Приключения в Новом мире. Магаданский мятеж

Роман Константинович Лунев, 2023

В открытых для Нового мира дальневосточных русских полисах неспокойно. Кто-то вместе с танорскими союзниками сражается в общими врагами – сардукарами, а кто-то под шумок решил поднять руку на Правду Русскую. Посадник Петр Алексеевич Князев-Магаданский решил вернуть себе бывший когда-то вотчиной его семьи стольный град Магадан. Его сын, Елисей, разрывается между страстью к дочери отцовского врага – городского старшины Изяслава, судьбой своих бывших товарищей – городских ротников, не изменивших Городу и Правде русской, и сыновней почтительностью. «Эх, Елисей Петрович, нельзя для всех добрым быть, когда двое дерутся, нельзя стоять между ними. Приставай к какому-нибудь берегу?!» «Не могу, сердце и ум на две части разорвались…»

Часть 1. Мятежный посадник.

1

Молодой штабс-капитан магаданских ротников, сидел на камне у ворот форта и, зевая, наблюдал, как тяжелогруженая речная расшива, медленно и тяжко двигая веслами, направляется к причалу. В лодке сидели трое гребцов в простой домотканой одежде. Они работали короткими, но толстыми и тяжелыми веслами. Расшива приблизилась, и офицер смог разглядеть прибывающих, в одном из них он узнал знатного в Городе железокузнеца Изяслава Владимировича Орлова.

Ленивая прибрежная волна легонько треснула бортом расшивы в просмоленные дубовые доски пирса и тут же один из подмастерьев подал на причал швартовый конец. Старый причальный сторож, пригревшийся на солнышке, пропустил момент швартовки, и штабс-капитан сам поймал и сложным узлом закрепил канат за деревянный кнехт. Сделав это, он вновь посмотрел на лодку, которая была загружена плетеными корзинами, а в них, словно пушечные ядра, покоились округлые неровные железные болванки — откованные крицы. Из этих железных шаров под действием горнового пламени, силы молотобойцев и умения мастера-кузнеца выйдут превосходные инструменты, всяческие мелкие вещицы, нужные в хозяйстве, а так же холодное оружие.

Тем временем возница подогнал к причалу телегу, на которую должны были грузить привезенное железо и подмастерья, поднатужившись, подняли первую корзину на плечи, потащили ее к повозке. Изяслав одним мощным рывком поднял другую корзину, но, видимо, не рассчитав тяжести ноши, покачнулся. Но офицер, подставив под корзину свое плечо, не позволил кузнецу свалиться в воду. От тяжести колени у него задрожали, перед глазами замелькали серебряные искры, но он честно помог дотащить ношу до телеги. Когда корзина, жалобно звякнув, встала на свое место в повозке, кузнец пробурчал в бороду, что-то одобрительное и вновь направился к лодке.

–… а только зря он старается, больно Изяслав на нашего посадника зуб имеет, також и к Елисею Петровичу относится, мол, яблочко от яблони…

Елисей Князев-Магаданский, а он и был офицером, с которым не слишком вежливо обошелся кузнец, обернулся, услышав эти слова, и прикрикнул на сидящих в воротах форта ротников:

— Чем рассуждать, так лучше помогли бы.

— А что, и поможем, — отозвался один. — Айда, хлопцы!

С веселыми шутками ротники высыпали из форта и накинулись на корзины с железом, которые моментально, словно по мановению волшебной палочки перенеслись на повозки.

Поблагодарив солдат за помощь, Изяслав направился вслед за своими повозками к городу, а Елисей так и остался стоять около форта, глядя вслед маленькому каравану, пока тот не втянулся в городские ворота. Но даже после этого он еще долго смотрел на Город, окруженный зелеными рощами, на открывающиеся за городом луга, окаймленные тайгой, на речку и безбрежный простор Охотского моря.

— Мается Елисей Петрович по дочке Изяславовой, а толку с того не выйдет, — грустно заметил рыжий веснушчатый ротник. — Давно уже Изяслава с его отцом мир не берет.

— А жаль парня, — отозвался другой.

— А поворотись-ка, сынку, — бурчанье наставника сейчас казалось Ганьке Ротникову лучшей музыкой, какую он когда-либо слышал. Сегодня все было радостно и ново, сегодня он станет уже не воспитанником отряда ротников, а ротником. Война между Николаевском и иноземцами, посягнувшими на русские земли, которая могла задеть своей орбитой и Магадан, позволила не дожидаться восемнадцати лет.

Зеркало, установленное в ротницкой швальне, располагавшейся в одной из комнат магаданского детинца, отразило две абсолютно разные фигуры. Фон для них составляли столы для раскройки, меловые доски с размерами, и разбросанные на полу, на столах и стульях обрезки синей ткани.

Ганька худощавый, но крепкий подросток четырнадцати лет от роду, с миловидным лицом и непокорным ершиком волос на голове быстро крутанулся вокруг своей оси, но пожилой сержант ротников Серафим Скок своей широченной ладонью задержал его и поправил складку на новеньком синем парадном мундире, облитом сиянием серебряных галунов.

— Ну вот и готово, теперь тебе хоть на вечерку к девкам, — удовлетворенно заметил, невидный в зеркале рядовой Тимофей Заяц.

