Одиночество Лины

Расселл Дайер, 2018

Лина современная успешная девушка: работает финансовым аналитиком в международной компании, на хорошем счету у начальства. В свободное время встречается с молодыми людьми и с приятельницей Лекси. Внешне у нее все замечательно, но внутри она страдает от одиночества. "У меня нет друзей, и мне никто не нужен", – она неустанно повторяет сама себе, стремясь закрыться от других, словно за дверью. Но однажды ей встречается старушка-предсказательница, которая пытается убедить Лину в обратном.

Глава третья

Лина работала в деловом районе Филадельфии, на Маркет-стрит, недалеко от городской администрации, в большом бизнес-центре, на двенадцатом этаже. Несколько больших и престижных инвестиционных компаний, в том числе и та, в которой она работала, располагались здесь. Она гордилась тем, что работает в таком месте: в этом районе и в этой компании. Хотя ей не нужны были одобрения от других, но было приятно, что ее способности и таланты признавались. Это давало ей утешение: осознавать, что она что-то значит в этом мире и все вокруг об этом знают.

Окно офиса Лины выходит на маленький парк, и это доставляет Лине особую радость. У Лины отдельный кабинет, хотя в этом филиале компании работают около пятидесяти человек. Еще у компании есть офис в Сан Франциско, да и в Европе собираются тоже открывать представительства.

В свой первый рабочий день после больничного Лина надела простое, с коротким рукавом и кружевной окантовкой, хлопковое платье светло-серого цвета — очень скромно. Обычно к этому платью она надевала ремень, но сегодня решила не надевать — вдруг будет давить и заболит живот.

На двенадцатом этаже она вышла из лифта, глубоко вздохнула. Она успела выдохнуть до того, как ее успела заметить администратор, привлекательная девушка из штата Небраска, лет двадцати-двадцати пяти, по имени Уэнди.

— Ой, Лина! Как ты? — спросила Уэнди проходившую мимо Лину.

Девушку приняли на работу три месяца назад, и они едва друг друга знали.

— Спасибо, хорошо, — ответила Лина, надеясь, что на этом разговор закончится.

— Я слышала, что ты попала в аварию. Тебя долго не было. Все хорошо? — спросила Уэнди.

Она не знала о беременности Лины. Знали только Лекси и ее начальник, Роджер Стринджер.

Лине было трудно поверить, что эта девушка-администратор действительно может ей посочувствовать. Казалось, ее больше интересуют записи в Фейсбуке и жизнь знаменитостей. Все же из вежливости Лина сказала:

— Все хорошо. Синяки и царапины. Но спасибо, что спросила.

— Знаешь, если бы у тебя была страница в Фейсбуке, ты бы просто написала там пост, и все бы знали, что с тобой, — посоветовала Уэнди, пытаясь хоть чем-то помочь Лине.

— Наверно, мне стоит там зарегистрироваться, но это не мой стиль, — объяснила Лина Уэнди, но та нахмурилась.

Лина не регистрировалась в Фейсбуке, потому что не видела в этом смысла. Ей казалось там, по большей части, одна бессмыслица. Она не хотела никому рассказывать об отпуске или о том, что делает каждый день, а о том, чтобы писать об аварии и потере ребенка не могло быть и речи. Даже если бы она и решилась написать об этом, любой ответ в виде аббревиатур, иконок для выражения эмоций, рассердили бы ее.

— Ну, теперь хочу поработать, — сказала она.

— Да, конечно, — сказала Уэнди, извиняясь и соглашаясь.

— Да, чуть не забыла: Гамильтон просила тебе заглянуть к ней как придешь, до того, как пройдешь к себе.

Уэнди передала ей записку на розовой бумаге. Лина взяла записку и кивнула, слегка улыбнувшись.

