Клоны Инферно. А до потопа оставалось всего 750 лет…

Роман Борин

Продолжение истории, описанной в романе «Перламутровая птица Атлантиды». Артаки, почти уничтожившие Цивилизацию Побережья Тёплого моря, разгромлены. Харидяне выжили в борьбе с ними, но человечеству угрожает новый неведомый Враг и гораздо страшнее артаков. В битву с ним вступают те, кого Цивилизация считала врагами…

Часть первая. Чёрная гора

…Достойными уважения этого бунтаря стали только те, кто помог ему вырваться

из хозяйских цепей, вырвался вместе с ним

сражался рядом с ним со стражей и либо пал геройски под ударами мечей

либо ушёл бок о бок с Шахтин Калом за горный передел. И там, рискуя очутиться в рабстве снова, теперь уже у запредельных варваров

закладывал основы государства бывших рудокопов…

Глава первая. Рудый хан

***

…Шахтин Кал. Именно так его ещё с детства окрестили хозяева, теперь уже бывшие.

До того как этот жилистый горбатый карлик из Орнитагора придушил хозяина-мучителя, прирезал дураков охранников и дунул в горы, он, до того счастливого момента получая очередную порцию плетей за явное непослушание, всегда бурчал, что жирные любители мясного допрыгаются очень скоро. Он бурчал себе под нос, но слышно было и другим рабам. Все знали, что любителями мяса Шахтин Кал прозвал свободных жителей Цивилизации.

Господа никогда не принимали всерьёз эти «карканья куска собачьего помёта».

— Грязная тварь, — смеялись надсмотрщики, — ты родился в каменоломнях, вырос в каменоломнях и сдохнешь в каменоломнях. Твоё тухлое мясо сожрут шакалы и вороны, а Орнитагор с его свободными купцами и другими гражданами будет процветать всегда. Да! Радуйся, тварь, что иногда тебе к пустой похлёбке кидают не до конца обглоданные кости и даже в месяц раз тебя ведут на спаривание, — после этих слов извергший их из своей пасти обыкновенно громко ржал, на все четыре стороны разбрызгивая слюни.

«Погоди, гиена! — злобно думал Шахтин Кал, делая вид, будто ничего не слышит. — Когда я приду сюда во главе могучего войска, пусть это случится даже через двадцать лет, я первым делом загоню в каменоломни этих гнусных подлизывателей хозяйских задниц, заставлю их до умопомрачения кирками долбить породы, а потом дам им похлёбки с глазами собственных хозяев, смешанными с калом их дворовых собак. И пусть попробуют не слопать до последней капли!»

Днями и ночами он придумывал самые изощрённые пытки своим мучителям, с наслаждением воображая, как они будут валяться в пыли у копыт его коня. И эти извращённые фантазии способствовали Шахтин Калу засыпать.

Увы, его злобным мечтам не суждено было сбыться: Цивилизация всё время громила собранные Шахтин Калом банды, и часто самому их предводителю удавалось едва удрать от облачённых в латы ратников Орнитагора. А позже, когда неведомый жестокий враг со странным именем артаки взял Орнитагор на меч, мстить Шахтин Калу стало некому. И он тешил себя мыслью, что гнусные и жирные мучители его отныне не наслаждаются своей никчемной жизнью, ибо попросту убиты.

Интересно, что, будучи бывшим рабом, он как-то не задумывался о тяжёлой доле братьев по несчастью. Другие, гнившие в каменоломнях вместе с ним, его и раньше-то ничуть не интересовали. Когда же он бежал и чудом вырвался на волю, собратья по гниению в каменоломнях для Шахтин Кала просто перестали существовать. Все, кто гнёт горб на «культурных» и лижет им зад, не достойны даже капли сочувствия — таковым было непробиваемое жизненное кредо Шахтин Кала. И сам при этом он оказался несгибаемым.

Достойными уважения этого бунтаря стали только те, кто помог ему вырваться из хозяйских цепей, вырвался вместе с ним, сражался рядом с ним со стражей и либо пал геройски под ударами мечей, либо ушёл бок о бок с Шахтин Калом за горный передел. И там, рискуя очутиться в рабстве снова, теперь уже у запредельных варваров, закладывал основы государства бывших рудокопов.

Фортуна с этого момента не покидала Шахтин Кала. Как-то получилось, что вырваться на волю удалось сплочённой группе сильных и свирепых мужчин, не очень молодых, но далеко ещё не старых. Их оказалось почти пятьсот, вооружённых копьями и топорами, отнятыми у стражников, а многим перепали молоты из камня почти волшебной прочности. И как-то получилось, что в течение аж двух недель, скитаясь по степям, они не встретили ни разу воинственных кочевников, зато уж диких коз и лошадей, гусей и разной мелкой дичи им попадалось на пути без счёта.

Встревоженный недавним нападеньем на Харид огромной варварской орды, Орнитагор промешкал с организацией погони. На след сбежавших рудокопов каратели Орнитагора вышли, лишь когда те были далеко в степи, а на пути карателей внезапно встала довольно сильная ватага степняков. Двигайся беглецы чуть медленнее, варвары наверняка напали бы на них. И если б Шахтин Кал не настоял пойти не вдоль Большого Горного Хребта, а прямиком через равнину, к этому кряжу примыкавшую, поймать рабов орнитагорской коннице труда бы не составило…

Но в том-то и дело, что вся жизнь Шахтин Кала и его сподвижников состояла из этих несбывшихся «если». Он знал, что рискует жизнью, которой, несмотря на адские её условия, с самого раннего детства дорожил. Ещё задолго до того, как в голове у Шахтин Кала созрела операция побега, он совершенно точно знал, что когда-нибудь очень сильно рискнёт, потом будет всё время рисковать — и выиграет, и будет и потом выигрывать… чего бы это ему ни стоило.

Но за собою увести аж пятьсот человек! Такого даже он не ожидал. Ведь это было уже целое войско. Войско зрелых мужей, жаждущих хоть немного пожить на свободе, готовых в клочки разодрать любого, кто посмел бы на обретённую ими свободу покуситься. Так что возможно и варварам, которые случайно не наткнулись на новое войско пеших беглецов из рабства, повезло не меньше, чем бывшим рудокопам. Битва для обеих сторон оказалась бы ужасной. И вместе с вкусившими свободы рабами заснули б навечно десятки и сотни здоровых и сильных сынов степей.

Бог милостив — опасные немало друг для друга, но при этом друг другу вовсе не мешающие силы разошлись, друг друга даже не заметив. А в результате беглецам из рабства удалось достичь другого кряжа, никем ещё не занятого, где у большого озера перед горой, близ его топких берегов, ватага Шахтин Кала основала государство, поставив во главу как рабского царя его — вождя мудрейшего и духом несгибаемого Шахтин Кала.

Он даже имя то презренное не стал менять. Так же как и одеваться не стал по-царски. Позже кочевники окрестили его Рудным паханом. Он так и остался доволен сим «титулом», выбросив, правда, из слова «рудный» букву «н». Рудый хан Шахтин Кал — таким стало окончательное имя вождя и основателя страны свободных бывших рудокопов.

«Пусть все вокруг слышат это имя и содрогаются от страха. Я докажу им, разным недоноскам, не нюхавшим хозяйской плётки, что человека с этим именем они должны бояться и… уважать! Мы создадим империю, которой не было, да и не будет равных. И сокрушим навеки гнусную Цивилизацию!» — любил он часто повторять своим дружкам. И ему, конечно, снова повезло.

Кочевники, довольно быстро прознавшие про стойбище сбежавших рудокопов, не захотели почему-то раздавить «это осиное гнездо». Они, конечно, не признали права бывших рудокопов на занятую ими территорию. Но и мешать им обустраиваться там не стали. Возможно, просто не придали их появлению у горного болотистого озера особого значения.

А между тем в том озере водилась в изобилии рыба. И хотя комар имел привычку ночью не давать покоя, это место Шахтин Кал и его люди посчитали подарком судьбы. Ещё бы! Еды здесь было вдоволь — мясной, растительной и рыбной. Пресной воды — целое озеро плюс горные речки и масса источников. Плюс ко всему — прекрасная позиция для отражения атаки численно превосходящего врага: тыл весьма надёжно прикрывался грядою гор, куда в критический момент всегда было возможно с успехом отойти.

«Странно, почему столь шикарное место никто до сих пор не занял», — как-то подумал Шахтин Кал.

Но он не стал особо утруждать себя анализом и поиском зацепок, чтобы найти ответ на сей вопрос. «Наверное, — не долго думая решил он, — кочевникам хватает места на равнине. Зачем им ещё горы даже и с примыкающим к ним озером?»