— Я сейчас в лучшее место пойду, — важно заявил Ганька, пристраивая на свои вихры синее кепи военного образца, а сам подумал: «А ведь действительно, хорошо бы сейчас в таком-то наряде и закатиться на вечерку».

— Ну-ну, идем, там нас уже заждались, небось, — ласково подтолкнул мальчугана Скок.

Пройдя по полутемным закопченным коридорам городского хранилища-крепости, они остановились перед массивной дверью ротницкой трапезной, за которой раздавался шум голосов собравшихся ротников. Еще раз поправив на голове кепи, от чего оно съехало немного на бок, Ганька взялся за ручку и потянул ее на себя. Шум голосов сначала усилился, а затем оборвался, и под взглядами застывших по стойке «смирно» ротников Ганька, в сопровождении наставников, торжественным шагом направился к накрытому красной скатертью столу. На несколько мгновений ему от волнения показалось, что у него вдруг резко село зрение, лица людей, стоящих возле стола расплывались. Но зрение само собою восстановилось, когда он прошел половину дороги, и смог разглядеть на столе красную атласную подушку, на которой лежал тяжелый старинный меч с простой крестообразной рукояткой, а за столом полковника Корнилова, начальника магаданского отряда ротников. Слева от полковника, возглавляемые огромным Изяславом, стояли трое старшин городских концов, одетых в праздничные штатские одежды. Они представляли магаданское людство, а справа в парадном мундире казачьего подполковника — посадник.

Подойдя к столу, Ганька вскинул руку к козырьку кепи, и звонким мальчишечьим голосом отрапортовал:

— Господин полковник, воспитанник Гавриил Ротников для принесения Роты прибыл!

— Принеси клятву.

Взяв в руки меч и повернувшись по-уставному, Ганька набрал в грудь побольше воздуха и на едином дыхании выпалил заученные слова клятвы: «Клянусь Солнцем и Луною, клянусь ясною звездою, городским тыном и родным дымом, что буду защищать Град Магаданский и Правду Русскую отныне и до веку, пока светит солнце, пока родит земля, пока слышна на земле речь человеческая. Я сказал».

Полковник принял из рук повернувшегося к нему Ганьки меч и уложил его обратно на подушку, а затем обратился к застывшим шеренгам ротников:

— Вы слышали, вы видели?

И шеренги, как один выдохнули:

— Клятва, клятва!

Затем Корнилов обратился к городским старшинам с теми же словами:

— Вы слышали, вы видели? — и рокочущий бас Изяслава почти заглушил ответ остальных двух старшин. — Клятва, клятва!

Таинство принесения клятвы верности завершилось, и начальник ротников обратился ко всем присутствующим с короткой речью:

— Сегодня для нас бойцов-ротников города Магадана радостный и торжественный день, мы приняли в наши ряды нашего воспитанника, все мы можем гордиться тем, что этот юноша, воспитанный нами стал хорошим человеком и полезным членом общества. Тем, что мы стали для сироты семьею и дали ему путевку в жизнь.

— Все мы знаем, что сегодня, сейчас, наши братья, ушедшие на помощь Николаевску, ведут неравную борьбу с сильными иноземцами. И я думаю, что пример этого юноши, в столь грозный для отечества час пожелавшего стать нашим боевым товарищем… — полковник запнулся и покраснел, он был не мастер говорить, и по губам посадника скользнула едва уловимая усмешка, но офицера выручил Изяслав. — Он показал нам, что необходимо сплотиться всем, вне зависимости от богатства, социального положения и возраста и отстоять нашу землю и нашу Правду!

Последовала команда «Разойдись» и ротники шумной толпой пошли из трапезной, остались лишь дежурные, накрывавшие столы для ужина.

Ганьке хотелось как можно дольше сохранить в себе радостную атмосферу праздника, и поэтому он не пошел на ужин, а, забравшись в одну из башен Детинца, смотрел на звезды и представлял себе свою дальнейшую жизнь, которая, несомненно, должна быть полна подвигами и сражениями, в которых он проявит неслыханный героизм. Как-то нечаянно пришла мысль о том, что в одном из этих сражений его ведь могут и убить, но, как и любой мальчишка, он быстро отогнал ее, тряхнув головой. Занятый своими мечтами он не заметил, как погрузился в сон.

2

В верхнюю светлицу, являющуюся рабочим кабинетом, проскользнула скользкая и пластичная фигура старшего приказчика Гарко, поклонившись, он застыл в ожидании распоряжений господина.

— Елисей не вернулся домой со мною, куда он пошел?

— Он шел через Ремесленный конец, задержался у дома Изяслава, а затем вернулся домой и сейчас спит.

— Далась же ему эта девка, — ворчал посадник, — добро бы хоть толк был от этого, а то ведь…

— Мой князь, а ведь девушка и правда красива.

— Что толку, все равно Изяслав ее не отдаст за Елисея, даже если она вдруг согласится.

— А что может помешать моему князю отдать сыну дочь своего врага после победы над ним?

— Надеюсь у тебя все готово, чтобы это свершилось?

— Наемники уже на подходе.

Посадник кивком головы отпустил приказчика и стал обходить комнату, гася свечи, которые стояли на бюро, столиках и подставках, расставленных на устилавших полы коврах. Остановившись у стола, он провел рукою по казачьему мундиру. Сколько же он потратил денег на подкупы казачьих начальников, чтобы, не служа, получить офицерский чин. А все было бы без толку. Если бы не Гарко, выкравший печать у полкового писаря, не видать бы ему ни чина, ни посадничества. Еще тогда он решил, что так быть не должно, владеющий деньгами должен владеть жизнью. И сегодня утром все должно решиться.