Мисс Гамильтон была начальницей отдела персонала. Лина ее недолюбливала. Не то, чтобы начальница кадров была плохим или трудным человеком, просто Лина не могла потеплеть к ней. Их главный кадровик была несколько мужеподобной, но не это вызывало антипатию к ней, а ее чрезмерная деловитость. Гамильтон настаивала, чтобы ее называли на «вы», и это раздражало Лину, ведь только с Роджером Стринджером она была на «вы» — и Лина знала, что он ценит этот знак уважения. Она подозревала, что эта такая коммуникативная тактика со стороны Гамильтон, чтобы держать дистанцию между собой и всеми работниками офиса. Лину же это просто выводило из себя.

Лина не спеша шла по коридору в кабинет Гамильтон, пытаясь не встречаться с людьми, но и специально не таясь. Она знала, что ей придется рано или поздно увидеться со всеми в офисе, и каждый захочет поделиться практическим советом или выразить сожаление или расспрашивать подробности аварии. Ее бесило это. До того, как она дошла до кабинета Гамильтон, ей попались только четверо, и те лишь спросили, как она себя чувствует: никаких вопросов про аварию. Очевидно, не все знали, что она попала в аварию и думали, что она была на больничном. Она отбивалась от них, благодарила их за заботу и говорила, что ее вызвала Гамильтон, и она не может остановиться поболтать.

Мисс Гамильтон не было в офисе, только ее ассистент. Ассистент сказала, что Гамильтон была в столовой, а Лине туда идти не хотелось. В это время там будет много людей — жаворонки щебечущие! Но ассистентка Гамильтон сказала, что сама направляется туда и проводит ее. Лина пыталась сопротивляться, но безуспешно. Ассистентка подцепила ее на крючок, и она даже подумать не могла, чтобы отказаться. Только войдя в столовую и увидев присутствующую там толпу, она поняла, что зря согласилась. Ассистентка направилась к кофе машине, а Лина осталась у входа и увидела Гамильтон, стоявшую спиной к ней.

В комнате всего сидело или стояло человек десять. Они (точно «жаворонки»!) улыбались, смеялись, хотя было начало девятого. Один-двое уткнулись в газету, но другие радовались началу дня. Лина же никогда не была оптимистично настроена по утрам, но и «совой» она тоже не была. Она просто проводила свои дни ровно, в заданном темпе.

Ассистентка дошла до Гамильтон и сказала:

— Лина тут.

Все увидели, как она вошла, перестали говорить и посмотрели на вход, куда указала рукой ассистентка.

— Лина, как ты? — спросил кто-то.

Другой спросил:

— Ты сильно пострадала?

Еще кто-то спросил:

— Бедняжка! Это из-за пьяного водителя?

Очевидно, в этом «клубе жаворонков» знали, почему ее не было на работе. Лину подвели в глубину комнаты, засыпая вопросами, как произошла авария, пострадал ли еще кто-то, больно ли ей было, чья была вина, на ходу ли машина, и была ли страховка у водителя.

Лина пыталась на каждый вопрос ответить кратко, чтобы свести на нет и закончить эту групповую дискуссию как можно быстрее. Она не сказала, что в аварию попала не ее машина. Не обмолвилась ни словом о том, что за рулем был Мишель, что он был навеселе. Она не хотела, чтоб они вмешивались в ее личные дела. К счастью, никто из них не знал, что она была беременна и в результате был выкидыш. Это превратилось бы в невыносимую какофонию написанных в словаре слов выражения сочувствия: «бедная», «жалко», «ужасно», «сердце разрывается», «трагедия».

Спустя пару минут вмешалась Гамильтон, и Лина была ей благодарна за это. Она прервала этот допрос и сказала:

— Простите, но нам с мисс Демур надо кое-что обсудить до того, как она вернется к своем обязанностям.

Она всегда всех называла по фамилии.

— Сюда, мисс Демур, — сказала она, показывая на дверь.

Когда они вышли, комментарии продолжались. Лина лишь улыбнулась, когда Гамильтон ухватила ее за рукав и повела к выходу. Они шли по коридору, а комментарии и обмен мнениями все продолжались.

— Может, она в результате получит новую машину, — сказал кто-то.

В ответ послушались звуки одобрения, показывая, что, возможно, это было бы наилучшим из результатов.

Еще один сказал:

— А она не плохо выглядит.

