Спасти Москву

Роман Злотников, 2015

Изменить прошлое – заветная мечта многих… Но если она обретет реальность – не превратится ли в кошмар? Чем же станет жизнь нашего современника, попавшего на Русь XIV века? Николай Сергеевич – простой учитель – не десантник, не военный, не бизнесмен-управленец. Сможет ли он поменять ход истории только с помощью своих знаний и любви к России?

© Злотников Р., Ремер М., 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Первая часть

Медная монета солнца медленно заваливалась за горизонт, щедро разливая кроваво-красные краски по прямой, словно стрела, просеке и верхушкам деревьев обступившего ее леса. Тишина и покой. Мертвецкие. Безмолвные. Угрожающие. Лишь горестные завывания ветра, понурый шелест листвы да редкие всплески звука колокола наполняли жизнью этот унылый, почти фантастический пейзаж. Николай Сергеевич протер глаза и, потоптавшись на месте, огляделся вокруг, пытаясь сообразить, где это он оказался. Впрочем, не особенно успешно. Просека. Справа и слева окаймленная полосками леса. А в центре — широченная, как взлетная полоса, дорога, словно тараном проломленная посреди леса. Повнимательнее присмотревшись, мужчина сообразил, что таран этот — не что иное, как чья-то конница, ураганом пронесшаяся над землей, сметая все, вставшее на ее пути. В сердце вдруг кольнула холодная игла страха, а по коже пробежали мурашки, хоть и на улице жара стояла будь здоров! Сам не зная зачем, Николай Сергеевич бросился, как ему показалось, вслед армии. Воздух вдруг раскалился, все перед глазами закружилось, и какая-то неведомая сила, вдруг подхватив преподавателя и сорвав его с земли, подняла вверх. Туда, откуда ему как на ладони предстала одновременно ужасная и захватывающая картина: огромная, словно река, конница, неукротимым потоком на всем ходу прорубающая себе дорогу сквозь бескрайний залив дремучего леса. Оставляя за собой клубы плотной, словно дым, пыли да утрамбованную, словно асфальт, землю, конница летела, нацелившись в самое сердце небольшой деревянной крепости.

«Тохтамыш!» — неведомо почему подумал мужчина, рывком направляясь к крепости. Мгновение, и чья-то мощная рука зашвырнула его на верхушку невысокой колоколенки. В мгновение сориентировавшись, гость, обеими руками судорожно ухватившись за веревку, принялся колотить в набат, оповещая окрестности о надвигающейся беде. «Тохтамыш! Орда на Москву идет! Сеча будет!» — буквально болтаясь на языке колокола, орал он безмятежным жителям. Ладони горели от напряжения, глотка разрывалась от крика, пот заливал глаза, вот только никто и голову не поднял. Лишь вокруг собрались несколько бородатых воинов в кольчугах да невысокий седовласый человек в монашеских одеяниях.

— Не вводи смуту, чужеродец, — покачал головой один из бородачей.

— Оно, чем меньше народу знает, тем лучше, — повторил тому другой.

— Изгоном, говоришь? Так и пусть думает, что тайна для всех, — к орущему что-то мужчине негромко, почти ласково по очереди обратились те. Впрочем, он, не слушая никого, продолжал сумасшедше колотить в набат.

Земля вдруг задрожала, а воздух наполнился оглушающим грохотом тысяч копыт. То прямо из лесу вырвалась черная лавина. Смуглые скуластые всадники на приземистых лошаденках, что-то пронзительно выкрикивая, грозно размахивая кривыми саблями, летели на приступ крепости.

— На стены!!! Все!!! Да очнитесь же!!! — уже не обращая внимания на происходящее вокруг, ринулся вниз мужчина. — Пожжет же все!!! — набрав побольше воздуха в грудь, проорал Николай Сергеевич оставшимся за частоколом жителям. Впрочем, те, лишь заприметив неприятеля, заметно оживились. Спокойно, без паники те принялись переворачивать телеги, скрывавшие собой ощетинившиеся ежи бревен, готовых встретить и расколоть атаку любой конницы. Из самих телег на землю щедро рассыпались зловещие металлические ежи, а между ними засуетились невесть откуда взявшиеся мальчонки, разматывавшие колючую проволоку.

— Что? — не веря своим глазам, прошептал тот.

— Без тебя не осилили бы, — потряс его кто-то за плечо. Мужчина обернулся, и в ту же самую секунду все расплылось перед глазами, теряя очертания и превращаясь в какую-то бесформенную массу. — Без тебя никак, — продолжал гудеть чей-то голос. Никак нельзя, чтобы…

— А?! — очнувшись, подскочил мужчина. Сердце бешено колотилось, в голове ухало и звенело, а еще не пришедший в сознание Николай Сергеевич озирался по сторонам, пытаясь сообразить, а где это он и кто это потревожил его, столь бесцеремонно вырвав из объятий сна.

Его кресло в краеведческом музее. Прямо перед ним — инсталляция штурма Тохтамышем Москвы, перед которой и задремал преподаватель, а прямо над ним — одна из пожилых преподавательниц. Та самая, что потревожила сон пожилого человека.

— Николай Сергеевич, — робко окликнула та мужчину, — вы напомнить просили про собрание сегодняшнее, — совсем тихо закончила она.

— Собрание? — мало-помалу собираясь с мыслями, наконец пришел в себя тот. — С Бэкаэмом? — Та горестно кивнула. — Что-то там про повышение эффективности, да ведь? — окончательно сообразил тот. — Когда?

— Через пять минут, — негромко отвечала преподавательница.

— Ну так пошли, — встряхнув головой, решительно поднялся на ноги тот. — Испортим настроение высочайшему начальству.

Терпеть Николай Сергеевич не мог такие вот собрания. Ну не лежала душа к ним потому просто, что ничего здесь не решалось в принципе, а народ собирали только для того, чтобы создавать видимость хоть какой-то деятельности. Потому и молодых не приглашали никогда, чтобы вопросов лишних не задавали. Да и в те редкие случаи, когда кто-то все-таки посещал такого рода мероприятия, толку не было никакого. Молчали обычно, уткнувшись в мобильники свои с социальными сетями и болталками бесконечными. Им-то работа эта так, проба пера да запись в трудовой. Собственно, и Николая Сергеевича особенно не звали. Это он уже сам, как танк на баррикады, пер на все эти сборища, чтобы хоть как-то останавливать тот беспредел, что творился в учебном заведении. А так, конечно, лучше в музее посидел бы за экспонатами своими драгоценными. Ну или в мастерской чего смастерил; все толку больше. Так и в этот раз… Как он ожидал, и это собрание ничего путного не принесло. Кроме разве что повода, прооравшись, выплеснуть скопившуюся за неделю грязь на головы оратора и его холуев.

