Спин

Роберт Чарльз Уилсон, 2005

Однажды вечером трое молодых людей вышли на лужайку Казенного дома, чтобы полюбоваться звездами. И увидели, как звезд не стало. Прошли годы. Звезды так и не вернулись на небосвод, один из юношей выучился на врача, девушка ушла в религию, а второй юноша стал богом. «Спин» – это роман о предсмертном рывке человечества в космос, о несовершенстве демиурга, о поисках спасательного круга в бушующем океане глобальной катастрофы. Но в первую очередь это роман о любви. Это текст, созданный рассказчиком в медикаментозном бреду. Это коварная, обманчиво прозрачная, но тесная паутина слов. Это твердая научная фантастика, где рожденный автором мир не вызывает ни малейших вопросов. Это сказание о том, как люди проживают год за годом, ежедневно глядя в глаза неизбежной смерти. Это роман-поэма и романкакофония, где биг-бэнд Дюка Эллингтона громыхает «Гарлемским воздуховодом», Майлз Дэвис пронзительно выводит «Семь шагов на небеса», а Аструд Жилберту с хрипотцой поет «Лицо, которое люблю». И любовь разорвет нас в клочья. Снова.

Свихнувшееся время

Правду про Спин я узнал через пять лет после Октябрьских событий, зимним вечером на саночной вечеринке. Стоял трескучий мороз. Новости, естественно, принес Джейсон.

Вечер начался с ужина у Лоутонов. Джейсон вернулся из университета на рождественские каникулы, и стол накрыли по-праздничному, хотя за ужином собралась «только семья» (меня пригласили по настоянию Джейса и, наверное, вопреки возражениям И Ди).

— Твою маму тоже нужно было позвать, — шепнула Диана, открывая мне дверь. — Я пробовала уломать Эда, но…

Она пожала плечами.

Ничего страшного, сказал я, Джейсон уже заходил с ней поздороваться. В любом случае она неважно себя чувствует. Как ни странно, слегла с головной болью. К тому же мне было не с руки жаловаться на И Ди — буквально в прошлом месяце он сказал, что оплатит мое обучение в медицинском колледже, если я сдам вступительный экзамен. «Потому что, — добавил он, — твой отец бы это оценил». Жест столь же щедрый, сколь и неискренний, но я был не в том положении, чтобы отказываться.

В Сакраменто Маркус Дюпре, мой отец, был лучшим другом И Ди. Некоторые говорили, что единственным. В те времена они с Лоутоном впаривали мониторинговые аэростаты метеорологической службе и пограничникам. Я представлял себе отца лишь в общих чертах, слившихся с рассказами матери, хотя ясно помнил стук в дверь в тот вечер, когда он погиб. Он рос единственным сыном в семье бедняков-франкоканадцев, обосновавшихся в штате Мэн, гордился дипломом инженера, был талантлив, но наивен в денежных вопросах: потерял сбережения в череде биржевых ставок и не оставил нам ничего, кроме непосильной ипотеки.

Переезжая на восток, Лоутоны предложили матери место экономки; наверное, так И Ди воздавал почести погибшему другу. И разве так уж важно, что он постоянно попрекал мать этой услугой? Так уж важно, что с той поры И Ди обращался с ней как с бытовым прибором? Что установил кастовую систему, в которой членам семьи Дюпре отводилось место людей второго сорта? Как знать. Любого рода щедрость — редкий зверь, не раз говорила мать. Вероятно, я просто воображал, что И Ди наслаждается интеллектуальной пропастью между мной и Джейсоном. Или обращал на это слишком много внимания. Ясно одно: И Ди был убежден, что мое предназначение — контрастировать с его сыном. Быть усредненным мерилом его уникальности.

К счастью, мы с Джейсом знали, что все это чушь.

Когда я пришел, Диана и Кэрол уже сидели за столом. Сегодня Кэрол была на удивление трезва — или пьяна, но не настолько, чтобы это было заметно. Пару лет назад она бросила медицинскую практику и в последнее время сидела дома, чтобы не нажить неприятностей за вождение в нетрезвом виде.

— Добро пожаловать, Тайлер, — с формальной улыбкой сказала она.

Через несколько минут сверху спустились Джейсон с отцом. Оба хмуро переглядывались: очевидно, что-то произошло. Усаживаясь рядом со мной, Джейс рассеянно кивнул.