Посадник долго сидел в темноте, погруженный в думы о прошлом и будущем.

Взгляд на часы: «Не вызвать ли Гарко? А вдруг все сорвется?». Петр Алексеевич прошел к резному бюро, на котором среди безделушек стояла костяная шкатулка, инкрустированная золотом и драгоценными камнями. Поднял крышку и взял с атласной поверхности маленький стеклянный пузырек с ядом: «Нет, сброду, который Изяслав называет людством, никогда не удастся выместить на мне свою обиду за предательство». Пузырек опустился в потайной карман, он может сегодня понадобиться.

Посадник прислушался, не раздадутся ли звуки борьбы, но Город молчал, даже ротники, охраняющие городские ворота, притихли и уже не перекликаются, борясь со сном. Черные проемы окон посветлели. Утро. Вдруг чуткое ухо уловило хлопок отдаленного выстрела. Показалось? Нет, вот еще один, пачка и вновь тишина, давящая неизвестностью. И вдруг эту тишину разорвал набат вечевого колокола, призывающий народ на защиту родного города. Посадник метнулся к столу, схватил колокольчик и затряс его, вызывая прислугу. В кабинет влетел Гарко.

— Что случилось, почему набат? — набросился на него Петр Алексеевич.

— Видно кто-то из ротников сумел добраться до колокола.

— А как же наши наемники?

— Все в порядке, ворота открыты, только что гонец сообщил, что детинец почти взят, лишь несколько почти безоружных ротников еще отбиваются, но долго им не продержаться.

— Гонец еще здесь?

— Да, мой князь.

— Немедленно отправь его обратно, пускай ударят в вечевой колокол к Большому Вече.

В этот момент в комнату ворвался слуга и кинулся в ноги посаднику:

— Господин, ваш сын сейчас отправился к детинцу, мне не удалось его удержать.

— Проклятье на вас всех! — посадник схватил Гарко за грудки. — Догони его, возьми лучшего коня и догони. Ты отвечаешь за него головою.

Не забыв поклониться, Гарко выскочил из комнаты, а Петр Алексеевич повернулся к коленопреклоненному слуге:

— Приготовить мне княжеские доспехи и охрану, я буду говорить на вече.

Ганька проснулся от громкого разговора:

— Кто приказал открыть ворота?

— Приказ посадника — Петра Алексеевича. — Ганька узнал голос одного из старших посадничьих приказчиков Колта Вялого.

Он подошел к бойнице и выглянул на улицу, которая была еле освещена горящими над воротами детинца светильниками, заправленными китовым жиром. В их неверном колеблющемся свете можно было рассмотреть группу примерно из десятка человек, завернувшихся в черные плащи.

— Ночью открывать ворота детинца запрещено!

— Так это другим запрещено, а посаднику можно. — Вялый начинал сердиться.

Ганька услышал, как часовые совещались, но слов разобрать не мог, затем послышался скрип петель калитки.

— Ну, входи… — фраза прервалась предсмертным хрипом часового, затем короткая возня и вновь тишина.

В этой тишине раздался лязг засовов и огромные, окованные железом полотнища ворот отворились. В ответ на эти звуки из прилегающей улицы на Вечевую площадь высыпали вооруженные люди. «Предательство!» — промелькнуло в голове и ноги сами понесли мальчишку по переходам в центральную башню Детинца, в которой был подвешен вечевой колокол. Влетев в башню, он уже слышал звуки завязавшейся внизу борьбы. Это проснувшиеся ротники вступили с врагами в схватку не на жизнь а на смерть, но Ганька прекрасно понимал, что без помощи горожан у почти безоружных ротников нет никаких шансов. Поэтому он сразу же бросился к звонарю и принялся трясти его:

— Дядя Сергей, вставайте.

— Ты чего балуешь, пострел? — вопросил, ничего не понимая старый ротник, схватив Ганьку за шиворот.

— Предательство, дядя Сергей, — вывернувшись, Ганька схватил веревку и начал раскачивать тяжелый язык колокола.

Никогда бы он не подумал, что так трудно выбить из этого колокола привычные с детства звуки. Для этого нужна была немалая сноровка и сила. Снизу раздался выстрел, затем сразу несколько, шум рукопашной свалки приближался и звонарь, отбросив Ганьку плечом, схватился за веревку, башню сразу же заполнили мощные и ровные звуки тревожного набата, призывающего горожан к оружию.

Осмотревшись, Ганька заметил прислоненное к стене ружье звонаря и, схватил его. Проверив заряд и кремень, он занял позицию против двери, готовясь встретить врагов. Секунды текли страшно медленно, только гулко стучало сердце. Первым на лестнице показался ротник в белой рубашке. Саблей он отбивался от наседавших на него двоих китайцев, одетых в расписанные драконами халаты. Китайцы постепенно заставляли его отступать все выше вверх по лестнице. На глазах у Ганьки ротник зарубил одного из врагов, но место павшего сразу же занял другой. Внезапно отступающий ротник споткнулся и на секунду потерял равновесие, этого хватило, чтобы два клинка вонзились ему в грудь. Раскинув руки, из которых выпала сабля, защитник Детинца осел на ступеньки. Перепрыгнув через тело, двое китайцев ринулись вперед, а третий, поднял ружье.