— Коммерциализация, — для пущей убедительности стуча кулаком по столу, выступал Билык. Да так, что, казалось, вот-вот заложит уши от его дребезжащего меццо-сопрано^[1] или как там бишь, — вот единственный шанс привлечь новые перспективные кадры, а также сохранить преподавательский коллектив и имидж поставщика самых качественных образовательных услуг в округе! Ком-мер-ци-а-ли-за-ция! — по слогам, так, чтобы запомнили все, отчеканил тот снова. — И речь, обратите внимание, — для пущей убедительности тот ткнул пальцем прямо в сбившихся в кучку перед ним преподавателей, — не о факультативах или прочих мероприятиях, обеспечивающих доступ исключительно учеников к необходимым знаниям, а об использовании потенциала самой школы, ее кадров, площадей и скрытых резервов как основного актива! — Ни дать ни взять — распалившийся князь, держащий вече.

Стильная пурпурная рубашка на запонках, увенчанная у ворота элегантным кашне. Вместо браслета — тяжеловесные часы, а вместо плаща — распахнутый пиджак. Довершали картину собравшиеся княжичи-родственники директора, как-то там оформленные в штате школы, но к ней не имеющие никакого отношения в принципе, если не считать копеечные зарплатные листки для налоговой да служб приставов. С ними же — бюрократы-бояре: завуч да пара замов по части административно-хозяйственной; верные до одури. И такие же бестолковые. Замы одинаково лысые, дерганые, с одинаково остро прочерченными чертами лиц, делавшими их похожими на хорьков, только и ждущих, чего бы тиснуть. Профессиональные жулики с вечно бегающими глазками; впрочем, других под Билыком и не водилось. Завуч — самодовольный тип с классической одышкой и фигурным таким пивным животиком, мало чем от хорьков отличавшийся по сути своей вороватой.

Хорьки, настороженно зыркая по сторонам, бросали хищные взгляды на сбившихся в беспомощную кучку холопов-преподавателей. Завуч, как отъевший брюхо дьяк, неторопливо поправляя словно бы душащий его галстук и протирая лысину платком, бросал презрительные взгляды на собравшихся. Хорьки, а по скромным меркам Булыцкого — так холуи банальные, как один в строгих деловых костюмах угрожающе-черного цвета с аляпистыми кляксами ярких галстуков, видимо, подобранных одним и тем же незатейливым стилистом-дальтоником. Преподавательницы, среди которых действительно не оказалось ни одной из молодых сотрудниц, — в вязаных кофточках да старомодных блузах, боязливо кутающиеся в шерстяные платки, словно тая под недобрыми взглядами цепных сенбернаров-охранников, медленно-медленно сбивались в некое подобие тевтонского клина^[2], словно щит выставляя вперед Николая Сергеевича Булыцкого, по традиции, ну и по ерепенистому своему характеру, принимавшего в таких ситуациях удар на себя.

— Только лишь задействовав все основные активы, мы сможем привлечь новые, перспективные кадры и совершить качественный рывок в области предоставления специализированых образовательных услуг.

— То есть сейчас услуги некачественные, а мы — активы? — в момент апофеоза бесцеремонно перебил директора Булыцкий. — И почему никто не пригласил этих самых новых перспективных? Им разве не нужно знать о том, что они — всего лишь активы? — имея в виду целую группу выпускниц-преподавательниц, этим летом пополнивших изрядно потрепанные ряды преподавательского состава.

— Николай Сергеевич, — пока не сбиваясь с возвышенных тонов, отвлекся директор, — не принимайте все слишком близко к сердцу.

— Да я просто понять пытаюсь, какие такие скрытые резервы? — оглядевшись по сторонам, парировал тот. — И почему среди резервов нет тех самых молодых и перспективных? — также равнодушно закончил он.

— Николай Сергеевич, — возмутился в ответ тот, и тут же, как по команде «Фас», хорьки синхронно уставились на дерзкого старика, — это уже больше похоже на банальное упрямство. — Вторя хорькам, дьяк осуждающе покачал головой: «Мол, нехорошо поступаете, нехорошо». Тут же и родственники, словно проснувшись, запоздало дернулись к своим папкам, выискивая там ручки да книжки записные. Мгновение, и вот они уже, дружно уткнувшись в только им ведомые документы, что-то сосредоточенно пишут, по привычке своей имитируя невероятно бурную деятельность.

— Да я просто хочу понять, что за скрытые резервы такие, — невозмутимо пожал Николай Сергеевич плечами. — Может, эти ваши? — кивком указал он на тут же принявших равнодушные выражения лиц замов.

— Школа богата одаренными учениками и преподавателями, — ладонь директора опустилась на полированную поверхность трибуны, из-за которой тот вещал в «народ», с таким противным шлепком, что даже и холуи директорские, и дьяк, и бояре от неожиданности, как ужаленные, подскочили на своих местах, — энергия и страсть которых должна быть использована во имя перемен и только к лучшему!

— Чего? — презрительный тон Николая Сергеевича разом принизил идиллическую картину, сбив речь выступавшего с высокой риторики вечевого собрания^[3] до обычной базарной перепалки. Надоел Булыцкому цирк этот! За свою жизнь нахлебавшийся достаточно, чтобы не ждать от перемен ничего хорошего, он и пошел-то сюда только по собственному упрямству да по многочисленным просьбам смирных пожилых преподавательниц, больше похожих на добрых, но замученных фей из какой-то третьесортной сказки. Так сказать, на правах единственного лица мужского пола и характера, имеющего, к слову сказать, веский авторитет.

— Потенциал школы огромен! — попытался реабилитироваться директор — Да, да! Огромен! Вы только представьте себе, что можно организовать из уже имеющихся ресурсов! Оснащение компьютерного класса с легкостью позволит проводить курсы повышения квалификации для секретарей, бухгалтеров и просто организовывать бизнес-тренинги для всех желающих! Перепалкин Вадим Николаевич и еще несколько успешных бизнесменов нашего города, — продолжал вещать тот, — с удовольствием поделятся опытом эффективной предпринимательской деятельности со своими коллегами по цеху! — все больше и больше распалялся оратор. — Вы только представьте себе, — Билык снова вошел в раж, и сбить его с волны теперь мог только какой-нибудь казус, обязательно гнусного характера, — какую роль наше учебное заведение может сыграть в повышении культуры предпринимательства города! На базе школы наиболее продвинутые бизнесмены смогут запросто организовать полигон для гармоничного обмена опытом! На базе школы мы сможем создать эффективный бизнес-центр, и теперь уже не будет необходимости ездить в Москву для прохождения обучения. Зачем?! Обучиться можно будет и здесь! И это — совсем скоро!

— А чем сейчас плохо? — не вставая с места, злорадно поинтересовался Булыцкий. — Потенциал не используется, да?