На семейных застольях у Лоутонов было принято вести себя сдержанно и подчеркнуто любезно. Мы передавали друг другу горошек и перебрасывались дежурными фразами. Кэрол по большей части смотрела в пустоту, а И Ди отмалчивался, что было для него не типично. Диана и Джейсон пробовали завязать разговор, но ясно было, что отца с сыном что-то гложет и они не намерены это обсуждать. Джейс в основном смотрел в тарелку, но почти ничего не ел; был такой тихий, что к десерту я заволновался, не приболел ли он. Когда пришло время ехать на саночную вечеринку, он с очевидной неохотой встал, и я понял, что сейчас он начнет отпрашиваться, но И Ди Лоутон его опередил:

— Ладно, возьми сегодня выходной. Это пойдет тебе на пользу.

«Выходной? — подумал я. — Что за выходной? От какой такой работы?»

Мы забрались в непритязательную крошечную «хонду» (модели «моя первая машина», как ее определила Диана). Я расположился за водительским сиденьем. Джейс сел спереди, рядом с сестрой, уперся коленями в бардачок и мрачно уставился в лобовое стекло.

— Он что, тебя отшлепал? — спросила Диана.

— Не совсем.

— А ведешь себя так, будто он тебя отшлепал.

— Да? Ну извини.

Небо, понятно, было черным. Когда мы свернули на север, свет фар заскользил по заснеженным лужайкам и шеренге голых деревьев. Тремя днями раньше случился рекордный снегопад, потом ударил мороз, и везде, где не ходил грейдер, сугробы обрели покой под толстой коркой льда. Машин на дороге было немного, никто не лихачил.

— Так что случилось? — спросила Диана. — Что-то серьезное?

Джейсон пожал плечами.

— Голод? Мор? Война?

Он снова пожал плечами и поднял воротник куртки.

* * *

На вечеринке ему не полегчало. Да и вечеринка была так себе.

Сборище бывших одноклассников и знакомых Джейсона и Дианы в поместье кого-то из выпускников школы Райса. Сейчас он учился в университете Лиги плюща. Его родители постарались устроить достойный тематический вечер: британские мини-сэндвичи, горячее какао, катание на санках с пологой горки за домом. Но для большинства гостей — пресыщенных ребят, успевших покорить лыжные склоны Церматта или Гштада еще до того, как им сняли брекеты, — встреча с одноклассниками была лишь поводом для нелегальной пьянки. Во дворе под разноцветными огоньками курсировали серебряные фляжки; на цокольном этаже некий Брент развернул розничную торговлю экстази.

Джейсон занял кресло в углу, сидел там и кривился в ответ на дружелюбные улыбки. Диана познакомила меня с большеглазой девушкой по имени Холли, а потом куда-то делась. Холли завела шарманку про фильмы, виденные ею за последний год. Битый час водила меня по комнате, то и дело останавливаясь, чтобы стащить с подноса ролл «Калифорния». Наконец извинилась и убежала в туалет; я же подрулил к страдальцу Джейсону и взмолился, чтобы тот составил мне компанию во дворе.

— Не в том я настроении, чтобы кататься на санках.

— Я тоже. Просто сделай одолжение.

Мы обулись, надели куртки и вывалились на улицу. Ночь была морозной и безветренной. Человек шесть выпускников стояли у крыльца, окутанные сигаретным дымом, и бросали в нашу сторону недружелюбные взгляды. Мы шагали по протоптанной в снегу тропинке, пока не оказались в относительном уединении на вершине невысокого холмика. Оттуда видно было, как немногочисленные катальщики без энтузиазма буксуют на санках под цирковой иллюминацией рождественских гирлянд. Я рассказал Джейсону, что ко мне прилипла некая Холли, словно пиявка в модной шкуре фирмы «Гэп». Он пожал плечами:

— У всех свои проблемы.

— Черт возьми, да что с тобой сегодня?

Не успел он ответить, как у меня запищал мобильный. Из дома звонила Диана.

— Ребят, вы куда запропастились? Холли места себе не находит. Тайлер, ты грубиян. Взял и бросил девушку.

— Там и без меня народу хватает. Пускай найдет себе другого слушателя.

— Она почти никого здесь не знает, вот и нервничает.

— Извини, но почему это должно меня волновать?

— Я думала, у вас что-нибудь получится.