Уперев приклад в плечо, и выставив вперед ногу, Ганька тщательно прицелился, палец неуверенно нащупал курок, а в голове вертелась одна мысль: «Только бы не осечка». Зажмурив глаза, он нажал на курок. Два выстрела почти слились в один, и одновременно приклад сильно толкнул мальчишку назад, в ноздри ударил запах сгоревшего пороха. Что-то горячее ударило в плечо, и он почувствовал, что пол уходит из-под ног. Падая, Ганька все же успел заметить, как пораженный его пулей китаец покатился по лестнице, сбивая с ног своих товарищей.

Широко раскинув руки он бежал по высокой, пахнущей медом и свежестью траве, а она, Утрянка, бежала навстречу и волосы ее, цвета воронова крыла, свободной волной стелились по ветру. Едиными махом Елисей подхватил девушку на руки и закружил, наслаждаясь серебристым смехом. Но дочка Изяслава была не такой уж и легкой, так что через несколько секунд, в строгом соответствии с законами физики, они, смеясь, покатились по траве. Горячие смуглые руки страстно обвили шею молодого офицера и желанные губы прошептали:

— Любимый.

Как же давно он мечтал об этом мгновении, когда сможет целовать ее. И сейчас от этого поцелуя мир, казалось, завертелся, унося его за собою в сладком водовороте чувств.

Сколько длился этот поцелуй, мгновение, или вечность, Елисей не знал, но внезапно раздавшийся звон заставил его поднять голову. Он с удивлением обнаружил, что они лежат не на зеленом лугу, а на огромной черной наковальне. А звуки повторялись вновь и вновь. Пока Елисей не понял, откуда же они идут эти разрывающие душу тревогой звуки ударов железа по железу. Отец, огромный будто скала, в прожженном фартуке, надетом поверх парадных княжеских доспехов, мерно и тяжело взмахивал огромным молотом. И молот этот опускался все ближе и ближе к ним.

— Бум… бум… бум, — все ближе и ближе.

Он попытался скатиться с наковальни вместе с Утрянкой, но не мог сдвинуться с места, пробовал закричать, но голос тоже отказался повиноваться. Он мог только наблюдать, как смерть приближается к ним. Но странно, что девушка, казалось, совершенно не чувствовала опасности. Она, как будто, была в счастливом забытьи, погруженная в него их близостью, а на ярких полных губах играла спокойная и радостная улыбка. Снова и снова опускается огромный молот, вот он уже примял длинные распущенные волосы Утрянки. Вот завис над их головами. Вот пошел вниз…

Елисей сел на постели, обливаясь холодным потом.

— Сон, это же только сон. — пытался он внушить себе. — Это ведь только сон.

Но внезапно он понял, что звуки, слышанные им во сне, продолжаются. Сообразить, что же это за звуки, было делом одной секунды. Это был набат вечевого колокола Детинца. Мгновенно, сказалась выучка в казачьих войсках, Елисей оделся. Схватив пояс с шашкой и кобурой, выскочил из комнаты. Словно вихрь скатился по лестнице, едва не сбив с ног слугу. Тот что-то кричал ему в след, но Елисей только отмахнулся.

На конюшне Елисей вывел из загона своего любимого коня — Урагана. Боевой конь, слыша тревожные звуки, прядал ушами и тихонько всхрапывал, позволяя хозяину седлать себя. Заседлав коня Елисей ласково потрепал его по морде, и, вскочив в седло, стрелой вылетел из конюшни. В тот момент, когда он появился в воротах усадьбы, колокол смолк, но офицер продолжал нахлестывать коня, он уже понял, что случилось.

Непривычно стучали по булыжной мостовой, привыкшей к мерному движению повозок, копыта мчащегося во весь опор верхового коня. Елисей не обращал внимания на удивленные и испуганные лица горожан, выглядывающих из-за заплетенных плетями цветущего вьюнка заборов. Проскочив наметом несколько улиц и, едва не сбив выбежавшего на дорогу ночного сторожа, он вылетел на Вечевую площадь. Пересечь площадь было делом нескольких секунд. У открытых ворот детинца он увидел несколько трупов, в которых узнал ночных сторожей с рогатинами и двоих китайцев. Видимо сторожа из ближайших лавок поспешили на помощь ротникам, и приняли смерть за свой Город.

Влетев в ворота, Елисей осадил коня. Все уже было кончено, и наемники сейчас выкидывали из окон во двор тела убитых ротников. А на верху неровной кучи убитых лежало бездыханное тело ротницкого воспитанника Ганьки.

У стены он увидел десятка три ротников в окружении вооруженных китайцев. Никто из них не успел надеть форму, а некоторые даже были в исподнем. Рука молодого офицера сжалась на эфесе шашки. Нет, не так он хотел бы взять власть в Городе. Без крови и насилия, убедив людей в том, что власть княжеская лучше вечевой. Но отец решил иначе, он не хотел ждать, не хотел объяснять что-либо людям, которых считал темной и глупой толпой.

Вслед за Елисеем в ворота влетел на коне Гарко. Осадив коня он заорал:

— Бить в колокол к Большому Вече, немедленно, пока горожане не поняли в чем дело и не выпустили нам кишки, — соскочив с коня, приказчик подбежал к Елисею.