— Используется, — с готовностью кивнул Билык. Ну ни дать ни взять болванчик из табакерки. Не почувствовав подвоха, он с жаром продолжил: — Но используется он, скажем прямо, бесхозяйственно! Свадьбы и юбилеи в школьной столовой — раз! — воодушевленно оттопырил тот большой палец. — Аренда спортзала сторонними организациям в свободное от занятий время — два! Факультативные занятия по изучению иностранных языков всеми желающими, ведут которые — и даже сейчас, — он многозначительно посмотрел на оппонента, — те самые молодые и перспективные, которые чем-то ухитрились вам не угодить. Три! Аренда актового зала под семинары и тренинги всем желающим. Четыре! — выпалил директор, торжествующе оглядывая поникших подчиненных. — Но что это? — он торжествующе посмотрел над головами почтительно притихших преподавательниц.

— Фарцовка, — презрительно фыркнул в ответ Булыцкий, снова сбавив тон с пафосного на более спокойный. — Сажали за это недавно, — как бы между прочим добавил он, буквально втаптывая оппонента в грязь.

— Николай Сергеевич, не утрируйте! Всем известно ваше отношение к передовым идеям, — покраснел его оппонент, сбитый на землю таким грубым маневром. Билык Константин Максимович (а в кулуарах просто — БКМ) — директор общеобразовательной школы и по совместительству — преуспевающий бизнесмен Красноармейска. Один из тех, кого на Руси Древней называли коротко и емко: шельма. Уже и байка появилась, что, мол, если Бэкаэм чем-то заинтересовался, то, значит, жди: скоро родственники править придут. И точно, бросая победоносные взгляды на сгрудившихся преподавателей, те, забыв про свои записи и довольно о чем-то перешептываясь, гаденько посмеивались, словно школьники-сорванцы, строящие «козы» за спиной строгого преподавателя. Трое из них Булыцкому незнакомы, а вот в четвертом признал он владельца местной антикварной лавки, уже не единожды навещавшего его краеведческий музей.

— Передовой идеей была мастерская по производству валенок! А еще — мастерская по ремонту предметов старины и школьный краеведческий музей, где всех желающих могли обучить древним ремеслам! — гаркнул в ответ тот, меча молнии то в Бэкаэма, то в его холуев. — Что стало с ними?!

— Не начинайте, Николай Сергеевич! — поняв, что совершил оплошность, поморщился директор, но было уже поздно. Булыцкого понесло.

— Это вы не начинайте! — поднявшись на ноги, ринулся он в атаку. — Я два года инструмент собирал! По крупицам! Я своими руками оснастку ладил! Сколько инстанций прошел, кто помнит?! Сколько порогов обил, а?! — набирая обороты, распалялся преподаватель. — Ставку вторую взял, чтобы кабинет под мастерскую переоформить да сырье закупить! Кто-нибудь помнит?!! С мальцами по вечерам сидел да ремеслу обучался с ними вместе! Что, плохо было?!

— Никто не пытается с вами спорить, — попытался сдать назад чиновник, понимая, что себе дороже будет вступать в эту в общем-то заведомо проигрышную дискуссию.

— И не спорьте! — взвился в ответ тот. — Мальцам наука была, раз! — для наглядности начал он загибать пальцы. — Из моих по дворам с пьянью никто не шастал, два! Валенки какие были; дачники, вон, нарасхват разметали, три! А как девочки догадались их цветастыми делать, так из Москвы приезжать начали! А станок прядильный нашли да сюда привезли! Девочки, вон, мастер-классы, или как их там, по ткацкому делу организовали! И что?

— Николай Сергеевич… — попытался вставить слово один из хорьков, но, напоровшись на яростный взгляд преподавателя, предпочел стушеваться и быстренько заткнуться.

— Что ни делегация высокая, так обязательно к нам в школу; милости, мол, просим! Мы историю свою чтим и изучаем! — не унимался между тем Николай Сергеевич. — Компьютерный ваш класс никто почему-то снимать не приезжал! А музей мой, вон, по Центральному телевидению показывали!

— Так никто ничего и не отбирает, — не выдержав тираду, поднялся с места тот самый родственник — хозяин антикварной лавки. — Просто в специально оборудованном помещении станок и прочие товары старины будут в большей сохранности, чем в, прямо скажем, проходном дворе школьного подсобного кабинета, — словно бы подтверждая затертую до дыр пословицу про горящую шапку, важно закончил тот.

— Вот под опись нотариальную, может, и отдам! И то подумаю!

— Ну к чему такая формалистика, — обиженно насупился родственник. — Мы же как лучше хотим.

— Как лучше? — снова взвился Булыцкий. — Кто мне поисковый отряд помогал оформить, а? Или хоть копейку на экипировку и миноискатель выделил, а? Кто там хотел как лучше?! — передразнил он родственника. — Или журнал регистрации входящих и исходящих писем показать?! Отказано! Выделение средств из бюджетов не является целесообразным! Или вообще без ответа! Это тоже ваше «как лучше»?

— Ну что вы как маленький, ей-богу, — снова протянул тот. — Поисковые работы связаны с повышенным риском для ребят. Травмы, раны, угрозы для здоровья и психики…

— А я, наверное, зря трудовик, да?! А кто тут всех первую медицинскую помощь оказывать учит, а? А на каникулах кто первый в «Скорую помощь» добровольцем уходит; хоть на подхвате, а все равно не теоретик, по стенгазетам учившийся! Да у вас на всю школу два человека, которые помощь могут квалифицированную оказать: я да Леха Спиридонов!

— Не кипятитесь, Николай Сергеевич, — попытался остановить его встрявший в разговор Бэкаэм.

— И кто мне манекен обещал для обучения, а? Пусть хоть простой самый, не медицинский! Хоть какой-то! Уже второй год пороги обиваю, — нащупав очередную болевую точку, ринулся в атаку тот.

— Зачем вам он? — поняв, что вляпался, Бэкаэм лишь беспомощно развел руками. — Наша школа — признанный лидер. За год — ни одного происшествия…

— Ну и слава богу, что никаких! — снова рубанул тот. — А случись что, не дай бог? А меня со Спиридонычем не окажется рядом?! Что делать будете?

— Бессистемные поиски, — высокомерно встрял родственник, — нарушают культурные слои и мешают будущим археологам, лишая их возможности…

— А может, вас без хабара оставляют?! — буквально ринулся в атаку на того преподаватель. — А то я смотрю, по лесам блиндажей да окопов вскрытых немерено! А в вашей лавке, я смотрю, не переводятся медали да скарб тех годов! Уж не из них ли, а?

— Простите, но я продолжать полемику в таком тоне не собираюсь, — с чувством оскорбленного достоинства родственник распрощался с коллегами и, не удосужив своим вниманием ни разбитого Бэкаэма, ни поникших хорьков, ни оторопевшего дьяка, важно двинулся прочь из актового зала.

— А цепа с серпами?! — в спину ему проорал Николай Сергеевич, да так, что тот, вжав голову в шею и прибавив ходу, засеменил к двери. — А исторические находки?! Кому плохо?! Школе? Так школа с того получала! И музей краеведческий для мальцов — наука! И по деревням походы! И миноискатель! И археологические экспедиции с привлечением известных ученых и исследователей! Вон за лето сколько насобирали! А докладов сколько на форумах от наших учеников-то! А грантов! И открытия, пусть и мелкие! И монеты, и гвозди, и клинки в музей!!! И прибыль какая-никакая! И по телевизору показывали! — он безжалостно добивал позорно тикающего с поля брани оппонента. — И не разовые-то акции были!!! Каждое лето!!!