— Вряд ли ей надо было отдыхать пол-недели, — поделился наблюдением другой, за чем последовало несколько звуков одобрения в ответ.

— Это точно ее вина. Она, наверное, выпила, — это был последний комментарий, который Лина отчетливо услышала.

Звук их обсуждения резко прекратился, когда они зашли в кабинет Гамильтон и та закрыла дверь.

— Располагайтесь, — сказала Гамильтон, указывая на один из стульев для посетителей.

Затем она обошла стол и села за него. Лина присела, как и было сказано, но села осторожно, сжимая кулаки. Жесткое сидение было чересчур неудобным, учитывая ее травму.

— Ну, мисс Демур, как вы? — напрямую спросила Гамильтон, словно учитель физкультуры в старших классах.

— Спасибо, хорошо.

Она моргнула, расслабляя мышцы.

— Мы все сожалели, когда услышали об аварии. Я надеюсь, теперь все хорошо, — сказала Гамильтон с подчеркнуто сочувственным тоном, сцепив руки в замок и облокотившись на стол.

— Спасибо, мисс Гамильтон. Я признательна вам за это.

— Вы уверены, что готовы так скоро вернуться к работе?

— Да, я нормально себя чувствую. Спасибо.

— Хорошо. Вы молодая сильная девушка и тщеславная. Вы никогда не позволите вашей личной жизни мешать работе.

Она на мгновение улыбнулась, посмотрев в упор на Лину. Лина слегка улыбнулась в ответ. По сравнению с другими выражениями сочувствия, ей больше нравился этот холодный тон.

Гамильтон открыла папку на своем столе.

— Теперь перейдем к делу.

— Хорошо. Что я должна сделать?

— Вначале скажу, что, хотя вы и отсутствовали два дня, мы считаем только один.

— Это весьма великодушно, — из вежливости согласилась Лина.

— Да. Мне только нужно, чтобы вы подписали эту форму, где говорится, что вы понимаете и принимаете как будут учитываться эти дни по нетрудоспособности.

Гамильтон положила форму на стол и пододвинула ее к Лине. Лина слегка нагнулась, чтоб рассмотреть этот бланк, но вдруг почувствовала резкую боль в боку. Ей захотелось закрыть глаза, сделать вдох и на выдохе поглотить эту боль, но она забоялась, что это будет слишком заметно для Гамильтон. С трудом, она заставила себя не показать виду. Начальница отдела кадров положила ручку рядом с документом, которую Лина взяла чтобы подписать документ.

— Второй вопрос — подписать соглашение, где говорится, что ни компания, ни ее владельцы и руководители не заставляли вас возвращаться к работе в столь короткий срок, — сказала Гамильтон, положив перед Линой, сверху первого, второй документ. — И в случае возникновения проблем, вы не будете обвинять компанию, ее владельцев и представителей.

Лине захотелось закатить глаза, но она она удержалась.

— Конечно, — вместо этого сказала она и подписала второй документ.

— Очень хорошо. На этом мы решили все вопросы, — беспечным голосом сказала Гамильтон, взяв документы и сложив их обратно в папку.

— Теперь, вы можете вернуться к своим обычным обязанностям, — сказала она с улыбкой.

— Спасибо, мисс Гамильтон, — сказала Лина, сжав подлокотники кресла, готовясь встать.

— Еще один момент — Стринджер просил вас зайти к нему. Пожалуйста, зайдите к нему сейчас, — сказала Гамильтон.

— Он уже вернулся из Лондона? — спросила Лина.

— Да, вчера вечером, — почему-то с гордостью сказала Гамильтон.

Гордость, должно быть, была вызвана тем, что начальник не стал брать выходной из-за разницы во времени.

— Хорошо. Я сразу же зайду, — согласилась Лина с просьбой.

Стринджер ей нравился.

— Хорошего дня, — ответила мисс Гамильтон в ответ.

Лина надеялась, что Гамильтон отвернется, когда она будет вставать и не заметит, что Лине больно вставать, но Гамильтон не отвернулась, а Лина не могла скрыть, что ей больно вставать с этого кресла.

