Горное безумие. Биография Скотта Фишера

Роберт Биркби, 2015

Скотт Фишер – горный гид, основатель компании «Горное безумие» и первый американец, взошедший на вершину Лхоцзе. Многие слышали о нем как об организаторе коммерческих экспедиций, в особенности на Эверест. Но в 1996 году, при спуске с вершины, команда Фишера попала в снежную бурю. Всем альпинистам, кроме Скотта, удалось добраться до Лагеря IV на Южном Седле. Из-за многочисленных проблем, в том числе со здоровьем, у него просто не хватило сил на спуск… О той трагедии написано невероятное количество книг и снято множество фильмов, но кем был Скотт на самом деле – умалчивается. Был ли он безрассудным весельчаком или все-таки человеком, преданным горам и своим жизненным принципам? В этой биографии автор Роберт Биркби познакомит вас с настоящим Скоттом Фишером. Вы отправитесь в экспедицию на Аляску и в Танзанию, взойдете на Эльбрус и Ама-Даблам, а еще вы узнаете, в честь какой вершины Фишер назвал свою дочь. «В мае 1996 года на Эвересте произошла первая серьезная трагедия в коммерческом альпинизме. Участники нескольких экспедиций погибли, либо пропали без вести, а кто-то получил увечья. Скотт Фишер остался на горе навсегда. В книгах и фильмах он показан как личность без истории, будто это так естественно – внезапно оказаться на почти девяти километрах на склоне высочайшей горы в мире. Первые сорок лет жизненного пути Фишера куда интереснее, чем его последние сорок дней на восхождении. «Горное безумие» – рассказ не о том, как умер Скотт Фишер, но описание жизни, прожитой в прямом смысле на высоте, без ограничений, альпинистом с харизмой, любовью к миру и почти сверхчеловеческой выносливостью. Эта книга дает представление о человеке, у которого девиз «Просто сделай это!» был воспроизведен и на логотипе его компании, и начертан в его душе.» – Сергей Бойко В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

1. Олимп

Если хотите по-настоящему узнать человека, отправляйтесь с ним в долгое путешествие.

Стивен Грэм, «Благородное искусство бродяжничества», 1927

Все, кто знал Скотта Фишера, могут рассказать свои истории. Моя началась однажды вечером, когда Скотт убедил меня подняться на гору Олимп^[2]. Ему тогда было около двадцати, и скорость, с которой проходят годы, только начинала беспокоить его — что не хватит времени подняться на все большие вершины и жить жизнью альпиниста. Олимп случился задолго до моих серьезных восхождений и за годы до того, как Скотт впервые побывал на Эвересте.

«Он неотразим», — прошептала моя подруга Кэрол. Неотразим — не то слово. Человек, вошедший в дверь нашего дома в Сиэтле летним вечером 1982 года, мог бы быть главным героем какого-нибудь приключенческого фильма. Ростом примерно метр восемьдесят пять, чуть широкоплечий, с копной светлых волос и голубыми глазами Скотт улыбался открытой, немного застенчивой улыбкой, наполняя комнату энергичным присутствием. Он тепло обнял Кэрол и пожал мне руку, и улыбка не сходила с его лица, только видно было, как на квадратной челюсти чуть подрагивал мускул.

Кэрол и жена Скотта Джинни подружились шесть лет назад, будучи студентками Северо-Западного университета Иллинойса. Так получилось, что недавно мы четверо переехали в Сиэтл почти одновременно. Так что в тот вечер мы продолжили знакомство за ужином из данженесских крабов^[3] и белого вина, которое купили не потому, что его произвели на одной из виноделен штата Вашингтон, а потому, что оно было самым дешевым в магазине. Будучи новичками на Тихоокеанском Северо-Западе и не имея еще утвари для местных блюд, мы раскалывали панцири крабов с помощью плоскогубцев и молотка, а затем макали сладкое мясо в растопленное масло.

Джинни была блондинкой, как и ее муж, и такой же привлекательной, и за едой рассказывала о новой работе. Она устроилась бортпроводницей в компанию Alaska Airlines, базирующейся в аэропорту Сиэтла Ситак. «Летаю третьим пилотом», — пошутила Джинни, описывая свое место в кабине. Она намеревалась дослужиться до второго пилота, а затем стать и капитаном воздушного судна. Желание сделать карьеру в этой сфере привело ее на северо-запад США. А то, что Сиэтл окружен горами, было как нельзя кстати для Скотта.