— Администрацию родители жалобами забросали, — поняв, что его защита рухнула, и за себя, и за родственника попытался оправдываться Бэкаэм. — Мальчики очень уставали.

— Так и силой их никто не тащил ни в мастерскую, ни в походы; сами приходили! А неблагополучных среди них сколько было, кто считал?! Тех, на которых сладу до этого никакого не было?! Так шли! Занимались! Учились! Деньги какие-никакие, но домой несли! А тетешкался я с ними, как со своими! Уму-разуму учил! Это кто помнит?!! Только у меня эти неблагополучные с остальными дружбы водили. Вон, если надо, друг за дружку горой шли! Где такое еще было, а? А то что угомонились?! Вон, участковый, пока мастерская в школе была, и звать их как позабыл! А как в походы я их уводил, так на радостях всей администрацией помогали собираться; кто харч приносил, кто транспорт выбивал по линиям своим служебным!

А компьютерный класс на какие шиши обновили, а? А этот ваш, как его там? Ин-тер-нет… А ведь отобрали! И мастерскую оттяпать хотят! И этот на экспонаты, вон, — кивнул тот вслед громыхнувшему дверью родственнику, — пялиться повадился шастать! Уже и клиентов водить начал, пес!

— Экспонаты, Николай Сергеевич, не имеют никакой исторической ценности, — лысеющая голова родственника на секунду выглянула из-за двери, но тут же исчезла, напоровшись на яростный взгляд.

— Школа — не коммерческое учреждение и не ставит целью получение прибыли…

— Ну так и не пойте мне про ком-мер-ци-а-ли-за-ци-ю! — словно сплюнув, по слогам проорал тот ненавистное слово, да так, что, казалось, в зале задрожали стекла. — Коммерсанты, тоже мне, — чувствуя острую нехватку воздуха, сбавил обороты пожилой человек.

— Какое это имеет отношение к коммерциализации?! — попытался возразить Бэкаэм, попятившись назад, за спины вдруг ставших такими маленькими родственников, бояр и прочих холуев. Впрочем, те, засуетившись, быстренько похватав папочки да сумочки, по одному утекли прочь из зала, оставив своего покровителя наедине с разъяренным преподавателем. — Коммерциализация здесь при чем? — уже совсем жалобно, словно прося пощады, проканючил директор, но тут же пожалел.

— Так то у родственничка своего спросите! У уважаемого Вадима Николаевича! Он же теперь эффективный предприниматель! — картинно поклонился он пустующему теперь стулу. — И мастерская теперь его, и работают там вместо школьников гости из бывшего Союза! И управляющий барином ходит! Валенки нынче в моде! Особенно наши — девочки, вон, разукрасили, всякими блестинками пообклеили, так и покупателей сразу орава! — превозмогая боль, снова завелся он. — А как дело пошло, так и у предпринимателей ваших глаза загорелись! Теперь это авторские валенки по ценам по бешеным! Вон стоянка, что выставка; что ни машина — так джип, как рояль, блестящий!!! Кому мастерская мешала моя?! Почему задарма отдали?! — Все. Дыхание сбилось, и перед глазами потемнело. Тело разом налилось свинцовой тяжестью, и пожилой человек без сил опустился на стул.

— Но вам же объявлена официальная благодарность от администрации, — беспомощно озираясь по сторонам, словно ища защиты у присутствующих, залопотал разбитый в пух и прах Билык. Впрочем, бесполезно. Бабушки, потупив взоры, разглядывали собственную обувку да спинки кресел впереди сидящих. — И ценный подарок, — уже совсем некстати брякнул он.

— Нужна мне ваша игрушка, — со злобой прошипел в ответ тот, откидываясь на спинку стула. — Сдался мне ваш айфон. Скажи спасибо, что прямо там об бошку не разбил этому, — тяжело дыша, прохрипел Булыцкий, — как его, эффективному бизнесмену, — снова зло посмотрел он на стул, где еще совсем недавно восседал тот самый борзый молодец, что собирался эффективно обменивать опыт на что-то там еще.

— Кто-нибудь, дайте валокордин! Откройте окна! — забил тревогу Бэкаэм, видя состояние Булыцкого. — Да не суетитесь вы! Разойдитесь! И не охайте! «Скорую» кто-нибудь вызовите! — при всех своих недостатках директор отличался поразительной способностью в критических ситуациях моментально мобилизовываться, беря управление в свои руки, и живо разруливать все на свете, попутно заминая неприятные разговоры.

— Да какая, к черту, «Скорая», — когда первый приступ прошел, отмахнулся от всех Николай Сергеевич. — Окно откройте. Да не фрамугу, говорю, окно! — Паника улеглась, и теперь все действовали четко по указаниям Николая Сергеевича. — У меня внизу сумка, там — таблетки. Черная тряпичная. Сюда ее. Вот ключи.

— Марья Сергеевна, накапайте корвалола! У кого валокордин? Живо, живо! Да откройте кто-нибудь это чертово окно! — тут же распоряжался БКМ. В последнее время у него, похоже, и без того земля под ногами горела, а тут еще и преподаватель, на нервной почве богу душу отдавший, ему ну совсем некстати был, оттого и суету навел такую.

У Булыцкого в руках тут же возник стаканчик, который тот машинально опрокинул в рот. По горлу растеклась знакомо-обжигающая микстура. Тут уже и сумку притащили, и он, порывшись, извлек упаковку с горошинами нитроглицерина. Поморщившись, преподаватель забросил под язык пару таблеток.

— Да вы прилягте, прилягте, — пока все метались, директор, оказывается, распорядился сдвинуть стулья актового зала так, чтобы организовать лежачее место.

— Да уйди ты! — прошипел он на Бэкаэма, обмахивающего его, словно тренер боксера, полотенцем.

— И рот закройте, — оборвал директор. — Пока лицо не порозовеет, вы — в моей власти.

— Спасибо, — уже без злобы отвечал тот. Пешка он, хоть и директор. Хоть и родственников подтащил всех кого мог, введя, по сути, круговую поруку, а все равно — пешка. И если Николай Сергеевич мог позволить себе побушевать, выражая точку зрения, наперед зная, что ничего ему не сделают, — ну где вы найдете преподавателя труда и истории, да еще и классного руководителя в одном лице?! — то его оппоненту приходилось в буквальном смысле слова балансировать на лезвии ножа; чуть что не так, так и прощай и рубашка на запонках, и должность, и родственники при делах, и прочие прелести тяжкого, но сладкого бремени. И все его махинации, с рук сходившие до сих пор, тут же припомнятся, а Бэкаэму ох как этого не хотелось! От этих мыслей сердце снова зашлось нервным боем, и Булыцкий поспешил расслабиться, буквально силой заставив себя вспомнить дурацкую песенку: «Don’t worry, be happy». И хоть слов не знал, а все равно грела она ему душу так, что всегда легче становилось. Намного. Так же, как и в этот раз.