Короче, на совете командиров обсуждать этот вопрос не стали. К тому же чуть позднее все узнали, что рыбу кочевники особенно не уважают. На том и успокоились.

Работать бывшим рудокопам было не привыкать. И через несколько недель на берегах болотистого озера возникли линии военных укреплений, а за ними поднялись и хижины. И только после этого вожак задумался о том, как жить им дальше без женщин в государстве (когда бы его вообще так можно было называть) столь малочисленном.

По приказу Шахтин Кала смельчаки, рискуя, двинулись назад к горам Цивилизации — конечно, напрямую, через владения кочевников — распространять повсюду слух о новом государстве у озера, расположившегося близ античных гор (то есть, стоявших против гор Цивилизации). Мол, государство это принимает всех беглецов из рабства и тех свободных граждан, кому в Цивилизации жизнь стала не мила. И получилось так, что эти смельчаки достигли цели в большинстве своём живыми и здоровыми и, выполнив задачу, назад вернулись с целым табором и женщин, и детей с мужчинами.

***

Побеги рабов, мелкие бунты и восстания с целью побега приобрели в Цивилизации серьёзный массовый характер. У городов Цивилизации, которым выпало недавно отразить довольно мощное нашествие кочевников союза варварских племён, конечно, не хватало сил отлавливать освободившихся рабов. Харид же сделал вид, что данная проблема ему не интересна — он ведь единственный из городов Цивилизации поставил рабство вне закона.

Вполне логично выглядели действия окиянов, решивших возложить на себя миссию охраны убегающих из рабства невольников, чтоб те могли живыми добраться до государства бывших рудокопов, которое радушно принимало всех, кто принимал его законы.

Смелые златовласые наездники не страшились сопровождать беглецов от самых гор Цивилизации до античных гор, точнее до озера, стоявшего у Чёрной горы — так называли её кочевники. И озеро тоже именовалось почему-то Чёрным.

Государство бывших рабов и нищих месяц от месяца росло и крепло. К нему спешили, ничего не опасаясь, и явные преступники, властями Побережья осуждённые на каторгу, а то и казнь.

Нередко на пути к нему разыгрывались страшные сражения. Отдельные ватаги воинственных кочевников вдруг изъявляли желание напасть на «отщепенцев», а их сопровождавшие окияны без страха принимали вызов, вовлекая в битву всех охраняемых без исключения.

В таких сражениях обычно им удавалось устоять — форпост у озера, по сути, беспрерывно пополнялся большим количеством мужчин, детей и женщин. Ушедшие из Цивилизации нередко угоняли хозяйский скот, катили в государство бывших рудокопов арбы, гружённые захваченной провизией, одеждой, домашней утварью и прочими вещами, полезными в хозяйстве. Лагерь Шахтин Кала быстро расширялся, застраивался хижинами и домами, постепенно превращаясь в подобие разбойничьей столицы.

***

Шахтин Кал понимал, что без законов не может существовать никакое, даже самое маленькое, государство. И, видя, кто кроме истинных беглецов из рабства стекается в его новоиспечённую державу, без колебаний ввёл в своём стойбище драконовские порядки. В первую очередь они касались искателей лёгкой жизни, имевших привычку забывать, кто хозяин территории. Принятым в столицу бывших рудокопов разбойничкам, грабителям и просто ворам очень быстро дали понять, что с Шахтин Калом шутки плохи. За обычное мелкое воровство новоявленные стражи Рудого хана пойманного с поличным грабителя избивали до полусмерти прямо на глазах у народа.

За повторное воровство или нападение с целью грабежа могли просто размазать о стену ближайшего дома. И если, чудом уцелев, ранее наказанный не унимался, на третий раз ему ломали пальцы на руках и на ногах, нередко выбивали зубы и глаза. И уж совсем по-зверски расправлялись с теми, кто, отбирая в наглую у слабого какую-либо вещь, наносил ему ранения или увечья. Застав такого на месте преступления, блюстители порядка резали, пинали, кололи и рвали на куски нахала с такой яростью, что волки, с голоду набросившиеся на добычу, в сравнении со стражей Шахтин Кала, наверное, показались бы щенками.

Крутость нрава Рудого хана, которую он проявлял лишь в отношении любителей неправедной наживы, столицу бывших рудокопов немало возвеличила в глазах других рабов Цивилизации. Зато разбойники решили, что в стане Шахтин Кала лучше всё-таки смирить гордыню и, как бы неприятно это ни казалось, сменить разбойную работу на другую, пускай тяжёлую и нудную. Всё лучше, чем бегать от стражей Цивилизации, перебиваясь украденным или отобранным. Те же, кто так и не сумел перенастроиться на мирный лад, столицу бывших рудокопов для себя закрыли.

Страна без рабства и преступников, живущая на территории, богатой пищей и не беспокоимая внешними врагами. Найти пристанище в такой мечтали многие.

Через пару лет с момента основания близ озера у подножия горы столицы бывших рудокопов под защиту «рудного пахана» побежали и рабы, и граждане Цивилизации, уставшие от нищеты и притеснений со стороны богатых и разбойников. И даже отпрыски степных племён, которым надоело жить на землях Запределья в постоянных стычках и терпеть набеги от других племен.

Цивилизация пыталась этому воспротивиться, однако войско в сорок тысяч латников, которое, с трудом собравшись со всех концов страны, ушло походом в сторону Античных гор, в степи внезапно окружили орды варваров. Измотанное в многодневной битве, оно погибло почти полностью.

Намерения элиты Побережья разворошить «змеиную нору», что незаконно появилась в трёх днях пути от кряжа Побережья, так и не осуществились. Для этого «культурным» просто не хватало сил: в Цивилизации назрели серьёзные противоречия. Поэтому решили ограничиться созданием лишь кордонов на пути возможных караванов из беглецов, стремящихся попасть в столицу бывших рудокопов. А у окиянов категорически потребовали прекратить сопровождение бегущих отщепенцев.

Как следует подумав, золотоволосые наездники решили уступить Совету Цивилизации. Тем более что вскорости в стране повсюду решением Совета утвердился новый закон, касающийся отношений между рабовладельцами и их рабами. Да и, по правде сказать, не питали окияны каких-либо симпатий к стойбищу у Чёрной горы.

Новый закон гласил, что «если раб умрёт вдруг от побоев или вследствие болезни и выяснить удастся, что хозяин плохо содержал раба или не нанял лекаря, когда вполне нанять бы мог, то будет сей хозяин прилюдно осуждён, заплатит штраф в размере, равном трёхкратной стоимости умершего раба, а одного раба из всех своих оставшихся не медля передаст в распоряжение Совета; если же умрёт из-за его вины, по недосмотру или скупости, второй раб, то хозяин всех своих рабов немедленно отдаст в распоряжение Совета и при этом также будет публично осуждён и льгот, какие бы не имел, лишён да будет, а имя его будет предано на посрамление всех граждан Цивилизации… если же умрёт в селении малоимущий гражданин в виду болезни или от ран, полученных во время ссоры или нападения разбойников, и выяснить удастся, что имели возможность его родственники, либо соседи, либо кто из состоятельных господ того селения нанять для этого несчастного за свои деньги лекаря, но, пожалевши денег, не наняли, то заплатят эти господа солидный штраф в пользу Совета, а имена их принародно будут преданы на посрамление…».

Так было записано в манускрипте, отражавшем итоги принятия этого закона. Содержание его, конечно же, пришлось по вкусу и окиянам, и многим рабам, и нищим гражданам. Но вызвало протесты со стороны рабовладельцев и имущих. Что с того? Протесты эти потонули в дружном хоре голосов воспринявших Закон как должное. Главное — в числе них оказалось немало воинов.

В Цивилизации они считались далеко не самыми богатыми, хотя, конечно, и не бедствовали. Гоняться же за беглыми рабами, а тем паче за свободными гражданами, которым надоели долги и нищета, военным было попросту противно и неинтересно — вознаграждения можно было и не дождаться, а мечом или стрелой под рёбра получить вполне реально. Да и зажиревшие торговцы и рабовладельцы к тому моменту вызывали у воинов большое раздражение. «А ну-ка, пускай умерят аппетиты! Ишь, разожрались!» — восклицали на городских собраниях представители бойцовской касты.

Члены же Совета по поводу протестов недовольных новым законом однозначно заявляли: «В момент, когда исходящая от запредельных варваров угроза день ото дня усиливается, интересы единой Цивилизации требуют смирить гордыню всем, кто рабов и состояние имея, считает себя ревнителем устоев родного государства. Не смирившие гордыню однозначно бросают вызов отношениям внутри страны и попирают основы её стабильности».

