Кингс Хайвей

Роман Зинзер, 2014

«Кингс Хайвей» – первая повесть Романа Зинзера. «Я не мог понять, как одну книжку можно писать 10 лет. Оказалось, можно. Я приехал в Нью-Йорк десять лет назад и сразу стал кропать что-то в дневник. Про город, про работу и клопов в моей съемной квартире. И кажется только сейчас я этот дневник закончил».

***

В ресторане не было окон. Он находился на подвальном уровне отеля, окруженный стеклянными стенами бутиков и шуршащим звуком эскалатора. Там играла музыка: что-то вполне соответствующее духу цивилизованного поедания блюд — бархатные Синатра и другие, с незапоминающимися именами тихой страсти в автомобилях и заведениях общепита из кожи и дорогих ароматов. К десяти вечера, за час до закрытия, менеджер ресторана Зейн включал «Никелбэк».

Несколько барных стоек напротив открытых для обзора кухонь и пара огромных столов заполняли все помещение. Посетители были вынуждены передвигаться боком, уступая дорогу басбоям с эшелонами грязной посуды в руках.

Теснота, как считали дизайнеры этого места, создавала теплоту и уют. По мне, так она только создавала большие трудности для посетителей. Ресторанный персонал сновал по залу черно-белыми пятнами, гости чаще были вполне скромно одеты, у многих женщин были очень красивые лица и открытые плечи, мужчины заросли кредитами и бородами.

— Марк, переставляй свои ноги быстрее, очень медленно! — это Эмили. Она стерва и меня не выносит. Ей где-то под тридцать, в ней пуд лишнего веса, но приятные губы и скулы. Ее можно назвать симпатичной и милой, но на работе я стараюсь быть с ней в разных углах ресторана: она в зале — я обязательно начинаю искать дело на кухне, и наоборот. Ее раздражают мой ужасный английский и моя хладнокровная физиономия. Кстати, Эмили — мой шифт-менеджер и лесбиянка. Может, в этом тоже есть свои пять копеек к ее неприязни.

Эмили несправедлива: я неплохо работаю. Мне, конечно, вряд ли выдадут грамоту или диплом за искусство таскания подносов и объедков с посудой на них, если такие, вообще, существуют, но я очень вежлив, приятен и редко что-то роняю.

Да, я не пытаюсь сесть на все стулья сразу. Я помогаю одному-двум официантам, не больше, улыбаюсь только девушкам и русскоязычным, иногда являюсь в мятой белой рубашке, хотя дресс-код у нас строгий. На черный форменный фартук я часто ляпаю пятна, ежечасно хожу в туалет, и не по известному делу, а перевести дух, еще раз разглядеть себя в зеркале. Я могу опоздать на прешифты — собрания персонала для дегустаций, получения нотаций от менеджера, обсуждения вопросов и новинок в нашем меню перед выходом в зал. Прешифтов в день два: утром в десять и под конец утренней смены в районе четырех часов дня. Но еще раз, я вовсе не плох для басбоя в нью-йоркском ресторане. Кстати, да, я с недавних пор в Нью-Йорке.

Рассказать, кто такие басбои? Басбои, раннеры, бассеры — это официанты без права принятия заказов. Помощники. Эти люди, как вороны, летают по ресторану в поисках заброшенных блюд и грязной посуды. Они принесут вам тарелки с дымящимся деликатесом, уберут и доедят то, что вы не доели, вытрут ваш стол или барную стойку, расставят бокалы и серебро, возможно, подскажут, как пройти в туалет. Говорить с ними не стоит: они вас не поймут, коммуникация у них часто хромает обеими ногами. Это работа начинающего иммигранта. Легального, скорее всего. Нелегалы, как я, собеседование в fine dining^[1] места не проходят и растворяются по недорогим кабакам, дайнерам и пиццериям далеко от Манхэттена.

Басбоям платят неплохо. Помимо восьмерки долларов в час, к ним в карман идет двадцать-тридцать процентов от всех чаевых. А это с полсотни зеленых за смену. Официанты, правда, часто эти деньги просто воруют: распихивают кэш по карманам и не сдают его менеджеру для пересчета по окончании смены. Никто никогда ничего не докажет.

