбуждённых фотонейронов легко могла перегреть даже вполне отдохнувшие мозги.

Обычное дело — собственные руки, мучительно пытающиеся оттереть с глаз яростно щиплющий роговицу пот, ты даже разглядеть не можешь, а вот копошение фракталов в гемисфере — по-прежнему как на ладони. Оно не пропадёт, даже если Дайс вырвет себе глаза с мясом. В позапрошлом дайве один из аналитиков — флот-лейтенант Юнг, опытнейший дайвер, полтысячи боевых прожигов в послужном списке — так и решил с собой поступить. Его потом едва откачали, сейчас списан из состава, а может уже и эвтаназирован по-тихому на какой-нибудь захудалой планетёнке. А что, даже гуманно, когда мозги у человека спеклись вчистую.

Уф, кажется, отпустило.

Дайс не без удовольствия сконцентрировался на собственных ощущениях — вот потекла за шиворот комбисьюта крупная капля, оставляя за собой ледяную дорожку, щекочут лицо всполошившиеся системы кондиционирования, плюс ложемент, уловив спазматические сокращения мышц, без спросу устроил Дайсу неловкий сеанс массажа, больше похожий на изощрённую пытку раскалёнными жалами в крошащийся позвоночник.

Отставить.

Финал дежурства прошёл без особого интереса. Опасных сближений векторов атаки не случалось, подлючая шевелёнка тихушничала, да и аналитики ничего подозрительного так и не нащупали. Рутина. Если таким словом вообще можно было назвать то, чем они тут занимались. Рутина над бездонной пропастью, а под ногами даже не натянутая стропа — острие иглы, на котором приходилось балансировать. И ты такой — на цыпочках, босой, с каждой секундой чувствуешь, как твоя единственная опора всё глубже погружается тебе под ноготь, а кровь из искалеченного пальца всё более толстой струйкой капает туда, вниз, навстречу твоей скорой и неминуемой судьбе.

Дайс отключил гемисферу и на долгую минуту замер, прикрыв веки, пока зрачки вернутся в норму, восстановив толерантность к обычному дежурному освещению, которое в первые мгновения всегда казалось мучительно, режуще-ярким.

Изогнутые направляющие как всегда мешали сориентироваться в пространстве. Сабы что изнутри, что снаружи больше походили на выпотрошенных ластоногих, нежели на обычный человеческий крафт. Хотя в глубинах дипа «снаружи» на них, разумеется, смотреть было некому. Да и что там интересного — размазанное на добрый декапарсек облако квантовых флуктуаций с парадоксально отрицательной плотностью энергии-вероятности. По сравнению с этой пустой кисеёй неощутимые тёмные токи вакуумной пены меж галактических рукавов были сродни недрам старых звёзд, такие плотные, что не выпускали из своих бездонных глубин даже нейтрино, и такие недвижимые, что остановили в собственных тенётах сами колебания квантовой неопределённости. Саб же на их фоне скользил сквозь пальцы субсвета натуральным призраком. Дунешь — улетит.

Впрочем, на взгляд изнутри простое человеческое зрение с завидным упорством продолжало наблюдать перед собой вполне осязаемые шпангоуты с натянутым на них серым пологом невзрачного военного эластомера. Никакой экзотической физикой тут словно и не пахло. Локальная свёртка. Пузырь нормальности в ненормальном мире.

Дайс, ловко изогнувшись, шлёпнул по рыбьему брюху намертво прилипшей к нему перчаткой и, подтянувшись, одним рывком протолкнул себя к мембране люка.

Килевой транспортный тоннель был пуст, только на дальнем его конце, полощущемся на волнах приливных сил, мелькала чья-то изгвозданная лётная фуфайка.

Дайс, не мешкая, схватился за транспортную ленту, которая тут же потащила его, слегка покачивая на вывихах изограв.

Интересно, что бы подумали наши предки, если бы вдруг узнали, как на самом деле будет выглядеть гиперсветовой способ передвижения? Эластичная лента с кондовой диодной подсветкой внутри, дважды опоясывающая саб по периметру. Больше это было похоже на какое-то мягкостное ископаемое, продольно-симметричное кишечнополостное. Ордовик, кембрий. Дайверы проводили свои дни в погружениях среди кишок примитивного слепого китообразного моллюска, запустившего собственные жабры-переростки в недра окружающего пространства в поисках еды и информации.

Капитанская каюта была третьей, если считать от кормы, то есть, выходит, от рубки до места Дайса протащило в проекции субсвета порядка полупарсека. Если не попадаться на шевелёнку, то даже заметная кривизна пространства вблизи массивных объектов на масштабе человеческих пропорций вызывала здесь разве что приступы головокружения. А вот что поплотнее уже запросто могло тебя разорвать приливными силами, а заодно и легко вскипятить ими же до состояния кваркового бульона. Но навигаторы этого не допустят, оставив, тем не менее, саб весьма заметно покачиваться и извиваться.

Из чего такого волшебного мозголомы с саппортом сделали прочный корпус, что он выдерживал подобное небрежное к себе отношение при общей длине даже самого крошечного и юркого саба в добрых пятьдесят погонных метров — Дайс старался не задумываться, дайверу так спокойнее. И без того постоянно чувствуешь через перчатку, как родное корыто полощет в лагунах и кротовых норах проекции субсвета.

Мембрана любезно разошлась у Дайса перед носом, так что он с разгону нырнул туда движением опытного пловца. Только всё равно по пути заметно приложился многострадальной коленкой о жёсткий край запорного клапана. Чтоб его.

В каюте воняло, как и почти везде на борту — застарелым потом, рециркулируемой мочой и окислившимся металлом. Это опять что-то коротнуло в энерговодах системы жизнеобеспечения. Саппорт уже два прожига назад обещал наладить, но дальше обещаний дело не заходило, и вот вам, очередной рейд по щиколотку в собственных выделениях.

Дайс деловито заворочался на крошечном пятачке между санблоком и закреплённым на боковой переборке спальным мешком, стаскивая с себя липнущую к коже паутину комбисьюта. Хотя бы эта дрянь одноразовая, бросил в утилизатор и готово. Вот тебе пусть небольшое чувство избавления.

— Думаешь, шансы ещё есть?

Дайс невольно сделал распрямляющее движение, в итоге приложившись теперь ещё и затылком. Каркающий голос исходил из самого тесного угла каюты где, кажется, невозможно было уместиться даже самом крошечному дайверу. Но старикану это удавалось.

— Коммандер, сорр, виноват, не разглядел. Думаю, шансов навалом. Или мы их, или они нас.

На флоте вообще (и среди дайверов особенно) водилась такая манера чуть что изображать молодцеватость на грани идиотизма.

— Капитан, не паясничай.

Дайс приподнял уровень света в каюте, но тут же пожалел об этом — Тайрен был мрачнее обычного. Казалось, морщины на его лице поскрипывают от напряжения.

— Мы с командой делаем, что можем. Ближе уже никак.

— Я тебя не просто так потащил в этот прожиг, лишние декапарсеки с тобой нарезать, нам сейчас кровь из носу нужна триангуляция фокуса, ещё неделя барража в зоне — консервам придётся размыкать генераторы и уходить в дип. Ты же видел, какое тут движение, если не сняться вовремя, на выходе получим вместо флота груду мёртвого металла. Ты думаешь, мы сдались всей этой шевелёнке? Вблизи фокуса она голодная, как никогда. Ей нужны большие крафты. Твой саб для неё так, назойливая муха, а заодно, если повезёт, добровольный наводчик, прожиг туда, прожиг сюда, вот ещё один канал скомпрометирован.

— Спасибо и на этом. Только нас и прихлопнуть заметно проще, когда на корме всего два петаватта и никакого прикрытия, не забывай об этом.

— Я не забываю. И мне удалось убедить Финнеана собрать у тебя на борту всех приличных аналитиков, какие нашлись в его распоряжении, так используй их, к чертям космачьим.

Дайс упрямо посмотрел на Тайрена. За кого он его принимает?

— Апро, сорр, я использую.

— Нет никакого смысла кружить так дальше. Надо идти глубже, поднять двойной состав смен, обширять их по полной. Дайте им фору хотя бы в полтора раза, это уже на порядок повышает…

— Негатив, это будет самоубийство. Мы не протянем и часа, а обратный прожиг…

— Полчаса там дают больше шансов на триангуляцию, чем сотня часов тут. Шансы в нашу пользу. Я уже так делал однажды во время Бойни. На тех сараях, что у нас были, семнадцатый проект. Ты их видел.

Дайс предпочёл промолчать.

— Просто подумай. Я тебе тут приказывать не могу. Но если решишь, что это ненужный риск, тогда больше мотаться нет смысла, просто скомандуй обратный прожиг.

Эта морщинистая рептилья мордочка, кажется, смеётся над ним.

— Со, коммандер, я подумаю.

Дед умалчивал об одном — сколько сабов не вернулось из тех походов. Ошибка выжившего.

Тайрен уже скрылся позади схлопнувшейся мембраны, а Дайс всё продолжал сверлить оставшуюся от него пустоту взглядом. Триангуляция, дип тебя разорви, да кому она не нужна. Кровь из носу, такой приказ.

Коротко клацнул между пальцами металл, и тихий голос тут же возник из ниоткуда, начавшись на полуфразе, продолжая свой бесконечный монолог. Ему было всё равно, слушает его сейчас кто-нибудь или нет. Да и подобных бесед с самим собой тот мог вести одновременно сотни:

–…своих оценках коммандер Тайрен, конечно, погорячился, по моим приблизительным расчётам вероятность успеха повысится всего в семнадцать целых и две десятых раза, однако инерционное маневрирование при подходе к файерволу…

— Меня сейчас интересует другое.

Квол тут же заткнулся, дожидаясь вопроса.

Забавно, но иногда создавалось впечатление, что машине была не чужда идиома банальной скуки. Квол от неё, похоже, буквально изнемогал. Даже здесь, в недрах дипа, где занятий ему было по горло.

— Ты согласен с Тайреном, что флот почти локализован?

— Любая игра в ловлю льва рано или поздно заканчивается, количество комбинаций ограничено, нельзя вечно прятаться даже в столь ненаселённом секторе, им просто отсекут все траектории отхода.

— Но их же — сколько — должны быть сотни?

— Любое конечное число можно локализовать банальным перебором, я бы оценил на текущий момент количество достоверно нескомпрометированных каналов в два десятка, не больше, через сотню часов их останется не больше пяти. После этого флоту адмирала Таугвальдера придётся штурмовать файервол, чтобы пробиться к контр-адмиралу Финнеану на выручку.

Дайса невольно передёрнуло. Сотня часов барража это вообще ни о чём.

— Тогда чего ждёт командование, на что Финнеан рассчитывает?

— Не могу знать, но можно предположить, что контр-адмирал рассчитывает на вас и «Махавиру», даже если бы по-прежнему были открыты сотни траекторий на выбор — флот здесь собрался, чтобы продвигаться к фокусу, на отходе же вероятность потерять хотя бы только арьергард всегда почти равна единице, но если будет получена триангуляция — с такой огневой мощью возможно зачистить новый сектор субсвета с минимальными потерями, а потом уйти дальше по новым каналам, не дожидаясь появления первых эхо-импульсов.

— С мёртвым противником воевать проще, чем со слепым, даже если сам ты практически мёртв и слеп.

— Я понимаю аналогии, хотя их и не люблю.

«Понимаю», «люблю». Иногда Дайса так и подмывало отресетить квола в нуля. Чтобы хоть придуривался поменьше. С тобой разговаривает оскоплённый и изувеченный узостью собственного предназначения мета-разум, которому никогда не будет позволено приблизиться к уровню самосознания хотя бы крысы, но жути он и в таком качестве способен нагнать на любого. Квол же, по сути своей, лишь когнитивная речевая оболочка поверх навигационных алгоритмов, моделирующих дип, ничего другого он на самом деле не умеет. Но когда он начинает говорить вот так…

— Так, слушай приказ. Текущую смену остаёмся в прежнем режиме, после чего объявляем общий сбор по экстренному расписанию. Мы идём глубже. Насколько глубже — решим по обстоятельствам, подготовь пока удобные стратегии. Скажем, два десятка наиболее энергобезопасных.

— Так точно, капитан, если позволите, я дополнительно проведу…

Что-то не так. Мигнул и пропал красный огонёк где-то на самом краю поля зрения.

— Кх… Кормакур, доклад! — откашлялся Дайс, машинально отрубая канал квола и рыща по деревьям систем контроля. Везде чисто.

— Капитан, сорр, мы только что потеряли маяк «Махавиры». Причины неизвестны. Обрыв канала.

— Что в гемисфере?

— Тихо. Шумит не больше обычного. Ни подозрительной шевелёнки, ни потоков тэ-эм. Вообще ничего между нами. Каков будет приказ?

В соседнем канале уже мигал вызов от Тайрена. Старый пердун, чего тебе?

— Дайс, забудь про «Махавиру», уводи «Джайн Аву» отсюда, срочно глуши эмиттеры и врубай прожиг.

— У тебя есть версия, что происходит?

— Лучше бы она не оправдалась.

Дайс ненавидел его за вот такое. Но терять время не стал.

— «Джайн Ава», всем внимание, команде общий сбор по экстренному расписанию, гасим внешние эмиттеры, срочная подготовка к обратному прожигу.

А сам уже скользит незримой тенью сквозь колышущееся пространство вдоль бегущего полотна призрачных огоньков в сторону рубки. Лента не довезла Дайса до места каких-то пару метров, остановилась, мигнула, погасла, снова зажглась. Проклиная всё, Дайс почувствовал, что его отчётливо тащит к корме. Позади его саба где-то в безбрежных глубинах дипа вспухало нечто, дотянувшееся уже и сюда. Усилия скручиваемых узлами мышц хватило, чтобы всё-таки протащить ранее невесомое тело в рубку. А вашу же мамашу, зачем он вообще терял время и мотался в каюту…

— Экипаж, закрепиться на месте, сейчас будет полоскать.

Навигационные кольца уже выбивали свой успокаивающий ритм, разогревая накопитель. Осталось врубить тактическую гемисферу и…

Повсюду вокруг их саба, если слово «вокруг» применимо к вывернутой наизнанку шестимерной топологии дипа, плотными метастазами буквально из ниоткуда одна за другой принимались вспухать незримые, но буквально физически ощутимые локализации шевелёнки — одновременно похожие на шляпки ядерных грибов и на вложенные друг в друга призрачные ребристые мембраны проекций гипертора. Пять, нет, шесть штук.

Где-то за краем сознания рявкала сирена, с визгом втягивались в жерла эмиттеров сканирующие щупальца трепещущей словно от ужаса «Джайн Авы», которую навигаторы уже разворачивали носом на ближайший канал ухода, но Дайсу было не до того.

Мозголомы называли подобные штуки «мета-стабильными сборками суперсимметричных странных бран-гравитонов», что бы это ни значило. Упакованные в петли Хокинга, они могли храниться фактически вечно — в таком виде их период полураспада превышал возраст Вселенной, но стоило расцепить петлю, это чудовище массой покоя в десятки тераэлектронвольт принималось пожирать глюоны с потрясающим импедансом рассеяния, плодясь в геометрической прогрессии и в кратчайшие сроки превращая любой гравитирующий объект в негативный коллапсар Торна астрографических масштабов. «Глубинная бомба», как эту штуку называли между собой дайверы.

Вот что имел в виду Тайрен. Чтобы надуть один такой грибочек, нужно было за считанные часы досуха высосать небольшую звезду, и если ты решился накачать дип такой бешеной энергией, то уж скрыть канал когерентного сигнала на запуск даже на долях парсека ты не сможешь. Согласно известному постулату, на квантовом уровне информация физически не может исчезнуть, сколько ты её ни скрывай за белым шумом запутанной вакуумной пены, а эта хрень сифонила сейчас в нейтринном спектре ярче всей остальной видимой Вселенной, превращая даже самые слабые следы в натуральный фейерверк. Значит, пошли ва-банк, да?

— Один щуп выдвинуть на максимум, квол, локализовать источник по эху первичного сигнала, аналитики, у вас минута на триангуляцию.

— Капитан, пока высунут щуп, мы не можем…

— Навигаторам ждать команды.

В такие мгновения между ударами сердца проходит целая жизнь. Корчится саб, раздвоенным языком змеи вальяжно разматывается в недра дипа наполовину убранный уже чувствительный раструб щупа, ревёт переполненный энергией эмиттер, пухнут кругом ненасытные грибы, наглухо заслоняя собой остальную вселенную.

Есть.

Информационная капсула, заряженная и настроенная ещё в начале дайва, автоматически ухнула в спасительный субсвет, тут же с налёта проскочила складку в полтора декапарсека куда-то на самый край видимости, погрузилась снова и так, неуловимой молнией, заскользила вдоль оси Галактики к притаившемуся в ожидании собственной участи Лидийскому крылу CXXIII флота под командованием пятизвёздного контр-адмирала Молла Финнеана. Теперь они знают, что делать.

Дайсу же со своим сабом и его командой оставалось только попытаться унести отсюда ноги.

«Навигаторы, полная мощность».

Крошечной пылинкой «Джайн Ава» метнулась меж завихрений обрушивающейся на неё со всех сторон преисподней. Десять в сороковой джоулей ничем не сдерживаемой ярости пытались сейчас сожрать всё, что им подвернётся. Чтобы «Джайн Аву» мгновенно распылило, хватило бы сейчас и пары умело приложенных петаватт. Неведомые твари разыграли свой последний козырь — выпускать глубинники означало заведомо спалить локализацию фокуса — и неспроста, ведь всё это время тот был у них под самым носом.

И это была проблема.

Выходить здесь в субсвет — такое же верное самоубийство. Но сколько они ещё продержатся, судорожно мечась у самой кромки прилива, что напоминал о себе уже шестнадцатикратными импульсными перегрузками, и каждая следующая волна могла начать ломать не кости — переборки. Минуту, две? Скорости реакции бортовых аварийных гравикомпенсаторов уже не хватало. Сколько там?.. Десять в минус шестой секунды… да какая теперь разница.

Снова мигнули датчики энерговодов.

— Капитан, теряем энергобаланс. 82 от номинала и падает.

Голос Эй Джи был глухим из-за заполнившей лёгкие фторорганики. Перегрузка.

— Генератор?

— Да он захлёбывается от подачи, это вилка излучателя или сам накопитель, тесты систем не проходят. Н… не успевают. Что делаем?

И снова этот каркающий голос:

— Капитан, выводи нас в субсвет, пока мы ещё достаточно с краю, четыре световых часа, потом шанса не будет.

— Нас там размажет.

— Если не пробьём файервол, а зависнем у самой проекции, есть неплохие шансы. А так ты сам сделал выбор, когда приказал ждать завершения триангуляции. Решайся, время тикает, раньше надо было уходить.

— 43 от номинала.

— Это вообще в таких условиях кто-нибудь проделывал?

— Не о том думаешь, Дайс. Я смогу.

Или нет. Кого он пытается обмануть? В любом случае, других вариантов не осталось.

— 28. Критическая перегрузка.

Дайс почувствовал, как у него только что треснуло ещё одно ребро.

— «Джайн Ава», начать манёвр выхода в субсвет. Инверсия тяги на файерволе. Держать уровень до трёх знаков. Передаю мастера коммандеру Тайрену. Выполнять.

Вот теперь — не подведи, старый хрен.

Субъективные ощущения при всплытии всегда одинаковые — становится очень тихо. Не успели погаснуть, свернуться, раствориться утренним туманом перед самым твоим лицом сверкавшие ещё секунду назад жвалы вездесущей шевелёнки, как ты уже погружаешься в зияющую бесконечность пустоты и спокойствия. Исчезает самая мысль о возможности здесь каких-либо физических воздействий. Строго говоря, и бесконечность эта вокруг была лишь фантомом.

Пока саб продувал балласт, вокруг в миниатюре воспроизводилось рождение видимой вселенной в её доинфляционной фазе: равномерно натянутое, пустое и одновременно замкнутое пространство, которому на этот раз не было позволено распоряжаться планковскими плотностями выгорающей энергии ложного вакуума, а значит, нечему тут было рождаться — материя, пространство и время могли быть доставлены сюда лишь в качестве одолжения и в готовом виде: в форме малотоннажного разведывательного саба «Джайн Ава» с экипажем из тридцати живых душ и одного квола на борту.

На текущий момент среди мозголомов существовали по крайней мере три взаимно противоречивых теории, почему в этом месте субъективное существование наблюдателя ничем не отличалось от обычной пустоты субсвета, но факт оставался фактом — если ты всё-таки соскользнул сюда из смертельно опасных недр суперсимметричного шестимерного топологического мета-пространства, математически надетого на проекцию субсвета, то твоему сабу уже ничего не угрожало.

Даже грозная стена файервола, несмотря на оригинальное значение этого слова, была тут скорее вполне абстрактным «геометрическим местом точек», нежели несла в себе какую-то опасность. Никаких «стен огня» тут даже не ночевало.