Приступ прошел, оставив слабость во всем теле. Едва поняв, что все утряслось, Бэкаэм растворился, оставив преподавательниц хлопотать над коллегой. Впрочем, пожилой человек, едва почувствовав себя лучше, отправил их всех восвояси: все равно толку от них никакого; суета одна, раздражающая только. Домой не хотелось. Совсем. Что делать там обозленному одинокому пожилому человеку предпенсионного возраста? Пить только если. Безбожно и нещадно. Нет, так не годилось. Поэтому, почувствовав себя нормально, он отправился в музей свой, по дороге заглянув в подсобку к Лехе. Уже там, в окружении экспонатов, распаковали дешевый магазинный рулетик и пачку сока с горделивой надписью: «Береги сердце».

— Сожрут они тебя, — с горечью сплюнул на пол Спиридоныч.

— Подавятся, — зло отвечал Булыцкий.

— И не таких жрали, — поднявшись на ноги, он подошел к столу и со злостью громыхнул по кнопке чайника, словно бы она оказалась виновницей всех его бед. Тот отозвался недовольным гудением потревоженной нагревателем воды. — Все равно по документам не оформлено это как музей!

— Не украдут же.

— Не украдут, — чуть подумав, согласился тот. — Полет не тот. Но по документам грамотно выведут. Так, что еще и тебя, не дай бог, крайним сделают. Тут — он задумчиво подошел к горделиво возвышающейся посреди кабинета миниатюре в масштабе штурма Тохтамышем^[4] Москвы^[5] (тоже, кстати, дело рук учеников Булыцкого), — как в штурме этом: не силой, так обманом.

— Псы, — зло процедил тот. — Зинку мою так в могилу и свели, — насупился он, вспомнив покойную супругу. — Одна осталась сердобольная на всю администрацию. Вот и затюкали! До инсульта довели. Даже похоронить нормально и то не вышло; хоть бы отпели по-людски да службу отслужили, а то все бегом, впопыхах, — вспомнил, каким ударом тогда оказалась для всех смерть Зинаиды Иосифовны. Сам Булыцкий, затюканный и едва не сломленный всеми свалившимися на него до того бедами, просто ушел в запой, окончательно надорвав и без того расшатавшееся здоровье, и всем занимались сыновья. А те, воспитанные в духе комсомола, как-то не озаботились церковными процедурами. Вот за это сейчас и грызла Булыцкого совесть больше всего.

— Как квартиры в том доме для интернатовских, так и с музеем вашим, — осторожно вставил Леха. — Вон, Мурзаеву все как товар. Это для вас с ребятами — экспонат такого-то века. Находка. А для него — антиквариат, который впарить кому-то можно. Хабар^[6]. Он спит и видит, как шильдик с описанием на ценник сменит.

— Слушай, Спиридоныч, — ожил вдруг Николай Сергеевич. — А давай это, да как пособие учебное оформим?! Чтобы как положено все было: номер инвентарный, по документам проведено. Ты, это, с девчонками из бухгалтерии перетолкуй! Тебе точно не откажут!

— А Мурзаеву с Бэкаэмом что с того? Спишут же по остаточной стоимости! Долго, что ли?

— Так хоть повозятся!

— И то верно, — чуть подумав, согласился тот. — Сергеич, — чуть помолчав, посмотрел на товарища физрук, — ты же уходить не собираешься?

— Ну щас! — фыркнул он в ответ. — Или глаза намозолил, аж невмоготу?

— Смеешься, что ли? Мне тут одному оставаться — совсем тоска будет смертная! С тобой хоть какая-то жизнь.

— А потому, что сам вечно прячешься; какая тебе жизнь?! Чего не пришел на собрание?! — набычившись, Николай Сергеевич уставился на товарища.

— Стар стал, — тот сразу же поник, уставившись на носки древних кроссовок.

— А вот потому и жрут, что все поодиночке, — зло бросил Булыцкий. — Уж давно и веков столько прошло, а ничего не поменялось. Все равно все порознь. Каждый сам по себе, да в дела чужие нос не кажет. Вот такие, как Бэкаэм, и лютуют!

— Отдохнуть не желаешь? — перевел тему в другое русло тот.

— Отдохнуть? Еще чего! Вас тут одних оставить — все равно что родственнику лично подарить все экспонаты.

— Прав ты, — угрюмо согласился Леха.

— Умные все, как после драки кулаками махать. Прав ты, — передразнил Булыцкий товарища своего. — На собрание бы пришел и сказал.

— Это тебе с рук все сходит, а остальным?! А случись чего, и я — на свалке, — снова сплюнул тот. — Это ты хоть на завод, хоть в «Скорую помощь» или вон в музей. А мне куда? Сторожем на стоянку? А жене на какие шиши лекарства покупать?

— Тьфу ты! — раздосадованно махнул рукой в ответ тот. — И жизнь собачья, и сами собачимся, а потом все удивляемся: чего неладно все так-то? Не брошу я тебя, Леха, — помолчав, добавил он. — Не уйду я на пенсию, не бойся ты так.

— Спасибо тебе, Сергеич, — растроганно отвечал физрук.

— Расплачусь сейчас, — проворчал в ответ тот. Потом, подумав, добавил: — Но приглашения не ждите! Один отдохнуть хочу.

— Так мы, по правде сказать, коллективом решили… Ну не отпраздновать, — замялся Алексей в поисках нужного слова, — а отметить это знаменательное событие, что ли. Юбилей такой, он, Сергеич, только один раз в жизни бывает.

— Ага, знаменательное, — проворчал в ответ тот. — Нет уж, спасибо! Как-нибудь обойдусь.

— Но мы тут подготовили кое-чего: стол, программа. Сувенир… — неуверенно продолжал тот.

— Еще один айфон? Так есть у меня уже один… Ценный подарок, чтоб его!

— Шутишь, что ли? — физрук подпрыгнул от неожиданности. — Откуда такие деньги? Ну так как? — чуть подумав, добавил он.

— Слушай, Леха, — зашипел тот. — Я же как человек хотел: по-хорошему. Манатки собрать и день на рыбалке провести. А вечером в баньку. И самогоночки тяпнуть холодненькой да с огурчиком хрустящим! Да с внуками потетешкаться. Как человек, понимаешь ты это?! Как человек!

— Так и мы ж как люди, — с жаром принялся увещевать тот. — По-хорошему. Курам ведь на смех, если не отметить. Мы уже и программу подготовили, и стенгазету… Силами и руками ветеранов школы. Опять же, Сергеич, перед учениками некрасиво получается. Они тоже сюрприз приготовили. Ну, Сергеич!

— А может, в другой день, а?

— Тут Бэкаэм телевизионщиков пригласил, — потупившись, покраснел Леха. — Просил очень с тобой поговорить.