— Манвел на прешифт не явился, не могу до него дозвониться, — это Зейн, тоже мой босс, он же шифт-менеджер, сообщает мне новости. Зейн Латта — парень нормальный. Ему, так же как и Эмили, где-то под тридцать, он вежлив, корректен, мне понятны его шутки и замечания, которые часто по делу: не лапать руками тарелки, не ковыряться в носу на публике. Он носит пиджак или шерстяную жилетку, узкие брюки и большие бифокалы в толстой оправе. Иногда прицепляет бабочку непонятного цвета. За глаза его зовут Гарри Поттером, но при всем его внешнем виде отличника рожа у Зейна постоянно мятая и небритая.

— Буду признателен, если, Марк, ты его заменишь.

Манвел на прешифт не явился. Это значит, что тот, кто с утра, будет работать весь день или, как говорят, делать дабл. Дабл — две смены подряд. Я не против: дабл — значит сто двадцать, а может, сто сорок баксов за раз. Двенадцать часов на быстрых ногах выжмут и марафонца, но сто сорок есть почти треть от моей квартплаты за месяц или четверть от платы за обучение на моих курсах английского в семестр. Или семьдесят пять больших кружек кофе на утро. А с бейглом, вкусным бубликом, их будет сорок.

— Не проблема, Зейн, пиши меня, у меня есть лишнее время.

Манвел из Армении. Ему двадцать четыре, здесь он уже успел фиктивно жениться, выцыганить у государства зеленую карту — право на работу и жительство — и привыкнуть тратить «пейчеки»^[2] на бензин для прокатных машин и «лэп-дэнсы»^[3] от стриптизерш. Я вам потом расскажу, чего ему эта грин-карта стоила. Он знает русский, и иногда, возле мойки очищая тарелки от костей и салфеток, мы отдыхаем ногами и болтаем о жизни других. Внешне Манвел немного похож на бандита из телевизионного сериала о 90-х в России: он также выплевывает короткие фразы, гундит и выдвигает вперед шершавую челюсть. Вчера, да, вроде вчера, был его день рождения, но менеджерам этого лучше не знать, тогда у Манвела останется шанс оправдать свое опоздание: придумать историю про болезнь, несварение желудка, ранение или что-то еще в этом духе и как-то спасти себя от увольнения.

До letting go, увольнения то есть, ему еще далеко: он пришел работать в «Плазу», наш ресторан, сильно позже меня. Официально тут у нас увольняют через сто двадцать дней с начала работы, иначе после этого времени мы можем вступить в профсоюз для работников ресторанной обслуги и тиранить свое руководство за любую рабочую лажу. Якобы.

Профсоюз официантов, ха. Да, здесь есть и такой. Каждый месяц к нам на кухню заходит его главный глашатай — бородатый дядька итальянского типа, − раздает всем флаеры и визитки, снимает копии с документов потенциальных членов рабочей общины. Членство в ней, в профсоюзной общине, дает право законно требовать денег и хорошего расписания и трудового контракта с Брайана Кроуфорда — нашего главного менеджера. Брайану, мужику лет под сорок со свинячими глазками и пузом беременной, вся эта контора по защите прав и свобод как кость в горле, поэтому нас — официантов, барменов, басбоев — ему проще заменить кем-то новым, чем ждать, пока мы вольемся в неугодную ему социалистическую шайку и начнем правомерно сосать его кровь и кровь нанявших его акционеров.

Мне, к слову сказать, в любом случае никакого профсоюза не светит: я нелегал и никуда вступить не могу, но Брайану об этом сообщать мне нельзя, иначе карьера басбоя накроется сразу.

Черт, а ведь даже Манвел легален! Из всего front of the house — персонала обслуживания — я, кажется, только один без документов с нужными штампами. В back of the house — среди поваров и мойщиков — таких, как я, целые гроздья. Все они — мексы Ману и Херардо, чернокожий сенегалец Жуан, который днями драит полы и посуду и обедает внутри холодильника-склада, чтобы отдохнуть и остыть, Макс — пиццемейкер из Хабаровска, еще несколько нормальных ребят, имен которых я уже не вспомню, — очень забавны, обучают меня испанскому и готовят мне что-нибудь пожрать. Слова плохого о них не скажу. Они выживают на семь пятьдесят в час, повара на чуть больше — на тринадцать. На конвертах пейчеков, я видел, у многих из них не было адреса, только пустое окошко. Наверное, они и живут в ресторане.