— Получится? — Я оторопел: у этого слова могла быть лишь одна трактовка, и весьма неприятная. — Ты что, сосватать меня решила?

Пару секунд она виновато молчала.

— Тайлер, ну что ты… Не надо так говорить.

Последние пять лет Диана то врывалась в раскадровку моей жизни, то выплывала из нее, словно в любительском фильме. Иногда — особенно после отъезда Джейсона в университет — мне казалось, что я ее лучший друг. Она звонила, мы разговаривали, вместе ходили по магазинам и в кино. Вели себя, как положено друзьям. Приятелям. Сексуальное напряжение (если оно вообще заслуживает упоминания) имелось лишь с моей стороны, и я заботливо его скрывал, без лишних слов понимая, что даже нынешний намек на интимность — весьма хрупкая штука. Да, я зачем-то был нужен Диане, но не в романтическом смысле.

И Ди, конечно, не допустил бы между нами отношений, выходящих за рамки инфантильно-платонических и способных принять опасный поворот. Саму Диану, пожалуй, тоже устраивала дистанция между нами. Бывали месяцы, когда мы с ней почти не виделись. Я мог помахать рукой, заметив, что она ждет микроавтобус (когда она еще училась в школе Райса), но в такие периоды она мне не звонила. Если я, набравшись храбрости, набирал ее номер, у Дианы не было настроения разговаривать.

Я же тем временем ходил на эпизодические свидания с девочками из школы — по большей части застенчивыми, смирившимися с жизнью на социальной периферии, — и даже они намекали (зачастую весьма недвусмысленно), что предпочли бы встречаться с более популярным парнем. Такие связи длились недолго. В семнадцать лет я потерял девственность с миловидной и ошеломляюще рослой девицей по имени Элейн Боуленд; старательно убеждал себя, что влюблен, но через пару месяцев распрощался с ней, чувствуя не то печаль, не то облегчение.

После каждого подобного эпизода мне неожиданно звонила Диана и мы разговаривали. Я не рассказывал ни об Элейн Боуленд, ни о Тони Хикок, ни о Саре Берштейн, а Диана в свою очередь не распространялась о том, как проводила свободные часы, пока мы не общались. И нас это устраивало, ведь спустя пару дней наша особая связь восстанавливалась и мы вновь балансировали на грани притворства и романтики, зрелости и детства.

Большего я старался не ожидать, но постоянно желал ее общества и думал, что она желает моего. Как ни крути, она из раза в раз возвращалась к нашим беседам. Порой я замечал, что рядом со мной она расслабляется. Входя в комнату, я видел ее искреннюю улыбку сродни заявлению: «О, здорово, вот и Тайлер. Когда он рядом, ничего плохого не случается».

— Тайлер?

Интересно, что она сказала Холли. «Тайлер очень милый, но волочится за мной уже несколько лет… Из вас выйдет отличная пара!»

— Тайлер? — У нее был вконец расстроенный голос. — Тайлер, если не желаешь разговаривать…

— Вообще-то, правда не желаю.

— В таком случае передай, пожалуйста, трубку Джейсону.

Я протянул ему телефон. Послушав пару секунд, Джейсон сказал:

— Мы на холме. Нет. Нет. Давай ты лучше сама придешь? Здесь не так уж холодно. Нет.

Я не хотел ее видеть, поэтому пошел прочь. Джейсон бросил мне телефон:

— Тайлер, не залупайся. Мне нужно поговорить с вами обоими. С тобой и с Дианой.

— О чем?

— О будущем.

Услышав столь таинственный ответ, я рассердился:

— Тебе, может, и не холодно, но я замерз.

Я и правда замерз.

— Это поважнее любых твоих разногласий с моей сестрой. — Лицо у него было до смешного серьезное. — А я знаю, как ты к ней относишься.

— Я никак к ней не отношусь.

— Это неправда, даже будь вы просто друзьями.

— Мы и есть просто друзья. — Я никогда не разговаривал с ним о Диане; это была одна из нежелательных тем. — Не веришь, сам у нее спроси.

— Ты злишься, потому что она познакомила тебя с этой Холли.

— Не хочу об этом говорить.

— Дело в том, что она старается творить добро. Это ее новая фишка. Диана книжек начиталась.

— Каких книжек?