После такого заявления рабовладельцы поприуныли, а рабы и малоимущие граждане воспряли духом. Отток людей в столицу бывших рудокопов с Побережья прекратился. Но это больше не мешало государству Шахтин Кала расширять границы своих владений. Войско Шахтин Кала к тому времени достигло численности в тридцать тысяч пеших и пять тысяч конных, хорошо вооружённых и неплохо обученных бойцов.

Глава вторая. Запределье

Широко расстилались земли запредельных варваров. Степи там перемежались с крутогорьями, волнистыми холмами и каменистыми долинами, пересекались быстротечными реками и разливными озёрами с топкими болотистыми берегами.

Варварские племена, что занимали эти земли вплоть до самой северной гряды (Самых северных гор, от которых далее на север начинались овеянные разными легендами просторы таинственной страны древнейших великанов, некогда владевших страшной силой молнии и грома) разделялись на светло — и тёмноволосых, на высокорослых и кургузых, на обитателей равнин и на хозяев горных перевалов.

Охотники, собиратели, скотоводы, рыбаки и земледельцы — каждое племя предпочитало что-то одно, но всем были присущи гордый нрав, уважение к силе, любовь к войне и презрительное отношение к Цивилизации со всеми её жителями и устоями.

Между собой запредельные варвары общались по-разному, в зависимости от обстоятельств и настроения. Часто они устраивали кровавые пиры на поле битвы, не брезгуя при этом и торговлей со своим противником. Понять друг друга принадлежавшим к разным племенам сынам степей было нетрудно: диалекты, на которых варвары общались меж собой, с древнейших, незапамятных времен несли в себе довольно толстые пласты единых как по смыслу, так и по звучанию слов, понятий, даже речевых конструкций. У большинства народов Запределья идолы и божки были похоже друг на друга, а религиозные обряды нередко совпадали почти одним к одному.

Цивилизация — иное дело. Само это название для варваров, особенно кочевников, звучало как ругательство. Ни капли общего с сынами запредельных степей, как варвары сами себя именовали.

Если бы однажды все народы Запределья собрались под единое знамя, их наступление походило бы, наверняка, на мощное движение огромных волн. Устояла бы под их напором Цивилизация — того и сам Каледос с Кроном всемогущим, богом многих варваров, не ведали. Однако мудростью Всевышнего кочевникам и прочим варварам не удалось за многие столетия ни разу собраться воедино для похода на своего исконного врага — империю культурных.

Разумеется, созерцая отделяющий Цивилизацию от Запределья горный кряж, вожди отдельных варваров пускали слюни. Однако идея всем собраться в одну гигантскую орду пугала даже самых агрессивных.

Зато подраться друг с другом не на жизнь, а на смерть, потоптать поля своих соседей, погулять на славу в чистом поле — у варваров, особенно у степняков, обычно не задерживалось. Впрочем, войны между племенами Запределья обычно прекращались также быстро, как и начинались. Им просто надоедало сражаться, а впечатлений для обмена вечерами у костра успевало накопиться достаточно.

На вопрос «почему вы в этот раз напали на этих, а не на других» вряд ли кто из них ответил бы. С Цивилизацией всё было ясно, как белый свет: жители её богаты и чванливы, хвастливы и высокомерны — таких необходимо проучить, периодически стараясь бить их так, чтоб жизнь им не казалась слишком сладкой. А вот с соседями или с другими сыновьями Запределья всё обстояло куда как сложнее. Богаты? Чушь. Своенравны? Это как посмотреть. Высокомерны? А кто нынче не высокомерен? Слишком удачливы в жизни? Ну вот ещё! Кто это придумал!

Чаще оказывалось, что варвары выбирали себе в противники тех, кто более всего отличался от них образом жизни и внешностью. Всадники любили нападать на привыкших ходить пешком за отарами овец или плавающих на утлых лодчонках по озёрам и рекам. Кургузые и темнолицые жители горных пещер подкарауливали в засадах стройных белолицых конников. А суровые хмурые жители заболоченных холмов и каменистых долин почитали за честь захватить в рабство и всадников, и горцев вместе с рыбаками.

Так жили поколение за поколением — мелкие ссоры, групповые стычки в диком поле, набеги, походы и развёрнутые боевые действия, захваты пленных и обмены захваченных, торговля рабами и плодами земли, заключение союзов и братания, общие свадьбы и совместные отражения атак со стороны других союзов. И постоянная смена симпатий. Никогда нельзя было предсказать, когда побратимы поссорятся и кого завтра они сделают своими близкими друзьями. Единственное, что было у варваров налицо, причём практически у всех — так это отсутствие ненависти к человеку, возникающей только потому, что он принадлежит иному племени и выглядит иначе.

Часто бывало, что победители в поединках оплакивали убитых ими супостатов вместе с родственниками погибшего. Даже жителей Цивилизации варвары презирали без ненависти. И, конечно же, встретив в степи, в горах или ещё где путника, принадлежавшего чужому племени, никогда его не трогали, наоборот — помогали едой, питьём, одеждой и оружием.

…Практически каждое варварское племя, обитавшее на пространстве от горной границы до Самых северных гор, имело своих мастеров, музыкантов, сказителей, танцоров и лекарей. В создаваемых умельцами полезных предметах: оружии, одежде, утвари, орудиях труда, а также в песнях, танцах, эпосе и способах врачевания — любой внимательный житель Побережья рассмотрел бы немало общих, поразительно похожих деталей.

В сравнении с создаваемым в Цивилизации, всё производимое на божий свет умельцами из варваров казалось огрублённым, нетщательным, не доведённым до совершенства. Словно мастера, принадлежавшие народам с совершенно разным жизненным укладом, нарочно не стремились к вершинам мастерства.

Глядя на какую-либо варварскую вещь, принадлежащую кочевникам или оседлым, можно было подумать, что изготовивший её умелец взялся за работу с жаром, однако очень скоро она ему наскучила — доделывал он наспех, кое-как, лишь бы сотворённой вещью можно было пользоваться. Даже варварские баллады (стихи, повествования и т.д.), начинаясь интересно, эмоционально насыщенно, образно и ровно, заканчивались блёкло, равнодушно, коряво, порой не в заданном в начале ритме.

Стремящиеся ближе познакомиться с культурой варваров учёные мужи Цивилизации нередко отмечали в разговорах меж собой, что «варвар никогда не знает любимой песни до конца, он в лучшем случае поёт лишь половину, а чаще и вовсе только самое начало, нередко начинает он с горящим взглядом и открытою душою, а завершает, словно и не пел совсем».

Говорили также, что «мысли варвара, точно блохи, скачут в разные стороны. Только-только они дружно, с огнём в груди, отплясывали под свист своих дудок, как вдруг уже выясняют отношения, мгновенно сменив тему общения на такую, которая, по логике, и вовсе не должна была в подобный момент всплыть из глубин памяти».

Так же варвары и воевали. Почти добившись победы над противником, они могли ни с чего взять и убраться восвояси, а на следующий день, как ни в чём не бывало, пригнать к вчерашнему противнику в стан овец, коней или взятых в других землях пленников — на продажу или обмен. И те, кто ещё вчера считали себя сломленными, надменно торговались, надувши щёки.

Легко соглашаясь на мировую с противником, докучающим более других, запредельные варвары легко и развязывали войну с кем бы то ни было. Оказывалось достаточно не поделить зайца или косулю, перебежавших с одной территории на другую.

Началу боевых действий обычно предшествовал жестокий поединок между одиночными или собранными в отряды представителями разных племён. Бой обязательно заканчивался смертью кого-нибудь из сражавшихся, и это вызывало жажду мести чужакам за пролитую кровь соплеменника. Никогда ещё за всю свою историю сыны Запределья не предложили друг другу решить любой, даже самый пустяковый конфликт словами или, на худой конец, борьбой без применения оружия.

Драку на кулаках, рукопашную схватку с целью уложить соперника на обе лопатки или, скажем, верховые гонки варвары все как один считали детской забавой, для выяснения серьёзных отношений не пригодной. Другое дело посоревноваться со своими одноплеменниками. Это — праздник души, веселье и радость успеха. Но чтобы вызвать на стрельбу из лука по неживой мишени или силовое состязание какого-то там инородца — по мнению живущих за пределами Цивилизации сынов степей, лесов и гор это выглядело кощунством.

Покушением на заветы предков считалось и выдать дочь своего племени за сына чужого. Смешанные браки среди варваров тогда свершались чрезвычайно редко и запоминались на долгие годы как нечто из ряда вон выходящее.

Впрочем, одно из племён, обитавшее ближе всех к горам Цивилизации, пренебрегло традициями старины. Это были никто иные как окияны — гордые, смелые, отчаянные и свободолюбивые всадники. Они вступали в браки, даже подумать было страшно, с обрюзгшими детьми Цивилизации — что могло быть позорней и презренней!