Более того, в некотором смысле это сам саб представал здесь своеобразной стенобитной машиной, бывали случаи, когда неудачно спроецировавшийся на субсвет крафт оказывался способен разметать по ближайшему квадранту пространства объёмом в кубический световой час планетоид массой покоя в три тысячи гигатонн и при этом оставался целёхонек.

Правда, чаще бывало наоборот, разбалансированный саб, потерявший слишком много мощности, запросто мог выйти в субсвет по частям, потеряв односвязность пузыря. Разорванный в клочья квантовым горизонтом событий сгусток пустоты — вот и всё, что от него оставалось, это черепашья скорость света шутила свои шутки.

Но и при удачном всплытии в этом была дополнительная проблема — после продувки балласта даже идеально работающий накопитель собирал только часть диссипированной при погружении за пределы прочного корпуса энергии. Сейчас же, при таком гравитационном шторме… только высунь край щупа за пределы файервола, он начнёт сиять в субсвете микроскопической, но очень заметной звездулькой. Расположенной там, где её никто не ждал и потому до неприличия привлекательной для эхо-импульсов даже на фоне вспухающей рядом неурочной сверхновой. Дайверы этот эффект в шутку называли «огнями святого Эльма», Дайсу было лень выяснять, в честь кого.

Тяжесть квази-инерции в пространстве, не знающем поля Хиггса, всё сильнее незримо тащила саб вперёд, и скоро… да вот, уже — начали проявляться в носовой части гемисферы призрачные следы файервола.

Так тихо.

И только навигаторы во главе с Тайреном знали, каких усилий им сейчас стоило это кажущееся спокойствие. Прямо по курсу из фиолетовой части спектра сначала едва заметно, а потом всё сильнее и сильнее начал выпирать идеально гладкий маслянистый на вид флюс субсвета.

— Есть пять знаков. Тащит дальше.

— На три выходим штатно?

— Накопителя должно хватить, но потом в любом случае начнётся спонтанный выход.

— Держать так.

Дайс переключился на личный канал Тайрена.

— Не посвятишь в суть плана?

Он понимал, что сейчас не время, но ещё пару минут у них всяко есть, пока указатель номинальной мощности ещё держится. Если говорить, то сейчас. Потом точно будет поздно.

— На второй уход у нас просто нет энергии, она вся сейчас утечёт сквозь файервол, да ещё и засветит нас так, что считай мы всё здесь готовые трупы.

— Это я в курсе. Не тяни.

— Так что сейчас единственный шанс — закрепиться по эту сторону, оставшись на трёх знаках, для этого мы должны аккуратно высунуть щуп в субсвет и замкнуть через него генератор на местное светило. Тут дистанция — световые сутки, даже меньше — твои люди справятся, секунды полторы им хватит, пока не погаснут щиты и файерволом не перерубит щуп. Когда энергобаланс выровняется, дело за мной — буду в одиночку держать глубину, а вы все переходите в спасботы и двигаете к остальному флоту, два-три штатных пассивных прыжка из субсвета дают вам хорошие шансы. Ваш маяк найдёт спасатель. Уже через шесть часов будете ждать разморозки, а квол — рапортовать контр-адмиралу.

Или мы все будем к тому времени мертвы по сотне возможных причин. Например, нас прямо сейчас выбросит в субсвет окончательно отказавший накопитель. И там уже накроет.

— То есть ты остаёшься здесь?

— Я старый. По крайней мере, я смогу выйти в нужный момент в субсвет, если повезёт, укроюсь где-нибудь и буду наблюдать. Заодно дам вам фору, саб — куда более заметная мишень для любых сюрпризов из-за файервола.

Дайс заворожённо продолжал наблюдать медленно сползающее в более красный спектр гало — это дециметровый диапазон реликтового излучения постепенно смещался в видимую область, расчерченный наискось радужным поясом экваториальной анизотропии. Никогда не надоедало любоваться этим световым шоу.

— Так вот оно что. Знаешь, нет.

Слышно было, как старик закряхтел, недовольный.

— Мне жалко команду. Новый саб построить — не проблема. Команды «трипл-эй» на Семи Мирах выпускают от десяти штук в год. Вот потому и проигрываем угрозе, что теряем людей.

Дайс живо представил себе этот многозначительный кивок куда-то за спину.

— Негатив. Нужно будет кому-то тебя подстраховать. Со мной и Эй Джи у тебя появляются шансы. А так ты в любом случае угробишь саб. Я не хочу терять «Джайн Аву», это хороший крафт.

Секундная пауза на обдумывание. Старик знает, что Дайс прав.

— Со, капитан.

Разговор был окончен.

— «Джайн Ава», новый план, тормозим на трёх знаках, запускаем два якоря, максимально быстро восстанавливаем энерговооружённость до 80 номинала, остальные инструкции потом.

Саб впервые после проецирования едва заметно качнуло. Пузырь субсвета прянул им навстречу, сперва уплощаясь, а потом начиная стремительно замыкать свой изгиб позади кормы. Ревели сигналы предельной мощности. Саб изо всех сил упёрся в границу субсвета последними издыхающими петаваттами своих генераторов, а у самой уже физически различимой границы файервола потянулся навстречу собственному сияющему отражению носовой генератор в фиолетовом гало напряжённого поля.

Держать, дип вас всех задери, держать стабилизацию! Нежнее. Ещё нежнее. Как пушинку. Как, черти вы космачьи, пушинку.

В тот момент, когда щуп и его призрачный двойник соприкоснулись, в пространство как из проколотого пузыря рванул сноп яростного света — это устремилась на свободу диссипированная вокруг энергия. Поверхность же файервола, напротив, стала привычно темнеть, вот уже и первые звёзды показались. Незнакомые звёзды. Всегда разные. Всегда чужие.

Указатель номинальной мощности генератора остановился на восьми и, неуверенно подрагивая, начал расти.

— Есть первый якорь. Полтора петаватта, два.

— Есть второй, закрепление плохое, пока не замыкать, перезабрасываем… есть замыкание. Один эксаджоуль, один и пять.

Уф. Старик сумел. И команда успела. Так. Четыре часа.

Столько у них теперь было времени, чтобы сбросить в субсвет шлюпку, спасботы, и попробовать обратно погрузиться, покуда здесь всё не разогрелось до миллиарда кельвинов.

Для безбрежности просторов космоса это была слишком быстрая война. И счёт тут шёл порой на доли секунды.

— Кормакур, на тебе эвакуация команды.

— Апро, капитан.

________________

Ордовик, кембрий — раннепалеозойские эры возрастом полмиллиарда лет, считаются эпохой первого расцвета многоклеточной жизни на Земле.

Стивен Уильям Хокинг — британский физик-теоретик и популяризатор науки. Внёс большой вклад в теорию Большого взрыва, а также теорию чёрных дыр.

Кип Стивен Торн — американский физик и астроном, один из обладателей Нобелевской премии по физике за открытие гравитационных волн, внёс большой вклад в Общую теорию относительности.

Планковская длина, время, энергия и тд. — набор величин, составленныx из фундаментальных физических констант наряду с постоянной Планка и скоростью света. Соответствуют масштабам, на которых нарушаются доступные нам законы физики.

Поле Хиггса — обеспечивает спонтанное нарушение симметрии электрослабых взаимодействий, названо по имени разработчика его теории, британского физика Питера Хиггса. Существованием этого поля и одноимённым бозоном объясняется наличие у барионной материи массы покоя.

Ковальский бросил последний взгляд на удаляющийся силуэт пятна. Ещё максимум час, и курсограмма миграции «Эпиметея» уведёт золотой шар астростанции так далеко к центру ячейки, что страшилище окончательно затеряется в мареве фотосферы.

Да, на этот раз пришлось попотеть.

Главная проблема с макулами не в том, что те слишком горячие — наоборот, холодная, на полторы тысячи кельвин ниже номинала, плазма позволяла бушующему электромагнитному океану звёздной короны спокойно запускать свои нервные пальцы в толщу хромосферы звезды, превращая и без того беспокойные приграничные области в форменный ад, где полевые воронки диаметром в добрые мегаметры орудовали с грацией отбойного молотка в посудной лавке, утрамбовывая пятно каскадными ударными волнами, что сотрясали недра звезды на сотни километров в глубину. Пока макула остаётся неподалёку, показатели потока лучистой энергии будут танцевать джигу, а температура и плотность среды легко могли за секунду сменить порядок-другой.

По этой причине Ковальский предпочитал держаться от пятен подальше. Даже у такой прочной машинки, каким был «Эпиметей», значился свой предел, и лишний раз его нащупывать без особых причин не стоило.

По мере удаления макулы, указатели симметричности эллипсоида поля и дисперсии нагрузки на призме решётки уходили всё дальше в зелёную зону, минус пять, минус шесть, уровень баланса энергии тоже вновь обосновался в положительной области, это якоря накопителей начали отбирать у звезды растраченную на её же буйный нрав энергию. Фотосфера успокаивалась, вновь надёжно укрывая станцию в своих глубинах, и только порождаемые якорями шоки бубнили в эхолот данными о подвижной структуре недр звезды глубоко под внешними хромосферными ячейками.

Ковальский напоследок проверил радиационный фон в толще внешней брони, но и та была в норме. Если можно считать нормой то, что способно изжарить тебя в доли секунды, стоит гамма-фону прожечь ещё жалких пару десятков сантиметров вглубь сферического зеркала.

Впрочем, это был лишь один из дюжины хорошо проверенных способов сгинуть в этом горниле, из которых самым простым вариантом представлялась тривиальная гравитация — здесь текущая из недр конвекционной зоны энергия успешно противостояла тридцатикратной перегрузке, но стоило гравикомпенсатору вовремя не отреагировать на скачок плотности этой донельзя ненадёжной опоры, как спустя пару секунд и километром ниже «Эпиметею» придётся на собственном опыте столкнуться с тем, что астрогаторы в шутку называли «молотом Тора». Ошибок фотосфера не прощала.

Так, ладно, делать здесь вроде больше нечего. Буквально через силу Ковальский поднялся с операторского ложемента. Альциона D, при всей необычайной плотности и богатой населённости Скопления Плеяд, оставалась банальным бело-жёлтым карликом, так что энерговооружённость «Эпиметея» позволяла при желании погрузиться в её недра чуть не на половину радиуса (правда, потратить на это пришлось бы в лучшем случае лет шесть), для Ковальского тут ничего представляющего реальные сложности в астрогации не было, да и быть не могло. Исследовательской эту миссию нельзя назвать даже с сильной натяжкой, и, по сути, главным твоим противником на дежурстве была скука.

Да, за бортом тысячи кельвинов норовили превратиться сотней километров выше или ниже в добрые миллионы, но столб плазмы в жалких десять килопаскалей — это же чертям космачьим насмех, для астрогатора, привыкшего к десяткам тысяч атмосфер и экзотике вроде звёзд Вольфа — Райе, в просторечье называемых «свечками» из-за своей короткой, хотя и яркой судьбы, местные реалии представлялись рутиной, а вся же их миссия — выгулом ясельной группы в ботанический сад. Затянувшимся уже на три с половиной субъективных месяца, и сколько это продлится ещё — никому не известно.

К сожалению, у астрогаторов была побочная специальность, от которой стонали все без исключения. В фотосфере удобно прятаться и наблюдать — нейтринный, фотонный и гравитационный шторм внешних слоёв звезды надёжно прикрывает тебя от нежданных гостей и их неприветливых глаз, хоть бы это и были вполне неживые эхо-импульсы барража. Сам же ты, экранированный со спины коконом из силовых полей, имеешь со своей позиции возможность довольно подробно обозревать примерно девяностоградусный сектор звёздной сферы. И на этот раз «Эпиметей» с семью автоматическими товарками был призван выполнить именно разведывательную миссию. Если бы ещё знать, кого они здесь ждут…

Бредя изогнутой дугой, опоясывающей безлюдную станцию вдоль экватора, Ковальский рефлекторно почёсывался под мышками. Воздух на «Эпиметее» был сух до тошноты. В лучшие дни сломавшимся ещё полтора месяца назад климатизаторам удавалось поднять влажность процентов до десяти, а потом всё возвращалось к обычному показателю — чему-то около треклятого нуля. Несколько попыток прогнать климатизаторы в режиме автодиагностики ни к чему не привели, и до возвращения в док мечтать о комфорте не приходилось. Хоть бы терморегулятор не накрылся, сидеть тут ещё месяц в экзосьюте со встроенным жизнеобеспечением, вот только этого до полного счастья не доставало.

А сидеть придётся, пока гости не дадут добро отчаливать.

Ковальский постарался убрать с собственной физиономии гримасу раздражения, и бодро шагнул в люк кают-компании, традиционно оккупированной этими самыми «гостями».

Превиос выглядела, согласно обыкновению, строго — прямая спина, собранная поза, подёргивающиеся в непрерывном движении саккад зрачки, больше подходящие механическому устройству, нежели человеку из плоти и крови. Впрочем, отливающие металлом фаланги левой руки тоже без устали напоминали — это существо не совсем человек.

Надетый на Превиос привычный уже белый балахон с длинными вертикальными прорезями на самых неожиданных местах больше походил на лабораторный халат, нежели на повседневную одежду. На его фоне утилитарный флотский кабинсьют Ковальского представлялся вершиной будничности, целесообразности и бытового удобства. Впрочем, из двоих, присутствующих в отсеке, Превиос с самого начала интриговала Ковальского куда меньше другой гостьи.

Он машинально пошарил глазами по сторонам, но опыт подсказывал ему, что хотя в белоснежно-пустом овале кают-компании совершенно негде было спрятаться, заметить тут присутствие кого-то третьего ему было не под силу. По крайней мере, если разыскиваемая сама не изъявит такого желания. Впрочем, станционный инфо-канал успешно рапортовал Ковальскому о наличии в отсеке ровно трёх гуманоидов.

— Эффектор Превиос.

— Астрогатор Ковальский.

Машинально кивнув, он прошёл к пустующему креслу и, благоразумно отклонив его сегментированную опору подальше к противоположной переборке, поспешил в нём угнездиться. Не спрашивать же ему разрешения присутствовать на собственной астростанции, чего хорошего.

— Я часто себя спрашиваю, ваше имя носит следы какой-то истории, которую мне забыли рассказать, или это просто так вышло?

— Вы гадаете, не зовут ли какого-нибудь другого эффектора, скажем, Некст?

— Да, вы правы, и да, станционная библиотека содержит базу мёртвых языков, а мне было скучно.

— С «мёртвым», астрогатор, это вы слишком, в Большой Дюжине остались минимум три мира, где по-прежнему разговаривают на рапид-енглезе.

— Угу, у которого с террианским енглезом меньше общих корней, чем с нашим галаксом.

— Ну, «язык отцов» в основном им и сформирован, тут ничего удивительного, но, возвращаясь к вашему вопросу, скажу, что это действительно была такая история, и довольно давняя, её детали, увы, нами давно забэкаплены, так что в настоящий момент я на него не смогла бы ответить, даже если бы захотела, я лишена сейчас доступов к нашим архивам точно так же, как все мы тут — нормального кондиционирования.

С этими словами Превиос циркулем качнулась к ближайшему столику, подхватив с него баночку распылителя. Даже сидящий в трёх метрах от неё Ковальский почувствовал прохладу долетевшей до него водяной пыли. Впрочем, она тут же испарилась, а Ковальскому снова сделалось неловко.

— Ещё раз прошу прощения, я честно пытался.

— Не стоит беспокойства, астрогатор, в конце концов, это не ваша вина.

— Ты гениальна, милочка, в своей слепоте, как вы справляетесь со всеми этими людьми, если даже простых вещей о них не понимаете?

Это подала голос другая гостья. Разумеется, она всё это время спокойно сидела в кресле напротив и помахивала не достающей до палубы ножкой. Тьма тебя забери, Ковальский даже не знал её имени. У ирнов с этим какие-то свои заморочки. Превиос наверняка была в курсе, только она разве ж скажет.

— Вы что сейчас имеете в виду, советник?

Ну, надо же было её как-то называть.

— Не обижайтесь, астрогатор, что я о вас в третьем лице. В данном случае я, как вы понимаете, использую собирательную модальность. Дело не конкретно в вас, а в людях в целом. Конклав Воинов взвалил на себя обязанность вести вас за собой, но он, как я вижу, до сих пор слабо представляет, кто такие «вы». Послушайте, Превиос, на самом деле астрогатор Ковальский не только не пытается перед вами сейчас оправдываться или просить за что-либо прощения, но и напротив — подспудно винит вас в том положении, в которое мы все благодаря вам попали.

Ковальский не уставал удивляться, как «советник» умудрялась из довольно грубого и небогатого «языка отцов» выжимать такие обороты. Превиос изъяснялась куда проще, даже на грубый флотский слух Ковальского её язык временами упрощался настолько, что переходил почти исключительно на глаголы в паст-симпле, пусть и собранные в бесконечные цепочки в обрамлении союзов. Вот и сейчас:

— Непонятно, вы предполагаете, что это я сломала кондиционер, или я не починила?

— Берите шире, вы — здесь было сделано нарочитое ударение, — направили нас сюда, и именно согласно вашему плану мы вынуждены зависеть от исправности глупой техники.

Повисла пауза. Ковальский мучительно пытался понять, как из его слов был сделан такой странный вывод, Превиос привычно мерцала нистагмом радужки, обдумывая, ирн же просто наблюдала.

— Кажется, я слишком много всего выкинула в бэкап, надо будет в следующий раз это исправить, однако я вернулась бы к этой вашей мысли, то есть возражению, да, человечество вынуждено следовать рекомендациям Конклава, но, в целом, альтернатива проста — тотальное уничтожение, в конце концов, это всегда выбор конкретного человека как особи, идти своим путём или принимать к сведению то, что говорят тебе другие.

Ирн звонко рассмеялась. Её вообще забавляли любые слова Превиос, к этой манере Ковальский успел привыкнуть и даже начал испытывать к этому странному существу определённую симпатию. Хотя что там в этой белобрысой кукольной головке на самом деле — поди знай.

— Превиос, вы сегодня в ударе. О каком выборе вообще идёт речь? Поставили миллиарды людей на край пропасти и спрашиваете такие — ну, как, будет по-нашему или мы пошли?

— Это было не совсем так.

По длине фраз Ковальский давно привык оценивать эмоциональное состояние этого циркуля в человеческом обличье. Или что там у него вместо эмоций. Степень взаимной когерентности потенциалов действия.

— Допустим, я утрирую. Но общий смысл всё равно такой. Например, этот ваш запрет на использование искусственного интеллекта, ну признайте, это чистой воды фобия. Причём я даже знаю, чья. Первого.

Превиос вновь изогнулась и ловко оттарабанила что-то на мерцающей перед её лицом виртпанели. Побежала колонка цифр. Пропала.

— Если мыслить в контексте новейшей истории, эта фобия имеет определённое оправдание, советник, и если бы нашёлся кто-нибудь достаточно сведущий в психофизиологии Избранных, хотя таких я лично не знаю, который сумел бы провести с Первым пару сеансов ещё до его исчезновения, и убедился бы, что такая фобия действительно существует, то и помимо неё — есть же и определённая цель, которую Конклав перед собой ставит.

— А именно?

— Вы не поверите, но сделать людей независимыми.

— Разве ИИ, если бы вы ими всерьёз заинтересовались, этому потенциально мешают?

Превиос грациозно кивнула. И тут не выдержал Ковальский:

— То есть вы успешно используете ваши же фобии в собственных построениях?

— Почему нет, взять хотя бы ирнов, они давно избавились от рудиментов собственной физиологии, пересобрав каждый ген, перепаяв каждый нервный узел своей ЦНС, и им никакой ИИ в итоге не нужен.

«Советник» благосклонно поклонилась, шаркнув едва достающей до пола ножкой в розовом сандалии.

— Но вот скажите мне, астрогатор, вы бы стали такое с собой проделывать?

— Не хотелось бы, — Ковальский смутился, чувствуя подвох. — Хотя, если придётся…

— Однако никакого формального запрета к тому нет, да и неформального тоже, это вам не опасные игры с несовершенным, но безгранично свободным ИИ, тут просто ваше тело становится… вот таким.

Превиос повела кистью руки, так что все сочленения фаланг блеснули серебром.

— Более ловким, более прочным, лучше адаптирующимся.

— Ага, и однажды ты просыпаешься, а вместо тебя уже — железяка. А тебя уже нет.

Теперь настала очередь Превиос раскланяться. А Ковальский почувствовал, что отчего-то краснеет. Он часто себя на этом ловил, стоило ему только влезть в этот бесконечный и бесконечно чужой диалог.

— Правильно, потому что вы чувствуете, что это костыли, вы не хотите быть костылём самому себе, пусть более ловким, более прочным и так далее, поэтому вы предпочитаете разумный предел, ограничиваете себя приёмом стимуляторов, вживлением имплантатов, поверхностной перепрошивкой нервных центров, полируя всё это церебральными помпами когнитаторов и анксиолитиков, вживлением искусственных ионных каналов, не забывая об антидепрессантах, меняться не меняясь, а зачем?