Увидев, что Лине больно, Гамильтон отвернулась к экрану и притворилась, что проверяет почту. Эти документы о непричастности компании уже были подписаны, и свидетельствовать обратное ей не хотелось.

Лина повернулась и медленно вышла из кабинета Гамильтон. На входе столкнулась с ассистенткой, которая несла почту для Гамильтон. Ассистентка приветливо улыбнулась Лине. Та в ответ тоже изобразила подобие улыбки.

Начальнику Лины, Роджеру Стринджеру, было за пятьдесят. Он был высок и слегка тучен в талии. У него были светло коричневые прямые волосы, всегда зачесаны назад. Ему требовалось всегда носить с собой расческу, чтобы «иметь опрятный внешний вид» — именно так он и говорил, на устаревший манер. Он вообще любил использовать такие слова, говорить старомодно. Он мог сказать что-то типа: «Прошу прощения, если был резок с вами нынешним утром. Я был в дурном расположении духа». При написании электронных писем он использовал британский вариант английского, ведь старомодный английский был частью того, что составляло его шарм.

Лина им восхищалась. Она в нем видела отца, который ушел, когда она была еще маленькая, а второй муж мамы не смог эмоционально заменить ей его. Роджер тоже относился к ней как к дочери, хотя у него и было двое своих родных дочерей, уже взрослых.

Лине всегда хотелось, чтобы он похвалил ее работу, чтобы результат его впечатлил. Это было одной из причин, почему она старалась и добивалась успехов в работе — только ради его похвалы, и он никогда не забывал ее похвалить, а она не хотела его разочаровать.

Когда Лина забеременела, она боялась, что он плохо подумает о ней. Но ничего подобного. Ее начальник узнал, что она в положении за день до того, как произошла авария, накануне своего отъезда в Лондон. Он узнал даже раньше мамы — ведь ей она собиралась сказать только в воскресенье. Она доверяла ему даже больше, чем маме, и он всегда ее поддерживал. Когда она ему сказала про ребенка, он сразу же поздравил ее.

Лина шла к нему в кабинет. Она завернула за угол и он сразу ее увидел, через стеклянные перегородки своего кабинета. Он сидел за столом переговоров и беседовал с двумя другими посетителям. Хотя Лина имела дело с большинством клиентов, этих двух она не узнала. Роджер что-то сказал им, наверное извиняясь, что придется прерваться. Затем он открыл дверь, как раз, когда Лина подошла к ней. Она тепло улыбнулась ему.

— Лина, как ты? — спросил он, дотронувшись рукой до ее плеча.

— Я в порядке — уже лучше. Спасибо, — ответила она.

Печально кивнув, он плотно сжал губы — как будто он сдерживал себя не заговорить в присутствии других. Он повернулся к посетителям и сказал:

— Прошу прощения, господа, мне нужно прерваться.

Они выглядели несколько растерянными, когда он жестом попросил их выйти.

Моя помощница позаботится о вас.

— Хэлен! — сказал он и отвернулся от двери.

— Да, сэр, — откликнулась помощница из своей стеклянной полу-комнаты.

— Проводите пожалуйста гостей в переговорную, дайте им кофе, печенье и все, что они пожелают.

— Конечно, — послушно ответила та.

Стринджер повернулся к гостям, которые выходили из офиса с несколько обескураженным видом.

— Прошу прощения. Мне нужно лишь несколько минут. Я к вам вернусь очень скоро, и мы сможем все обсудить, — сказал он с добрым выражением лица.

Они ответили, что все в порядке и не стоит беспокоиться. Они не лукавили. Его обаятельный взгляд, обходительный разговор помогали сгладить любую ситуацию, а ему — выйти из нее победителем.

— Спасибо, — сказал он и плавно закрыл дверь за посетителями, оставшись вдвоем с Линой.

— Лина, сядь пожалуйста.