Налив всем вина, он рассказал несколько историй о своих альпинистских приключениях. За последние несколько месяцев он преподавал на курсах выживания в дикой природе; поднялся на высочайшую вершину Южной Америки; возглавил экспедицию на гору Денали на Аляске — самый высокий пик Северной Америки; планировал альпинистскую поездку в Советский Союз и получил приглашение поработать несколько недель на коммерческом судне в Беринговом море. У него также имелись планы относительно компании, организующей приключенческие путешествия. «Мы возим клиентов в любую точку мира, куда захотят, — сказал Скотт, доставая еще крабов. — Она называется “Горное безумие”».

Мои приключения были более «горизонтальными», в основном длительные велосипедные поездки и долгие походы. Пока на столе росла груда крабовых панцирей и открывалась очередная бутылка вина, я рассказывал о своих занятиях, в том числе, как летом возглавлял бригады по оборудованию троп в горах на севере штата Нью-Мексико, и об Аппалачской тропе, по которой в одиночку прошел более 3200 километров от Мэна до Джорджии. Скотта заинтересовал рассказ о прокладке троп, но с особым интересом он слушал о путешествии по Аппалачам, расспрашивая о продолжительности похода и о самодисциплине, позволяющей не прерывать поход, длившийся более пяти месяцев. Но, даже рассказывая об этом, я не мог отделаться от мысли, что осторожность в моих странствиях была столь же большой, сколь беспечность, с которой Скотт, казалось, подходил к альпинизму.

Под вечер Скотт предложил нам всем вместе подняться на гору Олимп — самую высокую вершину в Олимпийском национальном парке на западе штата Вашингтон. «Прогулка на пару дней», — сказал он. Джинни и Кэрол напомнили, что работают в пятидневном графике и вряд ли смогут принять участие. Однако я бросил карьеру преподавателя в Миссури ради похода по Аппалачской тропе, а затем переехал в Сиэтл, чтобы попробовать себя в писательстве. Так что мой календарь был свободен почти так же, как у человека, решившего заняться альпинизмом.

Я признался, что, хотя спокойно путешествую по ненаселенной местности, серьезное восхождение будет в новинку. Мне нравилось подниматься в горы, когда тропа ведет до самой вершины, а мысль, чтобы отправиться туда, где без веревок и ледорубов не обойтись, заставляла нервничать. Но Скотт отмахнулся от этих опасений. «Не волнуйся, у нас все получится», — сказал он, и я почему-то сразу почувствовал, что так и будет.

Через несколько дней ранним утром солнечные лучи, пробивающиеся сквозь ветви пихт и кедров, скользили по поцарапанному ветровому стеклу ржавого бордового «доджа» Скотта. Мы мчались по узкому шоссе, огибающему вершину полуострова Олимпик, и стрелка спидометра преодолевала отметку в 120. «Это его собственные единицы измерения, а не километры в час, — кричал Скотт, перекрывая вой двигателя и голос Джони Митчелл, пробивающийся сквозь помехи стереосистемы, давно перешедшей в моно, — но, когда поддашь газу, машина действительно едет!»

Скотт хлопал по рулю в такт музыке и раскачивался, как бы подгоняя автомобиль вперед. Я снабжал его горячим кофе со сливками, наливая его из помятого металлического термоса, который катался по полу у заднего сиденья. Стаканчик с кофе полностью скрывался в руке Скотта. «Этот “додж” собран из запчастей пары других таких же “доджей”, — сказал Скотт. — У меня была такая машина на Аляске, когда водил группы в горные походы и немного занимался коммерческим выловом рыбы». Он взглянул на меня и рассмеялся:

— Не знаю, где сейчас тот автомобиль, но вот этот производит масло.

— Что он делает? — спросил я, не уверенный, что правильно расслышал сказанное.

— Каждый раз, когда достаю щуп, масла становится больше.

— Серьезно?

— Я тоже не понимаю, что там происходит, но на такое грех жаловаться, — сказал Скотт.

