Папоротников цвет

Риша Кашапова, 2020

Жила себе у леса Олеся, горя не знала: собирала травы да готовила снадобья. Учила её всем премудростям знахарка Глафира, пригрела под своим крылом, укрывала от забот. Да пришло время – померла бабка, осталась Олеся одна. И оказался у её избы однажды парень незнакомый, с виду ладный да складный. Да только перешёл он когда-то дорожку нечисти лесной-речной…И как теперь судьба их сложится?

-2-

— Ты накой его приволокла? — послышался ворчливый низкий голос.

Олеся даже вздрогнула. Обернулась и увидела посреди избы растрёпанного недовольного домового. Он сердито хмурил лохматые брови и сверкал чёрными глазищами.

— Фаня, — выдохнула Олеся. — Я уж и не чаяла тебя увидать. Поди три весны не появлялся, как бабка Глаша померла.

— И не появился б, кабы не это, — Фаня ткнул корявым пальцем в парня, что заметно побледнел и покрылся испариной.

— Так а что мне оставалось? Бросить его там? — Олеся суетилась, выискивая на полках травы и склянки, снова разожгла огонь в печке и поставила греться воду.

— Не нравится он мне. Будто сидит что в нём, — домовой прошуршал лаптями по дощатому полу и остановился рядом с гостем. Провел ладонью над лицом, и тот коротко выдохнул, приподнявшись грудью. Около его рта в воздухе повис зеленовато-серый дымок и тут же нырнул обратно, внутрь. Лоб парня покрылся капельками пота, а под глазами проступили синяки. Он шумно закашлялся и, вцепившись рукой себе в горло, попытался подняться, но домовой шикнул на него, и парень повалился на скамью.

— Одержим он кем-то, — нахмурился Фаня. — Ещё раз спрашиваю: накой приволокла?!

Олеся стояла бледная, как поганка, вцепилась пальцами в фартук, а сама уставилась на незнакомца. А ежели это и правда нечисть какая? Бабка Глаша много о таких сказывала, мол, бродят они по лесам, ищут себе жертв. Прикинутся заблудшими людьми, а сами так и норовят душу вытрясти да себе забрать.

— Ох, Фанечка, что же делать-то теперь? — Олеся умоляюще посмотрела на домового, стянула косынку и принялась суетливо перебирать светлую косу.

— Надобно выудить то лихо, что сидит в нём, — Фаня почесал жёсткую бороду и снова оглядел больного.

— Снадобья какие сварить? Так я сделаю, — тут же оживилась Олеся, кинулась к пучкам сухих трав на стене, да домовой её остановил.

— Вряд ли тут твои травки помогут. Оберег нужен. Сильный. Помнишь, тебе Глафира рубаху отдавала?

— Папоротником вышитую? Помню, — кивнула Олеся. — Как же не помнить? Велела она мне её беречь, глаз не спускать, мол, пригодится она мне в тяжёлое время…

— Тащи сюда.

Девушка бросилась в комнатушку, лишь колыхнулись плотные занавески, а парень тяжело вздохнул — протяжно, со свистом. Подошёл к нему Фаня, коснулся шершавой ладонью, а тот горячий, что печка зимним морозным вечером! Домовой даже руку отдёрнул, до того жарко.

— Плохо дело… — покачал он головой.

Олеся вернулась скоро и протянула Фане выгоревшую рубаху с вышитым на ней цветком папоротника. Тот сиял красно-жёлтыми красками и казался совсем живым, того и гляди лепестки свои распустит.

— Надевай на него, чего мне суешь? — буркнул домовой. — Я пока отвар какой всё же сделаю. Лишним не будет.

Олеся кивнула и подошла к больному, положила рубаху рядом на стол. Взяла с печи ковш с тёплой водой, обмакнула в неё тряпку и вытерла потный лоб парня. Случайно коснулась рукой его кожи и невольно отшатнулась — горячий!

Обтёрла лицо, да только будто зря всё — тут же снова потом покрывался, и дыхание стало прерывистым, глухим. Вцепился парень пальцами в скамью так, что жилы натянулись.

— Ну, тише-тише, — проговорила Олеся, протирая тряпкой шею и ключицы. — Тише, — убрала налипшие волосы и отодвинула ковш.

Взяла со стола резак и осторожно вспорола грязную рубаху, сняла её. На удивление у больного этого тело оказалось сильным, мускулистым. Видать, работящий он, не лежебока. Снова обтёрла Олеся его мокрой тряпкой, бережно и аккуратно.

— Чего там долго так? — ворчливо спросил домовой, помешивая в ступке сухие травы. — Любуешься, что ль?

— Ну, скажешь тоже, Фаня! — одёрнула его Олеся, а на щеках вспыхнул румянец. Она с трудом оторвала пальцы парня от скамьи и продела руки в рукава.

— Легче будет, — уговаривала больного, пытаясь натянуть ворот через голову.

А когда рубаха была надета, парень вдруг как взвыл волком! Зубами в губы впился чуть не до крови, шея вздулась, как у быка, мышцы окаменели. Изогнулся он на скамье, задышал хрипло, пытался разорвать рубаху да снять её с себя. Бросилась к нему Олеся, схватилась за руку, держала что было сил. Да разве ж справишься тут? Откинул он её, словно тростиночку. Фаня тогда отвар оставил на печи, а сам к буйному бросился. Одну ладонь на лоб ему положил, а другую — на грудь, зашептал наговоры. Сразу успокоился парень, выдохнул протяжно. И снова выпорхнул из его рта зеленовато-серый дымок и с воем заметался по избе. Потыкался в стены да и вылетел в окно, оставив после себя шлейф противного визга.

Олеся поднялась с пола, потирая ушибленный локоть. С тревогой на парня посмотрела: спал тот. Грудь его вздымалась ровно, спокойно. Фаня закончил с отваром.

— Поди Трясея-голубушка в него вселилась. Ежели бы протянули, точно б сожгла его, как дрова в печке.

— Ох, — только и проговорила Олеся. Плохо дело, когда лихоманки привязываются, то одна, то другая, попробуй с ними сладь.

Взглянула на рубаху да снова охнула.

— А цветок почто не сияет боле, как настоящий?

Фаня посмотрел на вышивку: и правда, рисунок как рисунок. Никакого волшебства. Хмыкнул он беспокойно, Олесе миску подал.

— На, угости гостя, крепнуть быстрее будет. А мне отлучиться надобно.