Окияны и конфликты предпочитали решать мирным путём, вынимая из ножен мечи лишь когда их к этому вынуждали. И на мирном поле состязаться с иноплеменниками в ловкости и силе окияны не гнушались.

Окиянов побаивались. Им завидовали: ещё бы — высокие, красивые, ловкие и умелые во всех делах, честные до безобразия, уживчивые со всеми и при этом всегда удачливые! А какие у них женщины?! Просто хоть волком вой от осознания того, что ни одна из них тебе, чужому сыну Запределья, не достанется…

В глубине души окиянами восхищались и поэтому в открытую их осуждали однозначно как отщепенцев. Когда же златокудрые красавцы, теснимые со всех сторон объединившимися против них другими племенами, попросили приюта на просторах ненавистной всем Цивилизации, их с нескрываемым восторгом заклеймили как предателей.

На гордых златокудрых всадников дурацкие выпады «сборища диких» (так окияны стали называть всех остальных сынов Запределья) впечатления не производили. Переселившись на Побережье, они легко расстались с преимуществами свободного уклада жизни на просторах севернее гор Цивилизации, взвалив себе на плечи нелёгкую обязанность охраны проходов, отделявших Побережье от территорий варваров, считавшихся его врагами.

Оставшихся же верными идее вечной вражды с «культурными» больше всего коробило само осознание их неспособности серьёзно помешать отступникам «утаскивать» на Побережье и другие племена. Когда же златокудрые красавцы бескорыстно взялись сопровождать людей, бегущих из Цивилизации в столицу государства бывших рудокопов, по Запределью прокатилась настоящая лавина раздражения. Предательским и откровенно «наглым» поступком отщепенцев возмутились почти все, включая даже нелюдимых жителей Угрюмых холмов, заросших непроходимыми чащобами и окружённых со всех сторон болотистыми топями.

С наказом поймать и проучить как «отщепенцев культурных», так и их кичливых защитников, посылать дозоры начали со всех сторон, друг с другом даже не сговариваясь.

Окияны же и на этот раз остались верны своим традициям, принявши вызов чуть ли не с радостью. Умение сражаться в открытом поле с превосходящими в числе врагами они ещё раз показали на зависть всем сынам степей. Да и бежавшие в столицу государства бывших рудокопов дрались отчаянно — попытки наказать всех отщепенцев разом успехом не увенчались. Своеобразный город у подножия Чёрной горы рос не по дням, а по часам. И продолжалось это до тех пор, пока Цивилизация не приняла серьёзных мер, чтобы пресечь попытки массового бегства с Побережья.

В это время Шахтин Кал и решил напомнить миру о своём существовании. Несколько лет подряд он строил, укреплял и расширял столицу своей будущей империи, стремясь наполнить её пришлыми людьми, при этом варвары к столице бывших рудокопов как будто и не проявляли интереса. Они не нападали, но и послов не засылали. От варваров не появлялись даже разведчики. Единственное, чем сыны степей серьёзно докучали Шахтин Калу — это частые сражения, которые они развязывали с переселенцами и их окиянской охраной на пути к столице бывших рудокопов.

Из-за кровавых стычек лагерь Шахтин Кала недополучил немало и мужчин, и женщин, и детей, что, несомненно, снизило потенциал его могучей армии. И всё-таки он делал вид, что грязные налёты варварских отрядов на переселенцев, идущих под его защиту, его совсем не трогают. «Право жить в свободном нашем государстве заслуживают только те, кто сам сумел без всякой помощи прорваться к нам с боями через степи, кишащие разбойниками-степняками», — надменно отвечал обычно Шахтин Кал, когда кто-либо из переселенцев интересовался, почему Рудый хан не позаботился послать навстречу беженцам отряд.

Но поток беглецов к Шахтин Калу иссяк, и оторванность столицы будущей империи от мира проявилась в полной мере. Повсюду Рудый хан посылал своих представителей, все они возвращались живыми и здоровыми, но кроме подтверждения нового титула Шахтин Кала — Рудый пахан¹, ничего от варваров Запределья не приносили.

Все попытки вызвать интерес к новому царству с помощью официальных посланий, предлагающих разным племенам дружбу, союз, торговлю и совместные действия против Цивилизации, остались пустым сотрясением воздуха. Варвары принимали посланцев Шахтин Кала как гостей, но не более того. Никакого почтения к Рудому пахану никто за эти годы ни разу не высказал, никаких подарков в обмен на присланные им не сделал, посланца о жизни стойбища у Чёрной горы особо не расспрашивал. Словно сговорившись, варвары игнорировали существование в их землях новоявленного царства и возможного противника.

Такое поведение народов Запределья Шахтин Калу было не понятно до тех пор, пока он не надумал прикупить у них коней…

Глава третья. Пахан киммеров

…Это был какой-то странный пахан. Как будто и не пахан вовсе, а простой пастух своего племени. Вёл себя Кимаран вовсе не как глава могучей орды киммеров, слава о подвигах которых гуляла по всему Запределью и Побережью параллельно с легендами о мужестве, силе и ловкости окиянов. Знатоки утверждали, будто по численности, умению сражаться и стремительности страшного по своему напору натиска равных киммерам нет во всей Вселенной. Кроме окиянов, разумеется.

Киммеров на самом деле боялись. Ходили слухи, будто киммерские витязи, отважные из отважных, ходили даже за Самые северные горы, в таинственные земли древнейших великанов, где каждая пядь земли была насквозь пронизана волшебством. В битве киммеры свирепели подобно раненому вепрю из дикого леса, пощады рискнувшим напасть на них не давали никогда. К ним остерегались посылать парламентёров: могут, якобы, и кожу заживо содрать, чтобы, набив её травой, соорудить на страх соседям чучело.

И головной пахан этих овеянных легендами бойцов, будто бы не расстававшихся с конями и во время сна, посланника столицы бывших рудокопов встретил непритворно ласково. Словно слухи о крутости киммерского нрава являлись лишь сплетнями трусов.

Кимаран пригласил Киота в свой шатёр, едва узнав о его прибытии. Посланник Шахтин Кала вошёл в скромно обставленное, но чисто убранное войлочное жилище предводителя киммеров, плохо скрывая тревогу за свою жизнь. Ожидал увидеть перед собой вальяжного хозяина степей, безвкусно, по-варварски разряженного в награбленные тряпки. Думал, сейчас пахан, пренебрежительно жестикулируя увешанной перстнями рукой, укажет ему место подле своих ног. А может и заставит целовать «облагороженные» пылью и навозом сапоги. Действительность же оказалась совсем иной.

Кимаран встретил Киота простой улыбкой радушного хозяйчика, давно заждавшегося гостей. Никаких дорогостоящих халатов и перстней — обычный киммер, одетый в меховую безрукавку, грубо пошитую из бараньей кожи, обутый в любимые кочевниками мягкие, из той же шкуры, сапожки. Даже длина безрукавки у пахана оказалась такой же, как и у воинов — на две ладони выше колен. А ноги, как повелось у варваров Запределья, выше верха сапог и ниже края куртки были совершенно голыми, разве что «украшенные» собственными волосами.

Откинувшись спиной на ворох высоко уложенных овечьих шкур, главарь киммеров отдыхал у очага, сложенного, по всей видимости специально для него. С одного лишь взгляда на этот очаг можно было понять, что укладывали его руки искусного мастера Цивилизации. И не просто из камня, а очень дорого камня, добываемого высоко в горах, таящего в себе магическую твёрдость глубочайшей древности. Теперь на этом камне, волей и умением мастера превращённого в отличную походную печурку, с приятным треском веселилось ласковое пламя.

На полотне из кожи перед ханом лежал большой вертел с довольно хорошо прожаренным барашком. От одного лишь вида вкусно пахнущего мяса Киот судорожно сглотнул слюну. Для Кимарана это не осталось незамеченным. Отхлебнув из глиняного кубка что-то веселящее, он поприветствовал Киота на языке Цивилизации:

— Заходи, дорогой, будешь гостем у меня, пахана запредельного. Кимаран давно гостей не видал — истосковалась душа. Хочется угостить какого-нибудь чужака виноградным вином и свежей бараниной, хочется услышать его байки о том, что в других землях делается. Ты, я вижу, из Орнитагора? Давно оттуда? Сам сбежал или как?

И, не давая Киоту опомниться, пригласил к очагу, протянул ему вертел с барашком, в поджаристом и сочном боку которого торчал кривой кинжал на деревянной рукояти. Волшебным образом перед Киотом появился кубок, подобный ханскому. Хозяин сам его наполнил до краев духмяным розовым вином из кожаного меха.