Мы выехали еще до рассвета, перебрались через залив Пьюджет-Саунд на пароме, затем на хорошей скорости въехали в лес, который по мере приближения к Тихому океану становился все гуще. Деревья были такими огромными, что казалось, будто едешь в темно-зеленом тоннеле. Добравшись до стоянки в начале маршрута в глубине тропического леса Хох, мы достали из багажника рюкзаки и упаковали в них палатку, спальники и другое снаряжение, хорошо знакомое мне по долгим походам. Но сегодня в багаже имелось и кое-что новое: ледобуры, обвязки, кошки и моток альпинистской веревки, которую прихватил Скотт. Надев рюкзаки и отрегулировав ремни так, чтобы основной вес приходился на бедра, мы стали подниматься по тропе. Первые несколько километров пути среди огромных папоротников и стволов поваленных деревьев высота набиралась плавно, поэтому можно было поговорить.

Скотт рассказывал о своем детстве в Нью-Джерси. Он играл в футбол, время от времени попадал в те или иные подростковые неприятности и не понимал, чем будет заниматься, пока однажды не увидел по телевизору передачу о восхождениях в горах Вайоминга. «Это было то, что нужно, — сказал он. — Я сразу понял, что это мое». Именно тогда он стал учиться скалолазанию и альпинизму, начал ездить в экспедиции и с тех пор не прекращал заниматься восхождениями. Я спросил, как ему удается сочетать свободный образ жизни со стандартной пятидневкой жены. Этот вопрос не давал мне покоя: стремление исчезать в глуши на несколько недель или месяцев кряду и при этом строить отношения с женщиной, которая не только привязана к корпоративному миру, но и стремится завести семью — вещи, похоже, несовместимые. «Джинни знает, что я альпинист и всегда им буду, — ответил Скотт. — Мы обсуждали это еще до свадьбы».

Мы остановились передохнуть, и я ослабил натяжение лямок рюкзака. Скотт протянул мне горсть изюма и орехов, и я спросил, что именно в лазании так привлекает его. «Я стараюсь делать это красиво, — ответил он. — Чувство, когда все делаешь правильно, — это мне нравится. Оно ничуть не хуже достижения вершины». Он описал горы как своего рода сцену, на которой можно оттачивать мастерство движений, даже если зритель только небо. Фраза звучала как заранее отрепетированная, и подумалось, что Скотт давал это объяснение довольно часто, чтобы донести до слушателя именно то, что он хотел сказать, и именно в таком ключе.

— Некоторые видят то, что я делаю в горах, и говорят: «Конечно, ты можешь так, ведь ты такой сильный». Допустим, но они не понимают, сколько усилий нужно приложить. Надо еще и соображать хорошо, чтобы разум не загонял тело. Нельзя давать себе невыполнимых заданий.

Мы пошли дальше.

— А такое бывало у тебя? — спросил я.

— Пообещать что-то себе и не смочь выполнить?

Скотт задумался ненадолго, а затем вместо ответа рассказал, как провалился в ледниковую трещину на горе в Вайоминге. Он летел вниз, ударялся о холодные мокрые стены трещины, пока наконец падение не остановила каменная полка, на которую он рухнул, вывихнув плечо. «Говорили, что это безопасный ледник, без трещин, поэтому я шел не в связке, что, конечно, было очень глупо, — сказал он. — Мои товарищи подобрались к краю трещины и стали всматриваться вглубь, пытаясь понять, жив ли я. А я увидел их силуэты на фоне неба и закричал: «Йо-хо-хо! Я здесь, внизу!»

Друзья Скотта спустили почти на всю длину тридцатишестиметровую веревку. Он обвязал конец вокруг талии, и его вытащили на свет божий. Напарники обработали раны и попытались вправить вывих, но у Скотта настолько мощные мышцы, что это им не удалось. Путь до ближайшей больницы занял три дня пешком плюс более ста шестидесяти километров на машине по проселочным дорогам.

Скотт сообщил, что падений у него было предостаточно. «Какое-то время меня называли самым падающим скалолазом, но теперь, уверен, с этим покончено, — сказал он. — Мне двадцать шесть лет. Лучшим альпинистам, поднимающимся на Эверест, где-то тридцать-сорок, и я по-прежнему хочу оказаться в их числе».

«Ну, отлично, — подумал я, — отправиться на первое серьезное восхождение и узнать, что мой проводник не только собирается лезть на Эверест, но еще и известен своими срывами и падениями». Внезапно я поймал себя на мысли, что беспокоюсь не столько о том, доживу ли до сорока, сколько о том, вернусь ли завтра в Сиэтл.