— Ах ты, Иуда! — в сердцах сплюнул Булыцкий. — Так вот ты как?! — волна ярости снова захлестнула, аж в глазах потемнело. — Я-то, дурак, думал, они на самом деле устроить решили вечеринку. А они как обычно — под дудки пляшут чужие! Шельмы!

— Да ни при чем он здесь! — яростно принялся оправдываться физрук. — Мы сами хотели, без него. Без официоза. Так ты сам знаешь, стукачей хватает. Пронюхал, зараза, ведь!

— Хватает, — так же внезапно успокоился преподаватель. Чего он в самом-то деле взъелся? Как будто не знал, как оно все тут… — Показушники, — прошипел лишь он. — Давай еще этого, родственника пригласим, — усмехнулся он.

— Его-то зачем?

— Ну пусть его поснимают. В музее моем. Он счастлив будет!

— Да сдался тебе этот бандюга!

— Мне? Нет, — тот равнодушно пожал плечами. — Ему приятно. Пусть порадуется пилюле сладкой. Ему же тачку на днях спалили, — усмехнулся Николай Сергеевич. — А до этого сколько раз гопали? Мои же бывшие, — горько усмехнулся Булыцкий. — Как без дела остались, так и снова вразнос пошли. Вон, участковый уже горькую пить приходил. Все плакался: так, мол, хорошо было. А теперь…

— По делам воздастся вашим! — подняв указательный палец, наставительно отвечал Леха.

— Да что-то слабо верится.

— Верится или нет, так все равно. Должна же быть в мире этом справедливость.

— Справедливость — только в булгаковских сказках. И та — один раз в тысячу лет.

— Так договорились? — робко поинтересовался физрук.

— Куда от вас денешься-то? — вздохнул тот, глядя на реконструкцию. — Все! Баста! По домам. Мне на дачу завтра. Для вас, троглодитов, принести чего-нибудь к столу.

— Чувствуешь себя как? Сам домой дойдешь?

— Что, проводить хочешь? Лет на двадцать бы раньше предложил, так я бы подумал. А так, прости.

— Да ну тебя! — разозлился Леха. — Все, я пошел. Пока.

— Удачи.

Всю ночь не спалось Николаю Сергеевичу. Все кошмары мучали: Бэкаэм в шелковых нарядах, ведущий в бой армию родственников. Яростный штурм отгородившейся от всего мира деревянным частоколом крепости, внутри которой сам Булыцкий почему-то вдруг оказался. И то, словно наперед зная, куда ломанется армия родственников, преподаватель каким-то неведомым образом перераспределяет силы защитников крепости, подсказывая, поучая и советуя. И так и сяк ворочался преподаватель; капли успокаивающие даже принял, да без толку все! Вновь и вновь штурм ему этот проклятущий снился!

Утро, как и ночь, не задалось: сначала «ценный подарок» забарахлил. Сеть то видел, то не видел. Ладно, бывает — в районе, где жил Николай Сергеевич, со связью всегда беда была. Потом погода испортилась, с минус шести в плюс укатившись, да так, что воздух, отсырев, наполнился плотной-плотной дымкой.

— А может, ну его? — призадумался без пяти минут пенсионер. Идти не хотелось вообще никуда. В такую-то слякоть! Хотя, с другой стороны, после вчерашнего обострения да после ночи беспокойной этой проветриться надо было всяко. Вон, до сих пор колотило со злобы. Оно бы, конечно, на лыжах прокатиться, да не уверен был мужчина, что сердце такую нагрузку выдержит. Потому и решил, что прогуляется на дачу. Там, если что, сыновьям позвонит. Заберут, если потребуется. Уже собираясь, прикинул: а может, не стоит так тепло одеваться? Оно, конечно, если бы вчерашняя погода осталась, так и ладно. А тут и упреть недолго. Впрочем, подумав, решил он, что пропотеть лучше, чем померзнуть на фиг, тем более что погода вон как переменилась. Кто знает, как оно там дальше пойдет?

По лесу топая мерно, пришел он таки в себя. Успокоился, воздуху лесного полной грудью вдохнув. Аж так ему хорошо стало, что голова закружилась! Да так, что пришлось под елью раскидистой на пару минут остановиться, передохнуть. А там и сообразил, что с пути сбился. На радостях, что ли?! Еще с час потерял, по лесу плутая. Тут, правда, айфон спас: нащупал он таки связь и навигатором вывел пожилого человека прямо к улице знакомой.

Уже там, в домике своем дачном, обнаружил он следы аккуратного, но беспощадного налета на погребок. Почти все банки с разносолами исчезли. Разом. Ну за исключением забившихся в самые углы. По всему видно было, что здесь уже побывал кто-то из сыновей, а не зачастившие в поселок бомжи; аккуратно, без стекол разбитых да замков свороченных. Пашка же, вон, собирался заехать да банки позабирать, чтобы не померзли.

Чертыхнувшись, Булыцкий сообразил, что по-хорошему надо было бы сыновьям отзвониться, прежде чем идти на дачу. Впрочем, и это мало что изменило бы; разве что рюкзак бы взял из дома небольшой, а так придется с полупустым дачным баулом тащиться. А в остальном… Все равно Николаю Сергеевичу надо было погулять. Таблетки и капли, конечно, здорово, но пользу от прогулок таких он, перепробовавший уже, казалось, все на свете от медикаментов и йоги до медитаций и методик Норбекова, оценил давно.

— Вот зараза, — выругался хозяин, — хоть бы предупредили!

Выругался, впрочем, больше для порядку. Без злобы.

В полумрак погреба выплеснулся зыбкий свет жидкокристаллического монитора — Булыцкий достал подаренный айфон.

— Да чтоб тебя! — раздосадованно проворчал пожилой человек. — Ценный подарок, блин! Толку-то от него! — зло глядя на монитор, снова показывающий отсутствие сети, прошипел он. Никогда его древний «кирпич» здесь не глючил, и связь всегда была устойчивая. Тем более что и вышку влепили недалеко совсем новую. Чего этот космический корабль тупит-то? Может, в погребе потому что?

Николай Сергеевич выкарабкался наружу и подошел к окну, надеясь, что там его телефон поймает сеть, но тот лишь беспомощно показывал, что связи нет…

— Ценный подарок, — снова проворчал Булыцкий, с наслаждением представляя, как с размаху разбивает его о черепушку того самого успешного предпринимателя, который отжал у него школьную мастерскую. — Ох и мать моя! — подняв глаза, пробормотал пожилой человек, и было отчего.

Облака поднялись выше. Намного. Так, что уже и клоки пронзительно-голубого неба проклюнулись сквозь мохнатые их брюхи, а иногда можно было разглядеть зыбкий силуэт солнечного диска. Усилившийся ветер разорвал в клочья, разметал прочь утреннюю дымку, вместо нее принеся миллиарды острых, как осколки стекла, снежинок. Да, обратно стоило поторапливаться, если, конечно, не собирался оставаться здесь на ночь. Вот дернуло его согласиться на проведение этого никому (и ему в первую очередь) не нужного юбилея!