— По теологии Апокалипсиса. Типа «Молитвы во тьме» Рателя — отказ от мирского «я» и прочая популярная ерунда. Почаще смотри днем телевизор, Тайлер. Она не хотела тебя обидеть. Это вроде как добрый поступок.

— И поэтому я должен притвориться, что все нормально?

Я сделал еще несколько шагов в сторону дома, думая, как бы уехать отсюда без собственной тачки.

— Тайлер, — сказал Джейсон таким тоном, что я не мог не обернуться. — Послушай. Ты спрашивал, что меня беспокоит.

Он вздохнул.

— Эд рассказал мне кое-что про Октябрьские события. Но это секрет. Я обещал сохранить все в тайне. Но собираюсь нарушить слово. Знаешь почему? Потому что на всем белом свете у меня лишь трое родных людей. Один — мой отец, а двое других — Диана и ты. Может, потерпишь меня еще пару минут?

Я заметил, что на холм взбирается Диана, по пути сражаясь с белоснежной паркой: одна рука в рукаве, другая нет.

Затем перевел взгляд на Джейсона. В тусклом свете праздничных фонариков у него был чрезвычайно понурый вид. Мне стало страшно. Наступив на горло своим чувствам, я согласился его выслушать.

* * *

Когда Диана подошла к беседке, Джейсон что-то ей шепнул. Изумленно взглянув на него, Диана попятилась. Затем Джейсон начал говорить: тихо, монотонно, даже успокоительно, словно читал сказку перед сном. Но это была не сказка. Это был кошмар.

Обо всем он узнал от отца. От кого же еще?

После Октябрьских событий дела у И Ди пошли в гору. Когда отказали спутники, завод Лоутона незамедлительно предложил практичную технологию замещения: стратостаты, воздушные шары особой конструкции, способные зависать в стратосфере на неопределенный срок. Пятью годами позже стратостаты И Ди, оснащенные телекоммуникационными приборами и ретрансляторами, успешно справлялись с многопоточной передачей голосовых и прочих данных — каких угодно, кроме астрономических и навигационных, — то есть почти полностью заменили традиционные спутники. В скором времени влияние И Ди пошло в рост, и он дорвался до власти. Недавно организовал группу, лоббирующую интересы авиакосмической отрасли, — «Фонд перигелия» — и, бывало, консультировал федеральное правительство по менее публичным проектам, в том числе по программе НАСА, получившей название АРУ (автоматические разведывательные устройства).

В НАСА эту тему прощупывали уже пару лет. Первоначальной целью программы было изучение Октябрьского щита: можно ли выйти за его пределы и собрать полезную информацию по ту строну барьера?

Первый запуск с военно-воздушной базы Ванденберг оказался, по сути дела, выстрелом наугад. Простенький АРУ отправился в кромешную тьму на восстановленной ракете «Локхид Мартин Атлас-2 АС». Почти сразу стало ясно, что операция провалилась. Планировалось, что спутник проведет на орбите семь дней, но он упал в Атлантический океан неподалеку от Бермудских островов через несколько секунд после запуска. Словно отскочил от горизонта событий. Но он не отскочил.

— Когда спутник нашли, — говорил Джейсон, — оказалось, что он собрал данные за целую неделю.

— Быть того не может!

— Может, не может… Вопрос не в этом. Вопрос в том, что случилось. А случилось вот что: аппарат провел неделю на орбите, но вернулся на Землю в ночь запуска. И в первый раз, и во все последующие. Поэтому у нас не остается пространства для сомнений.

— Так что произошло? О чем ты, Джейс? О путешествии во времени?

— Нет… Не совсем.

— Не совсем?

— Не перебивай. Дай ему сказать, — тихо попросила Диана.

Ключей к пониманию истинного положения вещей было множество, пояснил Джейсон. Судя по наблюдению с Земли, перед барьером ракеты ускорялись, а потом исчезали, словно их затягивало на ту сторону. Но аппаратура спутников не фиксировала такого эффекта, и оба потока данных оказывались несопоставимы. С Земли было видно, что перед барьером спутники набирают скорость и почти сразу же падают обратно; бортовые самописцы, однако, докладывали, что спутники чинно-мирно выходят на заданную орбиту, остаются на ней в течение установленного времени и возвращаются в надлежащий срок, через несколько недель или месяцев. (Я вспомнил русского космонавта, чей рассказ, не получив ни подтверждения, ни опровержения со стороны официальных лиц, превратился в подобие городской легенды.) Если предположить, что оба потока данных верны, напрашивалось лишь одно объяснение.