Он проводил ее к креслу, на котором только что сидел один из посетителей, пододвинул к ней кресло и придержал ее за локоть, чтобы Лина могла медленно и безопасно сесть. Он чувствовал, что ей больно. Ему тоже несколько лет назад делали операцию в нижней части брюшины — на желчном пузыре. Но и ее боль он тоже чувствовал. Ему была не чужда эмпатия.

— Лина, как ты себя чувствуешь, только скажи честно? — начал он разговор, присаживаясь рядом с ней.

— Хорошо, правда хорошо. Мне тяжело забыть аварию, и то, что было потом, но чувствую я себя хорошо, — объяснила она.

— На следующей неделе мне надо в больницу, но скоро я совсем поправлюсь.

Ей претило распыляться о своих проблемах, но с ним она была более откровенна, чем с другими.

— Хорошо. Понятно. А с ребёнком что? — спросил он гораздо более тихим голосом. Лина печально покачала головой.

— Потеряла? — спросил он с печальным выражением лица.

Она медленно кивнула, не поднимая взгляда.

— Как же плохо все. Мне очень жаль. Это какой-то трагический поворот событий.

— Спасибо за сочувствие, — сказала она, сдерживая слезы.

Он глубоко вздохнул и затем спросил:

— А эмоционально, как ты?

— Ну, с этим сложнее.

Ему она не могла лгать, но могла лишь избежать ответа, если только он не будет давить на неё.

— Могу себе представить, — сказал он, посмотрев на нее с беспокойством.

— Я не то, чтобы планировала ребёнка, — сказала Лина, пытаясь сделать потерю не такой страшной.

— И все-таки, как только процесс начался, даже если прошло только всего три месяца, ты не можешь не чувствовать потери, — сказал он добрым, утешающим тоном.

Лина не могла ответить, а лишь печально кивнула.

— Жаль, что я не мог приехать из Лондона, когда ты была в больнице. И эту дурацкую голосовую почту я проверил только вечером в понедельник. Тебя ведь тогда уже выписали?

— Да, в понедельник утром я уже была дома. Но все нормально.

— Нет, не нормально. Я пытался позвонить на домашний, но, наверно, ты отдыхала и не взяла трубку.

— Да. Извините, что не ответила, — сказала она.

Когда он звонил, номер не определился, и она не поняла, что это звонил он, и поэтому не взяла трубку.

— Нет-нет. Не извиняйся. Это я должен извиняться, а не ты.

Лина радостно улыбнулась.

— А цветы пришли? Я отправил их в больницу, но поскольку тебя уже выписали, их должны были доставить тебе домой. Я указал твой домашний адрес как запасной.

— Да, их доставили домой. И открытка очень красивая. Спасибо большое.

На открытке он написал: «Мне ужасно жаль, что так произошло. Пожалуйста, береги себя и помни, что ты не одна».

Она положила эту открытку в маленькую шкатулку, где хранились дорогие ее сердцу вещицы. Ложечка с Минни Маус может тоже быть там, в этой шкатулке, но не скоро. Пока она носила ее в сумочке.

— Пожалуйста, — сказал он, коснувшись её плеча.

— Ты уверена, что готова вернуться к работе?

— Да. Я уже использовала свои дни на больничный, а дни из отпуска брать не хочу, — сказала она, улыбаясь.

— Перестань. Мы не будем вредничать, если ты возьмёшь несколько дней на выздоровление, — сказал он строго.

— Я думаю, мисс Гамильтон может не согласиться, — заметила на это Лина.

— Да к черту ее и ее чертовы формальности, — сердито крикнул он.

Лине нравилось, когда он вел себя так, защищая её.

— Черт возьми, компания принадлежит мне, и главный тут я. Если я скажу, что тебе надо оплатить больничный и не сокращать отпуск, то так оно и будет.

Он вскочил.

— Я немедленно ей позвоню.

— Нет, пожалуйста, не надо, — взмолилась Лина, протестуя. — Я правда хорошо себя чувствую и очень хочу вернуться к работе.

Он поднял трубку и уже собирался набрать отдел кадров. Лина вскочила, чтобы остановить его, но резкая боль остановила её.

— Ой! — сказала она, согнувшись, правой рукой держась за стол, а левую положив на низ живота.

