Как там, дома?
Много повидал Пахом за время странствий. Много несправедливости повстречал, когда сильный и власть имущий слабого обижает. Когда измучен народ. Измучен, и не видит света надежды в этом мире. Потому что нет его. Выдывал беспросветную обреченность на лицах. Когда приходится, скрипя зубами, терпеть и мириться.
И вот сейчас то же самое увидел в родном селе.
Но самое поганое из увиденного — это страх. Коварно прокравшийся в души соотечественников и поселившийся там. Обрекающий и безысходный, тот, что появляется, когда все возможное уже сделано, чтобы напасть одолеть. Появляется. Цапает липкими, холодными щупальцами, обвивает. сжимает. И не отпускает. В жутких муках похоронена последняя надежда на избавление.
Поганый, ломающий, жуткий страх… Таким, всесильным и безысходным, всевластным и вездесущим, неизбывным и бесконечным он становится, только когда даешь власть ему и, обессиленный и потерявший всякую надежду, прекращаешь сопротивляться. Чем больше власти страх получает, тем поганее и невыносимее становится. Как чума заразная и гибельная, обрекает он на муки и погибель, поражает умы и души, доселе бывшие крепкими и здоровыми, светлыми, радостными, жизнелюбивыми…
Но стоит тот страх власти лишить, и уже отступать он начинает. Так всегда было. И сейчас так будет. Как уже сотни раз бывало. Что бы там не случилось, нет и не будет той силы, на которую другая сила не найдется.
Разберемся.
***
Дом пустовал.
Двери и ставни на окнах заколочены. Никого.
Не должно быть такого.
Отправляясь в дальние края, оставлял Пахом дома двух человек: Василису, дочку единственную и любимую, кровиночку свою. Не одна она оставалась. С тёткой Агафьей, сестрой жены. После того, как умерла Настасья при родах, Агафья частенько помогала по хозяйству. А когда пришлось уехать Пахому, и вовсе жить тут осталась. Толковая баба, хоть и одинокая. С Василисой ладила всегда. Так что не страшно было их вдвоём оставлять. Тем более, что путешествие предвиделось не особо долгое. Получилось, однако ж, далеко не по планам.
И вот сейчас в доме нет никого. На дурные мысли это наводит. Строить предположения да гадать сейчас рано. Разведать надо бы, что случилось. Порасспросить нужных людей.
— Ты Пахом… что ли? — послышался неуверенный слегка голос. Богатырь обернулся.
Позади стоял, чуть нахмурившись, парнишка лет шестнадцати от роду. Кудрявый, рыжий. На веснушчатом лице пробивалась неуверенная растительность: еще и не полноценная взрослая борода с усами, но уже и не юношеский пух, что-то среднее. Парнишка глядел исподлобья, одновременно любопытно и настороженно. Было видно, что он хочет сказать нечто важное. Вот только не знает, с какой стороны подступиться и с чего начать. Да и как полагается начинать, видать, тоже не совсем смекнул.
— Ну я… что ли, — чтобы сдвинуть дело с места, ответил Пахом. — А ты кто будешь?
Парнишка помедлил с ответом, смутился еще больше.
— Я это… — начал невпопад. Продолжил увереннее: — Иван я. Кузнецов сын.
— Иван, значит, — усмехнулся Пахом. Он вспомнил парнишку, но едва узнал. Вроде бы и времени не так много прошло, как он родные края покинул, а вон сколько всего поменялось. — Как батюшка твой, Богдан, поживает? Жив-здоров?
— Хорошо. Жив-здоров, — эхом отозвался Иван. Да, точно. Это младший сын кузнеца, рыжий нескладный Ивашка. Впрочем, нескладным он был раньше. А сейчас повзрослел. Статный, плечистый и крепкий стал, хоть и не особо высок ростом. Лицо смуглое, жаром пропитанное. Да и сам огненный, как и отец.
— Дома он сейчас? — поинтересовался Пахом.
— Дома… — ответил парнишка. — Тут… эта… — добавил, подбирая слова. Да так и не подобрал.
— Проведать бы его, — выручил от неловкого молчания Пахом. — Давненько не видались.