— Умоляю, не делайте глупостей, — жарко заговорил он. — Вы уже ничего не сможете изменить, а поэтому смиритесь и доверьтесь своему отцу.

Елисей мрачно кивнул и, проводив взглядом скользкую фигуру отцовского милостника, медленно разжал руку на эфесе. Спрыгнув на землю, он подошел к пленным. И обратился к старшему из конвоиров.

— Что с ними будет?

— Князь приказал предложить им службу, а если не примут — убить.

— И что же, согласны они?

— А мы не таковы, как у твоего отца дети, — отозвался рыжий ротник, вытирая рукой кровь, стекающую из раны на голове. — Мы Правды Русской не продаем и клятвы Городу не нарушаем.

Елисей медленно обвел взглядом пленных ротников, ведь еще вчера ел и пил с ними за одним столом, а теперь пролегла меж ними черта, и правы были их обвинения. Но почему именно так? Резко повернувшись, он схватил за рукав цветастого халата пробегавшего мимо китайца и, тряхнув его для порядка, приказал:

— Сейчас же сюда вашего старшину. Марш.

Сбитый с толку китаец повернулся, чтобы бежать, но споткнулся и, под хохот товарищей, растянулся на земле. Но он тут же вскочил и скрылся в центральном хранилище. Вскоре он появился в сопровождении толстого и важного мандарина. Елисей прищурился, этого человека он уже видел у отца, они о чем-то совещались и теперь понятно о чем.

— Счастлив видеть тебя, господин, — расплылся в улыбке мандарин, сгибаясь в поклоне.

— Взаимно, Чжо-Лин, — небрежно ответил Елисей. — Тебе отец приказывал убивать пленных, которые откажутся от службы?

— Точно так, господин.

— Так вот, это он погорячился, отпустить их нужно.

Он, казалось, видел, как под толстым черепом ворочаются недоверчивые мысли. Оглянувшись на своих солдат, мандарин осторожно спросил:

— А чей же это приказ?

— А ты подойди сюда, я тебе на ушко скажу, — ответил Елисей. — не гоже всякому сброду тайные мысли княжеские ведать.

Только китаец приблизился, как офицер в мгновение ока выхватил пистолет и ткнул его в толстый живот подошедшего.

— А приказ этот, Чжо-Лин, мой, и если ты его не выполнишь, то получишь в пузо добрую свинцовую горошину. — Проворковал почти ласково офицер.

Мандарин взмахом руки остановил своих солдат, бросившихся было на помощь своему начальнику, и приказал:

— Отпустить пленных.

— А мы с тобою, Чжо-Лин, их проводим, — проговорил Елисей. — Ведь я думаю, что даже китайцев в детстве учат, что доблестному противнику необходимо оказывать почести.

— А вы, ребята, чего встали, или ждете особого приглашения? — обратился он к ротникам.

— Айда, братцы, на выход, — рыжий ротник по имени Карислав подтолкнул своих товарищей к воротам мимо застывших конвоиров.

Затем он подошел к Елисею и мандарину.

— Елисей Петрович, а может приказать им сейчас побросать оружие, так мы бы мигом обернули их из куля в рогожку.

— Нет, этот его приказ они не выполнят, в этом они подчинятся только моему отцу, — задумчиво ответил Елисей, заметивший в этот момент, что лежавший на телах убитых ротников мальчишка пошевелился. — Лучше прихвати Ганьку, он, кажется, еще живой.

— Есть, — и Карислав, подхватив мальчишку на руки, направился к воротам, а Елисей, все еще не отводя пистолета от живота мандарина, двинулся следом.

Выйдя из ворот детинца, они плотной группой направились к воротам города. Елисей понимал, что только за воротами, где можно будет укрыться в лесу, пленные будут в безопасности от погони. И поэтому он подгонял своих спутников, под их торопливыми шагами сминались опадающие с перегнувшихся через заборы садовых деревьев лепестки цветов. Навстречу попадались горожане, направляющиеся на площадь по зову вечевого колокола. Они с удивлением озирали израненных ротников, но расспросов удалось избежать, так как большинство горожан сегодня не торопились на вечевую площадь, сбитые с толку внезапной переменой сигнала.

У ворот их задержала охрана. Ротники, охраняющие ворота тоже не знали в чем дело и сразу же набросились с вопросами. Елисей ответил:

— Произошел переворот, власть в городе захватил мой отец, вы можете выбирать, или пойти к нему на службу, или уходить из города.

Сержант, командовавший стажей, ответил за всех:

— Мы ведь присягали Городу и Правде Русской, не гоже нам слово свое менять.

— В таком случае, охраняйте ворота, и выпускайте из города всех, кто захочет выйти, а когда на вас нападут люди князя отходите в лес.

Карислав приблизился к офицеру.

— Елисей Петрович, а как же вы, неужели останетесь?

— К сожалению, мне с вами не по пути, — задумчиво произнес Елисей, он раздумывал о своих дальнейших действиях.

Да, конечно, он разделял мнение своего отца о том, кто же должен управлять Городом. Но брать власть так, как взял ее отец он не хотел. Он понимал, что гибелью ротников смерти не ограничатся. Погибнут многие уважаемые в городе люди, и, в первую голову, опасность грозила Изяславу, который был наиболее популярен. А вместе с ним опасность грозит и его семье, а значит и Утрянке. Это решило его колебания.