— Чтобы оставаться независимыми. Более способными к выживанию. И одновременно оставаться самим собой.

— В точку, это именно то, чего желает человечеству Конклав, и по той же причине я ношу вот это, например, лишь временно, пока у меня не будет возможности улечься в медицинскую кому, пока мне не вернут мои руки, считайте это такой же данью собственным фобиям, советник.

Ковальского передёрнуло. Такие руки он не надел бы даже под страхом… что-то ничего не приходило в голову. Смерть для астрогатора — не то, чего стоит бояться. Ничтожная доля секунды, и ты стал частью моря первородного ядерного огня. Мотыльки в вольтовой дуге разряда гибнут куда дольше и мучительней.

— Простите мою въедливость, но вы же эффектор, а значит — по большому счёту сами являетесь таким костылём. В целом.

Превиос растянула губы в улыбке, делая это как всегда неловко, словно сверяясь с некоторой внутренней схемой действий, изображая требуемую эмоцию, но на деле не испытывая ничего подобного. Убийственная улыбка социопата.

— Нас часто неправильно считают своеобразными ножками стула, стул один, ножек у него несколько, на самом деле мы скорее похожи на сообщающиеся сосуды, после того, как сосуды заполнены, уже нельзя сказать, что вот в этом — исходное вещество, а в остальных — лишь копия, мы все — копии, и все — исходные.

— Но вы же сейчас сами по себе.

— Как любой человек, но я поясню, в чём разница, астрогатор, вы давно были на любом из живых миров?

Ковальский моргнул, соображая, как разговор перескочил на эту тему.

— Лет пять назад. Истиорн.

— Отлично — вы помните, что ощущали, когда звучала Песнь?

— Ну… — Ковальский замешкался. Вы бы ещё про мой первый сексуальный опыт спросили. — А что конкретно вас интересует?

— Это было ощущение костыля, которым вас заменили?

— Н-нет… а почему, собственно…

— Вы чувствовали общность, единение, даже, можно сказать, соитие с миллионами вам подобных?

— Что-то вроде, да, — Ковальский опять покраснел.

— Я вас поздравляю, в тот момент вы фактически были эффектором, в самой небольшой степени, но всё-таки, я почему вспомнила о костылях: Песнь — это всё-таки своеобразный костыль того, что когда-то просто жило вокруг нас, Мать Старой Терры, потерянная и обетованная, но увы, теперь с вами остались только мы, безмерно чуждые вам изгои.

Ковальский неловко откашлялся.

— Мне в тот момент не казалось, что это какой-то там костыль.

— Тем лучше для вас, но это был он самый, вам же, советник, — Превиос обернулась к ухмыляющейся физиономии ирна, — я приведу более близкую аналогию, мозг ирнов, как и человеческий, состоит из двух асимметричных полушарий, что будет, если их разделить, перерезав мозолистое тело?

Ирн на мгновение перестала ухмыляться. Мысль ей крайне не понравилось.

— Получится два малфункциональных квази-сознания. Инвалида.

— Существует техника зеркального отражения нервных импульсов от рептильного мозга, она практически полностью восстанавливает дееспособность обоих полушарий — через достаточно короткое время в обоих вновь развивается полноценная личность, ну, скажем так, вполне полноценная, и обе из них не будут идентичны оригиналу, особенно та, что из подавляемого у вас в обычном состоянии правого полушария, они даже будут обладать разным набором воспоминаний.

— К чему вы клоните, Превиос?

Кажется, впервые за всё то время, что Ковальский наблюдал за этой парочкой, гостья с Ирутана оказалась на грани потери самообладания.

— А теперь представьте, что они так пожили-пожили по отдельности, а потом обе половинки снова соединили, убрали зеркалирование, срастили нервные связи, восстановили проводимость, что получится?

Пауза на переваривание.

— Жестокая шутка. Мы бы так никогда не сделали.

— Какие уж там шутки, человек снова получил шанс стать самим собой, выздоровел, можно сказать, стал опять полноценным.

— Нихрена подобного.

Глаза Ковальского, казалось, сейчас полезут из орбит. Таких выражений от ирна он ждал в последнюю очередь, они же это, вовсе не однополые, фертильный механизм у всех известных гуманоидных рас был примерно одинаков, но… но кто их на самом деле знает, все ирны, о которых было известно инфобанкам людей, имели женские вторичные половые признаки. Во всяком случае, выглядели они все как маленькие девочки с бантиками и в сандалиях. И тут такая маскулинно-генитальная лексика.

— Кажется, не у одного Первого есть свои фобии, советник, так всё-таки, полученный в результате индивидуум он кто, исходная личность, одна из вторичных, совершенно новая, какая-то мозаика из фрагментов всего этого, и что случилось с исчезнувшими, их незаметно подменили, как это, костылём?

— Вы, эффекторы, нечто подобное проделываете с собой каждый раз, когда соединяетесь воедино и дробитесь вновь?

— По сути, да, но нет: вместе мы единая личность, но по отдельности каждый — такой же полноценный разум, а не инвалид с обрывками памяти, хотя в каком-то смысле мы становимся разными, но согласитесь, любой индивид, переживающий трансформацию под воздействием внешних или внутренних факторов — тоже постоянно и непрерывно становится кем-то другим, зачастую довольно дискретным образом.

— Но не делится же при этом на части! И не сливается впоследствии вновь!

Превиос криво усмехнулась.

— Подавляющая часть нервной ткани головоногих содержится в их кожных покровах, где она управляет люминофорами, на, по крайней мере, двух мирах известны виды в предразумных фазах, потерявший конечность головоногий может отрастить новую, причём собственно голову с находящимся там мозгом — вообще проще простого, ампутированная же часть потом вполне может прижиться, если её правильно пришить обратно, успешно срастись нервной тканью со своим носителем, в том числе новым, теперь понимаете, к чему я клоню, советник, как ведёт себя при этом его субъективное сознание?

— Вы тем самым утверждаете, что сознание вовсе не дискретно и даже не дробно, а кусочно-непрерывно.

— Именно, даже у нас, вторичноротых хордовых, с этим всё сложно, наши субличности — доказанный механизм адаптации, более того, когда тот же астрогатор Ковальский управляет станцией, это делает не столько он сам, сколько его специализированное альтер-эго, которое в нём вырастили годы тренировок, и если не давать ему появляться на астростанции «Эпиметей», субличность со временем уйдёт в тень и частично рудиментируется, остальная часть неокортекса мутирует в нечто иное, в таковой субличности уже не нуждающееся вовсе, причём безо всяких физических манипуляций с нервными тканями и тем более суггестивных приёмов, если подумать, человек задолго до своего взросления как вида научился запросто выращивать себе естественные нейропротезы, просто искусственные иногда эффективнее.

— Так, может, и вас можно заменить таким протезом?

— Советник, будьте выше своих предубеждений, зачем один протез заменять другим, когда можно вместо этого вновь отрастить себе новую ногу.

Ковальский тряхнул головой и, пробормотав извиняющееся «ой, что-то я, пожалуй, пойду», двинулся к выходу. От этого разговора у него уже болела голова.

Позади него двое даже не заметили его ухода, вдогонку неслись какие-то совсем невнятные обрывки про «вечность» и «время смерти».

«Да ну вас», — бурчал себе под нос Ковальский. Надо пойти, просмотреть свежие реконструкции сейсмограмм. Видимо, субличность оголодала. Недовольно ворча себе под нос, Ковальский снова нырнул в операторский ложемент, разворачивая проекцию.

Перед ним до самого ядра тянулась симуляция ячеистой структуры конвективных зон Альционы D. Огромные и недвижимые, простирающиеся на четверть лимба, по мере продвижения лучистой энергии сквозь толщу плазмы, каковое занимало у отдельного фотона много десятков лет, ячейки постепенно теряли свою правильную шестигранную форму, всё больше дробились, приближаясь к хромосфере подвижным бульоном пузырящейся массы, несущейся к поверхности на скорости, почти равной скорости звука в плазме.

Иногда этот естественный предел оказывался даже превышен, в таком случае, не поленившись задрать голову, астрогатор смог бы наблюдать над собой фонтан коронарной эрапции. Ну, если бы успел вовремя убраться с его пути.

Протуберанцы этого типа могли в себе нести несколько масс приличного газового гиганта — немыслимая энергия, попусту распыляемая в пространство, дабы впоследствии обогатить местное рассеянное скопление новой порцией водорода пополам с гелием.

А потому — постоянно следить за ячейками и предвидеть их поведение как раз и было основной заботой дежурного оператора станции, в данном случае — его, астрогатора Ковальского, заботой.

Но это было скучно, поскольку бортовой квол с этим справлялся не хуже.

Ковальский перепроверил ещё разок надёжность закрепления якорей, поставляющих на «Эпиметей» энергию для генераторов, потом пробежался по каскадам квантово-запутанных инфоканалов на беспилотники, и уже после от нечего делать принялся разглядывать здешнее небо.

Что эти двое тут искали?

Ковальский повертел настройки проекции, надевая на карту местного скопления поляризационную реконструкцию нейтринных пульсаций. Ничтожные колебания всепроникающего поля могли рассказать детекторам станции много любопытного. Огромные — в декапарсеки величиной — фазовые волны пробегали скопление насквозь туда и обратно, словно гигантские тени носились вокруг, незримые и неощутимые, пока когерентные пучки комплексных амплитуд вероятности, неспособные воплотиться в зримый объект субсвета, играли друг с другом в салки глубоко под пологом горизонта событий, чтобы однажды стать чем-то реальным, но, вероятнее всего, оставшись при этом бесконечно далёкими.

Ещё десятки и сотни лет сюда, в необитаемую галактическую глушь, будут приходить сигналы от давно случившихся и позабытых космических баталий, но никому это уже будет не интересно. С тем же успехом они могли происходить в другой односвязной области за пределами космологического горизонта, который, как известно из школьного курса физики, ровно на две планковских длины шире размеров видимой Вселенной и вдвое меньше истинной протяжённости расширяющегося пространства-времени.

Но гостей «Эпиметея» интересовало нечто куда более значимое, а значит, отделённое от Альционы D считанными световыми неделями, максимум — месяцами. Вся остальная добыча — предмет интереса разве что для рыщущих по виртуальным пространствам дипа разобранных в волновой пакет разведсабов террианского флота.

Так что же гости тут потеряли? И главное, как долго эта охота планирует продолжаться?

Протяжный зевок до боли в атрофированных жевательных мышцах. К слову о них.

Послушный фабрикатор намешал в чашке знакомую бурду — сочно, кисленько, правда, волокнистая структура отдавала универсальным принтом, но тут уж приходилось довольствоваться чем придётся. Будем считать, что клубничное смузи. Ковальский ковырял размазню в одноразовой рециркулируемой плошке, ему по-прежнему было дико скучно. Можно перекусить и в кают-компании, но с тамошними разговорами сыт не будешь. А тут еда с доставкой к рабочему месту согласно текущему расписанию дежурств по станции.

Ковальский снова переключил основной скин гемисферы на видимый спектр.

В визор центрального детектора тяжело вплывал газовый гигант, холодный, бледный, без спутников — местное субскопление на границе Плеяд состояло из молодых звёзд с бедным химическими составом, так что тут особого разнообразия планет ожидать не приходилось, так, скучные недоделки звёздного населения, которые даже на звание бурых карликов и субзвёзд не годились, для нормальной же планеты у них был слишком бедный бульон изотопов — водород во всех формах по металлическое ядро включительно. Никаких тебе суперземель, никаких ледяных карликов вокруг. Но при снедавшем Ковальского сенсорном голоде и этот скучный голубоватый шарик тоже прокатывал за развлечение. Тот факт, что на реконструкции прямо сквозь планету благополучно продолжало светить несколько товарок Альционы D по скоплению, Ковальского ничуть не смущал. А что, даже красиво.

Астрогатор уже хотел было перевести сенсор на более общий масштаб, но рука его остановилась на полпути.

Холодно и ровно сияющая на просвет диска планеты звезда блеснула и погасла. Потом, рядом, ещё одна.

Пальцы Ковальского затарабанили по гриду виртпанели, запуская самодиагностику нейтринных ловушек. Это были два близкорасположенных красных карлика. И чтобы ни случилось, светить здесь они должны были ещё десятки миллиардов лет минимум. Согласно некоторым теориям они вообще не были в состоянии израсходовать термоядерное топливо своих недр до конца, то есть в принципе были вечными.

И разумеется, «свет» нейтринного поля от них заведомо продолжал бы поступать в эту область, поскольку его тут банально нечему было загораживать, пусть он и начисто терялся в огненных недрах фотосферы, где сейчас полоскался «Эпиметей». Изображения на проекции были лишь реконструкцией квантового эха из недр дипа. Приборы были в порядке. Но две звезды погасли. Нет, уже три.

Ковальский включил общую тревогу. Пусть, тьма подери, кто-нибудь из гостей ему сейчас же объяснит, что за бредятина творится.

И тут пространство дипа полыхнуло уже буквально от горизонта до горизонта.

«Там же два наших саба!»

Почему-то именно эта мысль сейчас показалась Ковальскому особенно важной.

На его глазах дип набухал угрозой. Где раньше ритмично бился пульс бортовых эмиттеров, прощупывающих топологическое пространство вокруг, теперь начало ворочаться что-то грандиозное в своём безумии. Дип, обычно пустой, но и в таком виде безмерно опасный, стремительно заполнялся чуждой ему жизненной силой. Звёзды не просто так пропали, их кто-то явно пустил в ход вот так, целиком. Астрогатор Ковальский не знал даже, как такое возможно.

Сабы.

Первая мечущаяся в поисках спасения тень погасла спустя считанные секунды, навсегда оставшись там, за спасительным файерволом субсвета. Вторая ещё держалась, но и её шансы таяли с каждым мгновением. Да что же это…

Сверкнула яркой злой искрой и снова пропала из виду точка автоматической капсулы. Ловушки «Эпиметея» успели уловить от неё информационный импульс, и квол уже принялся за расшифровку. Кажется, что-то дайверы успели там найти в своих треклятых квантовых запутанностях. Что-то, что стоило им всем в итоге жизни.

Ковальский скрипнул зубами.

И тут уже он сам увидел. Как всегда, если знать, куда смотреть, становилось непонятно, как они раньше не заметили.

Так вот что искали всё это время гости. И тоже не видели в упор.

— Астрогатор, чего вы ждёте?

Голос Превиос был как всегда холоден.

— Я?.. — он не удержался и нервно сглотнул. — В смысле, каков будет приказ?

— Согласно протоколу, разомкнуть якоря, на накопителях вывести «Эпиметей» за пределы ЗВ Альционы D, совершить короткий аварийный прыжок вдоль оси, всё остальное потом.

— Беспилотники?

— Если не успеют на предельном ускорении догнать своим ходом вдоль траектории ухода — бросаем.

Ковальский уже тараторил команды кволу.

— Но вы уверены, что стоит покидать фотосферу, нас же сразу обнаружат…

— Они обнаружили нас сразу, по эху от якорей, это море энергии в дипе… нужно быть слепым, чтобы нас сейчас не видеть, вы что, ещё не поняли?

Что-то тут не так, что-то они упускают… Даже Превиос.

И тут Ковальский, наконец, увидел, как на реконструкции поплыли незыблемые границы внутренних ячеек Альционы D. Огромные, накрепко закованные в ловушку гравитационного колодца звезды, они не менялись миллионами лет. Но сейчас их словно что-то начало сминать, перемешивать, уплотнять.

У Ковальского на затылке зашевелились волосы.

Звезда под ними прямо сейчас вознамерилась стать релятивистским объектом. Война в недрах дипа не собиралась останавливаться, а только прибавляла обороты. Кому-то понадобилась ещё одна звезда. Если она попутно заберёт с собой в небытие пару-тройку живых душ — тем лучше.

Нужно скорее убираться отсюда.

Сирена маневровой тревоги напоследок взвыла и погасла.

Золотой шар «Эпиметея» на полном ходу попёр наружу сквозь беснующийся хаос звёздной короны. Его силовая броня сверкала в ультрафиолете подобно новорождённой нейтронной звезде. Но Альциона D позади станции безжалостно перебивала жалкие потуги человеческого артефакта соперничать с величием собственной гибели. Звезда спешила отдать Скоплению Плеяд поспешно синтезированные тяжёлые элементы. Как будто чувствовала, что иначе от неё не останется в этой вселенной совсем ничего.

________________

Звезда Вольфа — Райе — крайне класс короткоживущих звёзд на поздней стадии эволюции, для которых характерны очень высокая температура, светимость их в среднем в 4000 раз превышает светимость Солнца

Перворанговый крейсер лямбда-класса «Тимберли Хаунтед» массой покоя 52 мегатонны покачивался в гравитационных токах подобно невесомому перу, не оставляя за собой ни малейшей ряби в метрике пространства. Режим максимальной изоляции превращал и без того малозаметную на фоне черноты глубокого космоса изломанную внешними плоскостями призму в мираж.

Однако в топологическом пространстве не спрячешься, если наблюдатель внимателен и терпелив. И да, если за тобой наблюдает сама Вселенная, она неминуемо окажется достаточно внимательна и предельно терпелива. Случайные блики вспышек далёких сверхновых, всё-таки отразившиеся от бортов крафта, будут ещё долгие годы ползти сквозь вакуумную пену субсвета, чтобы получить шанс достичь чьих-нибудь случайных глаз, но замкнутые через дип генераторы корабля всеми своими тридцатью двумя петаваттами на воротах накопителей уже сейчас отдавались в недрах дипа гулким эхом, и было лишь вопросом времени, когда его локализуют, и главной задачей стояния в барраже было максимально оттянуть этот момент. Требовалась плотная завеса, что размывала бы проекцию флота на высшие измерения, так что большая часть получаемой извне энергии всеми наличными крафтами тут же отправлялась обратно в голодное топологическое пространство, оживляя его, питая его, создавая непреодолимый туман войны в его фрактальных глубинах.

Корпус «Тимберли Хаунтед» судорожно передёрнуло, субсвет покинул очередной залп главного калибра.

Тщательно распылённая по вероятностному полю, дабы компенсировать пониженную энтропию своего источника, клякса фрактального энергетического спрайта, на корявом дайверском жаргоне именуемого «шевелёнкой», принялась заполнять собой очередной вероятностный коридор, по которому субсвет покидали каналы ухода.

Один ПЛК мог гарантированно контролировать вокруг себя сферу радиусом в полтора декапарсека — в пределах этого объёма ни одно макроскопическое тело не смело погрузиться в субсвет, не рискуя схлопотать на выходе фатальную декогеренцию и превратиться в квантовый ливень бессмысленно распадающихся экзотических частиц.

Таких ПЛК в составе Лидийского крыла насчитывалось шесть, не считая крафтов прикрытия и двух припрятанных на краю тактического поля и тоже дрейфующих сейчас с заглушенной ходовой боевых кэрриеров. И все без исключения их зенитные орудия методично отрабатывали кулдаун по горизонту, пока укомплектованные сдвоенными экипажами разведсабы «Джайн Ава» и «Махавира» продолжали обшаривать недра дипа в поисках неуловимого фокуса.

Могучий флот, скользящий в темноте едва заметными бликами на гранях бритвенно-острых чёрных призм, и две крошечные искорки жизни, размашисто исчеркавшие собой всё топологическое пространство вокруг. Занесённый над пропастью титанический ледяной молот и два светлячка, указывающие ему путь. В этом была сокрыта своя поэзия.

Пятизвёздный контр-адмирал Молл Финнеан скользил глазами по проекции тактической гемисферы. Кромешная чернота пространства, пропущенная через когнитивные фильтры, отсеивающие незначительное и масштабирующие до макроскопических величин далёкие искорки горячей материи, которые доставляли в итоге его незрячим зрачкам тщательно отпопулированную сопутствующей информацией сводку. Состоявшую, впрочем, из голой пустоты.

Этот сектор был самым ненаселённым в пределах штатного прыжка от потенциального расположения фокуса, даже на фоне привычной для внешних биогенных поясов Галактики разреженности звёздной фауны здесь царствовало практическое ничто. На фоне молодого суб-скопления на границе Плеяд, где, как предполагалось, и скрывался фокус, южный завиток Выступа формировал обширную воронку предельно возможной пустоты в жалких тысячу частиц на кубический метр, так что в отсутствие удерживающих галактические пряди ударных волн тёмной материи вокруг за миллиард лет не зажглось ни единой звезды второго поколения, и только тусклые угольки вездесущих первичных бурых карликов мерцали где-то в отдалении, будто готовые вот-вот угаснуть окончательно.

Так казалось, но в реальности этим суждено было пережить смерть Ядра, навсегда оставшись призраками прошлого в тенётах постепенно остывающего Суперкластера Девы, бесконечно тянущегося в сторону Великого Аттрактора и в итоге лишь от него всё больше удаляющегося вослед расширению Вселенной.