К концу дня мы прошли около двадцати пяти километров до верховьев долины Хох. К моменту, когда лес остался внизу, а мы оказались на леднике Олимпа, снег на горе стал светиться розовым, а по мере захода солнца окрашивался во все более глубокие оттенки красного. Похолодало. Уже в сумерках мы поставили палатку Скотта на свободном от снега клочке земли, разожгли мою походную горелку и сварили картофель, морковь и лук. Я потянулся за банданой, думая использовать ее как ухватку, чтобы получше установить кастрюлю на горелке, но Скотт опередил меня, подняв емкость голыми руками и не обращая внимания на жар.

Поужинав, мы помыли посуду, все убрали и залезли в спальники. Скотт снял контактные линзы, надел очки с толстыми стеклами, и мы решили сыграть партию в карманные шахматы, которые он прихватил с собой. Доигрывали при свете фонаря и пришли к выводу, что идеально совпадаем в примитивности наших шахматных стратегий.

Следующее утро выдалось ясным, холодный воздух был полон обещаний и одновременно давал ощущение расстояния между нами и миром, в котором остались люди. В долине Хох выпадает более пяти тысяч миллиметров осадков в год, благодаря чему растительность тут вырастает до умопомрачительных размеров, эти же осадки — причина вечных снегов на Олимпе, и в утреннем свете я смотрел на трещины ледника и крутые заснеженные склоны. Гора была большой, утесистой и топографически сложной. Если бы я пошел сюда в поход один или с Кэрол, то в этом месте был бы как раз конец путешествия, тут можно было развернуться и с чувством удовлетворения отправиться домой. Для Скотта же этот поход — вынужденная необходимость, чтобы добраться до начала настоящего приключения — где кончается тропа, а плавный набор высоты переходит в крутой подъем по склону.

Мы сварили кофе для Скотта и чай для меня, поели овсянки прямо из кастрюльки. Я почистил посуду снегом с края ледника, мы положили дневной паек и одежду в рюкзаки, а все остальное убрали в палатку. Скотт помог мне надеть альпинистскую обвязку, а затем показал, как пристегнуть кошки к ботинкам. Его веселость уступила место спокойной серьезности, когда он объяснял, как нужно завязывать узел-восьмерку на конце веревки, как пристегивать карабин к обвязке и к петле узла. Другой конец веревки Скотт пристегнул к своей обвязке, вручил мне ледоруб, велев держаться на таком расстоянии, чтобы веревка между нами всегда была натянута, и наша крошечная экспедиция двинулась вверх по леднику.

Я следовал за Скоттом, обходя трещины. Когда обход был невозможен, он находил место, где трещина сужалась и ее можно было перепрыгнуть. Зубья кошек хорошо держали, но провались Скотт в трещину, я бы не знал, что делать. Вероятно, в связке со мной Скотт был в безопасности не больше, чем если бы шел один. Мои знания о перемещении по леднику сводились к вчерашнему рассказу: если провалился, надо кричать «Йо-хо-хо!» и ждать, пока тебя вытащат. Возможно, так думал и Скотт. Сам он двигался с абсолютной уверенностью в своих силах, а связывающая нас веревка придавала уверенности мне — что он придет на помощь, если что-то пойдет не так. Перешагивая через очередную расщелину, я чувствовал азарт и интерес, помня, однако, что на леднике не стоит расслабляться.

Добравшись до начала ледника, мы развязались, Скотт смотал веревку и закрепил ее на своем рюкзаке, а затем повел меня вверх по крутому снежному склону.

— Делай шаги отдыха, — сказал Скотт, демонстрируя, как фиксирует колено и берет паузу, прежде чем сделать шаг. — Тогда вес берут на себя кости, а не мышцы, и можно идти часами.

Через несколько часов мы оказались на так называемом Снежном куполе и оттуда по гребню отправились к вершине Олимпа — каменной башне, торчащей из снега примерно на тридцать метров.

Скотт изучал возвышающуюся скалу, его лицо светилось от радости, прямо пропорциональной моему страху. Я смотрел на скальный массив и видел все места, где можно сорваться и упасть, а мой спутник, казалось, не замечал ничего, кроме возможностей.

— Мне это не очень нравится, — сказал я и хотел было предложить Скотту, чтобы он шел дальше один, но в этот момент он начал подниматься. Он лез так быстро, что, казалось, почти летит, его руки и ноги едва касались камней. «Господи, — подумал я, — как он двигается!» Это действительно выглядело словно танец в небе, и не возникало даже намека на возможность падения. Через мгновение Скотт исчез вверху. Затем я услышал, как он крикнул «Брюс!», а потом «Веревка!». Первого возгласа я не понял, о втором догадался, когда разматывающаяся веревка со свистом прилетела сверху, и ее конец приземлился возле моих ног. «Пристегнись и дважды проверь узел, перед тем как подниматься, — сказал Скотт. — И не спеши».