— Я остаюсь, прощайте! — Он крепко пожал руку Кариславу, а затем и другим ротникам и направился прочь от ворот, а за ним поплелся освобожденный Чжо-Лин.

Отойдя немного от ворот, Елисей обратился к китайцу:

— Ты, Чжо-Лин, можешь идти на площадь, ты можешь там понадобиться отцу, а я заверну здесь неподалеку в одно место.

Оставив мандарина, он бегом направился к дому Изяслава, взбудоражив по пути всех сторожевых собак.

Петр Алексеевич, самозваный князь, через бойницу в стене Детинца разглядывал волнующееся и шумное людство, собирающееся у подножья Детинца. Внизу волновалось настоящее море, состоящее из голов, шапок, белых, цветных и вышитых рубах и кафтанов. Князь был одет в древние княжеские доспехи своих предков: бахтерц, железную юбку, поножи и поручи. Все доспехи, включая и латные сапоги, были сделаны очень искусно и, хотя драгоценных металлов и камней на них было не так уж и много, все же доспехи выглядели очень внушительно и красиво.

Сегодня народу на Вечевой площади было меньше обычного. Не видно было женщин, разнообразивших одинаково одетую толпу яркими одеждами, и шныряющих обыкновенно по площади подростков, пришли в основном главы семейств, прихватив, на случай, для подмоги наиболее сильных родичей и работников. К нему подошел Гарко, и князь коротко бросил в его сторону:

— Хватит звонить, больше уже, пожалуй, никто не подойдет.

— Слушаюсь, господин, — и шаги приказчика стали удаляться, а вскоре колокол затих.

Петр Алексеевич медленно спустился вниз. Пройдя мимо баррикады, из-за которой выглядывали стволы орудий, готовые осыпать картечью каждого, кто ворвется в ворота, он занял место во главе отряда телохранителей. Отряд состоял из десятка китайцев в цветастых, расшитых диковинными цветами и драконами халатах и вооруженных ружьями, и двух громил-преступников, ставших его личными телохранителями. Последние были одеты в синие ротницкие мундиры.

Перед князем распахнулись тяжелые ворота Детинца, и отряд, под лязг оружия и амуниции, вышел из крепости. Они прошли по широкой дуге, мимо собравшихся людей и поднялись на степень, возвышение, сделанное у стены. Ворота Детинца при этом остались открытыми. «Это неплохой психологический трюк, — подумал Петр Алексеевич, — пусть видят, что мы их не боимся».

Когда князь поднялся на степень, находившийся там бирюч прокричал в народ:

— Эй, людство! Эй, магаданцы! Эй, хозяева! Неустройство ваше видя и печалуясь о бедах ваших, не желая прежнего беспорядка при вашем обилье решил ваш посадник! А что он решил, о том он сам скажет.

Шагнув к самому краю степени, Петр Алексеевич заговорил ровным громким голосом, покрывающим значительное пространство:

— Решил я не быть избранным на крик старшиной, решил сам быть вашим князем. Решил взять на себя Город со всеми пригородами, пригородками и землями. Отныне я ваш князь!

Обведя взглядом площадь, по которой еще перекатывалось эхо его слов, повторяемое специальными бирючами тем, кто стоял в задних рядах, он продолжил:

— Решил я исправить и Правду Русскую в чем она нехороша. А в чем хороша — так оставлю. В Городе будет постоянно жить иноземная дружина, а вместо прежних ротников я наберу новых, положив им против прежнего жалованья вдвое. При их помощи буду я охранять пределы магаданские и брать для Города новые земли. Я объединю под своею рукой все земли русские, и пойдут вам от этого прибытки немалые.

Князь вновь сделал паузу:

— А теперь, идите же ко дворам и занимайтесь своим делом, а если что мне еще от вас понадобится, о том я вас оповещу. А старшинам городских концов ко мне собраться.

И закончил:

— Помните, я ваш князь, самовластный владыка, ныне живите спокойно. Ступайте! Я сказал.

Толпа медленно и нехотя задвигалась, и Петр Алексеевич увидел, как поднялась чья-то рука с тяжелым ножом, чтобы метнуть в него. Но не успело оружие сорваться из руки покусителя, как со стены Детинца скользнула меткая стрела, и на площади осталось лежать бездыханное тело. Когда люди уже разошлись, двое вернулись и подняли товарища, князь не препятствовал.

После ухода отца и младших сыновей с работниками на Вече, домашние Изяслава, волнуясь, не находили себе места. Светланка попыталась было вовлечь дочерей и работниц в утренние домашние дела, но раннее и тревожное пробуждение давало о себе знать. Работа валилась из рук женщин, а оставленный отцом дома «за себя», старший сын Сувор, бесцельно бродил по двору, не зная за что взяться.

— Как ты думаешь, что могло случиться в городе? — расчесывая длинные черные волосы Утрянки, спросила, живущая в семье Изяслава в работницах сирота Марина.

И дочь хозяина и работница были в одинаковых простых домашних сарафанах и плетенных из кожи босоножках. Украшения дома носить не полагалось.

— Не знаю, но что-то нехорошее, не даром же отец не взял на Вечевую площадь маму. — Ответила Утрянка, придирчиво разглядывая в зеркале свое лицо, с крупными, но приятными чертами и странно контрастировавшими со смугловатой кожей, голубыми, материнскими, глазами.