Она на минуту закрыла глаза. Стринджер положил телефон и подбежал к ней.

— Лина! Что случилось?

— Ничего, все хорошо, — сказала она. — Я просто слишком резко встала и живот схватило.

— Господи, да тебе домой надо! — запротестовал он.

— Нет-нет. Все хорошо. Мне просто нельзя резко вставать и резко садиться.

Стринджер нахмурился.

— Правда. Все хорошо. Не надо поднимать шум из-за этого, — сказала Лина покровительственным тоном, что поставило ее в равное с ним положение.

Он еще, словно непослушный мальчишка, пытался протестовать, но потом все же согласился. Хотя по отношению к Лине он занимал позицию отца, мальчишка внутри его всегда знал о превосходстве женщин. Ему удавалось скрывать это от других, но в такие моменты, как сейчас с Линой, он позволял себе слушаться.

Боль утихла, и Лина поблагодарила его за заботу. Сказала, что пойдёт к себе и поработает.

— Будь по твоему. Но если что-то потребуется, скажи мне, — сказал он, все еще неохотно.

Когда она выходила, он придержал ей дверь.

— Обязательно. Спасибо, — сказала она, тепло улыбаясь.

Когда Лина шла по коридору, то услышала, как Стринджер сказал:

— Хелен, зовите эту компанию сюда.

— Да, сэр, — сказала Хелен. — Уже идут.

Она быстро пошла за ними.

Он стоял в дверях и смотрел Лине вслед, пока она не повернула за угол. Он очень беспокоился о ней. Некоторые, подобные мисс Гамильтон сказали бы, что его чувства, в особенности к сотрудницам, являются показателями непрофессионализма. Но его, джентельмена старой школы, это мало беспокоило. Если в нем взыграли отцовские чувства к девушке, которая на него работает, то он отнюдь не намеревался отказываться от них. Он может и не показывать этих чувств, по большей части для того, чтобы другие сотрудники не поняли, что у него есть фаворитка. Но если он хочет, то будет заботиться о Лине.

Но причина была не только в его старомодности. Он чувствовал, что в глубине души Лине больно, хотя он и не знал, что послужило причиной этой боли. Он понимал, что Лине было трудно довериться кому-то, что она всех отталкивала. Поэтому он и не собирался отталкивать Лину, даже если на зло этой чванливой начальнице отдела кадров. Он вздохнул и вернулся к своему столу.

Сев за стол, Лина успокоилась, по крайней мере, на какое-то время. Это был ее дом вне дома. Свой стол, как и дом, Лина содержала в порядке. Она никогда не допускала завала бумаг на столе. Если она что-то заканчивала, она откладывала это, прежде чем приступить к чему-то другому. Она не верила в возможность делать несколько дел одновременно, считая это неэффективным способом работы. Дело свое она хорошо знала и делала добросовестно. Будучи финансовым аналитиком, она полагала, что это ремесло требует точности и аккуратности.

Компания специализировалась на управлении инвестициями, имела дело с богатыми инвесторами и фирмами, у которых были лишние средства и договорные инвестиции. Ее работа была делать прогнозы для клиентов на основе финансовых данных. Если она так скрупулезно не выполняла все расчеты, то и прогнозы ее не были бы такими надежными. Если будут ошибки в числах, на основе которых она делает свои прогнозы, компания потеряет доверие клиентов, а этого она допустить не могла.

Что касается личных отношений с коллегами, то Лина была закрыта для многих. Все же ей не составляло проблемы выступать перед группой людей, когда она представляла свои прогнозы. Презентации — это часть ее работы, она была в своей стихии, смелая и уверенная. Она как будто становилась другим человеком, и ее саму это поражало. На переговорах с клиентами, она могла говорить хоть с сотней людей сразу. Когда она говорила языком чисел, количество слушающих не имело значения. В общем, работу свою она любила и делала хорошо.

Лина начала работу с того, что поправила все предметы на столе. Ее не было лишь несколько дней, и к столу притрагивалась только уборщица. Поэтому все было точно так же, как когда она ушла. Все же она поправила органайзер, степлер, маленькую стеклянную коробку со скрепками и резинками, повернула компьютер.