Я проглотил комок в горле. Я убеждал себя, что не стоит этого делать, что нельзя так рисковать. Но веревка лежала здесь, у моих ног, а Скотт не прекращал подбадривать: «У тебя получится. Просто начни, и все пойдет как надо».

Я пристегнул веревку к обвязке и поднялся немного по скале, потом пролез еще несколько метров. Пока получалось неплохо. Скотт не давал слабины, но в то же время оставлял веревку достаточно свободной, чтобы я лез самостоятельно. Я использовал трещины и выступы как зацепы и опоры для рук и ног. В какой-то момент я решил посмотреть вниз, но там была лишь пустота, и сразу возникла противная дрожь в коленях. Скотт убеждал меня продолжать восхождение. «Я держу тебя, — говорил он спокойным голосом. — Проверяй каждую опору, прежде чем нагружать ее, и не забывай нормально дышать».

«Не льни так к скале, больше переноси вес на ноги. Ты не забываешь дышать?» — продолжал он. Осторожно, стараясь не смотреть вниз, я медленно переходил от одной зацепки к другой. Пару раз срывался, но оба раза удавалось нащупать выше хороший зацеп.

«Ты почти добрался!» — послышался близко голос Скотта. Кряхтя, я наконец втащил себя на Олимп и, стоя на коленях на вершине, вдруг понял, что наконец-то могу дышать. Рубашка промокла от пота, чувствовалось, как колотится сердце, но страх теперь буквально остался внизу. «Забавно, да?» — сказал Скотт, улыбаясь.

Последний участок подъема был невероятно страшен, он потребовал значительно больше усилий, чем я думал и чем готов был затратить. Но теперь, узнав, что это возможно, я испытал огромное чувство уверенности. В каком-то смысле это глупо — потратить два дня, тяжело физически работая, чтобы просто добраться до вершины высокой скалы в глуши. Безрассудство — лезть на скалу, срыв на которой был бы болезненным, если бы веревка остановила падение, и смертельным, если бы она порвалась. Но Скотт был прав. Это забавно. Это более чем забавно. Это сознательное противостояние опасности, преодоление ее и возвышение над ней. Ощущения от этого преодоления были головокружительными, буквально осязаемыми, они заставили меня стать максимально собранным и осознавать каждое действие.

Мы долго сидели, глядя на горы Олимпийского полуострова. Хорошо просматривались Рейнир, Бейкер, Глейшер-Пик и Адамс — цепочка заснеженных вулканов, которые, казалось, отдельно вырастали над темными лесами Каскадных гор. Где-то далеко Джинни и Кэрол сидели в своих офисах, как и большинство других людей, а мы со Скоттом сейчас оказались намного выше всего этого.

Я испытывал подобное чувство легкости и свободы, когда шел по Аппалачской тропе, вырвавшись из привычной жизни и осознавая, что раскрыл тайну, как улизнуть от социума и сохранить в себе что-то хорошее. Но было очевидно, что когда-то тропа закончится и придется решать, что делать дальше. Вот и сейчас я понимал, что мы спустимся с Олимпа, вернемся в Сиэтл и будем вынуждены вновь зарабатывать на жизнь. Но все же пока не было причин торопиться, момент «горного времени» стоило продлить. Мы отпивали воду из наших фляг и чувствовали, как пригревает солнце. Я был удивлен и благодарен, что Скотт не стал разбирать ошибки моего лазания. Он был искренне рад, что мы вместе, и, похоже, не имело значения, как я добрался до вершины.

Скотт страховал, когда я начал спуск, постепенно вытравливая веревку. Дело шло медленно — приходилось искать надежные упоры и зацепы. Но вот я достиг основания вершинной скалы и криком возвестил, что все прошло благополучно. Скотт спустился без страховки так быстро, что оказался рядом прежде, чем я успел развязать узел на обвязке.

Снова смотав веревку и уложив ее в рюкзак, мы пошли к лагерю. Скотт вел меня за собой и показывал, как быстро спускаться по крутому снегу. «Держи нос над пальцами ног, — сказал он. — Наклонись вперед, чтобы пятки не проскальзывали, и просто иди!»