Вообще-то следовало бы отказаться. Вежливо, но жестко. Ну не лежала у Булыцкого душа ко всем этим празднованиям и отмечаниям. Тем более в таком кругу. Нет, конечно, против коллег своих лично он не имел ничего; в конце-то концов не один пуд соли вместе сожрали. Хорошие все они люди. Ну за редкими исключениями. И шумел он не со злобы, а больше, конечно, за правду-матку да для виду. Ну за исключением, конечно, таких вот эпизодов, как последний. Там, понятное дело, — на всю катушку и от души.

Удручала просто сама перспектива выслушивать стандартные тосты, запивая быстрорастворимым кофе и заедая все это набившей оскомину «Чародейкой». И все это еще и на камеру! Еще и с Бэкаэмом за столом одним. Бред! Хотя, конечно, и польза от директора тут быть могла чисто меркантильная: может, стол поприличнее накроет. Событие как-никак, да еще и для телевизора; ну никак нельзя тут было в грязь лицом! Но как же не хотел Николай Сергеевич этого юбилея! Не хотел, и все тут!

Нет, был когда помоложе, сам закатывал такие пирушки — мама не горюй! Одно время даже и перебивался тем, что тамадил на свадьбах, когда совсем лютые времена были. Ничего. Пережили и их. Потом вроде налаживаться стало. Сыновья в столице один за другим осели на работах приличных, у него у самого все худо-бедно устаканилось да в гору помаленьку поползло. Хотя бы история с валенками этими треклятыми!

Оно сперва вроде как забава для мальцов была. И как факультатив. И как времяпровождение для сложных. Тех, кому предыдущий еще директор прочил блестящую карьеру… на нарах. А вот Булыцкий всем наперекор углядел в них что-то такое, что заставило заняться этими парнями поплотнее. Углядел да привлекать начал к делам своим. А потом Зинаида, царство ей небесное, в администрацию устроилась; субсидии какие-то там выбивать мужу начала, бонусы какие-то, а то и просто информацию полезную. И закрутилось-завертелось! И старикам отрада, и пацаны при деле, и даже в люди кое-кто из сложных повыбился. А вот потом…

А потом и посыпалось все к едреной фене. Сначала дом этот треклятый с квартирами. Зинаида, блаженная душа, все по закону; дескать, интернатовцам надо что-то, многодетным, льготникам. А тут — очередь из приблатненных да избранных на нее толпой всей. И всем — квартиры. А тут — начальница предпенсионного возраста посмела возразить что-то. И так ее уговаривали, и эдак, а она — ни в какую. В общем, когда поняли, что не угомонится старушка, гнобить начали обеих. И мастерскую у мужа отобрали, пардон, коммерциализировали, и с работы обоих чуть не поперли, и письмами закидали; мол, оптимизация! Мол, урезается ваша ставка на тридцать процентов, а не нравится — так милости просим на выход. У нас вон молодые да некормленые родственники на места ваши метят. И с должности поперли Зинаиду, а начальницами вдруг у нее стали дурочки — вчерашние выпускницы не бог весть каких вузов. Безмозглые, беспринципные, но борзые да с самомнением зашкаливающим; оттого и управляемые донельзя. В общем, не выдержала она; сама написала заявление. А потом — бесконечные переживания: «А как же так-то?! Ведь по закону должно быть!» Какие-то письма открытые, хамство чиновников в ответ… два инсульта за полгода, и не стало Зинаиды. Да и сам Булыцкий постарел лет на десять, да и веру потерял. Хотя незадолго до этого крестился даже. Думал, может, крест невзгоды одолеет, но нет. Не помог. Вот и запил с тоски тогда. Лехе-физруку спасибо: помогал чем мог и даже в самые лютые времена поддерживал как умел. А потом разом улеглось все, словно бы и не было ничего.

— Эх, Зинка, Зинка, — тяжко вздохнул Булыцкий, беря со стола фотку покойной супруги. — Пойдем-ка домой, — наглядевшись на портрет грустной женщины и смахнув скатившуюся по небритой щеке слезу, тяжко вздохнул он и, поднявшись на ноги, начал собирать оставшийся скарб.

До весны визитов на дачу не планировалось, поэтому следовало забрать остатки из домика. То, что забыли или не захватили сыновья. Оно бы, конечно, правильнее было подождать до завтрашнего дня и доехать сюда на машине с «малыми», как он называл сыновей. Ну или коль скоро, по обыкновению своему хоть печь растопить да остаться до утра в тепле, поджидая, когда появится сеть, чтобы дозвониться до Пашки или до Вадьки, чтобы те заехали и забрали его. Может, даже сегодня вечером… Вот только связи все не было и не было. Что ж, остаться все-таки до утра? Или до председателя дойти товарищества дачного? У него-то точно со связью все в порядке быть должно. Там и до сыновей дозвониться. Хотя нет… Председатель — та еще жила. Телефон даст, но и плешь проест, и настроение попортит окончательно. Оно ведь и после вчерашней перепалки не особенно хорошим было. Злой, раздражительный. Нет, в таком состоянии не годилось ни с кем общаться, а тем более с близкими. По опыту знал Булыцкий это. Да и родственники тоже накрепко на носу зарубили. Оно, конечно, правильно говорится: сор из избы, а не в нее тащи, да вот такой вот человек Николай Сергеевич, что если не так что-то, то всем достанется.

А вот по лесу погулять, оно никогда худо не было. Такие прогулки расслабляли. Особенно раньше, когда древний «Зенит» еще не был столь тяжел, а сменные объективы не отягощали настолько. Часами мог наблюдать молодой тогда мужчина за белкой какой-то или любой другой живностью, ловя кадр, да домой возвращаясь уставшим, но довольным. А сейчас разве что на прогулку сил хватало от дачи домой. Но и то хорошо. Не всякому в его возрасте и такие давались прогулки. Уже только за одно это благодарен он был. Ну и, по правде говоря, за айфон. Все-таки камера там как ни крути, но будь здоров. И это успел уже оценить преподаватель.

А еще благодарен за то, что каждый сезон с весны ранней и до осени сил хватало, чтобы возделывать землю и засаживать пять соток ненавистной ему картошкой. А почему возился — так потому, что понимал: как бросит он занятие это, так совсем двигаться перестанет, а там все: пиши пропало. Ведь уж почто в школе работа нервная, да все равно по большей части сидячая. А в последнее время еще и особенно крикучая. А здесь, как ишак, взвалив рюкзак на спину, снова и снова брел через лес знакомой до боли дорогой, чтобы, наковырявшись в земле да облившись ледяной водой, остаться на ночь или двинуть обратно домой.