Если не считать горячей пустоты между Рукавами Галактики, в этом секторе пространства не нашлось более пустого и безжизненного объёма, и более удобного места для засады было не придумать. Но здешняя мертвенность тревожила контр-адмирала сама по себе. Потомок переживших Век Вне беглецов со Старой Терры, он не мог унять нервную дрожь, которую порождала в нём эта окружающая бездна.

— Контр-адмирал.

— Майор.

Томлин появился в пространстве для брифингов в своём обычном образе — грохочущие железом о железо хитиновые жвалы «защитника» хоть и не производили никакого впечатления на навигаторов, но без них аватар был бы неполным. Разве что для удобства собеседника верхняя часть лицевой брони нелогично переходила в наголо бритую голову. Уж лучше бы просто полевую форму нацепил, смертничек.

— Мои мозголомы опять требуют определённости.

Финнеан поморщился.

— Скажи, что они узнают первыми. Если охота ускорить процесс — пусть подключаются к акустикам, там аналитиков в дежурные смены всегда не хватает.

Томлин усмехнулся.

— Скажу. Я смотрел сводки, две сотых «эр» — это что?

— Максимум крупный протуберанец вот одной из тех малявок. У нас разлёт плеча детекторов сейчас — почти полтысячи. С таким рычагом мы в теории способны обнаружить на трёх сигма столкновение двух крупных ледяных комет, если встречными курсами сойдутся.

— А в инфразвуковом?

Финнеан дёрнул пальцами, и канал наполнило ритмичное гудение резонанса.

— Это ближайший тёмный поток, который блокируает нас с севера. Пятнадцать декапарсек. Плотность сигнала — на самой грани слышимости. Ничего ближе нет и не предвидится.

Томлин прошёлся туда-сюда по пятачку, громыхая сочленениями.

— И всё равно нас постепенно запирает.

— Привыкай к теории игр. Флот имеет дело с вероятностными полями. Если в твоём распоряжении всего три измерения, то и количество возможных траекторий ухода всегда конечно и, по факту, весьма ограничено.

«Тимберли Хаунтед» снова содрогнулась от залпа, сигнал Томлина на секунду забился шумами наводки, но тут же снова стабилизировался.

— Как видишь, мы штатно работаем по горизонту, но так нельзя ждать вечно, закон невозрастания локальной энтропии беспощаден, рано или поздно начнут прорываться эхо-импульсы и…

Томлин опереточно развёл руками:

— И?

— И нам придётся уходить. А ты что ожидал, кавалерийской атаки?

Майор неодобрительно покачал головой. Смертнички, что с них взять.

— Но почему?

— Ты прекрасно знаешь, почему. Потому что таков приказ Воина.

Если бы он сам так действительно думал.

— Которого здесь нет. А мы есть. И мои мозголомы здесь для другого.

— Вот приказа подчиняться им у меня как раз и не было, майор.

Тот в ответ симпатично ощерился.

— И что будешь делать?

— Ждать. У нас на горизонте есть два саба, под завязку набитых лучшими моими аналитиками и дайверами. Если они ничего не добудут, значит, не судьба, будем отступать за периметр Цепи на перегруппировку.

— И дадим оставить себя с носом? После того, как мы тут, считай, год проторчали?

Финнеан выключил надоевший фон гравидиапазона и задумчиво почесал по обыкновению безволосую бровь.

— Ты бы лучше подумал, дадут ли нам уйти. Видел сводку? Самый минимум — десятая часть крафтов просядет в заморозку, и это даже при лучшем для нас раскладе. Слишком узкое нам осталось окно, для нашего-то походного ордера.

Что хуже — смерть или заморозка — традиционный флотский бессмысленный спор. Большую часть капсул никогда не подбирали, несмотря на все усилия тральщиков.

— Опять трёпаная игра.

— Это не игра, а банальный рандом, тут нет чьей-то воли, просто вероятность. Обычно всё куда сложнее, майор.

— Вот мне с того радости. Ладно, пойду к своим мозголомам, буду им дальше байки травить.

— Ты мне персонал-то не демотивируй, — проворчал вослед растворившемуся Томлину Финнеан.

Думать о том, что старый приятель сейчас на самом деле в паре сотен магеметров отсюда, закутан в тенёта силовых полей в одной из десантных капсул малого космо-крейсера «Шаттарат», не хотелось. Контр-адмирал посмотрел на собственные ладони. Как похоже. Но в реальности его руки давно скрючены от неизбежного артрита, вызванного хронической неподвижностью сокращения сухожилий и банальных микросудорог, и вряд ли смогут сами по себе пошевелиться без многодневной реабилитации на базе. «Консервы» день за днём живут в виртуальной реальности тактической гемисферы, весь этот космос вокруг — будто такая же химера. Если бы это было так.

Забавно, но возможность дышать собственными лёгкими и ходить по нужде в настоящий гальюн из всего боевого флота могли себе позволить только полоумные ребята дайверы. Слишком короткие дайвы, слишком мало в сабе места для нужного количества полноценных саркофагов. Да и от чего их в дипе защищать? Там человек прекращал существовать не просто как макроскопический объект, а даже как трёпаный волновой пакет. Остальной флот не мог себе позволить такой безалаберной роскоши — каждый из этих кораблей был пронизан силовыми полями и энергоэкранами, позволяющими экипажу оставаться в живых не то что в боевых условиях — хотя бы и после вот таких залпов.

«Тимберли Хаунтед» сотрясло в точности согласно расписанию зенитного огня.

Контр-адмирал вновь развернул схему тактической ориентации кораблей — гигантская трёхмерная шестерёнка висела в пустоте на невидимых направляющих кучностей запутанных волновых функций, не чувствующих протяжных световых минут между кораблями и готовых координировать движения базовых крафтов Лидийского крыла с безгранично холодной точностью. Только покуда никто не давал им команду начать движение.

Тренькнул сигнал, привлекая внимание контр-адмирала. На гемисфере погасли очередные ворота, помеченные аналитиками как скомпрометированные. В теории, уходить можно и через них, но это означало потерять на отходе большую часть флота. Точнее, вероятностная оценка потерь составляла теперь заведомо неприемлемую величину. Финнеан поморщился.

Эта математика была математикой отсроченной смерти, и рассуждать вот так было бы неприлично, даже если бы речь шла о чём-то совсем далёком, а не о гибели твоей собственной или твоего товарища по оружию. Но на деле никаких эмоций эти голые цифры в нём не будили. И это было хуже всего. Обычно в минуты сомнений Финнеан обращался к Воину, если тот был доступен для связи, но вот уже почти месяц, как тот оставил Крыло и его командира в одиночестве.

Ну, да, в сомнительном «одиночестве» на флагмане огромного боевого флота, чей суммарный экипаж составлял десятки тысяч вояк, не считая многочисленный бортовой саппорт и мозголомов.

Да тьма вас всех задери.

Канал квола как всегда был заполнен бесконечным монологом, который никто не слушал. Ко всем прочему, на «Тимберли Хаунтед» тот почему-то предпочитал женские обертона, так что всё в итоге превращалось в дурацкий трёп. Прерывать такой было сущим удовольствием.

— Отчёт по работе аналитиков.

— Без изменений, по стандартной модели последнее окно для прыжка будет скомпрометировано спустя 72 часа и 36 минут бортового времени, вероятность прогноза 80%.

— Софткап?

— 75 часов и 46 минут дают статистически достоверный положительный результат при текущих граничны…

— Вероятность совершения триангуляции к тому моменту?

— Минимальная. В настоящее время она составляла один к десяти, но, как видите, не реализовалась. Итого за оставшееся время можно рассчитывать на единицы процентов, точнее я не мо…

— Тишина.

Эту балаболку приходилось вот так затыкать, иначе было невозможно сосредоточиться.

Флот висел в черноте пространства и ждал. Залп.

— Приказ по Крылу. Носителям замкнуть якоря, полную мощность на разогрев накопителей и ходовую. Малым ходом, не нарушая режима молчания собираемся в кластер по направлению к траектории тэ-семь в текущем каталоге. Ждём сигнала, вся мелочь должна быть на борту через мин один пять мин. Остальные бьёмся на три группы в построение «жезл», вектор отхода тот же. Весь малотоннаж, — тут он чуть не запнулся, — в арьергард. Флагшип — на центральный узел. Остальные первторанги открывают строй. Навигаторам разработать детальную схему построения и доложить через час. Тактическим группам начать маневрирование по общей схеме. Уровень боевой тревоги с жёлтого на оранжевый. «Туман войны» отставить, всю энергию — в накопители. О готовности к прыжку доложить по факту. Выполнять.

И замолчал. По тактической схеме пошла рябь — замерцали значки отчётов, шевроны визуализации номиналов мощностей, прозвенели сигналы временной асимметрии строя.

— Разрешите обратиться?

Это квол, не выдержал. Ненадолго его молчания хватило.

— Валяй.

— Отправить на «Махавиру» и «Джайн Аву» сигнал начать срочный обратный прожиг?

С учётом временно́й декогеренции в недра дипа сигнал будет идти ещё добрый час.

— Со, валяй. Пусть двигают сюда полным ходом, горизонт к тому моменту расчистится.

— Инфопакет на «Тсурифу-6»?

Финнеан подумал.

— На базу сообщи, пусть готовятся принимать гостей в Воротах Танно. Пусть оттягивают сколько можно первторангов от «Тсурифы-6». Ну, и всю текущую тактическую инфу им скинь. Отбой.

По всей гемисфере ползли вверх столбики диаграмм энерговооружённости и лимитов накопителей. Космическая война была соревнованием петаватт и эксаджоулей. И стратегическое преимущество тут стоило любых тактических талантов. Привычная история, больше похожая на игру. Теория вероятностей, огромные вычислительные мощности, но в итоге всё то же — гибель людей. Суть войны никогда не меняется, потому что в этом она и состоит.

Рявкнула сирена оповещения, и мегатонны «Тимберли Хаунтед» послушно пришли в движение, разворачиваясь главной главной полуосью в сторону расчётного курса ухода.

Финнеану так хотелось скомандовать дислокацию флагшипа в замыкающей части ордера, но в душе он понимал, что просто не может себе этого позволить.

— Контр-адмирал, сорр.

Сададзи как всегда выглядел немного испуганным. Что-то в его аватаре производило такое впечатление, как будто его секунду назад вытащили за шиворот из затхлого подвала и теперь светят ему в лицо стробоскопом. Впрочем, для аналитика это как раз и было наиболее точным описанием момента выхода из гиперрежима.

— Слушаю.

— Контр-адмирал, мы ещё можем попытаться отработать по наиболее вероятным областям активными маяками. Запас их ограничен, но вероятность…

— Отставить, с момента повышения тревоги наша первичная задача — организованно покинуть сектор и, если понадобится, потом начать с исходной после перегруппировки и ротации экипажей.

— Я понимаю, сорр, но…

— Присоединяйтесь к акустикам, штаб-капитан, у нас ещё будет возможность триангулировать фокус. Ещё вопросы?

Сададзи поджал губы и привычным манером клюнул головой, принимая приказ. И замер так, не разрывая контакта. Его зрачки почти заметно для глаза замерцали, вглядываясь в коммуникационные интерфейсы.

— Контр-адмирал, в акустическом спектре что-то происходит.

Финнеан рефлекторно отбил кольцами чечётку. К глубинному резонансу тёмных потоков присоединилось что-то ещё. Что-то огромное, на самой грани инфразвука. Скорее отдельные вспучивания кривизны пространства, нежели что-то похожее на настоящую протяжённую гравитационную волну.

— Акустики, что это?

— Не удаётся опознать направление. Нечёткая метрика сигнала. У нас в архиве не значится подобных паттернов.

Финнеан зыркнул в сторону всё так же скорчившегося на полудвижении Сададзи.

— Штаб-капитан? Мне бы очень пригодилась хоть какая-нибудь версия.

Сададзи поднял голову и почти прошептал.

— Если это то, что я думаю, то, кажется, мы только что нашли, что искали.

— Сададзи, я тебя под трибунал отдам.

— Работают глубинные бомбы.

И тут же отключился.

Финнеан почувствовал, как у него внутри похолодело.

— Квол, сигнал на сабы отправлен?

— Так точно, но они его получа…

Канал оборвался на полуслове.

Время, время, время.

Всегда дело было во времени.

— Приказ по Крылу. Максимальная боевая готовность, вновь выпустить наружу весь малый флот, включая дроны; якоря без команды не размыкать, всю энерговооружённость — в накачку внешних экранов, боевое построение даймонд-октагон плотным строем, всем навигаторам и аналитикам войти в гиперрежим, повторяю, максимальная боева…

В этот момент акустический спектр во всём диапазоне заорал так, что звук пришлось отключить. Подчиняясь какому-то неведомому ритму, по всей гемисфере грандиозным фейерверком в очередь начали вспухать послушно увеличенные селективными фильтрами до межзвёздных масштабов багровые сферы коллапсаров в сверкающей шелухе едва сброшенных, но уже стремительно уходящих под горизонт аккреционных дисков только что сброшенных внешних оболочек.

Кажется, этим жёлтым карликам вовсе не было суждено встретить здесь старость Вселенной.

Одна, две, три, шесть. Безо всякой системы, сразу по всем направлениям изнывающим от собственной ничтожности местным жалким звездулькам начало срывать клапана. Впрочем, опасаться их в такой дали было бессмысленно, даже будь они все квазарами ядерных галактических классов, в вязком субсвете их ударные джеты достигли бы той точки, где сейчас скрывался флот, лишь спустя долгие десятилетия. Да и обычный багровый отсвет обречённых светил ещё очень долго будет напоминать о том, что когда-то было соседним скоплением.

В субсвете вообще мало что может быть опаснее детской хлопушки, если ты не держишь её у самого лица и не сжимаешь в собственном кулаке. Но то в субсвете.

Одна, две, три, шесть. Новорождённые сверхновые обрывали свой тревожный рокот, слишком слабые, чтобы произвести на свет нечто значительное.

Финнеан долгую секунду не мог себя заставить переключить режим.

Фрактальные недра дипа в ярости ревели, пробуждаемые от вечного сна внезапным обилием пищи. По сравнению с этой лавиной огня жалкие людские заградительные залпы казались теперь ничтожными брызгами вакуумной пены. И где-то там в самой глубине этого рокочущего моря едва заметным завитком продолжали мелькать метрики двух разведывательных сабов.

Дайс, не дури. Всплывай. Чудо, что там вообще до сих пор ещё кто-то жив.

На всех каналах уже заходился сигнал чёрного уровня тревоги, что бы это всё ни значило, активная фаза боя теперь была неизбежна, перегретый дип означал неминуемо преждевременный прорыв эхо-импульсов.

— Приказ по Крылу. Расчехлить орудийные порты для работы по файерволу, построения не менять, всем пилотским сменам занять дублирующие посты, активировать нейропомпы, находиться в постоянной готовности к гиперрежиму, полная премедикация, запустить тестовый прогон прокси-защиты внешних датчиков и нейроконтуров. Квол, любые сигналы от «Джайн Авы» и «Махавиры» без расшифровки транслировать напрямую на «Тсурифу-6» по прямому каналу плюс дубль аварийной капсулой по направлению окна отхода с частотой раз в минуту. Выполнять.

И, чувствуя уже, как сердце пропускает такт вослед проходящей гемато-энцефалический барьер химии:

— Отставить походный ордер, всем разомкнуть якоря, боевое построение «сфера», первторанги — в узлах додекаэдра, занять оборону, кэрриерам, соблюдая строй, полным ходом двигаться на соединение с основным флотом, быть готовым к активному маневрированию, остальные работаем согласно сигналу акустиков, как только будут данные по актуальному вектору атаки.

А зарево в недрах дипа всё не унималось, но коллапсары уже почти прогорели.

— Аналитики, почему мне ещё не доложили, откуда эта дрянь?

В канале заворчал недовольный голос Сададзи:

— Работаем.

Флот послушно начал движение, разрушая недавно выстроенный ордер, этот танец сотен единиц боевых крафтов завораживал не хуже окружающего его фрактального шторма, хотя по степени безумия эти два спектакля, конечно, было не сравнить.

— Контр-адмирал, сорр.

Квол, нашёл время. Отресетить к хренам в ближайшем порту.

— 10 секунд.

— Приказ был чёткий — встревать в огневой контакт только в случае крайней необходимости, отступить в заранее выбранный канал.

— Командир этого крыла я, я дал тебе приказ, исполняй.

— Так точно, сорр.

Хотя бы хватило ума не начать пререкаться.

И тут же в канал вклинился командир «Тимберли Хаунтед» Акэнобо:

— Контр-адмирал, сорр, сигнал с «Махавиры» потерян, вероятнее всего…

Финнеан в ответ не выдержал и сорвался на рык.

— Я знаю, что вероятнее, мне нужна внятная информация о том, что там на самом деле происходит, а не ваши предположения, майор!

Огненный танец продолжался, и где-то на дальнем его краю сейчас, возможно, уже решилась судьба горстки дайверов, но треклятая декогеренция на выходе в субсвет никак не могла доставить об этом свой неумолимый сигнал. Даже в стремительном топологическом пространстве всё происходило далеко не мгновенно, и это ожидание порой убивало.

Маяк.

Крошечная искорка смёрзшейся до абсолютного нуля материи беспомощно выродилась в субсвет в огненном каскаде яростно распадающихся суперсимметричных монстров из другого мира, больше похожих не на элементарные частицы, а на гигантские комки спрессованной энергии из тех далёких времён, когда вселенная была молода, горяча и безжизненна.

Новорождённый маяк, подобно любому младенцу, сперва судорожно набрал в грудь те крохи энергии, что достались ему от тлеющего даже при абсолютном нуле субъядерного распада в его сердце, чтобы с первыми же двинувшимися в путь электронами издать на всю округу первый свой яростный крик.

Щёлкнуло, и такой же точно маяк исчез из этого мира, унося дальше по цепочке полученный сигнал.

— Контр-адмирал, мы только что получили галактические координаты фокуса.

Сознание Финнеана уже плыло от пропитавшей его височные доли химии, он едва держался, чтобы окончательно не уйти в гиперрежим.

Дайс, Тайрен, вы же бойцы у меня, вы сможете, сможете.

И тут дип замолчал на всём пространстве гемисферы.

Там, где только что сверкали иззубренные молнии фрактальных топограмм, воцарилась мгла.

— Потерян сигнал с «Джайн Авы», у нас нет больше реперного моста для навигации. Прикажете погрузить другой саб?

Ну нет. И сразу другой надоевший голос:

— Контр-адмирал, сорр, я вас призываю отдать приказ выхода на прыжок. Директивы Воина…

Финнеан обрубил канал квола.

Хватит. Пора действовать людям.

— Отставить, сабы не погружать. Как только будет подтверждена триангуляция — построение «пирамида-2» по её вектору.

Финнеан всё смотрел на мерцающую точку и не верил своим глазам. Это же совсем рядом в масштабах полупустого сектора. Субсвет бывает так, временами, тесен, что даже не знаешь в итоге, радоваться этому или огорчаться.

Горький флотский анекдот гласил, что даже самый мощный первторанг способен убить лишь муху, сидящую на носу у его капитана. Потому что до всего остального ему всё равно не дотянуться.

— Томлин.

— Да, контр-адмирал.

Голос майора был глухим и смазанным, нейросканнеры не успевали считывать паттерны всё возрастающей активности центра Брока в районе лобно-теменного стыка, но казалось, что это сам Томлин стоял сейчас перед ним и еле сдерживал в себе поднимающуюся волну плавящей мозг ярости. Он будто ненавидел Финнеана и готов был впиться сейчас ему зубами в горло. Впрочем, наверняка, так и было. Если перед самой заварушкой командир Крыла обращается к простому майору пространственной пехоты, значит дело дрянь.

Иногда побочные эффекты стимуляторов вполне успешно заменяли человеку простые обыкновенные эмоции.

— Твои мозголомы требовали определённости.

— Так точно, сорр.

— Вот им определённость. Оба саба оборвали сигнал, но перед тем успели сорвать триангуляцию. Полтора декапарсека, на самом пределе дальности пассивного прыжка.

Томлин дышал тяжело и хрипло, пытаясь обуздать поднимающуюся в его груди бурю.

— Слушаю ваш приказ, сорр.

Почему командир на самом деле не может всего этого не говорить? Бессмысленный фатализм больше всего пугал Финнеана.

— Погрузить личные капсулы равными группами в боты, твои люди и гражданский персонал один к одному, настроить катапульты на сигнатуру точки триангуляции, каждой группе приказ один — попытаться достичь фокуса. Дальше мозголомы доктора Ламарка сами знают, что делать.

— Апро, сорр.

И тут же отключился, даже в глаза напоследок не посмотрел. На предельной дальности прыжка вероятность неудачного завершения самостоятельной разморозки на том конце негативного коллапсара составляла около пятнадцати процентов.