Иван согласно кивнул. И они пошли в дальний переулок на окраине села. Туда, где жил кузнец Богдан.
***
— Вот так и живем, старый друг.
Кузнец Богдан Силович был уже не тот, что раньше. Хотя всего три весны минуло с тех пор, как Пахом покинул родные края. Вроде и не мало это, если помнить, что все путешествие не должно было занять более полугода. И в то же время не так уж и много, чтоб полного жизни и сил человека настолько разительно поменять.
Сдал сильно, осунулся Богдан. В глазах, правда, все тот же добрый, приветливый блеск. Раньше казалось, никакое горе не затмит его. Но это только казалось.
Пахом молча разглядывал друга. В небольшой, добротной комнате, кроме них находились еще двое. Ивашка тихарился где-то в углу, вроде как ненавязчиво, но любопытно слушая разговор. Не вмешивался. Да большой темно-серый кот лесной окраски, с черными выделяющимися пятнами на короткой, но густой шерсти. Котяра невозмутимо лежал на скамье, сощурив изумрудные глаза. Тоже не вмешивался.
Встретили здесь гостя хорошо и по всем правилам. Радушно. Хоть и заметно было, что радушие это омрачает нечто нехорошее. То, о чем вот так сразу и не скажешь. Тяжко потому что. Но пора уже и к делу переходить.
— А теперь рассказывай, что произошло, пока меня не было. Что за напасть приключилась?
Кузнец тяжело вздохнул, прежде чем начать.
— Да, напасть… С обычной-то напастью мы бы и сами справились, а тут такое… Что даже рассказать сложно.
— А ты по-простому все выкладывай, как есть. Окраины пустуют. Люди все за оградой теперь живут. Почему?
— А потому, друг, что завелось тут у нас.
— Что завелось?
— Враг. Убийца. Народу, почитай, больше полсотни загубил уже.
Пахом заметно помрачнел. Малолюдно теперь в селе. И тихо. Жутко тихо.
— Человек напал? — спросил он.
— Если бы. Человек недобрый, даже если не один, а с отрядом, еще куда ни шло. От разбойников уж мы бы отбились. Но это не человек. И не зверь.
— Нечисть? — смекнул Пахом.
— На то похоже, — печально кивнул кузнец.
— Как выглядит?
— Страшно. И по-разному всегда.
— Оборотень? — предположил Пахом. — Облик меняет?
Не любил Пахом оборотней. Ох, как не любил. И было за что. Ну не попадалось ему ещё ни одного доброго оборотня. Хоть и учили волхвы, что оборотни — они, как и все живые твари, не могут быть чистым злом, которое истреблять надо без разбору. Есть, мол, среди них и те, кого убивать вовсе не обязательно, если не трогают. В мире и ладу можно с ними ужиться при желании. Но одно дело учить, передавать мудрость и знания. И совсем другое — сталкиваться с оборотнями в реальной жизни, нос к носу. И не просто так, случайно, встретились да разошлись. А в противоборстве. В обстоятельствах, когда либо ты его — либо он тебя.
— Да не оборотень, — между тем продолжал Богдан. — А мурло какое-то. Так и прозвали мы его. Мурло лесное… Страшное — жуть. И кровожадное.
Не оборотень, но облик меняет. И людей пачками губит. Точно, мурло.
— Лесное, говоришь. В Северных лесах обитает?
— Раньше да, с месяца два назад только в Северных нападало, на тех кто по дурости забредет туда. Потом за перевал, в наши леса перебралось…
Странно все это и необычно. И нехорошо. Есть повод призадуматься.
Во-первых, в Северных, запретных лесах, водилось всякое. Потому и запретны те места. И отгорожены от людей длинным, непроходимым горным перевалом — пока преодолеешь, тысячу раз передумаешь переться невест куда да невесть зачем. Да и волхвы, хранители здешних мест, выставили дополнительный заговоренный защитный барьер, через который ни одна нечисть не проберется. Если, конечно, защита не ослабнет. Или не падет. И то, и другое исключено. Крепка защита. На совесть ее ставили. Сил не жалели.