— А мне страшно, — призналась подруга.

— Вернется отец, все и узнаем, — успокоила ее Утрянка и добавила. — Дай я тебя тоже расчешу.

Внезапно их разговор был прерван сильным стуком в ворота и девушки, сорвавшись со своих мест, бросились во двор. Когда они выбежали из дома, во дворе уже собрались почти все домашние, а Сувор уже не слишком любезно переговаривался с кем-то через окошко. Утрянка услышала голос, от которого ее бросило в жар.

–… у вас мало времени, немедленно позови мать!

В ответ заскрипели петли калитки, и Елисей шагнул на Изяславов двор. Огромный, как и отец Сувор навис над ним, сжав кулаки.

— Ты мне не приказывай! — задиристо проговорил он.

— Силу молодецкую еще успеешь показать, а теперь я повторяю, у вас мало времени, — остановил его сын князя. — Позови скорее мать.

Сын посадника был не намного ниже Сувора, хотя и значительно уже в плечах, но военная выправка и привычка повелевать, позволяла ему держаться в психологическом плане, если не выше, то уж точно на одном уровне с физически сильнейшими людьми. Не смотря на разницу в физической силе, голос офицера, не привыкшего повторять приказания, заставил Сувора на несколько мгновений замяться. Этого вполне хватило, чтобы Светланка вышла вперед, мягко и ненавязчиво оттеснив сына от ворот.

— Что скажешь, Елисей Петрович? — спросила она певучим голосом, подходя ближе.

Пригладив растрепавшиеся при беге волосы и одернув гимнастерку (сказалась прочно вложенная в детстве почтительность к старшим), Елисей вкратце поведал ей все случившееся.

— Вам необходимо покинуть Город, вы можете уйти через Полевые ворота, там точно еще стоят верные присяге ротники. — закончил он свою речь.

— А Изяслав? — спросила Светланка.

— О нем можете не беспокоиться, Светланка Ивановна, я сделаю все, чтобы он тоже выбрался из Города.

— Можем ли мы верить тебе, ведь это твой отец пошел против Правды Русской?

— Я не согласен с отцом в методах взятия власти и не хочу насилия. Я очень прошу вас поверить мне.

— Мы поверим тебе, — наконец решила Светланка, оглянулась. — Утрянка, Марина, Ульяна, собирайте самое необходимое. Сувор, готовь телеги, как только придут братья и подмастерья, они помогут тебе, — и вновь обратилась к Елисею. — Спасибо, Елисей Петрович, и до свидания.

— Скорее всего, прощайте, — услышала Утрянка, спеша к дому, она уже не видела взгляда, брошенного ей вслед Елисеем.

В верхней светлице в доме князя стол накрыт словно к празднику. На белой скатерти расставлены драгоценные кубки для хозяина и троих гостей, матово поблескивают бутылки с лучшим вином, привезенным из Китая, пенится в жбанах хмельной мед. На узорчатых тарелках разложены фрукты и легкие закуски деликатесные. Но не радует изобилие на столе старшин магаданских, ведь не для праздника они сюда пришли. И настороженно глядят на хозяина из-под кустистых бровей черные глаза кузнеца, напряженно сидит знатный кожевенник Иван Балагур, старшина Торгового конца. А рядом Радок Виновный, рыбак и старшина Морского конца нервно теребит край скатерти.

Елисей, опираясь на ружье, сидел на плоской деревянной крыше клети в тени большого грушевого дерева, как раз напротив окна верхней светлицы. Он наблюдал за разгорающимся спором. Громкий голос Изяслава был слышен даже через оконное стекло, хотя слов нельзя было разобрать. Но это и не нужно было, Елисей и так знал, что он сейчас отстаивает вольности Городские и Правду Русскую. Остальные старшины лишь время от времени вставляли в спор свое слово. Больше всех говорил отец, он был хорошим оратором, но сейчас у него явно не было шанса убедить своих оппонентов.

Постепенно тон голосов повышался, Елисей видел, как отец, яростно жестикулируя, что-то втолковывает Изяславу. Внезапно палец кузнеца уперся в грудь князя, он произнес несколько слов и повернулся, чтобы уйти, за ним встали и остальные старшины. Но в тот же момент, видимо по приказу князя, в горницу вбежали китайцы-охранники и накинулись на старшин. Не ожидавших нападения Балагура и Виновного они скрутили быстро, но Изяслав, напрягшись, раскидал охранников и бросился к окну.

Елисей поднял ружье, беря окно на прицел. Со звоном разбитого стекла до него долетел голос отца:

— Убейте его, стреляйте же кто-нибудь!

Выскочив на крышу пристройки, Изяслав побежал прочь от окна, в котором появились двое китайцев с ружьями. И тут он заметил Елисея, на секунду остановился в нерешительности. Но в этот момент ружье в руках офицера выбросило сноп пламени и один из китайцев, выронив оружие, свалился в глубину комнаты. Падая, он толкнул второго, и тот выпустил свою пулю в небо.

Выстрелив, Елисей закричал:

— Скорее, Изяслав Георгиевич, бегите к Щитной улице, там возьмете коня, привязанного к нашему забору, и покидайте город, ваши родные тоже должны уже выехать.