И с каждой секундой эти шансы падали.

— Контр-адмирал, есть килогерцовая акустика в секторе три-девять по оси строя!

— Телесный угол?

— Пока всего две сотых радиана, но быстро растёт.

Финнеан уже и сам слышал визжание файервола, сквозь который уже вовсю ломились покуда невидимые гости. Пошла ответка.

— Второй маркер сектор четыре-десять!

Строй кораблей начал деформироваться, послушно следуя новым и новым сигналам опасности — постепенно отдельные акустические пятна трепещущего гравидиапазона принялись расползаться по пространству тактической гемисферы, сливаясь в огромные кляксы.

— Контр-адмирал!

Это сквозь все запреты всё-таки сумел пробиться паникующий квол.

— Прервать контакт!

— Контр-адмирал, негатив, высший приоритет, прямой приказ Воина, — машина тараторила без умолку, рискуя остаться вообще без средств связи с внешним миром, у Финнеана была эта возможность, — срочно разворачивайте ордер и уходите, вам нельзя тут оставаться, это прика…

Ему показалось, или перед самым офлайном в писклявом женском голосе квола всё-таки прорезались металлические нотки? Финнеану было всё равно. Глядя на расползающееся по гемисфере зашумление, он понимал: их единственный шанс — это держать оборону здесь. И никакой квол его не заставит собственными руками погубить год барража целого Крыла.

Спустя пять секунд после хард-ресета квол будет снова в строю. И он будет молчать.

— Аналитики, наведение по батареям, распределить сектора максимальной плотности входящих, навигаторы, готовиться к активному маневрированию.

Краем глаза Финнеан следил за приближением всё-таки успевающей до начала горячей фазы эскадры кэрриеров. Хорошо. Сейчас все силы нужно держать в одном кулаке. Но основное внимание контр-адмирала уже было приковано к обратному отсчёту, возникшему по самому центру гемисферы.

Бегущие цифры дружно таяли, как таяла сейчас вероятность хоть сколько-то успешного исхода. Из этой переделки просто не было выхода.

Дробные хлопки катапульт, это ушли на прыжок боты, под завязку забитые капсулами смертничков. Удачи всем.

— Открыть упреждающий зенитный огонь.

За пятнадцать секунд до конца обратного отсчёта флот дал первый залп.

Сгустки сверкающей плазмы релятивистскими воронками обрушились внутрь себя, пожираемые микросингулярностями, что были замкнуты на предельной инструментальной дальности. Спустя миллисекунды рукотворная сфера ледяного огня поднимется между источником приближающихся шумов и конусом боевого построения. На какое-то мгновение межзвёздный вакуум станет чуточку плотнее, и на выходе в субсвет паразитную энергию будет ждать уже не комфортное ничто, пусть и пронизанное жёстким излучением разогнанных магнитосферой Галактики частиц, а почти настоящая звёздная атмосфера, способная порождать на субсветовых скоростях ударные волны, размалывающие в пыль целые планетоиды.

Финнеан на собственной шкуре знал, каково это, штурмовать уплотнённый файервол с той стороны, и его губы невольно сжались в зверином оскале.

Нате, ешьте.

Гравитационный диапазон между тем уже призывно рычал, вызывая на бой глупца-контр-адмирала, посягнувшего на этот никому не нужный участок вселенной.

На них шло нечто чудовищное.

Ибо сказано человеку: не узри ты иных миров и будешь спасён, или узри и падёшь смертию.

Второй залп, третий, четвёртый.

Если бы они послушались приказа Воина и уходили сейчас в сторону Ворот Танно, их бы смели с наскока, не глядя, ушли бы только флагманы, чья масса покоя логарифмически вытягивала длину прыжка. У остальных не было бы ни шанса.

Тем лучше, думал про себя Финнеан, с облегчением погружаясь во мрак гиперрежима. Тем лучше, не будет потом сожалений. Если оно вообще будет, это «потом».

Контр-адмирал перестал себя осознавать за мгновение до финального залпа.

Ещё мгновение тишины перед бурей.

И вот оставшаяся без зрителей гемисфера раскололась от огненного водопада, накрывшего почти радиан телесного угла. Это к ним на всех парах неслось то, что так долго готовилось их тут изловить и сожрать. Голая математически точная ярость пустоты. А потом вторая волна. А потом третья.

Квол к тому моменту уже ожил. Он был слеп, глух и беспомощен. Ему оставалось только обречённо следить, как падает мощность на воротах накопителя. Когда она дойдёт до нуля, все, кто есть на борту, умрут.

________________

Местное сверхскопление галактик (Сверхскопление Девы или Суперкластер Девы) — нерегулярное объединение галактик размером около 200 миллионов световых лет, включающее Местную группу галактик, скопление галактик в Деве и несколько других групп галактик.

Великий Аттрактор — гравитационная аномалия, расположенная в межгалактическом пространстве на расстоянии примерно 65 мегапарсеков от Млечного пути в созвездии Наугольник. В прилегающих к Аттрактору областях Вселенной галактики обнаруживают крупномасштабное течение в его сторону со скоростью до 700 километров в секунду. Тем не менее, постоянная Хаббла приводит к тому, что Аттрактор, в свою очередь, движется от нас в результате расширения Вселенной со скоростью порядка 4 тысяч километров в секунду.

Первые гравитационные волны были зафиксированы на частотах, соответствующих диапазону человеческого слуха, здесь и далее имеются в виду именно они, обычный звук в космосе, разумеется, не распространяется.

Забираясь в недра ложемента, Цзинь Цзиюнь по привычке затянул пояс истрёпанного рабочего комбинезона повыше, чтобы оранжевые складки не мялись между ног. Наверное, это выглядело потешно со стороны, но кто его вообще здесь увидит.

Санжэнь, старик без родни и дома, один за сотни парсек от ближайшего обитаемого мира, Цзинь Цзиюнь даже по меркам старателей, трудящихся за битый эквивалент на далёкую и полузабытую «Янгуан», как никто другой ценил своё одиночество.

Единственным его постоянным собеседником последние пятнадцать лет оставался ломаный-переломаный квол, просрочивший все мыслимые пороги шатдауна, да и тот последние бортовые полгода на него за что-то дулся и разговаривать не желал. Цзинь Цзиюнь относился к этому со спокойствием монаха-отшельника. В чём-то так и было, разве что он никогда не был религиозен, спокойствие ему придавала размеренная, если не сказать монотонная жизнь оператора астероидного тральщика, и никакие особые религиозные ритуалы для этого ему не были нужны.

Вот только сейчас, когда радары готовились изловить планетоид в сеть, Цзинь Цзиюнь никак не мог успокоиться, всё ёрзал в своём ложементе, машинально делая один и тот же охранительный жест левой рукой, пока наконец не вспомнил про оставленный с прошлого раза над проектором гемисферы лохматый моток силикатной резины. Раздалось дребезжащее треньканье. Навязчивые повторения в трудную минуту помогают успокоиться, и Цзинь Цзиюнь с видимым удовольствием принялся щипать ребристые нити, прислушиваясь к их мерному звуку.

Трень. Брень.

Аларм рявкнул и пропал, но Цзинь Цзиюнь, бросив моток себе за спину, уже ловко выводил тральщик на касательную траекторию. Индикатор рабочего тела тут же неуклюже тронулся на юг, помигивая красным.

Ничего, или нам сегодня повезёт и мы наконец изловим марганцевого стервеца, или это опять окажется обычный снежок, но даже и в таком случае можно будет спокойно пополнить запасы и возобновить охоту.

После тычка скрюченным артритным пальцем в пипку виртсенсора за борт послушно свесился рентгеновский радар. На таких расстояниях он лучше других показывал плотность, а значит, и предполагаемый химический состав. В облаках Оорта вообще мало чего бывает интересного, но на то и нужны тральщики, чтобы среди отвалов воды, силикатов и вездесущего алюминия, не говоря уже о ещё более банальном феррите, отыскать самородок — малое тело с преимущественным содержанием марганца, а везунчикам доставалась и вовсе экзотика вроде берилла или ещё более редкого во вселенной лития. После поимки астероида с кларковым числом, скажем, ниже десятки можно было прямо сейчас собирать вещи домой, всё равно больше так в жизни не повезёт.

Ха, «домой». Сказал санжэнь.

Впрочем, сейчас Цзинь Цзиюнь охотился за давно вычисленным, хотя и никак не желающим даться в сети простым марганцево-никелевым малышом массой покоя в гигатонну. Невесть какой куш, но одним таким можно удовлетворить нужды Галактики в этом металле на доброе десятилетие, избавив инженеров «Янгуан» от необходимости колупаться в коре бесчисленных суперземель, что вынуждало бы персонал химических процессоров годами без толку мотаться туда-сюда в их негостеприимные гравитационные колодцы.

Вместо этого трудились старатели, обшаривая периферии старых звёзд в поисках остатков неудачного планетообразования.

Для успешного аркана нужно было две вещи — гравитационная праща в виде местной планеты да хорошая ловушка тральщика. Ну, и умелые руки.

Цзинь Цзиюнь выдохнул, спуская триггер. Цель, только что плавно продефилировавшая через всю гемисферу, тусклым пятнышком утвердилась прямо по курсу. Оставалось только разогнаться по дуге орбиты, плавно подобраться к сволочи сзади и поиметь.

Гравигенератор послушно принял нагрузку и потащил, попутно накапливая мощность в эмиттерах до ключевой фазы поимки, внизу же принялся разматывать своё сизое мутное полотно сфероид Гюйгенса.

Кто бы знал, зачем какой-то остряк дал никому не нужному небесному телу такое громкое название, причём тут вообще математик замшелых времён за семь столетий до Века Вне? Цзинь Цзиюнь сколько ни рылся в куцей бортовой библиотеке, ответа так и не нашёл, впрочем, когда суперземля вот так тяжело катится под тобой, мерцая своим потусторонним желтоватым светом, начинает казаться, что это имя ей было дано не зря.

Так, что ещё такое…

Цель принялась раскачиваться.

Пока в рамках приличий, но амплитуда всё росла. Цзинь Цзиюнь покосился на индикатор тензора кривизны поля и не поверил своим глазам — показатели отчётливо колебались вослед эволюциям цели.

Пискнуло подтверждение — кларково число чуть ниже сотни, масса две гигатонны, плотность, асимметрия… да, это был он, родимый. Но куда?!

Цзинь Цзиюнь мрачно ругнулся и сорвал ограничитель. Теперь пошло расходоваться энзэ капсулы. Будто этот самый запас ему так уж необходим. Санжэнь он или что там, а умирать на самом деле после аварийного прыжка в промёрзшей до абсолютного нуля скорлупке, которую потом может быть поймают, а может и разморозят, вовсе не хотелось. А иначе один фиг ему торчать в этом облаке, пока дежурный рудовоз «Янгуан» не прибудет.

Так, вроде перестал трепыхаться. Теперь аккуратно подвести к захвату…

Тензор опять скачком прошёл отсечку, в этот раз превысив лимит сразу на два порядка.

Цзинь Цзиюнь почувствовал, как его брови полезли куда-то под самую облысевшую макушку.

Такие колебания кривизны пространства мог выдать приближающийся поперёк плоскости протопланетного диска предварительно разогнанный до релятивистских скоростей шальной транзитный юпитер или…

Цзинь Цзиюнь развернул на гемисфере дип-проекцию, лишая пространство липких тенёт светового предела. Тридцать тиков до светила, семь световых часов запаздывания растворились в небытие.

Теперь ему в темя словно слепил мучительно яркий прожектор прожигающего материю насквозь нейтринного потока.

Движение ладони выключило этот безумный фейерверк. Если бы от него было действительно так просто отделаться.

Цзинь Цзиюнь печально проводил глазами удаляющегося малыша. Забавно, ты его хотел изловить, а он в ответ тебя убил.

Индикатор запаса рабочего тела почти на нуле, энзэ разрядников тоже, считай, наполовину исчерпан. Можно попытаться откачать обратно энергию ловушки, но и её теперь не хватит, чтобы совершить прыжок.

Да и всё усиливающаяся свистопляска тензора нехитрым образом намекала — вероятность благополучной проекции в дип всё равно невелика. Тральщик был мощной, но довольно примитивной машиной, да и без опытного навигатора…

Где-то там, в семи часах отсюда, недра дохлого красного карлика вдруг вознамерились обратиться в новую.

Так что, cанжэнь, будем помирать?

Цзинь Цзиюнь тряхнул головой и вновь потянулся к управлению. Не собирался он так легко сдаваться. Гюйгенс, вот его спасение. Сизая туша уже восходила на гемисфере во всём своём мрачном величии. Молчаливый квол, как и прежде, не соизволил откликнуться на зов, но информацию для расчётов всё-таки принял, и, немного поразмыслив, прислал ответ — ресурсов для возвращения более чем достаточно, а вот возможных причин для такого поведения местного светила в банках не значилось. Будь звёздочка потяжелее, вездесущий нейтринный поток при взрыве по типу сверхновых просто выжег бы всё пространство на декапарсек вокруг, никакие суперземли от него не скроют, триллионы градусов фотонного эквивалента даже с учётом ничтожной эффективной площади рассеяния заведомо превращали всё вокруг в мгновенно распадающуюся кварк-глюонную плазму, давая на выходе перенасыщенную металлами планетарную туманность, но это была всего лишь дурная «нова», пусть и вопиюще неуместная для столь мелкой звездульки, а значит, на поверхности Гюйгенса в районе ночной тени экватора, есть шанс пережить катаклизм, когда с планеты фронтом ударной волны начнёт срывать атмосферу.

Остатки энергии пустить в экраны, а в остальном положиться на безумную тысячекилометровую толщину плотной ледяной газовой оболочки, которая не сдастся без сопротивления. Звучало как план.

Безумный, идиотский, ни на чём не основанный.

Генераторы, рассчитанные на гигатонны массы покоя, рванули на себя складки пространства с такой резвостью, будто их задачей было разом преодолеть сверхсветовой барьер, ну, если бы такое было физически возможно. Гюйгенс послушно покачнулся в недрах гемисферы и начал с видимой скоростью надвигаться, вновь заполняя собой всё пространство.

Юмор ситуации, если в ней вообще можно было отыскать какой-то юмор, состоял ещё в и том, что тральщики, чьи эффекторы в основном состояли из генераторов внешних полей, хоть и были чисто пространственными кораблями, на деле идеально подходили для погружения в атмосферу сколь угодно плотную, горячую, или, как в данном случае, промёрзшую насквозь.

Так что когда вокруг крафта замерцало плазменное гало гиперзвуковых скачков уплотнения, Цзинь Цзиюнь даже не стал уводить тральщик на касательную. Так и продолжил ломиться лоб в лоб с песочным гигантом. И вот уже то, что с орбиты казалось подёрнутым рябью перламутровым зеркалом, на глазах приняло трёхмерные очертания гигантских стокилометровой высоты аэрозольных столбов из кристаллизованных углеводородов, скорость же по мере роста плотности атмосферы снизилась сначала до звуковой, а потом крафт и вовсе начал буквально тонуть в плотной азотно-метановой каше, погружаясь в неё как в болото, в ворохе углеводородного конденсата, к которому чуть позже добавились каскады статических разрядов.

Впрочем, это всё, как и ледяные клещи температуры не выше сотни кельвинов, внешние поля тральщика даже не замечали. Последние километры практически вертикального спуска проходили в полной тишине и молчании — гемисферу заливало оранжевое метановое гало, атмосфера Гюйгенса здесь была почти недвижима, и лишь чернело вокруг бесконечное зеркало этанового океана.

Корыто покачнулось и замерло. Приехали.

Цзинь Цзиюнь последним скупым движением врубил гравигенную «вопилку», сам же с кряхтением полез из ложемента.

Кого ты тут пытаешься позвать на помощь, а ещё и под самым носом у эпицентра негодной астробури: оставшиеся шесть часов в космических масштабах — величина ничтожная. Всем, кому хватило везения оказаться именно здесь (почему, зачем?!), уж точно достанет ума сейчас со всех ног улепётывать из этой системы куда подальше.

Так что сиди тихо и жди, когда всё стихнет. Если можешь — молись, чтобы пронесло.

На поверхности чужой суперземли, чья кора практически полностью состоит из твёрдой углекислоты пополам со льдом, и чью поверхность покрывает жидкий компот из углеводородов.

Занятно, но это было так похоже на его родной мир.

Янсин, с которой Цзинь Цзиюнь был родом, как и следовало из названия, являлась довольно редкой в этих широтах Галактики водной суперземлёй, вольготно раскинувшей свою орбиту в самом центре местного пояса обитаемости.

Мягкий климат, богатая кислородом азотно-аргоновая атмосфера, местная примитивная жизнь, навеки застрявшая на уровне колониальных прокариот. Для неё тут не нашлось дна, пускай и сколь угодно глубокого — вокруг чёрных курильщиков на иных планетоидах развивались невероятно сложные биоты. Янсин же хоть и была суперземлёй, но она вовсе не была «землёй», поскольку у неё банально не значилось каменного ядра. Она целиком состояла из воды разной плотности и степени насыщенности металлами, самые глубины её представляли собой спрессованную кашу жидкой углекислоты с кристаллами впаянной в неё алмазной дроби и взвеси азотных полимеров. Если бы не бедность химического состава да полное отсутствие градиентов температур, пожалуй, там могла бы сформироваться своя собственная экзотическая жизнь, но увы.

В результате такого строения при диаметре в три террианских гравитация на поверхности составляла здесь лишь семь десятых от стандартной, и в результате даже малейший ветерок вздымал в небо фонтаны брызг. А уж хороший шторм легко разгонял волны в полусотню метров до вершины гребня. Увы, разбиваться обо что-либо волнам тоже было несподручно ввиду отсутствия банальной суши, так что бесконечные маты местных цианобактерий размером с ноготь мизинца каждая просто вольно покачивались на этих волнах, тогда как люди, что их однажды заселили, вообще не обращали на это волнение никакого внимания, соревнуясь в сооружении всё более гибких в своей хитрой инженерной реализации плавучих конструкций.

Планета-океан. Только небо, там, конечно, было серо-голубое, а не серо-жёлтое, как здесь, на Гюйгенсе.

Да и оно сейчас стремительно темнело. Может быть, это твой последний закат. Смешно. Он же — первый за пятнадцать лет.

Цзинь Цзиюнь никогда ни о чём таком не мечтал, хотя ему, как человеку далёкому от касты Юньсюйцзу, с его-то скромным шестнадцатым рангом, никто не стал бы мешать покинуть Янсин в любое время, но традиционалистское общество, развивавшееся в этом мире под неусыпным патронатом «Янгуан Цзитуань», было далеко от идей экспансии, да какой там экспансии, сородичи Цзинь Цзиюня всегда смотрели не выше пола, а планировали не дальше завтра, за них думали Дозволенные. Для большинства же сама мысль покинуть пределы плоского мира Янсин была чужда.

Да и лично Цзинь Цзиюнь вряд ли мог бы вспомнить себя молодого безбашенным революционером, стремящимся к свободе, желающим вырваться из тесного ему мирка на просторы Галактики, чтобы встретить там…

Что встретить, к чертями космачьим, одиночество и смерть?

Становиться покорителем дальних космических просторов он никогда и не планировал.

Цзинь Цзиюнь с кряхтением брёл по палубе, подволакивая ногу. Здесь, на поверхности, было хороших два «же», но врубать компенсаторы не хотелось, формально — по соображениям экономии, хотя какая тут экономия. Просто Цзинь Цзиюнь был не прочь напоследок почувствовать себя, что называется, «на грунте».

Каюта его представляла собой традиционно жалкое зрелище — куча тряпья и никому не нужных безделушек, сваленных под стойку засохших пищевых пакетов и невесть к чему тут рассыпанных запчастей. Неудивительно, что сюда Цзинь Цзиюнь заглядывал куда реже, чем в рубку. Спал он в основном там же, отчего его ложемент тоже изрядно успел провонять. Да и без разницы.

Направлялся сюда Цзинь Цзиюнь не ради уюта, и уж тем более не собираясь тратить свои, возможно, последние часы на дурацкий сон. Целью его был вполне конкретный предмет.

Отчаянно скрипя коленками, он полез в рундук, в самую глубину, куда не заглядывал, кажется, с тех самых пор, как отсюда вынесли вещи прежнего оператора. Вместе с тем, что там от него осталось. Дело было незнамо где, так что даже память о том месте стёрлась. Но Цзинь Цзиюнь твёрдо помнил одно — что он сюда в тот раз положил. А вернее сказать — спрятал.

Простая деревянная коробочка, безыскусно покрытая слоем защитного полимера, закрытая на ещё более непритязательный крючок из потёртой нержавейки.

Не открывая её, Цзинь Цзиюнь, присел на краешек послушно развернувшегося рядом с ним кресла. Вдохнул. Задержал дыхание. С шумом выдохнул.