Во-вторых, хоть и полно дураков на белом свете, но таких, чтобы в запретные места по своей воле лезть, всего-то трое было. Сам Пахом по юности. Да названый брат Илья. Не опытны тогда еще были. Молодые дуболомы, только-только к серьезному обучению у волхвов допущенные. Третьим же был некий странствующий чародей, уж больно прыткий да ушлый. Все тайную силу Северного леса покорить хотел, да временами себя полубогом именовал. Вот и взялись Илья и Пахом его сопровождать, для спокойствия. Только тайком сопровождали, неявно. А вдруг накуролесит чего? Не доверяли они человеку, который на полном серьезе в полубоги метил.
И недаром не доверяли. Ибо чародей тот начал в барьере защитном дыру пробивать. Для чего? Видать, не мог просто так, как обычный человек, на ту сторону попасть. Мешала ему защита. А может, просто вредительствовал. Как бы то ни было, остановить чародея надо было: пробей дыру в барьере — начнет всякая гадость проникать да люд честной изводить. Бед не оберешься. Не успели тогда остановить, прошел чародей сквозь пробитый барьер. И Пахом с побратимом следом направились. Спустя какое-то время чародея потеряли, сами заблудились, да едва в живых остались. Вернулись уже совершенно другими людьми. Но все-таки вернулись. Чародей же вовсе сгинул без вести. Слишком далеко забрел, видимо. Да слишком на"полубожественность"свою мнмую понадеялся. Барьер потом, конечно же, заделали, залатали.
Ну, а в-третьих… Что такое могло произойти два месяца назад, что слабоумных, через барьер начавших лезть, сильно поприбавилось? Хотел Пахом вопрос этот вслух задать, но передумал. Поинтересовался:
— А теперь?
— А теперь не только в лесу. Повадилось Мурло на село нападать. Все окраины опустели, люди за ограду перебрались. Это те, кто выжил. Им повезло. А тем, кому не повезло… от них мало что осталось. Если и осталось, то смотреть тошно. Кого сожрет, кого на куски порвет, а внутренности раскидает… Мурло, одним словом.
— Значит, ради забавы нападает. — Подытожил Пахом. На душе становилось все поганее. Нечисть напала на дом родной, пока его тут не было. И не просто так. Обычная злая тварь, как бы ни страшна и нечиста не была, поселится где-нибудь в глуши, нападет пару-тройку раз, да потом успокоится, наохотившись да нажравшись. Или отомстив, как, к примеру, у оборотней. порой происходит. Но бывают и другие. Те, что без необходимости губят, потрошат, убивают и истребляют. Просто так, по прихоти. Эти гораздо опаснее и страшнее.
— Забава, не забава… А только сейчас, как опустели окраины и в лес никто не ходит, вконец обнаглело Мурло. Жертвы требует.
— Как это требует? — удивился Пахом. Но удивление было мимолетным. Если тварь убивает ради забавы, значит, имеет разум далеко не примитивный. Это ясно. Не пища ей требуется, а просто развлечение, жертва, плоть и кровь. Но вот чтобы прямо требовать жертвы… Это не просто разумная нечисть. Кое-что посерьёзнее.
— А вот так. Как-то раз собрались наши молодые балбесы идти Мурло бить. А с ними… — кузнец замолк, голос его дрогнул, задохнулся. Он отвел глаза. — Степан…
С минуту он не мог больше говорить. Уставился в пол хмуро, пытаясь взять себя в руки. В углу шевельнулся младший сын кузнеца, так и стоявший там, слушавший. Плотно сжатые губы. Глаза, полные боли и ярости.
— Старший мой… — выдавил кузнец. — Степка… Поперся с недоумками этими…
Степана Пахом помнил хорошо. Старший сын кузнеца — толковый малый, силой и умом не обиженный. Однако, пошёл на глупость несусветную. На Мурло не ватагой решительных парней идти надо, нет! А отрядом хорошо обученных и вооружённых воинов, прожженных в боях, знающих, как с нечистью бороться, желательно имевших дело с тварями потусторонними. И не одним отрядом.