— Давай-ка, рудная душа, поешь-ка славно да выпей жадно. Да доводилось ли тебе с самим паханом трапезу делить? — по-свойски гоготнул Кимаран.

Заметив же, что гость не может сообразить, как лучше поступить, вождь киммеров криво ухмыльнулся:

— Э, я вижу, ты ожидал другого приёма. Думал, киммеры гостей как пленников привечают. Ха-ха! Вот как нами запугали. Да только не бойся. Я не вепрь, с клыками не наброшусь. Давай, поужинай с дороги, — и, не дожидаясь действий гостя, хозяин откромсал от жареной лопатки солидный кус и прямо на кинжале протянул ему.

Киот сообразил, что нерешительностью в данном случае смущать хозяина не следует, поскольку милость пахан способен моментально сменить на гнев. Ухватившись за протянутый ему кусок баранины, он принялся со смачным чавканьем жевать его, затем, чтобы не поперхнуться в спешке, громко прихлебнул из кубка.

— Вот как едят голодные пришельцы из Орнитагора! — воскликнул пахан и снова дико гоготнул.

В голове Киота зашумело, на душе же сделалось спокойно и приятно, захотелось пить и есть как можно дольше. Когда же он опустошил свой кубок в третий раз, голову ему приятно закружило, а язык сам собою развязался:

— Прости нас, дураков, великий хан, но притащился я через всю степь к тебе не просто, чтоб пожрать — за делом. А точнее, послал меня к тебе мой друг и командир, вожак столицы бывших рудокопов, великий воин и главарь рабов орнитагорских шахт, гроза Цивилизации, любимый всеми нами Шахтин Кал, — выговорил он заплетающимся языком.

Кимаран смеялся громко и раскатисто. Когда последняя смешинка скатилась с его заросших жёсткими усами губ, он, промочив сначала горло вином, похлопал Киота по плечу:

— Артист, искусник! Молодец, хвалю! Давно не слышал я таких забавных речей. Как здорово, что ты пришёл развеселить стареющего хана. (На самом деле Кимарану не было ещё пятидесяти лет; в силе же и ловкости лишь единицы из молодых бойцов отваживались спорить с ним).

— Значит, говоришь, ты послан этой, как её… Вот незадача: забыл, — играючи пахан киммеров хлопнул себя по лбу. — Как его звать-то бишь? Похоже что-то вроде на кучу, хм, навоза. Ну-ну, прости, я не хотел тебя обидеть, просто спьяну не запомнил. Ах да! Кал шахты — вот как зовут пославшего тебя ко мне, ха-ха!

«Началось. Сейчас пахан покажет настоящее лицо», — подумал Киот и, в одно мгновенье протрезвев, набрался всё-таки храбрости поправить Кимарана:

— Рудый хан Шахтин Кал — так зовут моего друга и командира! Вовсе не кал шахты. Просто звучит похоже. Но он никакая не куча. Он подстать тебе, великий пахан! — последнюю фразу Киот выдал громко, с явным вызовом в голосе.

Он, видимо, думал, что Кимаран продолжит высмеивать его вождя или насупится. Но Кимаран повёл себя иначе. Прекратив смеяться, он миролюбивым тоном согласился с этой поправкой.

— Охотно верю, что такой отважный человек, как Рудый хан, имеет право представляться равным, к примеру, мне. Да и другим паханам Запределья тоже. Ведь у Чёрной горы за последние лет триста никто не останавливался хотя бы на минуту, не то чтобы годами жить подле неё. Но сколько времени ещё гора позволит пастве Шахтин Кала пользоваться её дарами? — Кимаран задумался.

Примерно четверть часа в шатре стояла тишина, лишь слабое потрескивание пожираемых огнём поленьев в очаге ласкало слух. Но скоро Кимаран вернулся к делу. Киот, конечно, был приятно удивлён. Хан выслушал посланца, не перебивая.

Он широко зевнул, когда посланец поставил точку в сообщении, и, помедлив пару минут, вдруг сладко потянулся и предложил перенести беседу на завтра.

— Иди-ка спать, дружище гость. Как любят говорить в степи, проспавшись, человек становится мудрее. Голову, поди, туман застилает, а глаза сами закрываются. Так что отдохни как следует, а утром услышишь наш ответ. Эй, кто-нибудь из охраны, уведите гостя в его шатёр. Да позаботьтесь, чтобы подушки там оказались мягкие, — распорядился Кимаран.

Киот заснул, едва свалившись на подстилку из овечьей шерсти. От входа в отведённый для него шатёр тянуло напоённым ароматами различных трав свежайшим воздухом. Цикады, непременные артисты ночи, звенели успокаивающе. И после долгой скачки по равнине, опалённой солнцем, все органы и мышцы жаждали подстилки и покоя. Что завтра скажет пахан киммерский, в ту ночь Киота не волновало. А наутро…

— Увы, дорогой. Взять взамен лошадей сокровища из недр Чёрной горы мы никак не можем, — чернокудрый Кимаран отодвинул от себя янтарный слиток величиной с крепкий кулак силача. — Извини нас, конечно, но таковы наши родовые правила — ничего от Чёрной горы не брать.

— Впрочем, — продолжил он спокойным тоном после недлинной паузы, — ты волен со мною спорить. Если вы найдёте сокровища в других местах, а лучше вещи, нужные в быту: оружие, колёса для арб, сами арбы, ту же вяленую рыбу, но не из озера у Чёрной горы, а из другого водоёма — мы так и быть, прикинем, сколько лошадей вам сможем уступить.

«Дело дрянь», — мрачно подумал Киот.

Но тут же он собрался с мыслями:

— Мудрый пахан, мы ищем коней не для того, чтобы рыскать по землям Запределья. Единственное наше желание в этой жизни — отомстить. Ты знаешь кому. Культурные — такие же враги вам, как и нам. Предки завещали вам разрушить эту империю соблазна и несправедливости. От неё всё зло на земле. И если не хотите продать нам коней, идите вместе с нами.

— На Орнитагор? — задумчиво спросил пахан, бросая слегка рассеянные взгляды поверх Киота.

— Сначала на Орнитагор, потом и на другие города. Пока не сокрушим Цивилизацию, этот рассадник зависти и сибаритства, империю несправедливости и зла.

— Чтобы на месте сокрушённой воздвигнуть свою империю. Станет ли эта она империей добра? — Кимаран пустился в рассуждения, продолжая глядеть куда-то в сторону от Киота. — Конечно же, нет. И знаешь почему? Потому что вы её никогда не построите. Старая Цивилизация несокрушима — все ваши попытки развалить её ни к чему не приведут. И потом, почему это киммеры должны видеть в вас своих союзников, а, скажем, не врагов?

— Потому, мудрый пахан, — спокойно отвечал Киот, — что с вами у нас одна цель — сокрушить империю культурных. Какой нам смысл враждовать? Мы ведь были рабами у господ Цивилизации. Мы знаем, что такое несвобода. Помогая нам, вы помогаете и себе.

— Не думаю, — Кимаран в задумчивости опустил ресницы. — В отличие от вас мы свободными были всегда. И у нас ведь тоже есть рабы. Почему бы нам рабами и вас не сделать?

Последними словами Кимарана Киота словно обожгло. Он даже не сумел ответить. И Кимаран продолжил:

— Ты говоришь, вы ненавидите Цивилизацию. Возможно, так оно и есть на самом деле — спорить я не буду. Но ведь, признаться, именно стараниями рудокопов Цивилизация сумела устоять на Побережье. Именно вы добывали руду, из которой мастера культурных получали медь и выковывали мечи, щиты, панцири, наконечники для копий и стрел. Именно вы, рабы каменоломен, выдалбливали из пород для ваших ненавистных хозяев твердейший камень, идущий на строительство домов и крепостей. За миску паршивой похлёбки вы делали такую тяжкую работу, которую никто из культурных выполнять не стал бы. Не будь вас — не возникло бы и Цивилизации.

Киот был сражён. Он лихорадочно искал слова для достойного ответа, но в голову ему не приходило ничего. Он чувствовал: пахан киммеров неправ — жестоко неправ. Нельзя обвинять человека только лишь за то, что волей обстоятельств он оказался не в силах противиться судьбе. Однако он и понимал, что если посмотреть на жизнь глазами вольного кочевника, привыкшего решать проблемы с помощью оружия да на коне верхом. Да с детства. Увы, но в рассуждениях пахана несомненно присутствовала логика — железная, бесчеловечная, жестокая, но убедительная до отвращения…

Главарь киммеров между тем продолжал:

— Тебе нечего возразить. Да и вряд ли мы вообще смогли бы когда-нибудь понять друг друга. Ваше новоявленно племя пасынков Чёрной горы и восхищает, и пугает одновременно. Поразительно, почему, проходя по границе наших земель, Шахтин Кал со своими братками сумел миновать кочевые разъезды. Удивительно, за какие такие достоинства гора так долго терпит вас подле себя. И главное, на вас ведь до сих пор никто не нападал! Из-за страха перед Чёрной горой?