Трещотка колец на левой руке вернула к жизни сверкающий фрактальный мир топологического пространства.

Нейтринные потоки рвались в недра дипа подобно огненным водопадам. И ни малейшего намёка на спадание активности.

Цзинь Цзиюнь поморгал, пытаясь стереть это радужное сияние с натруженного глазного дна, но это было так же невозможно, как всё то, что вокруг него сейчас творилась.

Это никакая не «нова». Дохлое местное светило пожирало собственные недра с энергией полноценной «сверх», а значит… значит, и Гюйгенс не спасёт. Такие вспышки в тесных системах двойных звёзд сдирали фотосферы с красных гигантов за добрые десятки тысяч тиков от эпицентра, что им жалкая суперземля с её тухлой газовой оболочкой и тщедушным тельцем диаметра двадцать мегаметров. Нейтринный поток изжарит эту область пространства спустя шесть часов, а чуть позже сюда придут ударные волны барионной материи.

Безумно. Невозможно. Но так будет.

Что ж. Он обещал себе, что позволит себе открыть эту шкатулку, только когда настанет время умирать.

Он сдержал слово.

Скрип получился душераздирающий. С таким звуком впору открывать древние склепы.

Запаянный в пластик чёрный шарик чуть неправильной формы диаметром в три миллиметра, тускло блестевшая металлическая ложка с пипкой на конце длинной ручки и стеклянная колба с длинным свёрнутым втрое носиком и прорезью в широкой части под размер этой самой ручки. Походный набор путешественника во времени.

Цзинь Цзиюнь проворным движением поместил шарик в колбу, вновь на секунду задержав дыхание. Крепко вцепившаяся в ложку ладонь чуть дрожала на весу. Поехали.

По щелчку механического рычажка пьезоэлемент зажёг вокруг шарика мгновенно схлопнувшееся синее пламя, в ответ шарик благополучно расплескал своё пузырящееся содержимое по дну ложки, распространяя вверх по колбе белёсый дымок.

Одним вдохом, это принимают в себя одним вдохом, надо только дождаться, пока достаточно остынет и насытится. Жгутик дыма побежал по тройному изгибу, три два один.

Сладковатый запах с шумом устремился Цзинь Цзиюню в ноздри, полузабытым образом щекоча горло.

Притон был самым обыкновенным, каких сотни вокруг каждого крупного порта — полутёмное помещение с грязными лежанками, на которых вповалку валялись, пялясь незрячими глазами в потолок, такие же, как он, бедолаги, чья обыденная реальность была заведомо более тусклой, чем любой, даже самый унылый морок пси-индуктора.

Цзинь Цзиюнь был молод и глуп, когда кто-то из приятелей показал ему, что можно пробираться сюда и целыми ночами, заплатив на входе символическую плату в полсотни цзяо, ловить чужие грёзы, будто они были своими собственными.

Дёшево и довольно опасно, особенно если нарваться на наведёнку совсем уж отмороженного психонавта, пацаны врали, от этого реально может двинуть крышняк. Впрочем, по молодости подобная перспектива тебя не особо пугает.

А в порту люди бывали всякие. За пару таких визитов Цзинь Цзиюнь успел побывать капитаном дальних трасс и корпоративным выдвиженцем, чемпионом виртуалок и даже матерью троих детей, что было и вовсе странно, потому что, как и все, кого он знал, Цзинь Цзиюнь помнил себя лишь с десятилетнего возраста и никаких «детей» не видел в жизни, хотя и имел о них какое-то представление из школьных учебных эрвэграфий.

Это всё было так ново и неожиданно, что Цзинь Цзиюнь потом долго сидел на берегу, не отводя глаз от медленно прожигающего горизонт светила. Рассветы на Янсин длились по три стандартных часа кряду, благо толща океана и стокилометровая подушка атмосферы делали суточные колебания температур едва превышающими десять кельвин. Опять же, если ты — юный психонавт на отходняке, нет ничего лучше, как посидеть вот так, послушать мерный плеск волн о стенку мата, и повспоминать, кто же ты на самом деле таков есть, мил человек.

Родня, приятели, матросы с сейнера, делившие с ним один кубрик всю путину, первые девчонки, всё это было так серо, так беспросветно, что хотелось тотчас вернуться обратно на провонявшую кислым потом и дешёвыми благовониями циновку, чтобы… чтобы что?

Никакие иллюзии не изменят твою жизнь, не исправят ошибку твоего рождения на свет. Во всяком случае здесь, в тенётах остатков полумёртвой корпорации.

Янсин была, кажется, самым скучным миром в заселённой части Галактики, ведь благодаря небанальному химическому составу она представляла собой идеально гладкий сфероид, покрывавшие де её поверхность бактериальные маты отличались лишь весьма слабыми оттенками красного и зелёного, причём каждый был почти идеально симметричным диском, больше или меньше — какая разница. Спутников у Янсин не было, звёзды тоже были видны плохо, и только мутное гало центра Галактики в самую ясную ночь слегка просвечивало сквозь пелену водного конденсата. Планета царствующего однообразия.

Местные времена года тут различались лишь по силе полуденного зноя, да по времени сбора урожая подсаженной в эти бесконечные воды специально слепленной генетиками Семи Миров макрели. Та была питательна, хорошо приспособилась к местному рациону и низкой солёности, только оставалась она такой же серой, как и всё вокруг, а ловить её было так же просто, как управлять домашними сервами — заложенная биологическая программа сама загоняла нагулявшую вес рыбу в приёмочный док траулера.

Временами Цзинь Цзиюнь и сам начинал себя чувствовать такой же рыбой — тупой, мерно жиреющей на бескрайних, безумно однообразных водорослевых полях.

И снова отправлялся в очередной притон.

Рекрутера он встретил случайно, как и всех до него.

Заметил неприметного мужичонку, чьи глаза как-то совершенно нездешним образом бегали по сторонам, привычным образом прокрался за ним, да и прилёг через занавесь, с нетерпением дожидаясь, пока тот затихнет. И наконец рванул пломбу аппликатора.

Перед ним разверзлась чернота космической ночи, которую насквозь прожигали разноцветные искры звёзд и тусклые пятна далёких галактик. Тёмные волокна пылевых туманностей и спирали протопланетных дисков, злые царапины нейтронных звёзд, далёкое эхо квазаров, замиравший где-то под самой диафрагмой гравитационный зов произошедших миллиарды лет назад слияний ультрарелятивистских объектов. Галактика во всей её чудовищной красе раскинулась вокруг Цзинь Цзиюня, насколько только хватало глаз. И ни единый атом этой волшебной вселенной не повторял другой.

Очнулся Цзинь Цзиюнь посреди тесного прохода, и слёзы текли из его глаз.

— Подсматривал, поганец?

Тот самый мужичонка, стоит и смотрит на него, усмехаясь.

— Ч-что?

— Да не ври, я ж вижу.

Палец указал на болтающийся у запястья прогоревший аппликатор.

— А-а… — не нашёлся, что сказать, Цзинь Цзиюнь.

— Ты что-то парень туповат. Но, я смотрю, тебе понравилось?

Цзинь Цзиюнь радостно в ответ закивал.

— Поди теперь и сам хочешь туда?

И поднял указательный палец вверх.

Цзинь Цзиюнь огляделся вокруг. Этот закат. Этот берег. Этот мир. Эта жизнь.

Уже гораздо позже ему хватило ума догадаться, что рекрутеры «Янгуан» не станут просто так ошиваться по левым притонам, что его анкета заранее была собрана и отверифицирована, подшиты все данные тестов и проведены новые. Осталось только изловить глупого пацана и поманить его пальцем.

Цзинь Цзиюнь ничуть не был на то обижен. Более того, когда двое суток спустя он оказался у стапелей коспоморта, с вытаращенными глазами глядя вокруг и не веря собственным органам чувств, там его снова встретил тот же мужичонка. Он вручил ему файл с данными, указал на гейт и протянул чёрную горошину.

— Спрячь её, парень, и обещай мне, что достанешь, только когда станет невмоготу. А до тех пор завязывай с модификаторами, мой тебе совет.

Цзинь Цзиюнь этот посул отчего-то принял близко к сердцу и действительно с тех пор не расставался с заветной шкатулкой, будто продолжая верить в своё предназначение.

Цзинь Цзиюнь тряхнул головой и морок рассеялся. «Капсула памяти», так это называлось. Больше века минуло с тех пор, как он умер для своего мира.

Санжэнь, так их называли, тех, кто покинул семью и исчез в непомерных просторах Галактики. Они больше, чем просто умерли, они растворились в этом пространстве без следа.

Теперь он вспомнил.

На самом деле не было ничего, о чём можно было бы жалеть.

Зато были красоты планетарных туманностей, закаты двойных звёзд, попойки на жилых палубах космических станций и бесконечные рассказы о смерти.

Люди погибали в огневом барраже, погибали в авариях, просто пропадали, уйдя на прыжок и не вернувшись.

Космос заглатывал человека живьём, и больше никто не мог сказать, что же с ним стало.

По этой причине Цзинь Цзиюнь не заводил знакомств, не набивался никому в друзья, и вообще предпочитал одиночество любому коллективу. Работа оператора тральщика внешних планетарных орбит приносила ему одиночество и спокойствие, которые были идеальной заменой тишине родного океана.

Цзинь Цзиюнь сам для себя год за годом открывал эту Галактику. Самая тупая и бессмысленная работа на свете служила для него отдушиной, потому что он сам наполнял её смыслом. Смыслом смотреть и видеть.

Так почему же сейчас, когда в этой его судьбе наступала кульминация, он предпочёл спрятаться от неё на самом дне атмосферы Гюйгенса?

Цзинь Цзиюнь в три прыжка одолел расстояние между каютой и рубкой. Нужно прикинуть, сколько у него осталось времени.

Если всё равно суждено погибнуть, то чур не в метановом болоте. Эта планета не станет для него убежищем, от гнева сверхновой уже не спастись, так какой же тьмы ему тут торчать?! Перед ним разворачивалось одно из самых грандиозных событий в обозримой вселенной, осталось с комфортом занять место в первом ряду.

И что с того, что он станет тут единственным зрителем.

Генераторы поля ещё даже не успели отдать излишки накопителям, так что прогрев занял от силы несколько минут. Веретенообразный корпус тральщика с глухим чавканьем оторвался от чёрной жижи и повис, разворачиваясь кормой, пока мощность потока достигла минимальных пороговых значений.

Старт был громким.

Тот углеводородный компот, что заменял Гюйгенсу водные океаны, мог оставаться в жидкой фазе лишь при температуре ниже двухсот кельвин, дальше даже при юпитерианском давлении всё местное химическое разнообразие переходило в мета-стабильное состояние, готовое начать бурно делиться на фракции при малейшем градиенте давлений.

Энергия, рванувшая вниз в факельной зоне, превратила всё вокруг в океан холодного красно-бурого пламени, плотно запаянного в густую химическую пену, это возгонялся водяной лёд, игравший тут роль планетарной тверди, после начинал вступать в реакцию с водяными парами рассеянный в плотной атмосфере карбид кальция, так что в результате тральщик покидал недра атмосферы Гюйгенса подобно древней химической ракете, громогласно, в клубах едкого дыма, облепленный коростой осадка. В ледяных мирах любой значимый источник энергии немедленно приводил к бурным эффектам, сравнимым с последствиями субъядерного распада. Цзинь Цзиюнь усмехнулся. Спустя пару часов тут будет так много энергии, что от планеты останется лишь релятивистский джет по направлению к северному полюсу Галактики.

Верхние слои тысячекилометровой стратосферы Гюйгенса тральщик проходил уже на гиперзвуке, тугим пакетом отходящих косых скачков, сияющих фиолетовым гелиево-водородным свечением, громогласных и бесцельных, чистая трата энергии, не более того.

Двух сотен минут, проведённых в этом оранжевом полумраке, Цзинь Цзиюню хватило, чтобы понять — там он умирать не хочет.

Выглянувшее из-за плеча массивного Гюйгенса светило по-прежнему оставалось безмятежным тусклым зрачком, пялящимся в вечность. Ему суждено было просуществовать десятки миллиардов лет, если не больше, но что-то изменило эту судьбу, так что теперь оно уже и не существовало вовсе, во всяком случае в своём прежнем виде, и лишь тридцать тиков межпланетного расстояния мешали Цзинь Цзиюню воочию убедиться в реальности и неотвратимости этой титанической метаморфозы.

Но он дождётся.

Говорят, каждый атом нашего тела уже когда-то побывал в недрах взрывающейся звезды. Если весь первичный водород чисто статистически сконцентрирован в сверхмассивных коллапсарах и холодных недрах лениво тлеющих звёзд первого поколения, то элементы тяжелее бериллия так или иначе были продуктом неравновесных ядерных реакций, и в фотосферах светил сравнимого со вселенной возраста не встречались вовсе.

Так что и укутанный в песчаный туман Гюйгенс, и благополучно сбежавший астероид с его скромным кларковым числом, и поблескивающая масляной плёнкой силового кокона металлическая пуля тральщика и сам Цзинь Цзиюнь со всеми своими воспоминаниями, так кстати пробудившимися к жизни под самый её конец — вся эта материя лишь готовилась вернуться домой в первозданный хаос небытия, намеренного вот-вот начать заново цикл зарождения жизни.

Миллиард лет спустя на этом месте будет вращаться грандиозная планетарная система, богатая трансуранами, горячая металлическая спираль, в самом ядре которой будет сверкать юное солнце.

А ещё спустя несколько миллиардов лет здесь может появиться высшая жизнь. Странная, чуждая, но куда более богатая марганцем и никелем, фосфором и серой, готовая строить себя из сотен новых аминокислот и миллиардов новых белков.

А вот Цзинь Цзиюня в ту пору, разумеется, никто и не вспомнит, как не вспомнит никто и его давно угасшую цивилизацию, самые следы существования которой давно рассыпались на атомы.

Цзинь Цзиюнь был готов начать этот цикл.

Осталось дождаться наступления конца.

Обидно, конечно, сознавать, что не с его человеческими органами чувств быть претендентом на великую роль наблюдателя готового развернуться вокруг события. Фронт ударной волны распространяется в космической среде со скоростью, не слишком отличающейся от скорости света.

Даже в среде относительно густой, какой была внутренняя область бывшего протопланетного диска — с точки зрения плотности атомов на кубический километр со времён начала формирования планетезимали Гюйгенса тут ничего толком не изменилось. Человек с его планетоцентричным мышлением любит преувеличивать масштаб происходящих с твёрдыми космическими телами событий, но в настоящий момент эти иллюзии сыпались вместе со рвущейся долой звёздной оболочкой.

На масштабах миллиардов километров любой вакуум становился практически сплошной средой, сквозь которую ударная волна пёрла подобно тарану, прорубая себе дорогу всего едва-едва медленнее, чем тихой сапой скользящая впереди неё складка слабенькой, но вездесущей гравитационной волны, и лишь потом её догоняла вспышка света, не способная в этой каше достичь абсолютного, наложенного одной лишь релятивистской теорией предела скорости.

На то и субсвет, что даже скорость света тут как правило оставалась далека от максимально возможной.

Так что в теории между первым гравитационным всплеском и ударом основной волны оставался зазор, но он на этих широтах системы едва достигал одной миллисекунды, так что Цзинь Цзиюнь при всём желании приход волны не смог бы успеть заметить. Его участью было распасться на адронные ошмётки раньше, чем первый ион кальция пролетит насквозь синаптическую щель в его голове. Сознание, основанное на химических реакциях — штука очень медленная.

Цзинь Цзиюнь хмыкнул и вновь активировал гемисферу.

Огромный флюс нейтринного источника занимал уже около половины радиана телесного угла. Рокот гравидиапазона на сверхнизких частотах бил подобно гигантскому набату. Да, так куда драматичнее.

Только по-прежнему надсаживающийся аварийный маяк мешал созерцанию.

Цзинь Цзиюнь поспешно дал кволу команду вырубить «вопилку», и стало тише.

— Оператор, нас вызывают.

Цзинь Цзиюнь чуть щёку от неожиданности не прикусил. Квол-молчальник заговорил.

— Открыть канал!

— Тральшик икс-зед-триста-пятьсот-шесть, ваш пеленг взят. Кто на борту?

— Оператор Цзинь Цзиюнь, но как…

— Нет времени. Молчите и ни в коем случае не маневрируйте.

Цзинь Цзиюнь шевельнул перстнями, убирая надвигающийся огненный вал с гемисферы. Там теперь оставался лишь удаляющийся сфероид Гюйгенса и единственная остро сверкающая точка.

Что ж.

В каком-то высшем смысле Цзинь Цзиюнь это заслужил.

Не хотелось ему умирать, и вот, пожалуйста, получите.

Голос на той стороне канала больше был похож на механический, но даже самый дохлый квол в состоянии вложить в свои слова больше интонаций, чем это холодно констатирующее сосредоточенное ничто. Чтобы так разговаривать, нужно совсем не понимать сути человеческих эмоций.

По панели побежали данные пеленга. Так вот что неслось сейчас к нему с ускорением в три тысячи «же», пикируя, как коршун на добычу.

Подобная птичья аналогия тут было более чем уместна.

Пальцы дрогнули, но всё-таки не решились. Если бы Цзинь Цзиюнь действительно захотел, он бы хотя бы попытался увернуться. Но какой в этом теперь смысл.

Спасители. Проклятые спасители.

Почему именно вы?

________________

Кларково число — численный коэффициент, выражающий относительное среднее содержание химических элементов в космических телах.

«Гюйгенс-Кассини» — автоматическая межпланетная станция, созданная для исследования планеты Сатурн, её колец и спутников. Комплекс состоял из орбитальной станции «Кассини» и спускаемого аппарата с автоматической станцией «Гюйгенс», предназначенной для посадки на Титан. Аппарат назван в честь нидерландского астронома Христиана Гюйгенса, открывшего Титан и кольца Сатурна. В тексте описан землеподобный (по размерам) двойник Титана, его характерный внешний вид, химический состав и условия на поверхности.

Здесь и далее «тик» это не конкретная единица расстояния, а любая удобная масштабная отсечка. Иногда под тиком понимают «астрономическую единицу» — расстояние от Земли до Солнца (150 гигаметров), иногда — одну световую минуту (18 гигаметров).

Кварк-глюонная плазма, «кварковый бульон» — одно из состояний перегретого адронного вещества, состоящее из субъядерных частиц — свободных кварков и глюонов — в обычном состоянии вещества вне ядер не встречающихся.

Прокариоты — примитивные безъядерные одноклеточные (бактерии, археи), в отличие от существ с клеточным ядром (к которым относятся животные, растения, грибы, протисты).

Гигатонны массы покоя вдали от нагружающих её гравитационных колодцев ведут себя подобно полощущейся на ветру лёгкой ферме, обретая при малейшей вариации тяги любой из тысяч компонент станции самые неожиданные колебательные модальности и резонансы. В отличие от флотских навигаторов, операторы систем управления гигантов вроде «Тсурифы-6» имели дело в основном не с внешними угрозами, их задача была куда проще и банальнее — не позволить космическому муравейнику развалиться на куски из-за лага обратной связи. Или идиота-навигатора.

Инженерный гений проектировщиков подобных станций был совершенным, но для того, чтобы превратить базу в монолит, нужны энергии, которые «Тсурифа-6» могла себе позволить взять взаймы лишь во время стыковки с полудюжиной первторангов, во всех остальных случаях на несущих традиционно экономили, и гигантская махина вынужденно принималась на динамический контроль.

Даже погружённый в забвение, оператор третьего ранга Рауль Кабесинья-второй продолжал ощущать размашистые покачивания тянущихся на десятки километров плоскостей и рёбер, эти упругие волны струились сквозь него своеобразной музыкальной гармонией, не оставляя даже здесь, посреди глубокого ничто. Лишиться этого каждодневного фона оператор не мог себе позволить физически.

Тренькнула строчка кода, с неожиданным шумом отработали в имплантатах помпы премедикации, и тут же всё вокруг словно вспыхнуло фейерверком сигналов, это нехотя пробуждающийся мозг начал выгружать себе диффы случившегося на базе за три часа отсутствия.

Три часа…

Рауль вяло выругался. При должной аппаратной поддержке операторы, с их перепаянной экспрессией генов и искусственно скорректированным обменом, нуждались в регулярном сне лишь раз в двое стандартных бортовых суток, но при таких нагрузках седация должна составлять по крайней мере три полноценных цикла сна или четыре с половиной часа, чтобы успевал разгрузиться гиппокамп, но в последнее время даже такой предельно выматывающий график регулярно нарушался.

Сквозь неприятный писк в звуковом канале, который пройдёт только минуты через три, Рауль поискал в загруженных диффах голосовой отчёт сменщика, но не нашёл. Вот это уже совсем нехорошо. Тот мог отчудить что угодно, только не забыть про доклад.

— Кабесинья, просыпайся, Мартинес вне игры.