Снизу приближалась группа из четырех альпинистов. Когда они поравнялись с нами, мы остановились, чтобы обменяться приветствиями.

— Вы поднимались на вершину по сложному маршруту? — спросил один из них.

— Наверное, да, — ответил Скотт, видимо, не задумываясь о категории трудности.

— Разве там, наверху, нет сложного участка? — поинтересовался альпинист.

— Не могу сказать, что мы что-то заметили, — сказал Скотт.

Наступило минутное молчание.

— Там нет сложностей или вы просто настолько хороши?

— Мы просто настолько хороши, — сказал Скотт с озорной улыбкой, посмотрев на меня, и мы пошли дальше.

До палатки добрались уже в сумерках, быстро приготовили и съели ужин, а затем улеглись, слишком уставшие, чтобы играть в шахматы. На следующее утро позавтракали и выпили много кофе, прежде чем свернуть лагерь. «На обратном пути хочу немного потренироваться, — сказал Скотт, закидывая рюкзак на спину. — Но буду ждать тебя на стоянке».

Он повернулся и зашагал по тропе.

Ждать меня? Я почувствовал, как внутри закипает гнев. «Слушай, приятель, — подумал я, — может, я не бог весть какой скалолаз, и мне потребовалась вся сила воли, чтобы подняться на Олимп, но что касается пеших прогулок, это уже моя поляна. Разве не я недавно прошел пешком от Мэна до Джорджии? Или у меня слишком короткие ноги? Подождет он… Может, ты окажешься в Гималаях задолго до меня, но будь я проклят, если позволю тебе или кому другому опередить меня на тропе».

Когда я надел рюкзак, Скотт уже почти скрылся из виду, но я догнал его, и мы шли быстро, как только могли, до самой стоянки. По пути мы болтали, но ни разу разговор не зашел о том, чтобы остановиться на отдых. Мы даже пили на ходу и не отставали друг от друга ни на шаг.

Мы не обсуждали это все, когда добрались до парковки и закинули рюкзаки в багажник или когда ехали назад, в Сиэтл, смеясь, крича и стуча по приборной панели, пока Джони Митчелл пела нам о доме. Или когда мимо нас по узкому шоссе промчался мотоцикл с двумя девушками в джинсах и фланелевых рубашках, которые успели хорошо разглядеть Скотта. Через несколько минут мы проехали мимо этих девушек, они стояли на обочине, а вскоре они вновь нас нагнали. На этот раз сидевшая сзади девушка расстегнула рубашку и обнажила свою грудь, а затем помахала нам через плечо, и мотоцикл скрылся из виду.

— Ты видел это? — спросил Скотт. — Ты им приглянулся, Брюс!

Я ответил, что сомневаюсь, что именно я являюсь объектом их интереса.

— И меня зовут не Брюс, — добавил я.

— Я думал, тебя можно называть Брюсом… Ну хорошо, — сказал Скотт и снова переключился на музыку, движение и дорогу.

Может быть, можно, а может, и нет. Было очевидно, что кое-что произошло по пути на Олимп и во время похода через лес к стоянке. Между нами возникла связь, мы прочувствовали наши сильные стороны, и, наверное, наши слабости. Мы в какой-то степени поняли, чего ждать друг от друга, и я, по крайней мере, почувствовал, что мир, в котором я путешествовал, неожиданно стал больше и гораздо интереснее.

Да, во всем этом имелся элемент мачизма.

Кто-то может сказать, что мы лишь старались показать, кто круче, и с этим трудно поспорить. Но что бы это ни было, оно установило определенный уровень отношений между мной и Скоттом Фишером. Так что в следующий раз, когда он протянет мне веревку, я без колебаний привяжу ее к обвязке и буду готов пойти с ним.

Что касается прошлого, захотелось узнать, что послужило для Скотта толчком вырваться из глуши Нью-Джерси и перевернуло его мир. Для этого требовалось покопаться в видеозаписях телевизионных программ, в частности поискать старый фильм, о котором мне говорили многие друзья Скотта, — передачу о скалолазании. Она и стала причиной перемен.

Примечания

2

Гора на западе штата Вашингтон высотой 2429 м.

3

Вид крабов, обитающий на западном побережье Северной Америки. Ширина панциря зрелой особи может доходить до 25 см. В области Тихоокеанского Северо-Запада и восточной части Канады является популярным деликатесом.