Единственным личным предметом на столе была рамка с фотографией, которую она сама сделала. Всякий, кто подходил к ее столу, мог подумать, что в этой рамке будет фотография друга, члена семьи, или даже собаки из детства. Но это было совсем другая фотография — фотография старого дома с двумя закрытыми дверьми. Эту фотографию она сделала в одном городке на севере Италии, куда ездила летом с группой своих университетских друзей. Лекси поехать не смогла, поэтому ей не с кем было провести время.

Как-то на выходных она села на поезд и доехала до города на границе Италии и Швеции, а потом на автобусе добралась до одного местечка в горах. К удовольствию Лины, никто из друзей к ней не присоединился и никто из местных жителей с ней не общался, поскольку никто из них не говорил по английски, а Лина ни слова не знала по итальянски. Эти деревянные двери ей понравилась, она сфотографировала их, и теперь смотрела на фото всякий раз, когда чувствовала, что мир слишком большой, или когда ей было грустно.

Она открыла нижний ящик стола, куда она клала сумку, пока была на работе. Но сначала она достала телефон из сумки и положила его на стол. Она взяла с собой ложечку Минни Маус. Подержав ее в руках, она подумала о ребенке, которого потеряла.

Когда она поняла, что беременна, у нее появилась цель в жизни — главная причина, почему надо работать и для чего надо терпеть. Неожиданно для себя самой она начала понимать, что все, что она делала, было для дочери. Теперь, когда дочери не стало, цели тоже нет. Это было странно. До того, как она случайно забеременела, у нее не было цели жизни как таковой, но это ее не беспокоило, и ей даже нравилась эта жизнь. Она просто не замечала, что смысла нет. Возможно считая, что смысл есть, и есть намерения, но они этот смысл для нее был совсем незначительными, и сводился лишь к причине проживать день за днём. А с осознанием того, что у нее будет ребенок это вдруг все обесценилось до такой степени, что она перестала понимать, что же для нее было важным.

А сейчас, что для нее важно сейчас? Ради чего жить? Чего ей теперь хотеть от жизни? Разве может что-то еще быть более важным, чем то, что она уже потеряла? Нет, депрессией она не страдала, чтобы там не говорила эта аспирантка из больницы. Просто теперь она ясно представила свою жизнь, и эта жизнь никак не могла быть описана исследованием этой Джоанны.

Об этом размышляла Лина, держа в руках ложечку с наконечником с Минни. На лице была спокойная улыбка. Все же она решила держать эту ложечку в сумке, а мысли при себе — чтобы никто не подумал, что она страдает послеродовой депрессией. Она подумала о своих сослуживцах. Все же хорошо, что они не знали о ребенке. Они бы подумали, что это сломило ее, бросились бы утешать ее, косо смотреть, что было бы совсем нелепо — ведь с ней все хорошо. Нет уж, свои мысли она оставит при себе. Ей никто не нужен. Не нужны ей эти люди, которые делают вид, что они друзья, и что она им не безразлична. И уж тем более она не хотела довериться тому, кто проявлял такую неискреннюю заботу.

Она спрятала ложечку во внутренний карман сумки — так она не испачкается, и никто ее не увидит. Наверно, надо какой-нибудь платок или чехол, чтобы завернуть ложечку. Она подумает об этом потом, а сейчас положит сумку в нижний ящик.

Компьютер включился, она начала работать — как будто и не было этих нескольких дней, но не так, будто в ее жизни не было ребенка. Стуча по клавишам, она поняла, что ребенок жил в ее сердце, и это всегда будет так. Ее восприятие прошлого, ее воспоминания уже сказались на том, что происходит сейчас — и еще долго будут сказываться.

Около половины десятого, в офис к Лине вбежала Лекси. Лекси имела обыкновение опаздывать на работу, но поскольку была хорошим сотрудником, никто, кроме, конечно, мисс Гамильтон, этих опозданий не замечал.

Конец ознакомительного фрагмента.