Хотя, конечно, чего там таить; уже и привык он к такому режиму, и по-другому как-то и не умел время свободное проводить: либо в школе, либо на даче. Да и применение картофелю тому широкое в семье Булыцких. И Зинаида покойная маски все делала хитрые свои; так и выглядела моложе лет своих. Настолько, что завидовали втихаря ее более юные коллеги. И Николай Сергеевич, вечный язвенник, без него уже как-то не мог, и сыновья, вечные жертвы фастфудов, приезжали отпаиваться соком картофельным. Это уже не говоря про мелочи всякие досадные типа ожогов… Да и во время годов лютых за счет огородика того и выезжали на картошке; Зинка, царство ей небесное, уж почто мастерица была! Рецептов — миллион! И в мундирах, и жареная, и с зеленью, и так, и сяк! Бывало, месяцами, кроме картошки с капустой да хлебом черным, и не видели ничего на столе! И пережили ведь! Хотя стоило ли?

— Вот и дожили, — тяжко вздохнул он. — Экспонатом музейным стал. Как диковину какую-то по телевизору показывают, когда гости высокие понаедут. Заслуженный учитель, грамот почетных пачки, благодарностей коробки, а что с того-то? Оно понятно: всем тяжко сейчас, — обращаясь к фотографии своей супруги, продолжал он свой монолог. — Да обидно до желчи. Оно как раньше нас воспитывали: человек — строитель великого будущего! Строитель! И верили! Рвали, строили! Все для потомков, жилось чтобы им не как нам. Кто же знал, что так оно все выйдет; что все для потомков избранных только? Молодые были. Горячие. Оно все как лучше ведь думалось, а вышло только уж очень криво. Оно бы наперед знать, что и как будет, так, может, поумнее были бы. А может, и нет. Вот так и дожили. Может, и хорошо, что ты не видишь этого. Ты как ушла, так и у меня все из рук вон. Так, глядишь, и свидимся скоро.

Разговаривая так, пенсионер параллельно собирал рюкзак: аптечка на все случаи жизни, будь то укус насекомого или подскочившее давление, порез или вывих. Вот-вот должны были ударить морозы, и дачу посещать будут только сыновья, а им все это ни к чему, молодые. Да и свои аптечки в машинах есть. И правильнее забрать было бы, чтобы не померзли пузырьки. Оно вроде и не очень затраты большие, да все равно копейки считать привык преподаватель. Да и препараты были там, кроме обычных, только по рецептам отпускаемые, а вот их стоило беречь как зеницу ока. Несколько банок солений да варений: презенты от соседей (ну кроме финансовой помощи). Кто за выложенную в доме печку, кто за крышу починенную, кто за дренаж. Там в погребе еще что-то оставалось, но то еще с прошлого года, и тащить смысла не имело, а это свежак. Не стыдно на стол поставить, для гостей. Не тех, что на показушном мероприятии в школе соберутся, а для тех, кого он лично пригласил к себе домой на празднование. В школу, — он уже твердо решил, — не понесет в этот раз ничего, тем более что чуть ли не силой его затащили на празднование его же собственного юбилея.

Фонарик с электрошокером; оно идти час, да за заботами и не заметил, что уже вечереть начало. Свет да защита. И портативный проигрыватель: пара колонок да считыватель MP-3-устройств. Не то чтобы сильно нужен был он. Просто прогулку эту хотелось совершить под соответствующие настроению мессы Баха. Если, конечно, метель к тому времени не разгуляется и негромкое пение простеньких динамиков не потонет в вое ветра.

Все это покидал он поверх пакетов с морковкой, свеклой да картошкой, а уже с самого верху положил душистый кусок свежего окорока, по случаю приобретенный для украшения печального стола. Подумав, рассудил он, что пусть проветривается сверху, а не то напитает запахов аптечных. Топорик с ярко-желтым топорищем; подладить кое-что по квартире. Ножик перочинный; долго искал такой, чтобы и глаз радовал, и в руке лежал, и клинок чтобы живой. Вот и попался кизлярский ножичек. Острый, мерзавец! Надежный! Ничуть не жалея, отвалил он тогда за него всю свою зарплату. Машинально сунул в рюкзак потрепанный китайский зонтик; оно хоть и зима вроде как на улице уже да метель даже собирается, а все одно не поймешь; сегодня так, а завтра — наперекосяк все и оттепель с месивом этим снежным и с дождем на головы. Подумав, забрал и фотку супруги в аккуратной самодельной рамке. Потом уже, перед тем как выйти прочь, накапал он себе корвалол, а вслед забросил горошины валидола. Так, на всякий случай.

Уже собравшись и заперев все окна да двери, потоптался он перед калиткой, словно в последний раз глядя на своими руками построенный небольшой, но симпатичный домик.

— Ну, покедова, старик, — почему-то вдруг растрогался Николай Сергеевич. — Давай, не вешай нос! — и, повернувшись, он зашагал прочь по уже окрепшим ледяным глыбам, радуясь тому, что в кои-то веки послушался шепота внутреннего голоса и оделся добротно. Как на рыбалку подледную: камуфляжная куртка да ватники с валенками добрыми да рукавицами плотными. На дачу шел и плевался с собственной дури. Аж останавливался пару раз, спарившись, потому что сердце колотиться начало и опасения у преподавателя появлялись, что прихватит его приступ. А вот теперь благодарил бога, что так приоделся. И температура упала, и ветер стегать принялся, да так, что ветровка с дутиками-сапогами вряд ли бы спасла.

Уже вышагивая по знакомой улице дачного общества, бросилось в глаза ему то, что вроде как и знакомое все, а вроде как и нет. И заборчики поприземистее стали, а кое-где и исчезли, и домики покосились, и лес подступил ближе. Впрочем, это он списал на действие препаратов да усталость, навалившуюся буквально в последние пару дней. И, доковыляв до конца улицы, он, почему-то перекрестившись, шагнул в навалившийся на дачный поселок лесной массив.

Примечания

1

Меццо-сопрано — женский певческий голос с рабочим диапазоном от ля малой октавы до ля второй октавы. Характерным признаком этого типа голоса является насыщенность, полнота его звучания в «середине» и мягкость, объемность звучания низких (грудных) нот.

2

Тевтонский клин — боевой порядок немецких рыцарей (часто называют «свиньей»). «Schweinkopf» (нем.) или «caput porci» (лат.), что означает «голова свиньи». Данное название достаточно точно отражает порядок построения немецких всадников, применявшийся до XVI в. Снаружи конные рыцари, а внутри — пехота: копейщики, ландскнехты, мечники и лучники.

3

Ве́че (общеславянское; от славянского вѣтъ — совет) — народное собрание в Древней и средневековой Руси и во всех народах славянского происхождения до образования государственной власти раннефеодального общества — для обсуждения общих дел и непосредственного решения насущных вопросов общественной, политической и культурной жизни.

4

Тохтамыш — хан Золотой Орды в 1380–1395 годах, хан Тюменского ханства с 1400 года, один из потомков Джучи, старшего сына Чингисхана. Ставленник Тамерлана в Золотой Орде.

5

Поход на Москву — имеется в виду поход Тохтамыша на Москву 1382 года.

6

Хабар — барыши, нажива или взятка.