— Спасибо, — прокричал кузнец и, тяжело топоча по крышам клетей и переходов, с неожиданным проворством проскакивая под ветвями деревьев, побежал в сторону Щитной улицы.

Погоня не заставила себя долго ждать. Из окна выскочили трое китайцев с ружьями и двое слуг, один из которых вооружился тяжелым медным канделябром, а второй саблей убитого Елисеем китайца.

Подняв тяжелый ружейный приклад, Елисей страшным ударом замертво свалил первого из подбежавших. Но остальные накинулись на него скопом, и ему пришлось здорово поработать кулаками и прикладом, чтобы раскидать своих противников.

3

Со смотровой башенки, укрепленной на общественном амбаре, на которой стояли старшины земского войска, открывался большой обзор. Далеко протянулись во все стороны света зеленые вблизи и синеватые далее, лесные массивы и не было видно им конца и края. Лишь изредка леса прорезывались вырубками, на которых стояли починки, или заимки. Внизу виднелись прилепившиеся друг к другу, словно шляпки опят на пне, крыши домов и клетей Преславского починка. А вокруг ограждающего починок деревянного тына, меж засеянных полей и на новых вырубках, раскинулись палатки, в которых жили беженцы из Магадана и собиравшиеся земские ополченцы. Гонцы были отправлены далеко, до самых дальних пограничных с соседними землями пригородков и поселений. И теперь что ни день, то больше собиралось людей, чтобы вышвырнуть прочь из Города самозваного князя. Приходили и в одиночку, и семьями, и ватагами, подходили и целые отряды из ближайших пригородков. Уже сейчас, по прошествии двух недель после переворота в Магадане их собралось почти двадцать тысяч, а через пару недель, когда подойдут войска из дальних пригородков войско, пожалуй, удвоится. Но это учитывали и воеводы князя, разведка земцев донесла, что войско, ведомое самим князем, направляется к лагерю земцев. Войско, численностью в двенадцать тысяч человек было составлено из наемников, преступников, собранных князем заранее по всем русским землям, и перешедших на сторону князя горожан.

Капитан Гречишный, немолодой уже командир ротников пригородка Командорского доказывал старшинам:

— Даже двойное превосходство в силах не гарантирует нам победы, ведь князь собрал под своим началом искусных в воинском деле китайцев-наемников и хорошо вооружил их за счет арсенала Города, а мы взяли людей от сохи, или от кузнечного горна, вооруженных чем попало, начиная от охотничьих ружей и заканчивая луками со стрелами.

— Но ведь китайцев у князя только четыре тысячи, а все остальные, это либо преступники, либо силком взятые горожане, они сами перейдут на нашу сторону, — возражал ему Изяслав.

— Все наше упорство и боевой задор разобьются об огонь этих четырех тысяч мушкетов, а когда мы начнем отступать, то вслед нам, лишившимся порядка и командования, бросят орду преступников.

Гречишному вторил его коллега из Коломенского:

— А когда противник начинает отступать, то побеждающие меньше всего думают о переходе на его сторону.

— Так что же вы предлагаете? — спросил военных Изяслав.

— Отступать…

–… и собирать силы, — в голос произнесли офицеры.

Но старшины из гражданских накинулись на них с упреками в трусости:

— Да каждый из русских перешибет пополам десяток китайцев, а своим по ушам надаем, да отправим по домам!

— Нам уже и сейчас кормить войско и беженцев нечем, а если мы начнем отступать, то беженцев будет еще больше.

— От такой войны разорение одно народу выйдет, если всех с насиженных мест срывать.

Всех повершил Изяслав, бывший главным на совете:

— С нами Правда, а в Правде сила, а посему битве быть здесь.

— Мы подчиняемся, — отвечал за всех офицеров капитан Гречишный. — Но с таким шапкозакидательством, ничего кроме поражения в бою не ожидаем!

Елисей Петрович Князев-Магаданский задумчиво рассматривал строящиеся для битвы земские полки. За его спиной позвякивали стременами и оружием двести всадников, набранных им самим из молодых городских парней. Невеселые мысли бродили в голове офицера. За последнее время он видел столько зла, что теперь уже горько сожалел, что не бежал вместе с освобожденными им ротниками.

После бегства Изяслава, к которому он приложил руку, его посадили под домашний арест и более недели он просидел в своей комнате. Не смотря на то, что его изолировали, он все же узнал, что всем офицерам, отказавшимся служить князю, грозит расстрел. Та же участь ожидала и почти всех уличанских старшин и Ивана Балагура с Радоком Виновным. Тогда он заявил отцу, что вместе со всеми ему придется казнить и своего сына, ибо он не может не разделить участь своих товарищей по оружию. Его вмешательство спасло офицеров и уличанских старшин от гибели, но они все равно остались под арестом, а полковник Корнилов и старшины городских концов были убиты в своих камерах.

Перед выступлением княжеского войска навстречу земцам, князь поставил его перед выбором. Либо он, как порядочный сын, сражается на стороне отца, либо спасенные им люди погибнут. Елисей согласился. И теперь, наметанным взглядом боевого офицера, он видел, что земцы, слишком слабо вооружены, а по построению их полков было видно, что они не имеют понятия о боевой дисциплине. При таком положении вещей только значительное численное преимущество способно было обеспечить земскому войску победу. Но, по данным разведки, земцы имели лишь двойное преимущество, что было очень мало.

Конец ознакомительного фрагмента.