Риоха, судя по тону, тоже был на грани срыва.

— Что у вас там случилось?

— Движняк по всему флоту, чего так — не говорят, плюс прибыли ещё три первторанга, доковаться не стали, но у нас и так оперативное поле забито факелами, в общем, пока Мартинеса не поднимут из аута, нужно прикрыть его квадрант.

— Круто, а потом у меня начнётся плановое дежурство на силовом генераторе.

— Так точно.

Риоха отключился, даже не попытавшись посочувствовать. Только замерцал на четвёртом луче синий маяк — хочешь не хочешь, а нужно перебираться в трубу и физически двигать в сторону внешней диспетчерской — основные секторальные фидеры были выведены наружу, подальше от помех, неизбежным источником которых были актуаторы внутренних доков.

«Шлюзование!»

Транспарант мигнул и пропал, Рауль только и почувствовал, что лёгкий толчок. Операторов привычно перевозили с места на место, даже не вынимая из «банки», ближе к тем контрольным узлам, что сейчас нуждались в дополнительном присмотре. Со стороны, наверное, это выглядело не слишком логично, что там жалкие десятки километров, флотские оперировали микропарсеками и ничего, справлялись даже с такими запаздываниями, но то в пустоте вакуума, тут же буквально каждый хоп на пути сигнала мог его оборвать по сотне разных причин, так что, как шутили операторы, при всякой лаже важно быть ближе к телу.

Генератор поля дежурно взвыл, разгоняя капсулу Рауля до трёхсот метров в секунду, компенсаторы с ускорением справились легко, только слегка зарябило микропульсациями на перестроенной сетчатке. К тому моменту, когда его доставили на место, Рауль уже чувствовал себя почти в норме, никаких лишних звуковых эффектов, полностью обновлённые диффы и протоколы интерфейсов, плюс три свежих флотских крафта словно у него на ладони, как и вся остальная «Тсурифа-6» в полноте своего блеска и величия. Хотя какое там «величие» — хаотическая мешанина каботажного флота и инженерных конструкций, по которым прошедшие докование крафты были гроздьями развешаны во всю длину, ни дать ни взять космическая версия морского ежа.

На станции царил вопиющий хаос.

Крафты всевозможных энерговооружённостей и масс покоя не просто катались по оперативному полю бильярдными шарами, они ко всему обладали неиллюзорной возможностью разворотить это самое оперативное поле, превратив его в огненный смерч — к чему приводит касание прочных корпусов двух крафтов даже среднего тоннажа операторам регулярно демонстрировали на тренингах, причём это были никакие не реконструкции, а именно что документальные потоки с видеорегистраторов. Тех из них, что в итоге сумели уцелеть. Даже прямое попадание из главного калибра ПЛК по не прикрытым полями несущим порой приводило к менее печальным последствиям, чем старый добрый физический импакт.

Так что Рауль первым делом затребовал от ближайшего квола аналитику наиболее опасных участков, пару секунд грустно разглядывал расцветившееся бурыми пятнами оперативное поле вверенного ему квадранта («Мартинес-Мартинес, что ж ты так, а»), а потом принялся за дело.

В основном канале, конечно, творился кромешный ад. Все ругались со всеми, в ход уже шли самые чёрные словечки галакса, какие только могли прийти на ум взбешённому флотскому навигатору. Станционный канал, напротив, помалкивал, там люди работали, им было некогда тратиться на лишние неконструктивные эмоции.

Первым делом Рауль замьютил всех говорунов в своём квадранте, прямым текстом заявив, что требует в общий канал главного по флоту. Тот не преминул явиться, заодно обогатив словарный запас свидетелей на пару-тройку крепких выражений. Впрочем, Раулю было всё равно.

— Адмирал Таугвальдер, почему флот в движении?

— Оператор, вы отдаёте себе отчёт, с кем разговариваете?

Они всегда так заходят.

— Честно? Мне плевать. Если вы не хотите остаться без флота, а заодно и без станции, нужно немедленно прекратить весь этот бардак. У меня хватит полномочий заглушить даже ваш флагшип, если он попытается ещё хоть раз сманеврировать без команды дежурного.

На том конце линии связи кто-то, кажется, только что захлебнулся собственной подступившей к горлу мокротой.

— Будем считать, что это было согласие. Теперь давайте по делу, у флота есть конкретные директивы от Воина, со сроками?

— Нет, исключительно объявлена нулевая готовность.

— Приблизительный радиант ухода?

— В оперативных планах значатся Ворота Танно, но подтверждения не было.

— Отлично, адмирал, сейчас я буду растаскивать ваши крафты в моём квадранте, просьба до особой команды через его границы не перемещаться, любые манёвры в его пределах — только по директиве квола, иначе я ввожу принудительное управление. Вопросы?

Полусекундная пауза.

— Флот, выполнять.

Ну и славно. Надеюсь, остальной командной цепочке хватит ума последовать его примеру и сделать в своих квадрантах то же самое.

Раулю часто приходилось разгадывать подобные головоломки, когда ретивые вояки превращали оперативное поле в мешанину опасных сближений. Тут главное взяться за самые глухие места и зафризить их, пока не рассядутся по местам все вокруг.

Повинуясь его командам, когорты флотских крафтов начали сцепляться в привычные им тактические группы и потихоньку отползать в сторону свободного пространства, ошвартованные же борта постепенно успокоились, перестав совершать судорожные попытки разорвать фидеры или начать маневрировать на месте, инстинктивно пытаясь избежать очередного ломанувшегося к ним чьего-то факела, что радужной плёнкой принимался мерцать на силовых направляющих.

Постепенно и тактические кволы сумели раздать друг другу права так, чтобы их тактические схемы начали всё-таки работать, и к тому моменту, когда основное оперативное поле расчистилось, зафризенные узлы уже были в состоянии разобраться со своими проблемами самостоятельно, осталось отпустить их на волю.

Ну вот, другое дело.

Рауль мысленно откинулся в кресле и мысленно же откусил от большого сочного персика. Даже вкус, кажется, почувствовал. Неплохо.

В остальных семи тактических квадрантах тоже на текущий момент стало почище, благо флотские, видимо, и сами сообразили, что надо было проделать. Какая там была перегрузка по плотности телесного угла в оперативном поле? Раза в три? Рауль с удовлетворением посмотрел на мелькнувшую перед его глазами цифру в 53 децирадиана. Да, почти в три раза.

— Кабесинья, молодец.

Риоха — это вообще не тот человек, от которого дождёшься похвалы, даже и заслуженной. Он вечно уверен, что все будут рвать жилы из чистой профессиональной гордости. Ну, или чувства элементарного самосохранения.

— Молодец или нет, это мы ещё посмотрим. Ты мне скажи, чего они взбеленились?

— Пока ты спал, пришёл сигнал с транспондера. Что за сигнал — неизвестно, но с тех пор флот ведёт себя как ужаленный.

— Значит, могут подойти ещё крафты.

— Могут.

— А этот рой — в любой момент сдёрнуться. Не нравится мне всё это, давай я буду своих потихоньку расшвартовывать, не дожидаясь аврала, по крайней мере верхние тоннажи, если что, потом обратно подсадим, только куда-нибудь ближе к воротам. Тебе тоже советую.

— Просядем по энергии, начнётся болтанка.

— Переживёшь, главное чтобы мелочёвка не дёргалась в замках.

Риоха пару секунд обдумывал.

— Ладно, так и сделаем, подготовь от себя тактику и раздай всем через квола. А я пока попробую разговорить флотских, очень уж они на тебя злые сейчас.

— Им полезно. Отбой.

Минуту спустя Рауль уже с головой ушёл в составление схемы решвартовки, минимизирующей просадку мощности на ранних фазах. Кажется, что-то получается. Не идеально, но и не полный швах. Приступим.

Под мерное журчание питательной жидкости во рту всегда приятно заниматься рутиной, да ещё и такой, которая не требует контакта с другими людьми. Рауль глотнул ещё кисловатой бурды и передвинул один из значков на две позиции вверх по ветви причала. Это как раскладывать хороший старый пасьянс, тебя не оставляет приятное ощущение, что вот-вот всё сложится ко всеобщему удовольствию, и можно будет спокойно продремать остаток смены, пялясь на жалкие огоньки далёких звёзд за бортом.

Ах ты ж. Вот стоит только на минутку расслабиться, как реальность тут же напомнит о своём беспокойном существовании.

— Риоха, кто-нибудь вообще запрашивал входящие?

— Вот ты и займись, раз с тактикой закончил.

Добрая душа, святой человек.

— Хорошо, лови тактику.

Внешняя служба встретила Рауля в своём канале знакомой перебранкой — профи мерялись размерами выпирающиех частей, пытаясь разобраться, кто в чём виноват.

По итогам посильного участия в дискуссии удалось выяснить, что тут всё плохо, крафты прибывали один за другим вне всякого плана с разных коридоров, а некоторые и вовсе минуя таковые, от чего у Рауля буквально начало чесаться где-то в области крестца. От ты ж так твою растак.

— «Тэ шесть сотен три», почему покинули эшелон сближения?

— Никак нет, ничиво я не покидал.

Снова начинается перепалка. Какой-то тьмы потерявший в этих краях пузатый рудовоз пёр поперёк всех направляющих, как слепой сом в се́ти. Операторы всегда терялись, когда имели дело с неадекватами из гражданских флотов. Что там эта по сути громадная баржа минимальной энерговооружённости такое необходимое флоту сюда притащила — дело десятое. Проблема была в том, что прошивка транспондеров этого корыта врала напропалую.

Рауль с тоской глянул на свой квадрант, кажется, пока тихо, и новых опасных кучностей в навигационном поле не назревает. Ладно, поможем топору плавать, чтобы тот не натворил бед.

Пока он вручную выуживал посудину из пучин, заодно мило пообщался с шумной компанией собравшихся на мостике рудовозов.

— Мы ему, значица, сразу говорим — не с теми ты, мил человек, дела иметь собрался. А тот сразу в драку. На стационарах суперземель это в поряде вещей.

Рауль не мог без смеха слушать этот региональный говор, превращавший своими неправильностями сухой галакс в почти певучий язык, вполне пригодный для человеческого общения.

— А вы чего?

— А мы чаво, нас два раза приглашать не след. Наваляли им от всей души!

— Что ж вы так, вам же с ними работать небось потом?

— Да и чаво? Нормально, час спустя в местной кутузке уже спокойно квасили вместе контрабандный самогон, тоже мне делов, драка есть драка, дело простое, житейское.

А вообще, судя по проговоркам, рудовозы жили не в пример вольготнее вечно стеснённого персонала стационаров, и тем более вояк — при шестидесяти километрах длины прочного корпуса средний лихтер мог себе позволить тысячи кубометров климатизируемого жилого пространства, черти космачьи, у них на борту был настоящий бассейн в зоне со стабильной гравитацией.

Рауль, покидавший капсулу только на время ротации, и каждый раз находившийся по этому поводу в сомнениях, сможет ли он при случае хотя бы самостоятельно справить нужду без необходимости проведения дежурных реабилитационных процедур, сейчас чувствовал по отношению к этим парням простую и понятную человеческую зависть.

— Вы, главное, тут драки не устраивайте.

— Эт, милок, мы ещё ребята спокойные, ежели нас не задирать, мы со всей душой.

— Да на самом деле вас дальше причальной палубы и не пустят, это я так, для порядка, типа предупредил.

— А чаво так? Мы с парнями хотели базу посмотреть, в кои-то веки в культурном месте побывать, мы ж больше по глухомани всякой шатаемся.

— Тут сейчас видите, какая теснота? Лимиты на ресурсы давно исчерпаны, разве что если флот вдруг снимется, тогда станет посвободнее. Вы никогда в очереди на «спицу» больше часа не стояли?

— «Списа» — это чаво?

— Спица — это «таво», — не выдержал и передразнил Рауль. — Видите эту хреновину на оси? Чуть в стороне? Это пассажирский коридор, по сути, сдвоенная труба между главной жилой палубой и доками. Там при пересменках на подъёмник самая толпа собирается. Вам дико не понравится, уж поверьте.

— А чой-то ты за нас всё уже решил?

Разобиделись, надо же.

— Ну, если повезёт, сами посмотрите, только там реально в тамбурах по пять тел на квадратный метр набивается, тысячи человек на головах друг у друга стоят и в затылок дышат.

Рауль сомневался, видели ли эти работяги вообще когда-нибудь больше сотни людей в одном закрытом отсеке.

— Это ж, если какая зараза, все полягут.

В канале воцарилось молчание. Парни оказались не промах, зря он о них плохо думал. В этом насупленном молчании сразу чувствовалась какая-то реальная история, действительно, а не в досужем пересказе близкая людям на той стороне канала.

— Вы чего, здесь у всех армейская прошивка, да и мониторинг везде жёсткий, за всю историю проекта «Тсурифа» на станциях было всего полдюжины инцидентов с биозащитой, да и они в итоге благополучно купировались без заметных жертв.

— Ну-ну.

Почему-то внезапно выросшая вокруг него стена недоверия Раулю была дико неприятна. Судя по тону, парни вообще теперь решили не покидать свой корабль, а выйти на палубу можно и снаружи, вакуум неплохо спасает от микробных инвазий.

— Да прекращайте, тут же не дикие суперземли, на базе медицинский контроль, поголовная вакцинация, медосмотры строем и с песней! Вы за кого нас принимаете?

Судя по сомневающемуся хмыканью, известно, за кого.

Ну и фиг бы с вами.

Рауль тоже замолчал, сосредоточившись на маневрировании в канале, пузатый лихтер едва протискивался в горловину, в теории рассчитанную на первторанг. Ох и неповоротливая же хрень у парней. Оставить бы их снаружи и растащить груз каботажниками, но они же тут ещё больший хаос создадут своим мельтешением.

Рауль на минуту отвлёкся на переругивание с кволом, вновь обратив внимание на канал с навигаторами рудовоза, лишь когда замигало настойчивое требование выхода на связь.

— Какие-то проблемы, «Тэ шесть сотен три»?

— Эта штука на три часа, чаво она на нас прёт?

Рауль быстро метнулся в сторону общей схемы оперативного поля.

Ха, «штука».

— Перед вами ПЛК «Джулиус Эрингри», текущий флагшип группировки, прошу любить и жаловать. И нет, манёвр санкционирован моими коллегами, и вам не угрожает.

Вообще, зрелище, конечно, по этому борту сейчас разворачивалось изрядное. Махина гигантского крафта, завёрнутая в тугие тенета визуализации направляющих внешнего силового кокона, производила в непосредственной близи впечатление даже на видавшего виды вояку, гражданские же при виде бегущих на инфо-ярлыках петаватт немедленно начинали нервничать.

— Вот это дура так дура.

Да уж.

Но что там вообще происходит — уже интересно.

— Риоха, почему движение на флагшипе?

— А то они мне докладываются. Тебе интересно, ты у них и спроси.

— Кто его ведёт?

— Вообще говоря — никто, ты ж там всё расчистил, я разрешил им самостоятельно развернуться оверкиль, пусть готовятся себе к отходу, если им вдруг приспичит, нам же легче.

— Ну, ты разрешил — ты им и скажи, чтобы больше двадцатки не забирали, их «оверкиль» на полманеврового уже залез.

Рауль даже в полной тишине канала слышал, как Риохе неохота снова ввязываться в препирательства с адмиралом.

— Ладно, скажу. Что-то ещё?

— У них там лихтер под кормой, пусть найдут себе зрячего навигатора и не заставляют меня тут трепыхаться в горловине.

Риоха понимающе хмыкнул и отключился.

В рубке у рудовоза уже вовсю шла дискуссия — обсуждали ходовые характеристики флагшипа. В своеобычном ключе.

— Нужно быть полным невменько, чтобы соваться к такой в факельную зону. Она же даже по касательной раскроит тебе прочный корпус и не спросит, как звали.

— Ага, я слыхал, такая штука вообще с кормы не прикрыта эмиттерами, там же мёртвая зона километров на тысячу!

— Ты дурак или прикидываешься? А с холодными ходовыми его бери голыми руками, заходи, значит, с тыла, и засаживай по самое не хочу, никто не против?

Рауль хмыкнул себе под нос. Хоть один соображает. Хотя, рассказывали ему разные истории…

— Кабесинья, тебе персональный привет от адмирала, он лично заверил меня, что они видят, цитирую, «каждое корыто в этой дыре» и уж как-нибудь справятся без твоих советов. Не любит он тебя чего-то, а?

Вот уж чего Рауль сейчас не жаждал, так это незамысловатой адмиральской любви.

Ладно, будем поглядывать на эту «дуру», как бы чего не выкинула, а сейчас главное ровненько провести баржу горловиной.

Плавное касание мощности ходового генератора, удельный импульс на 15 секунд, теперь потихонечку, вдоль дальней направляющей…

Рауль так сосредоточился на маневрировании, что снова чуть не пропустил шум, на этот раз в основном канале.

— Внимание, флот только что получил радиант ухода, всем операторам переключиться на обеспечение вывода. Повторяю…

Рауль с тоской пробежал глазами по оперативному полю. Вот ведь не вовремя.

Так, ребятушки, теперь вам придётся самим.

— «Тэ шесть сотен три», принимайте обратно управление, только без самодеятельности, курс я выстроил, как пройдёте канал — вставайте слева у пятнадцатого внешнего дока. Я потом с вами разберусь.

И тут же отключился, не дожидаясь подтверждения. Запустил отслеживание, пока оно отрабатывало, успел связаться с дежурными энергетиками, те стояли на ушах, но были готовы, если что, поднять энергонасыщенность в основных узлах.

— Это… это, слышь, тут явно какая-то хрень творится.

Да что ж такое, Рауль со стоном метнулся обратно в канал к доставучим рудовозам.

На баржу со стороны внешней стенки отчётливо надвигалось знакомое пятно едва заметных голубых огоньков. Вторичный каскад на силовых направляющих.

Факел, тьма вас всех, раздери, откуда здесь факел?!

Рауль в бешенстве обернулся в сторону «Джулиуса Эрингри», но тот уже благополучно закончил свой размашистый оверкиль и сейчас на малых удельных импульсах плавно сдвигал в сторону внешнего пространства, никому ничем не угрожая. Так откуда…

— ПЛК «Гавайи», немедленно погасите ходовые, повторяю, немедленно погасите ходовые, у вас за кормой рудовоз.

Молчание, видимо, уже ушли в походный режим, доступа к флотским кодам у Рауля, разумеется, не было.

Какого лысого они творят…

Транспондеры!

— Риоха, тут беда, «Гавайи» не видят рудовоз и вот-вот спалят его прямо у меня в горловине.

В ответ раздался забористый поток ругани, но Рауль не стал дослушивать.

— Попробуй пробиться через флотских, вдолби им, что прямо за «Эрингри» в канале застряла баржа с некондиционными транспондерами. Пусть, тьма их задери, что-нибудь предпримут!

Так. Даже если они сейчас начнут обратное маневрирование, при их массе покоя это ещё секунд двадцать минимум, да погасить ходовые — это долгая история. Плохо, всё плохо, братцы.

Между тем в рубке рудовоза уже начали попытки самостоятельно предпринять меры по уходу — ускоряться, а что им ещё могло прийти в голову. Ну нет, так вы просто разобьётесь и все дела.

Не слушая гневные вопли на том конце, Рауль решительно отобрал у них обратно управление. Вы меня потом ещё поблагодарите. Если останется, конечно, кому благодарить.

Потому что если флотские не сообразят предпринять какие-нибудь действительно экстренные меры, то шанс у баржи всего один — прорываться поперёк канала. И тут упавшая мощность направляющих только на руку — не рассчитаны они на такие громадины, а значит, стенку канала всегда можно банально продавить, и чем медленнее и нежнее, тем лучше.

Рудовоз послушно сменил вектор тяги, по касательной врубившись в границу канала.

Завыли сирены, обзорные сектора разом погасли, мучительно пытаясь скомпенсировать яркий фонтан брызнувшего во все стороны голубого гало черенковского излучения.

Факел флотского крафта, кажется, начал понемногу замедляться, но Раулю уже некогда было его разглядывать, он всматривался сейчас лишь в индикаторы напряжённости внешних полей рудовоза. Они быстро ползли к красной черте, за которой начнётся неминуемое схлопывание.

Ну же!

Нос лихтера с рокотом натянутой басовой струны уже продирался на свободу по ту сторону стенки канала, когда треклятый флотский факел вдруг вспыхнул ярче и уверенно начал набирать ход, будто решив для себя, что рудовоз уже не спасти и больше не отвлекаясь на такую малость как шестнадцать человеческих жизней на борту. И, вполне возможно, имел на то все основания.

Рауль с тоской обернулся на оперативное поле. Флот экстренно уходил и, судя по радианту, это были вовсе не Ворота Танно.

Ладно, парни, сказать спасибо вы мне уже не сможете.