Тягостное молчание повисло надолго. Торопить с рассказом не имело смысла.
— Пойти-то пошли, — возобновил рассказ кузнец, но было видно, что давалось ему это с неимоверным трудом. — Да по дороге одумались. Обратно повернули. Все, кроме Степана…
Снова надрывное, тягостное молчание. Потом кузнец продолжил опять:
— Нашли мы Степку. Израненный весь. Полуживой. Уж думали, что не в своем уме. Седой весь… Понимаешь, друг Пахом? Двадцатый год парню, а седой весь. И бред несет…
У Пахома отлегло на сердце. Живой, значит, Степка. Не потерял кузнец сына. Но где же он тогда? Ладно, это потом.
— Что он говорил? — уточнил Пахом. Сейчас это было важно. Мурло не просто разумное. Это существо на порядок выше обычной нечисти, действующей в большинстве случаев по инстинктам. Наделено развитым сознанием и волей. Давно такие не встречались, если не считать оборотней. Правда, и среди оборотней те, кто в обличие чудища разум сохраняет, редкость огромная.
— Говорит, — продолжал кузнец, — Мурло жертву требует. Степку не погубило, отпустило пока. Чтобы передал его волю другим. Раз в семь дней в полночь, в лесу на поляне, жертву ему оставлять. Человека живого… Тогда, говорит, Мурло не тронет никого на селе… Мы не поверили тогда. В бреду Степка мой был. Околесицу всякую нес. С трудом мы его поняли. Не поверили, пока Мурло в самом деле не покуролесило. Прямо в домах людей семьями убивало.
Сжал Пахом кулаки. До хруста сжал.
— Поймать-убить пробовали?
— Пробовали. Да куда там… четыре раза самые сильные и храбрые шли на Мурло. В лесу изловить пытались, ловушки ставили, охотились, в открытую бить ходили. Только полегли понапрасну… Не сдюжили. Никто не вернулся. Силен, гад.
— Кто ходил?
— Мстислав, воевода, три отряда посылал. Матерые, отборные воины. Все сгинули. С четвертым отрядом сам Мстислав пошел…
Пахом кивнул. Молча. Печально это. Нет Мстислава больше. Как и многих других хороших людей, которым бы жить да жить, если б не Мурло это… А еще, считай, всех воинов потеряли.
— Пришлые были? Наемные? — уточнил Пахом.
— Были. Случайно залетали вояки да охотники. Кто почестнее, тот, видать, в бою с Мурлом голову сложил. А кто не столько честный, сколько умный, тот наверняка деру дал. С тех пор, как последний наемник не вернулся, надеяться стало не на кого. Вот и приходится… на грех идти… Мурлу жертвы подавать… чтоб не бесчинствовало…
Снова молчание. Тяжкое, давящее.
— Волхвы что говорят? — глухо, наконец, выдавил Пахом.
— Да ничего… нету волхвов. Погибли. Или ушли…
— Ушли?! — вскинул бровь Пахом. Хотя на самом деле у него чуть челюсть не отвисла. С большим трудом сдержал себя. Чтобы волхвы, наставники и защитники, которые призваны тайным знанием, могучим и добрым словом и своим личным примером, помогать и выручать — просто взяли и ушли? Да скорее небо с землей сойдутся…
— Ушли, — махнул рукой кузнец. И все. Дальше пояснять не стал.
На скамейке с наслаждением потянулся кот, выгнув спину. Зевнул, показав большие — даже слишком большие для просто кота — клыки.
— Со Степаном что? — спросил Пахом, еле осмыслив такую несуразицу.
— Плох он. Плох, но жив.
Пахом поднялся. Сказал твердно и уверенно, вселяя надежду:
— Поправится твой Степан. И с Мурлом этим сладим. Вот увидишь, друг.
— Хотел бы верить, — горько усмехнулся кузнец, глядя Пахому в глаза. — Ты уж извини, Пахом, но столько бед принесло это Мурло поганое, что уж и не верится ни во что…
— Время покажет. Ты лучше скажи… Почему мой дом пустует? Где Василиса с Агафьей?
Молчание в этот раз продлилось еще дольше.