Пахан помолчал, с наморщенным лбом посидел в тишине и вдруг завершил беседу:

— Ладно. Наши условия тебе известны. Если киммеры и пойдут когда-нибудь в Орнитагор, то сами по себе, не с вами вместе… Возвращайся к своим. Привозите товар, взятый вами подальше от Чёрной горы. Тогда будет, как ты говоришь, деловой разговор. Мы возьмём и оружие. Но одно усвойте твёрдо: если ваша орда начнёт мешать нам или нашим союзникам, мы всей своей мощью обрушимся на вас. Пока всё ваше племя сидит у Горы, вы в безопасности. От нас и наших соседей, разумеется. Всем скопом сорвётесь с места, спокойной жизни мы вам не гарантируем…

Кимаран разрешил Киоту навестить соседей, кочевавших на смежных с киммерскими землях. Посланник Шахтин Кала побывал в гостях у джакков, драккунов, варнаков, что занимались скотоводством и грабежом, особенно варнаки. Все они разводили неплохих лошадей и коров на продажу для походов. Увидев в руках Киота янтарные и золотые слитки, предводители кочевников пустили слюни. Однако и на этот раз не состоялось ни единой сделки: Чёрная гора пугала каждого.

Сообразив, что напрасно теряет время, Киот вернулся к Шахтин Калу с посланиями варваров. Подавив в себе взорвавшуюся было ярость, Рудый хан задумался.

***

Мысли Шахтин Кала

…Перебежчики из Цивилизации кое-что с собой принесли. Но даже если удастся собрать достаточно товара для покупки хотя бы тысячи хороших лошадей, примут ли эти деньги и ценные вещи варвары? Киот рассказал, будто прежде чем сказать «нет», главарь киммеров позвал человека с какой-то странной штучкой в руках. Человек поднёс эту умещавшуюся на ладони штучку к слиткам, и эта штучка засветилась изнутри и запищала, как живая. Только после этого киммерский хан забеспокоился, велел убрать из своего шатра все наши драгоценности.

Такие же штучки оказались и у вождей других племён. Что, если эти штучки волшебные и помогают определить, действительно ли предложённые в обмен на лошадей или что-нибудь другое вещи не от Чёрной горы? И если это действительно так, то какие вещи волшебная штучка посчитает дарами Чёрной горы — найденные и добытые нами здесь или же и те, что привезены сюда, полежали на этой земле и приобрели от Горы какие-то непонятные нам, но пугающие варваров свойства?

Изрядно поругав Киота за то, что не догадался выспросить об этом подробнее, Рудый хан решил не испытывать судьбу, не злить варваров, а начать настоящую охоту на торговые караваны…

…Однажды он «набрёл» на мысль о походе в таинственные земли древнейших великанов. «Если бы они до сих пор существовали, — подумал Рудый хан, — то, скорее всего, уже давно явились бы в Запределье и подчинили бы себе не только варваров, но и культурных, а то и вовсе истребили бы всех низкорослых своими молниями. Скорее всё-таки там не существует никого, кто мог бы представлять для нас серьёзную угрозу. Варвары же просто страшно любят придумывать красивые легенды про волшебников, могучих великанов и необоримых чудищ.

Разумеется, дыма без огня не бывает. Наверняка, когда-то великаны или другой могучий и искусный народ за северными горами жил. Скорее всего, они вымерли очень давно. Но что значат для золота тысячи лет? Ни вода, ни огонь, ни ветер не способны сделать камни-самоцветы малоценными. На то ведь и сокровища, чтобы цениться вечно, переходя от поколенья к поколенью. Но раз имеются сокровища, их можно разыскать! Вряд ли их растащили по миру пришельцы из разных земель: страх перед древней магией надёжно защищает эту древнюю страну от всяческих грабителей. Значит, никто не помешает нам обшарить там все пещеры и вывезти хотя бы маленькую толику богатства древних великанов»…

Рудый хан настроился было отправиться в столь романтичный и рискованный поход, как вдруг засомневался: а что, если волшебные штучки варварских паханов умеют распознавать подарки не только от Чёрной горы?

Днями и ночами Шахтин Кал терзался в поисках ответа на сей вопрос.

«Экспедиция за Самые северные горы потребует много времени: только до гор верхом при хорошей погоде и минимуме стычек с разъездами обитающих на пути племён придётся потратить не меньше месяца. Сколько воинов может погибнуть по дороге?.. Но даже если всё пройдет как нельзя лучше и отряд раздобудет золото, прорвётся ли он с этим грузом назад?

Ведь если кто-нибудь из этого отряда случайно окажется в плену у местных, те дознаются о цели нашего похода. Тогда встречать нас на пути домой они придут большой ордой — наверняка перехватить богатства… Чтоб точно вытащить сокровища из тайников, закопанных в пещерах древних великанов (а вдруг их там и вовсе нет?!), потребуется либо хорошо обученное войско тысяч в сто пятьдесят, либо чтоб тебя боялись, как киммеров».

«Интересно, а что киммеры нашли там, в волшебной стране? — однажды вдруг подумал Рудый хан. — Ведь если верить слухам, они не так уж и давно ходили за северные горы. Не послать ли к ним кого другого, похитрее, чтобы он вызнал-таки подробности того похода, о котором бродят слухи по Запределью?»

Но, как следует подумав, Шахтин Кал решил, что все его идеи насчёт страны древнейших великанов по меньшей мере преждевременны и нерациональны.

«Если уж искать сокровища, то лучше углубиться в недра приютившей нас горы: там их наверняка полным-полно!»

И тут же он этой мысли испугался:

«О чём я? Варвары же их не возьмут. Тайком предлагать их купцам Цивилизации? Тоже несерьезно: власти строжайше запретили купцам культурных с нами торговать — скрытно можно будет продать лишь малую толику. А что если в недрах Горы кроме золота и драгметаллов таится нечто более важное? Что, если, отыскав это нечто, мы получим что-нибудь более интересное, чем лошади? Может, в тайниках этой громады, боятся которую исключительно все, кроме нас, некие могущественные силы укрыли от глаз людских такое, что лошадей способно сделать ненужным элементом в армии?».

Дурные мысли, внезапно всплывшие откуда-то из подсознания, вселили в душу Шахтин Кала такое беспокойство, что ему стало явно не по себе. «Волшебство! — жгучей искрой прошило ему голову. — Ненавижу волшебство! Об этом лучше не думать, иначе покоя не будет!».

Всеми силами воли он прочь погнал догадки о могущественном нечто, которое могло храниться под покровом Чёрной горы, ставшей для варваров пугающей химерой. Он ещё не осознавал, почему следует страшиться древнего волшебства, но вырывающийся из глубин наследственной памяти страх будто клещами перехватывал его дыхание. И, чтобы заглушить это чувство, словно свинцом наливающее сердце, Рудый хан принял твёрдое и бесповоротное решение идти на Орнитагор пешими силами при поддержке малой конной дружины… Как и следовало ожидать, оно оказалось весьма скоропалительным.

Глава четвёртая. Чёрные рейдеры

Рудый хан стыдился самого себя. Ему даже казалось, что краска заливает его лицо не только днём, но и ночью. То была краска гнева и стыда одновременно…

Прокол, допущенный в самом начале кампании против «культурных», уронил Шахтин Кала в собственных глазах. Но, будучи с рождения надёжно защищённым от внутреннего самобичевания, негодованье, вызванное непростительной тактической ошибкой, он благополучно перевёл с себя на ненавистных неприятелей — желание когда-нибудь (а лучше поскорее) развалить до основания Цивилизацию и всласть поиздеваться над лучшими её людьми росло в его душе с количеством провальных вылазок на территорию «извечного врага».

***

В первом рейде приняло участие примерно пять тысяч пехотинцев и около четырёхсот всадников. До половины конников были выходцами из народов Запределья. Они прибились к войску Шахтин Кала в силу обстоятельств, и полагаться на них особенно не следовало. Но выбора у Шахтин Кала не оставалось. И весь расчёт он строил на внезапности удара по противнику.

Почти месяц пешее воинство Шахтин Кала ночами пробиралось от Чёрной горы до кряжа Цивилизации, направляя путь на юго-запад. Первой должна была пасть застава коренных орнитагорцев — довольно многочисленная и сильная в обороне. Затем, как думал Шахтин Кал, его бойцы, нарочито шумя, начнут активно разбредаться по долине, соединявшей выход в Запределье с дорогой на Орнитагор.