Не нужно быть опытным оператором, чтобы догадаться, каков единственный шанс для экипажа пузатой гражданской лохани, которую вот-вот начнёт потрошить факел флотского крафта. Врубить полный удельный импульс и попытаться успеть пройти горловину до того, как накроет. Пропустив баржу, стенка остановит факел, её для этого и проектировали.

Отличный план. Он обязательно сработает.

И от выхлопа баржи даже в режиме форсажа, в свою очередь, почти никто не пострадает.

Один незначительный выступ, так не вовремя оголённый дежурными энергетиками, борющимися сейчас за стабильность основных силовых конструкций.

Башня внешней диспетчерской, той самой, в которой сейчас была замурована капсула Рауля.

Она, к несчастью, сейчас находилась прямо на оси ходовых злополучного рудовоза.

И даже её можно было бы попытаться сохранить, но это лишние пять секунд на манёвр. У парней столько в запасе не было.

Что ж. Простой выбор, шестнадцать человек или один. Стечение обстоятельств, не более того. Решение было принято мгновенно.

Пока генераторы «Тэ шесть сотен три» выходили на режим форсажа, Рауль успел бросить последний взгляд на Галактику, погасив остальные скины гемисферы. Когда ещё подобное себе позволишь.

Что ж, всё произошло в точности согласно его плану. Кажется, в то последнее мгновение он ничего не почувствовал.

Квестор всю первую половину суток нормализованного бортового времени провёл на ногах. Всякий, кто знал квестора лично, мог подтвердить, это заезженное выражение в его случае должно было воспринимать буквально — поскольку гравигенная секция «Принсепса» в этом рейсе не была задействована даже на треть, и стабильность гасителей была надлежащим образом гарантирована, возлежать в капсуле представлялось для квестора попросту чем-то неприличным, ему претило заниматься любыми делами — будь то неотложные переговоры или занятия научными изысканиями — физически не попирая отведённую ему случаем твердь.

Разумеется, собственную каюту квестор покидал нечасто, попусту растрачивать своё и чужое время на досужие перемещения по просторным палубам «Принсепса» было бы непозволительной роскошью, так что большую часть дня он, согласно обыкновению, простоял, заложив руки за спину и вытянувшись в струну, невидящим взглядом скользя по бесконечным схемам доменов и аллелей. Его мир был там, а не здесь, но он не был бы плоть от плоти наследником великих Магистров Памяти старших поколений, если бы не старался каждую секунду прожить в точности согласно Проскрипциям. А они явно не одобряли прожигание жизни в гибернационных капсулах да биологических саркофагах.

Помимо этого, согласно тем же Проскрипциям, квестор предпочитал в особо важных случаях личную встречу виртуальному брифингу. А потому, стоило в общем канале пройти сообщению о завершении проекции в субсвет, квестор тут же поспешил застегнуть свой палевый китель с тремя изумрудными полосами поперёк рукава на все положенные пуговицы и, акцентированно проморгавшись, покуда зрачки вновь не адаптировались к нормальному освещению, вышел в основную галерею, огибавшую пассажирские каюты в направлении главной оси.

Как и всякий современный грузопассажирский крафт, «Принсепс» мог позволить себе достаточно большие отсеки с климатизацией, но в данном случае — учитывая особенности груза, для перевозки которого его проектировали — расходы на обеспечение комфортной жизнедеятельности бодрствующего экипажа составляли столь ничтожную долю нагрузки для гигантских машин, сокрытых в недрах корабля, единственное назначение которых состояло в поддержании устойчивого эко-режима внутри прочного корпуса, что экономить на удобствах не было никакого смысла.

Проектировщики щедро поместили повсюду в общих отсеках крафта живые пальмы с аппаратами капельного орошения, системы освещения полного спектра, не говоря уже о банальных травалаторах вдоль широких галерей. Никакой другой класс крафтов не мог себе позволить подобной роскоши, и наверное, попади сюда какой-нибудь вояка, его, привыкшего к стеснённости и расчётливому минимализму обстановки боевых крафтов и космических стационаров, подобное расточительство могло бы, пожалуй, привести в бешенство, тем более что большую часть времени променад попросту пустовал.

На счастье, воякам тут, в царстве больничной чистоты и лабораторной стерильности, делать было нечего. Хотя, если задуматься, особый юмор состоял в том, что формально каждый из них зотя бы единожды лично побывал на борту «Принсепса» или пяти его систершипов, мигрирующих сейчас по Галактике, вот только воспоминания об этом у них сохраниться не могли физически.

Квестор усмехнулся про себя, широко шагая на скользнувшую вперёд ленту травалатора, но тут же вернул своему лицу приличествующую строгость. Проскрипции недвусмысленно порицали и прямо запрещали испытывать по отношению к другим людям чувство превосходства. Тот факт, что ты квестор, а они — твоя паства, не значит, что ты над ними или они ниже тебя. Но и испытывать неловкость от окружающей его роскоши квестор не собирался, та была органична и оправдана.

Он тот, кто он есть, на своём посту, исполняет свой долг перед человечеством, в чём-то ему просто повезло, но в остальном — квесторов, рукоположенных Коллоквиумом в ранг Магистра Памяти, в Галактике не насчитывалось и полусотни, они были элитой элиты, даже флотских полных пятизвёздных адмиралов было на дюжину больше, при этом от квесторов зависело порой куда более важное, чем от самих Воинов — если те пытались человечество окормлять и направлять, то квесторы его, человечество, по сути лепили, подобно коллективному скульптору, из ничего, из глины, из Проскрипций, из архивов Памяти.

И сейчас квестора беспокоила лишь та эффективность, с которой он исполняет собственную работу.

Строго говоря, сам факт его нахождения на борту «Принсепса» уже был вопиющим недоразумением, срывающим все планы, и с каждой минутой урон всё возрастал. Сколько ни пытайся изображать занятость, вдали от банка Памяти квестор почти беспомощен, любой его коммит почти наверняка устареет по прибытии на Эру, каскадные конфликты расползутся по аллелям подобно двухцепочечному разрыву дээнка от случайного гамма-кванта, разбираться со всем этим зоопарком впоследствии было совершенно бессмысленно, разве что квестор обнаружит в процессе что-нибудь невероятно значимое.

Например, развяжет Великий конфликт Аш-Семнадцать, над загадкой которого бились все пять предшествующих поколений Магистров, и пока безрезультатно.

Квестор вздохнул. Если бы.

Пока же он разгребал потихоньку технический долг, всякие недописанные каталоги, архивы комментариев, шаблонизаторы для ещё только запланированных на будущее цепочек, в общем, вся та мелочь, что обычно доставалась ликторам из числа докторантов второй стадии. Нужная, важная, полезная работа.

Квестор в ярости скрипнул зубами. Можно сколько угодно себя уговаривать, что всё именно так.

А вот и лифт, ведущий в рубку, квестор нервно махнул раскрытой ладонью, без единого слова проходя в послушно раскрывшиеся створки — на всех подконтрольных Магистрату кораблях и стационарах у него был высший допуск, капитану «Принсепса» это не нравилось, но его мнение в таких вопросах никому не было интересно.

Лифт без малейшего перепада в гравитационном градиенте скользнул вниз, пиликая по пути какую-то необязательно-успокаивающую мелодию. Квестор не очень любил музыку, его мозги были настроены на восприятие несколько иных законов гармонии, квантовых, подобно всему в микромире. Музыка же воспринималась им как нечто излишне продолжительно-непрерывное, вязкое и слащавое. Наконец, лифт добрался до места — в самом подбрюшье рыбообразного корпуса крафта, у основания южного киля.

Рубка была обставлена так же витиевато, как и весь остальной каргокрафт. Обычно это был довольно тесный отсек, где только и хватало места для строенного кокона капитана, дежурного навигатора и энергетика, остальное пространство занимали дублирующие системы коммуникации. На «Принсепсе» же, с его гипертрофированной энерговооружённостью, вместо полноценных капсул были размещены лёгкие ложементы био-коконов, больше похожие на пассажирские, чем на боевые. Повсюду были развешаны виртпроекторы, дежурная смена вообще, как в реликтовых видеофильмах о космосе, предпочитала проводить время на ногах. Капитан тоже был на месте, проверяя какие-то показатели на боковых визуализациях. Славно.

— Капитан?

Квестор постарался придать своему голосу всю необходимую убедительность. Флотские, только сейчас обратив на него внимание, дружно закатили глаза. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы прийти к досужей мысли, что квестор с самого начала рейса числился тут по части писаных заноз в заднице.

— Магистр?

Капитан в точности воспроизвёл интонацию гостя. Издевается. Квестор даже бровью не повёл, хотя внутри и вскипел.

Партия Эн-2-46-710, ошибка амплитуды дала у пятипроцентной выборки сбой экспрессии в аллели Паттертона, итог — повышенная активность внутреннего участка вентромедиального гипоталамуса, для вояк этот дефект даже когда-то дебатировался в качестве кандидата на включение в преднорму, но потом Магистрату хватило ума этот проект зарубить, а все баганутые экземпляры подчистить вирусами-модификаторами.

Квестор всегда считал подобные мысли недопустимыми, но сейчас не смог удержаться.

— Капитан, сорр, прошу прощения, что отвлекаю, но вы обещали мне восемь часов.

Тот в ответ на холодный тон тоже придал своему голосу протокольные интонации.

— Сожалею, магистр, но в точке прибытия сейчас не могут предоставить нам оперативный коридор для постановки в шлюз, там у них, извольте видеть, бардак, да и плотность крафтов сильно превышает все допустимые лимиты по безопасности прохода, так что, при всём уважении, я бы не позволил себе совать сейчас «Принсепс» в это пекло, вы прекрасно знаете приоритеты в моих директивах.

Квестор бросил быстрый оценивающий взгляд за спину собеседнику. По крайней мере, наглец не врёт. Если это кроваво-красное мельтешение на гемисфере что-то значило, то никак не образцовый порядок и спокойствие.

— Есть какие-то прогнозы?

Капитан пожал плечами и всем видом постарался показать, что ему следует вернуться к своим обязанностям, а не упражняться в велеречивости.

— Узнайте, по крайней мере, где «Лебедь».

Флотские переглянулись.

— Постараюсь. Что-нибудь ещё?

Магистр в ответ негативно покачал головой и поспешил ретироваться обратно в лифт.

Следует иногда переступать через собственные принципы и идти по пути наименьшего сопротивления — воспользуйся он бортовым каналом связи, этот диалог ничуть не стал бы менее содержателен.

Вернувшись к себе в каюту, квестор присел за столик в камбузном углу и по привычке нацедил себе из раздатчика клубничного микса со взбитыми сливками. Формально это блюдо вообще не содержало естественной органики, но и обычного набора вкусовых добавок хватало, чтобы привести чувства в порядок. Он и не ожидал от себя реакции — если поначалу этот незапланированный полёт казался ему безумием и чужой блажью, то теперь что-то изменилось, он начал искренне переживать за итог своей миссии.

Да, в конце концов, он по праву гордился последней партией и искренне полагал свой вклад в общую работу если не основным, то значительным. Не будем придираться к словам, на Эру славили общий труд, но не забывали и о роли отдельной личности. Даже если ты Магистр Памяти, аноним, отмеченный со времён рукоположения лишь ничего не говорящим непосвящённому кодом в регистре, в конце концов, это была лишь малая цена за обретение высшего бессмертия.

Квестор с чувством выдохнул клубничный ароматизатор и отправился к проекционной стене.

К делу. Раз случилась такая задержка, презентация должна быть доведена до совершенства.

Квестор развернул тезаурус, пробежав глазами по меткам. Основные позиции бридинга, ветви исходного генома (разумеется, «Ганимед» и «Эола», последние лет десять они считались самыми перспективными), словарь кодонов, сгруппированные по сложности конфликты (как всегда в самом центре маячил злополучный Аш-Семнадцать), и наконец — подробная карта тончайшей вязи артифициальных фрагментов, осознанную необходимость в которых не могли отрицать даже самые замшелые ортодоксы из числа старшего ныне живущего поколения Магистрата. Расширенный восьмибуквенный словарь нуклеотидов открывал перед Эру слишком широкие перспективы, чтобы его можно было бесконечно игнорировать.

Заготовка партии переливалась перед глазами Квестора подобно волшебному сундуку сокровищ, но подлинные бриллианты там ещё только предстояло отыскать и огранить. Увы, проделать это было суждено уже совсем другим людям, и даже не столько им, сколько самому времени.

Формулы дисперсий и сложнейшая комбинаторная логика уже сделали своё дело, но, сожалению, а может и к счастью, усмехнулся про себя квестор, результат тут зависел не только от точности расчётов. Большие числа продолжали работать и после того, как люди и аппараты Эру завершили свою работу.

Геном твою налево.

Квестор смачно и в голос выругался. На диаграмме ветвления значилась откровенная и беззастенчивая чушь — у кого-то явно были проблемы с неокортексом, и если в них срочно не разобраться, проблемы эти по возвращении могли стать у этого кое-кого несовместимыми с жизнью.

На борту «Принсепса» размещалась обычная в таком случае группа сопровождения из десятка ликторов. И в каюте каждого из них сейчас принялась синхронно завывать сирена срочной побудки.

Взмыленные недоучки (сплошь цвет своего выпуска, элита элиты, мать их колбу) начали появляться в канале связи спустя долгих полторы минуты. Явиться лично не хватило ума никому — знай они квестора получше, догадались бы, что в таком случае им было бы проще отвертеться от головомойки. А так квестор набрал в грудь побольше воздуха и принялся возить всех собравшихся физией по содеянному.

Взбодрённые таким нехитрым педагогическим приёмом «короткохалатники» только шмыгали носом и старались смотреть не выше пола. Да и что тут отмазываться — когда три рациональных числа в итоге дают сумму не 100, а 101 процент, тут как бы без вопросов — чистое головотяпство, если не намеренная диверсия.

Впрочем, за дело они взялись резво, уже полчаса спустя проблему благополучно локализовали и поправили, благо она не пошла глубоко внутрь статистики, и теперь вся толпа с улюлюканьем носилась по дереву коммитов и радостно искала крайнего. Тот быстро был изловлен и тут же морально низвергнут в пыль, где тоскливо скулил и затравленно оглядывался по сторонам. Остальные (кто тихо, а кто и в голос) радовались, что не пришлось надевать каргосьюты и лично спускаться в трюм — пересчитывать вручную криогенные банки.

Квестор поглядывал на это всё со смешанным чувством гадливости и облегчения. Тяжело в таком признаваться при его статусе, но в первые мгновения у него сердце буквально ушло в пятки. Когда имеешь дело со столь тонким материалом как живая материя, шутки с цифрами приводят порой к чудовищным последствиям.

Между тем, в самом разгаре самокопания в канале принялся маячить капитан, о котором квестор и думать забыл. Тьма вас всех задери, неужели хоть кто-то сегодня смог сделать свою работу нормально!

— Магистр, ответьте.

Судя по обречённому тону, вызывали его отнюдь не первый раз.

— Да, капитан.

— «Лебедь» идентифицирован, его транспондер отвечает в предполётном режиме.

— Что это означает?

— Крафт готов в любое время уйти на прыжок, но сейчас дрейфует в субсвете, насколько я вижу, в двух тиках от основного скопления флота.

— То есть нам нет необходимости соваться к докам?

Капитан слегка повёл в ответ бровью.

— Магистр, нам необходимо доставить груз. Вам это прекрасно известно.

Таким убедительным тоном обычно выговаривают расшалившимся детям. Или взрослым с нарушениями аутического спектра.

Что ж. В эту игру можно играть и вдвоём.

— Капитан, немедленно свяжитесь с кволом «Лебедя» и запросите для меня личную аудиенцию у Воина. Мне кажется, эта задача не противоречит вашим служебным инструкциям. Я со своей стороны предоставлю вам мой личный открытый ключ для подтверждения полномочий на стороне реципиента. Выполняйте.

И оборвал связь. Одно нервное движение кистью — бесценный стокилобитный пакет отправлен получателю. Капитан может беситься сколько угодно, но он обязан подчиняться старшему научспецу на борту, если это не касается вопросов физической сохранности корабля и груза. Тем более что коридора им до сих пор так и не предоставили, если судить по продолжающейся мешанине у причальных ворот. Тем более у научспеца был приоритет, если на борту таковым являлся член Магистрата.

Квестор вновь машинально нацепил знакомое всем его коллегам упрямое выражение лица — не он решил, что весь этот перелёт действительно является необходимостью, но он летел в такую даль, оторвавшись от своих неизмеримо более важных дел, не для того, чтобы упустить возможность давно назревшего разговора. И тот должен был непременно состояться лицом к лицу, а не по каналу связи, вовсе не потому, что так наставляли Магистров Памяти священные Проскрипции, подобное нарушение квестор вполне мог себе позволить, даже глазом бы не моргнул, если надо. Просто иначе не было смысла всё это и затевать.

Воины использовали речевой канал лишь в качестве вынужденно-вспомогательного, их реальность лежала на несколько планов глубже, в недрах «медленного времени», Магистру же в данном случае нужен был максимальный контакт со слушателем, дабы донести до него искомую мысль в во всей её полноте, для этого в его мозгу и полоскался тяжёлыми волнами гигабайт доклада, готовый пролиться водопадом знаний на заинтересованного слушателя.

Воин, погружённый в гиперсон в рубке «Лебедя», был не самым идеальным собеседником, куда значительнее был бы личный контакт с Вечным в активной фазе, а лучше с Хранителем, но о последних никто не знал ничего достоверного с самого окончания Века Вне, когда они точно все присутствовали на борту ковчегов (в том числе «Ганимеда» и «Эолы», с бесценными генетическими линиями которых они последние годы так носились), но что с ними случилось дальше — об этом, пожалуй, могли знать только Вечные, но и они последние десятилетия словно превратились в призраки. Об их существовании напоминали лишь Песни Глубин, будоражащие немногие Живые Миры, но и только.

Значит, Воин.

Кто-то из них, по сути, неважно, кто. Один транслирует остальным. И Конклав изменит, наконец, треклятые директивы, из года в год заставляющие Магистрат под копирку клепать манипулы и легионы однообразных сборок, не имеющих по сути никакой научной или хотя бы эстетической ценности.

Человечество давно нуждалось в другом. Вот какую мысль должен был донести до Воина квестор.

И их груз был примером того, что именно Эру мог подарить Галактике.

Проект носил кодовое название «Новое лицо», и в этом была вся его суть.

А тупые ликторы могли своей небрежностью запороть его презентацию!

С новыми силами квестор бросился на своих докторантов, костеря их на чём свет стоит. «Анацефалами», кажется, он их ещё не называл. Вот и обновим вокабуляр.

Впрочем, если аудиенция состоится — а она должна состояться, чего бы то ни стоило — к тому моменту презентация должна быть полностью перепроверена и готова к сдаче, а значит, нужно было срочно возвращать процесс в рабочее русло.

Квестор раздал всем задачи, а сам принялся за самый ответственный участок — схемы секвенирования эм-эрэнка базовых образцов.

На сплайсинге обычно всплывают ошибки, не замеченные при сборке первичного генома, так что для точного программирования транскрипции эти схемы заменяли собой регрессионное тестирование и были единственным надёжным способом обнаружить бреши в логике разметки экзонных цепочек. Если что-то было пропущено на этом этапе, то в дальнейшем проблему можно было выявить лишь на этапе специализации соматических клеток, когда особо ничего уже и не поправить, незадачливому исследователю оставалось только уничтожать опытные образцы и начинать заново.

Потому квестор вновь и вновь перебирал сборки кодонов, читая геномную азбуку, как музыкант читает сложнейшую партитуру — то есть буквально на глаз различая нюансы исполнения партии.

И с удовольствием находил эту генетическую музыку великолепной.

Если не считать злосчастных Великих конфликтов, в остальном это было похоже на сложнейший верлибр, тонко перекликающиеся друг с другом строчки из белков и энзимов то осторожно вступали, то грохотали торжественным крещендо, то снова начинали плести нежное кружево генетических программ.

Когда квестор перевернул последнюю страницу этой рукотворной симфонии, у него на глазах стояли слёзы. В этот раз Магистрат превзошёл себя. Это действительно было всё лучшее, что зрело последние годы в недрах Коллоквиума научного сообщества Эру, да что там скромничать — всех Семи Миров, чтобы, наконец, дать свои плоды.

«Новое лицо». Да, оно было таковым.

Только квестор спокойно выдохнул, как раздался новый вызов из рубки.

— Магистр, мы начинаем маневрирование.

— Погодите, куда… Мне было отказано в аудиенции?

— Напротив, мы выдвигаемся в квадрант ожидания, где дрейфует «Лебедь».

Сердце квестора подпрыгнуло и пропустило такт.

— Сколько… — Магистр коротко откашлялся, — простите, сколько у меня времени в запасе?

— Через четырнадцать минут жду вас у южного шлюза. Мы ограничимся гибким рукавом, так что вам следует надеть каргосьют и быть готовым к транспортировке на ту сторону.

Конец ознакомительного фрагмента.