За барьером время течет с иной скоростью.

Или, если поменять слагаемые местами, время на Земле тянется медленнее, чем на просторах Вселенной.

— Понимаете, что это значит? — спросил Джейсон. — Раньше мы считали, что оказались в некоем подобии клетки Фарадея, которая регулирует поток энергии, достигающий земной поверхности. Да, все так, но это лишь побочный эффект. Крошечный фрагмент общей картины.

— Побочный эффект? Чего именно?

— Явления под названием «темпоральный градиент», временного сдвига. Улавливаешь смысл? За одну земную секунду по ту сторону барьера проходит чертова уйма времени.

— Чушь какая-то, — тут же сказал я. — Проклятье, это же идет вразрез со всеми законами физики!

— Над этим вопросом бьются люди гораздо опытнее меня. Но теория темпорального градиента не лишена объяснительной силы. Если между нами и Вселенной существует временной дифференциал, космическая радиация, достигающая земной поверхности в отдельно взятый момент, — то есть солнечный свет и рентгеновские лучи — растет прямо пропорционально этой разнице. Если втиснуть годовой запас солнечного света в десять секунд, на выходе получим верную смерть. Так что электромагнитный барьер вокруг Земли создан вовсе не для маскировки. Он защищает нас. Отсеивает концентрированную радиацию, но ее давление непрерывно растет.

— Фальшивое солнце, — кивнула Диана.

— Вот именно. Нам дали искусственный солнечный свет, потому что настоящий убил бы нас. Ровно столько солнца, сколько нужно для имитации времен года, поддержки сельского хозяйства и обеспечения привычной погоды. Приливы и отливы, траектория вращения вокруг Солнца — масса, ускорение, гравитация — все это подделано: не только для того, чтобы замедлить ход времени на планете, но и чтобы мы не вымерли в процессе.

— Подделано, — повторил я. — То есть это не природное явление. Это инженерия.

— Да, — сказал Джейсон. — Мы вынуждены это признать.

— То есть наша планета — объект манипуляций?

— Поговаривают об управляющем интеллекте.

— А смысл? С какой целью все это делают?

— Не знаю. Никто не знает.

Диана долго смотрела на брата сквозь неподвижный морозный воздух. Потом запахнула парку и задрожала. Не из-за холода, нет. Из-за того, что у нее назрел фундаментальный вопрос:

— Сколько времени, Джейсон? Сколько времени там прошло?

Там, по ту сторону беззвездного неба.

Джейсон помедлил. Я видел, что ему не хочется отвечать.

— Очень много, — наконец признался он.

— Скажи сколько, — еле слышно попросила она.

— Что ж, измерения бывают разные, но последний спутник сделал расчеты по калибровочному сигналу, отраженному от поверхности Луны. Вы же в курсе, что Луна с каждым годом отдаляется от Земли? На крохотное, но измеримое расстояние. Получив это значение, можно составить что-то вроде приблизительного календаря. Чем больше прошло времени, тем точнее будет этот реестр. Плюс другие факторы: движение ближайших звезд…

— Джейсон! Скажи сколько!

— На Земле — пять лет и пара месяцев. За барьером, соответственно, чуть больше пятисот миллионов лет.

Невообразимое число.

Я не знал, что сказать. В голову не шло ни единого слова. Я онемел. Утратил способность мыслить. Вокруг царила пустая, морозная и абсолютно беззвучная ночь.

Затем Диана, уловившая самую суть этого кошмара, спросила:

— И сколько нам осталось?

— Этого я тоже не знаю. Однозначного ответа нет. В какой-то степени нас защищает барьер, но насколько эффективна его защита? Однако есть непреложные факты. Как и любая звезда, Солнце не вечно. Оно стареет, сжигает водород, становится жарче и увеличивается в размерах. Земля находится в обитаемой зоне Солнечной системы, и эта зона неуклонно расширяется. Повторю: что бы ни случилось, еще какое-то время мы будем под защитой барьера. Но в конце концов Солнце поглотит Землю. Рано или поздно мы пройдем точку невозврата.

— Сколько нам осталось, Джейс?!

— Лет сорок. Может, пятьдесят. — Он с жалостью посмотрел на Диану. — Плюс-минус.