Подвластные Орнитагору фермы, шахты и селения, а также крепости, которые должны были попасться на пути у бывших рудокопов, непременно подвергались разорению. Узнав об этом, власти снарядили бы отряд на ликвидацию агрессоров. Осталось бы только заманить его в засаду.

Больше всего Рудый пахан рассчитывал на сотни молодых варнаков, принявших предложение разделить добычу с бывшими рабами, при этом не вступая в открытй бой со стражниками Орнитагора там, где сила была на стороне зашитников добра Цивилизации. По уговору с Шахтин Калом, крикливые раскрашенные бестии должны были ударить на воинов Орнитагора уже в степи.

Так планировал Рудый хан. В сущности, поначалу план вроде бы начал выполняться, если не брать во внимание подозрительную малочисленность стражников, на которых внезапно со всех сторон обрушились его бойцы. Орнитагорцы сражались необыкновенно вяло и, быстро побросав свои посты, трусливо разбежались. Не задерживаясь у прохода в долину, рейдеры Шахтин Кала, разукрупнившись на два десятка независимых отрядов, пошли с размахом жечь и грабить окрестные деревни.

Они осадили и горные цитадели. Но когда спохватились, выход из долины оказался перекрытым целой тучей орнитагорских панцирников и лучников. В самый последний момент Шахтин Калу стало ясно, что его бесцеремонно предали. Кто-то разгадавший планы Рудого пахана заранее предупредил сенаторов Орнитагора о вторжении — стратеги горного огорода со всей ответственностью подготовились к встрече войска беглого раба. Лишь чудом Шахтин Калу удалось, укрывшись в толще варварских наездников, прорваться через мощные заслоны орнитагорской конницы и ускакать на волю.

Варнаки так и не пришли на помощь. Увы, но только на выносливость коней пришлось ему тогда надеяться. Отряд орнитагорских всадников, помчавшийся в погоню за Шахтин Калом, варнаков на своем пути не встретил. Увидев, что «культурные», перехитрив, зажали черногорцев в тиски, варвары предпочли заблаговременно ретироваться, забыв и про возможность захватить добычу в виде панцирей, мечей, приличных седел и другого снаряжения орнитагорских всадников.

Впрочем, Рудый хан ушёл от той погони невредимым и о предательстве варнаков вскоре позабыл. «При случае я хорошо припомню этим скотам», — отметил он тогда, вернувшись к стойбищу, и вычеркнул варнаков из рядов своих возможных союзников в борьбе с Цивилизацией.

Рядовые жители столицы государства бывших рудокопов о поражении чёрных рейдеров, к счастью Шахтин Кала, не узнали: тот поход был организован так, что войско ушло из стойбища глубокой ночью без топота и криков, причём это были сплошь одинокие мужчины, исчезновение которых осталось незамеченным. Рудый пахан, конечно же, опасался, что, возвращаясь в лагерь, бойцы проболтаются своим знакомым. В душе он даже обрадовался, узнав, что пешее ядро того ударного отряда погибло почти полностью.

Второе нападение на окрестности Орнитагора он спланировал намного более удачно. Отряд на этот раз был маленьким — лишь триста самых опытных, выносливых бойцов верхом и с запасными лошадьми. Набег устроили в сезон густых туманов. В то время из-за холода и сырости никто из варваров в поход обычно не выступал — привыкшие к этому стражники Орнитагора в сезон туманов теряли бдительность.

Обмотав тряпьём копыта лошадей, набежники прошли в долину ночью. Но не через перекрытый тяжёлой медной цепью въезд шириной почти в сто локтей, а по тропинке, о которой почти никто из местных жителей не знал. Несколько сотен стражников Орнитагора оказались совершенно неспособными к сопротивлению: Шахтин Кал заранее позаботился о креплёном вине с добавленным в него порошком из редкой травки. Проезжавший мимо блокпоста орнитагорцев караван купцов щедро угостил охочих до чужого пограничников.

Не отличавшиеся прозорливостью, орнитагорские тупицы даже не полюбопытствовали, откуда непролазною порою на окружной дороге взялись купцы и почему они вдруг так расщедрились. Попробовав халявного вина, ещё ни разу не вкусившие угрозы смерти молодые парни обрадовались вкусу напитка, а дальше сработала простая бесшабашность и характерное для юношей желанье покутить на дармовщинку. Расплачиваться за беспечность пришлось той же ночью. Чёрными тенями бродили по заставам беспощадные воины Чёрной горы, обрывая взмахами мечей и копий жизни крепко спящих молодых орнитагорцев. Никто из них не сумел убежать, никто не остался в живых…

Переждав на заставах до следующей ночи, отряд Шахтин Кала направился в окрестности Орнитагора, безмолвно и жестоко нападая на попавшиеся по пути селенья, фермы, небольшие городки и шахты. Рабам представляли возможность выжить, разбивая кандалы на их ногах и строгим шёпотом приказывая молча присоединяться к отряду мстителей. Те же, кто пытались разбудить своих надсмотрщиков или хозяев, в мгновенье ока падали на холодные камни, чтобы больше никогда не подняться.

Наступал суровый, затянутый в туманы день, и молчаливые бойцы опять затаивались посреди холодных, мрачных и скалистых гор. Ночами же отряд бесшумно продвигался змеёй, петляя по тропинке среди гор и скал, и вновь очередное попавшееся на его пути селение довольно быстро превращалось в кладбище. Уничтожали всех не пожелавших присоединиться к отряду и показавшихся богатыми. Твердыни обходили стороной. На шахтах забирали драгоценные металлы и янтарь. С собою угоняли также лошадей и мулов. Домашний скот: коров, овец и коз — на месте же и забивали, стараясь, не откладывая до утра, изжарить на кострах и съесть.

Немногим больше месяца отряд разбойничал в окрестностях Орнитагора. О пролитых беглыми рабами потоках крови не знали ни в самой столице, ни в уцелевших деревнях, ни в крепостях. Когда ж сезон туманов завершился и солнце стало снова щедро заливать орнитагорские теснины, между селениями, как обычно, возобновилось сообщение. Только тогда вся «нарисованная» черногорцами картина представилась глазам сенаторов. Но многократно выросший, отяжелевший от добычи отряд уже был близок к своему стойбищу.

Ватаги жаждущих поживы варнаков, прознавших об удаче Рудого пахана, принялись поспешно собираться на пути у возвращенцев. Словно стаи голодных шакалов кружили эти голодранцы по степи неподалёку от дороги, по которой следовали черногорцы. Однако напасть на сильный и свирепый отряд варнаки не посмели. Тем более что очень скоро навстречу возвращавшимся с добычей рейдерам отправился Киот во главе войска в десять тысяч пеших копьеносцев.

Несколько дней подряд в столице государства бывших рудокопов шумно пировали по случаю победы. Подсчитав трофеи, Рудый хан возликовал: обоз с захваченным в Орнитагоре добром тянул не меньше чем на пару тысяч выносливых, приученных к атакам рысаков. «Конечно, если эти трусы варнаки предложат за трофеи коней больше, чем киммеры, я так и быть — прощу им прошлое предательство», — подумал Шахтин Кал. И вдруг напрягся: «Демон меня раздери! А что если волшебная штучка киммеров опять закапризничает? Трофеи-то вот уже несколько суток лежат на нашей территории! А ну как Гора наделит их чем-нибудь, что опять напугает варваров?!»

Новое посольство к Кимарану под охраной десятка тысяч ратников отправилось немедленно. Предпринимался весьма рискованный, поспешный шаг, поскольку везти трофейное оружие, металлы и янтарь пришлось через открытую равнину. Сезон туманов завершился — большой отряд в степи любой заметил бы издалека. Но если одинокий человек по варварским просторам мог ехать спокойно (неписаные, но для всех священные заветы Запределья призывали к жесточайшим мерам в отношении любого, кто вздумал бы напасть на одиночку), то караван, причём отлично охраняемый, имел все шансы превратиться в добычу. Даже сильное войско не остановило бы тех же драккунов или варнаков на их землях.

В надежде снизить риск до минимума, возглавивший караван и охрану Киот (сам Шахтин Кал не захотел встречаться с Кимараном) вёл отряд только ночью. Днём его люди ставили повозки в круг и, отдыхая, не теряли возможности успешно отразить атаку степняков в любой момент. На радость черногорцам, их каравану удалось без боя добраться до границы киммерских земель.