Вот и Манвел. Пришел. Посиневший, небритый — день рождения наступил. В джинсах, футболке, работать сегодня он явно не будет.

— Что случилось-то?

— Проспал до четырех.

— Что скажешь?

— Проспал до четырех.

А я иду на прешифт, второй за день. Шеф-повар Майкл Суппа, американский итальянец, похожий чем-то на младшего Корлеоне, только толстого, уже стоит с новой паэльей из мидий, и мне надо успеть что-то съесть хотя бы сейчас, на дегустации. Утром не вышло, и я остался голодным. Если и сейчас пропущу эти пробы, на обед придется хлебать отвратительный луковый суп — единственное, что сегодня готовят для персонала. Как французы, вообще, до такой жидкой дряни додумались?

По правилу все новые блюда сначала пробуют (плотно ими жрут) официанты, ведь это им рассказывать о них, им врать посетителям о потрясающем вкусе и необычайном аромате наших кулинарных изделий. Басбоев к fancy еде пускают потом, когда уже ничего от нее не осталось. Хотя честно, я не понимаю, как в десять утра можно есть мясную паэлью или сырые, липкие суши. Меня даже вечером от последних тошнит.

На прешифте Зейн заново раздал всем по участку работы. Меня с пиццы отправили на суши и «море». Сейчас поясню. Я уже говорил: наш ресторан состоит из нескольких барных стоек. За каждой стойкой открытая кухня: вы видите, что и как вам готовят. По крайней мере, вам кажется, что вы это видите. За каждой кухней закреплены свои типы блюд и продуктов. Так, мясной гриль — это бургеры, стейки и картофель фри. Пицца — это очень хреновая пицца и разная салатная зелень. Китайская кухня — лапша и пельмени. И наконец, кухня морепродуктов, японская и бар обыкновенный — с бутылками и ассортиментом бокалов. За всей этой дизайнерской показухой находятся настоящий камбуз и посудомойка. Это место доступно только для персонала, там на самом деле и готовят все блюда. Ну или подготавливают к готовке.

У нас в ресторане все вкусно и хорошо. Все популярные истории про грязные руки кухонных рабочих, капли пота в заказах, несвежие ингредиенты, плевок в суп на счастье, член в греческом салате — все это бред фантазеров и писателей, чаще бывавших не на кухне хорошего ресторана, а в столовках детских садов и забегаловках для дальнобойщиков. Или вообще нигде не бывавших, кроме своего махрового халата и теплых тапок. У нас все было чисто, все были в перчатках и под десятком видеокамер. Бургер, упавший на пол, обязательно отправлялся в ведро.

Так вот, с пиццы меня отправили на суши. На суши работать легко и приятно. Здесь всегда мало народа: запах сырых морепродуктов никого не влечет, туда наши хостес сажают гостей только в случае отсутствия других вариантов. Еще около суши прохладно (нет печей и огня), и всегда есть о чем поговорить с поварами.

Повар Лысый Стивен (его все так зовут, я не помню его настоящего имени) с внешностью японского летчика-камикадзе времен Второй мировой сказал как-то, что давно хочет уехать в Россию и открыть там свой бизнес.

— Все ваши русские суши и роллы — полное дерьмо! Такой рынок стоит неосвоенным! Дайте мне денег — я научу вас готовить. Навезли вы к себе всяких китайцев с монголами: типа, раз узкоглазый, значит, хороший сушист. Дерьмо!

Стивен для японца очень активен, на его лице всегда буря эмоций. Он провел какое-то время в России и умеет говорить без акцента по-русски «доброе утро». Он единственный островитянин у нас, все остальные «японцы» приехали из континентальных Непала и Южной Кореи и от этого немного стесняются говорить о себе и своих приключениях по пути из дальней Азии в Америку.

Примечания

1

Высокая кухня

2

Paycheck — чек с указанной суммой денег к выдаче на предъявителя.

3

Lap dance — стриптиз на коленях у клиента