Киоту было невдомёк, что Кимаран, давно уже следивший за действиями Шахтин Кала, выслал для охраны каравана отряд отважных всадников. Кружа вне поля зрения людей Киота, они безжалостно набрасывались на любую ватагу степняков, пытавшихся преследовать богатый караван. Когда же он дошёл до ставки главаря киммеров, Киоту стало ясно, почему за время перехода в сторону отряда не полетела ни одна стрела.

А потом пришло новое разочарование. То, что предложил за весь товар пахан киммеров, вызвало у Киота, а потом и Рудого пахана приступ ярости. Вместо двух тысяч крепких рысаков (а именно на это, по подсчётам Шахтин Кала, тянул предложённый киммерам караван) главарь киммеров предложил всего лишь пятьсот кургузых кляч, в числе которых находились и откровенно старые, и явно нездоровые животные.

— Передай вождю сбежавших рудокопов, что киммеры уважают храбрость вместе с хитростью, проявленные вашими люди во время их набега на окрестности Орнитагора. Но, к сожалению, дать больше этого за присланное вами мы не можем.

— Но почему же, мудрый хан?! — не удержался от возмущения Киот. — Ты же знаешь, сколько на самом деле стоит добытое нами! Заметь, мы привезли это тебе, а не кому-нибудь другому. Варнаки были ведь готовы выставить за этот караван не меньше трёх, а то и больше тысяч дойных кобылиц! Но мы решили уступить наш караван тебе! Ну, согласись, пахан, что меньше двух тысяч рысаков такой богатый караван не стоит.

Кимаран вдруг помрачнел, от его гостеприимности тот час же не осталось и следа.

— Ты, может, хочешь мне сказать, что не согласен на такую сделку? Погонишь караван к варнакам? Что ж, иди. Но знай: как только этот караван пересечет границу нашего кочевья, закон гостеприимства перестанет на него распространяться. И если джакки, драккуны или варнаки нападут на ваше воинство, я пальцем не пошевельну, чтобы помочь вам, как я уже проделал это, когда вы шли к нам в гости. Но это, дорогой, ещё не всё. Ты мне заплатишь пошлину за беспрепятственный проход по нашим землям вместе с караваном и его охраной. Это обойдётся Шахтин Калу примерно в четверть каравана. Так что смотри, браток, не прогадай.

Пахан с минуту помолчал, демонстративно повернувшись к посланнику спиной. Потом, не оборачиваясь, как бы между прочим заметил:

— Однажды вы уже связались с варнаками. Хотите продолжать и дальше с ними дружбу? Продолжайте, если не способны понять, с кем в Запределье лучше поддерживать такие отношения. Во всяком случае, киммеры бы тогда не бросили вас на произвол судьбы.

Киот напрягся:

— Не намекает ли тем самым мудрый хан киммеров на то, что если мы продолжим с вами деловые отношения, то в дальнейшем сможем рассчитывать и на военный союз с киммерами?

Киот хотел во что бы то ни стало найти для Шахтин Кала оправдание за столь невыгодную сделку. И этим оправданием могла бы стать надежда на дружбу с Кимараном, пусть и весьма холодную. Возможность, пускай хотя бы только на словах киммерского пахана, эту дружбу обрести за счёт заведомо невыгодной для черногорцев торговой сделки вполне могла явиться для Киота своего рода поводом на оправдание. Он понимал, что Рудый хан, конечно, будет не в восторге от этой сделки, даже если Кимаран напишет ему официальное послание, которое подаст надежды Шахтин Калу на помощь в борьбе с культурными. Ну что сегодня значат одни слова, ничем не подкрепленные на деле?

Однако выбора Киоту не предоставлялось, ибо из предупреждений Кимарана было видно: ни до варнаков, ни до ещё кого-либо в степи и ни тем более назад до стойбища отряд Киота не доберётся. Как ни противилась его душа, но столь невыгодную сделку совершить ему пришлось. И если уж нельзя было открыто, с гордо поднятою головою, возразить вождю киммеров, то хотя бы слово — обещание или простой намёк лишь на саму возможность военного союза киммеров с черногорцами — хотя бы это, посчитал Киот, ему необходимо было услышать от Великого Пахана.

— Что же, — характерно пожевав губами, ответил сухо Кимаран: — Ты много хочешь — слишком много. Знаю — ты хорошо осведомлён о нас, о том, что мы, киммеры, слов на ветер не бросаем. В отличие от некоторых… Но коли мы умеем слово, нами данное, держать, то вытянуть его из нас вот так легко, как хочешь ты, Киот, ещё ни у кого не получалось. И не получится… Но ты… О да! Я понимаю: тебе хоть что-нибудь потребно привезти пославшему тебя вождю сбежавших рудокопов. Я мог бы вообще тебе не дать ни клячи, отпустив твой караван на все четыре стороны.

На этом месте Кимаран пустился в рассуждения:

— Ручаюсь: узнав, что мы от вашего товара отказались, в радиусе минимум пятнадцать конных переходов никто бы не осмелился начать переговоры с вами. И вы сидели бы с добром, отобранным в окрестностях Орнитагора у простофиль, в своей столице без лошадей, ха-ха!… Впрочем, насколько мне известно, пять тысяч конников у вас имеется. И этого вполне вам хватит совершить хороший въезд в Орнитагор в открытую. И потерпеть там поражение с достоинством.

— Короче, — пахану вдруг наскучила беседа с Киотом, — передай-ка хану Калу (на последнём слове он сделал акцент и усмехнулся), пока у вас имеется возможность заслужить доверие киммеров. И даже уважение. А что до дружбы, то ты знаешь сам: друзья ведь познаются в беде. На всё есть воля Крона, великого и всемогущего. Признаться честно, он когда-то был и вашим богом. Очень жаль, что вы его забыли.

Сделка состоялась. С поникшей головой, неся немалую тревогу в сердце, черногорцы во главе с Киотом погнали к стойбищу полтысячи неважных с виду кляч. Обратная дорога показалась им тяжёлой как никогда. Кобылы всё время хотели пить (по-видимому, их долго не поили перед тем, как показать Киоту), а вода на их пути встречалась редко. При этом крупные ватаги конных варваров, мечи которых угрожающе блистали в солнечных лучах, кружили вокруг войска постоянно. Боевое напряжение у черногорцев не спадало круглые сутки. Ночами им к тому же приходилось беречь себя от стрел, периодически летевших к кострам из окружавшей лагерь тьмы. Не обошлось без раненых. «Каков же змей! — сердито размышлял Киот, укутываясь в козьи шкуры в самой середине войска. — Шли к нему — на нас никто ни разу не напал. Подумать только: он охранял свой караван! Что ему теперь? Стрелы-то летят в нас, видно по всему, драккунские. Теперь ему нет смысла заботиться нас».

Когда же дрёма из головы Киота улетучилась, посланец Шахтин Кала задумался в другом ключе: «Ну, неужели он не понимает, что таким отношением к нам не добьётся ничего, кроме ответной неприязни? Второй-то раз мы можем и не прийти к нему. Кому охота торговать себе в убыток? Ему что, золото и драгоценные камни не нужны?».

Но на подходе к столице государства бывших рудокопов Киота осенила неприятная догадка: что, если киммерам в самом деле не нужны ни золото, ни утварь, ни оружие цивилизации? «Нет, конечно же. От подобного добра киммеры не откажутся, — рассудил он, — но и расстраиваться ведь не станут, не получив его от нас вторично. Если так оно и есть, на что нам остаётся рассчитывать?». Эта мысль Киоту не давала покоя до самой встречи с Шахтин Калом.

Рудый хан отчёт Киота выслушал с довольно мрачным выражением лица, при этом губы его беспрестанно кривились. Когда Киот закончил, хан попросил оставить его наедине с самим собой. А через несколько часов снова вызвал Киота, чтобы объявить:

— Вождю киммеров нужны не наши драгоценности, но наши громкие победы. Что же, он о них узнает. На этот раз мы выступим за лошадьми, а не за побрякушками для женщин. И не в Цивилизацию пойдём, а в степь. Но покупать у варваров животных, клянусь я громом, мы не будем!

…Шахтин Кал сдержал своё слово…

Примечания

1

Понятие и слово «пахан» по авторской версии произошло от древнеарийского слова «пахарь», означавшее фактически «осеменитель». По мере деградации древней культуры слова в ней искажались и приобретали дополнительные смыслы. Так слово «пахарь» выродилось в слово «пахан» с ударение на первую «а», а затем в слово «пахан» с ударением на вторую «а», что до сих пор в разбойном и варварском мире означате «главарь, предводитель». К началу истории современного человечества (т.е. того, к которому полностью принадлежим мы, нынешние земляне), это слово разделилось еще на два — «хан», которое вошло в употребление на востоке Европы, и «пан» на Западе. При этом понятие «пахан» осталось только в мире воров.