Конец Айдахара. Сказка-фантазия

Райхан Алдабергенова

Мифология кочевых тюрков так же своеобразна и впечатляюща, как и мифы древних скандинавов, славян, греков, индусов или египтян. Но про ее удивительные персонажи современный читатель слышал до обидного мало.В сказке-фантазии «Конец Айдахара» сделана попытка оживить почти забытые, с трудом пробившиеся сквозь века образы, собрать вместе обрывки необыкновенных, древних преданий. Приглашаем вас познакомиться с ними!

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Конец Айдахара. Сказка-фантазия предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

← Предисловие

Конец Айдахара¹

Сказка-фантазия на темы древнетюркской мифологии

Вступление

Случилось это в очень далекие, канувшие в забвенье времена, когда народ почитал владыку Неба, великого бога Тенгри². «О Жараткан³! — с трепетом шептали люди, протягивая в горячей мольбе руки к Небу, — Услышь глас детей своих! Да будут благословенны духи предков наших, да будет благословенна Земля, твердыня наша! И воды Тенгиз, дарующие жизнь! Благословенно Небо, Тенгри, создатель наш! Мы избрали путь следовать Твоему велению, Дай нам сил соблюдать закон Твой и хранить его всем сердцем! Тенгри — меч, научающий руки наши битве и щит, ограждающий от беззакония. Преклони Небеса Твои и сойди к нам, блесни молнией и рассей огненными стрелами⁴ врагов наших, несущих погибель. Счастлив народ, у которого есть Твой закон. Счастлив народ, у которого Небо есть Бог!»

И Тенгри слышал их. В дар детям своим он поднес огромные пространства на земле, где были и моря, и горы, и реки, и озера, степи и леса. Даровал им бессчетные табуны коней и отары овец. Но главным его даром были свобода и честь, в согласии с которыми каждый отмерял свою жизнь на земле. Правил народом, сверяя с Небом каждый свой шаг, великий Бумын каган⁵, избранник Творца и судьбы. Он был воинственным, грозным, мудрым и дальновидным правителем многочисленного людского племени и пользовался огромным уважением своего народа.

Но мир, по замыслу Творца был создан многоликим и противоречивым. В нем было место и живительному свету солнца, и непроглядному мраку ночи, и добру, и злу, которые порой было трудно отличить друг от друга. Всем было известно, что у Великого бога Неба Тенгри был своевольный и грозный младший брат Эрлик⁶, страж мрачных врат преисподней, владыка Подземного мира. Много веков он безраздельно властвовал в обители вечного покоя. Тесно было ему в своих владениях, в чем он не мог признаться даже самому себе. Давно уже ему стали немилы безмолвие и тишина, царившие в Подземном мире, которым он правил суровой и твердой рукой. В тайных мечтах ему грезился мир живых людей, где в безоблачном небе сияло ослепительное солнце, где жизнь бурлила и била ключом. Мир, в котором ковром стелилась зеленая трава, а ветер гнал по голубому небу белоснежные облака. Но не по нутру ему были свобода, и жизнь, полная людских страстей, которые так неосмотрительно, по его мнению, даровал живым его старший брат. Особенно невыносимо было ему слышать радостный и беспечный смех детей и взрослых. Чтобы омрачить людям существование, Эрлик решил послать на землю своего верного слугу — надменного и жестокого трехглавого дракона Айдахара. Змей был старым, немощным и дряхлым, однако, в этом был особый умысел Эрлика. Айдахар должен был творить на земле зло под его пристальным приглядом, но так, чтобы, однажды ощутив свою мощь, он не посмел восстать против самого Эрлика. А для поддержания его быстро тающих сил, Эрлик дал в подмогу дракону четырех кровных сестёр, четырех опытных и опасных своими злыми деяниями колдуний.

Старше всех была ведьма по имени Жалмауыз кемпир⁷. Это была очень и очень древняя старуха, хитрая и нелюдимая. Жила она в глуши, среди забытых богом и людьми болот в ветхой землянке, скрытой в густых зарослях камыша. В кругу своих сестер она слыла самой мудрой и самой злобной. Широкие ноздри ее хищного, крючковатого носа распластались над огромной пастью, растянувшейся от уха до уха. Во лбу, над самой переносицей неистово сверкал единственный глаз старухи, над которым нависала длинная, пересекающая широкий лоб вдоль, лохматая, седая бровь. Когда она пристальным и осторожным взглядом окидывала округу, зрачок ее, словно капля ртути, не находя себе места, буквально пускался в пляс. Ряды некогда крепких и острых, а теперь стертых почти до основания передних серо-желтых зубов заканчивались двумя парами торчавших наружу желтых, изъеденных временем клыков, которые растянув губы, складывали их в хищный оскал. Время согнуло ей спину, соорудив на ней большой, уродливый горб. Поверх бурого латаного платья она носила вышитый когда-то гладью, ветхий плюшевый жилет. На голову был надет серый кимешек⁸, а поверх него был намотан цвета жухлой степной травы высокий шылауыш⁹, что позволяло ей легко затеряться среди сухих зарослей тростника. Дряхлая злодейка была намного старше самого Айдахара. Сколько веков прожила на этом свете, она и сама уже давно позабыла. Единственное, что помнила Жалмауыз, на месте Великой степи когда-то плескалось бурное море, а воды в руслах могучих рек текли совсем в другую сторону. И еще она помнила, что на месте такыров, сверкавших на солнце в летний зной, когда-то высились дремучие, непроходимые леса.

Старая ведьма питалась только человечиной и на охоту выходила лишь ночной порой. Старуха была ненасытной и отличалась необычайным чревоугодием. Потому-то люди и прозвали ее Жалмауыз кемпир. Она, конечно, предпочитала юную плоть, которая давала ей дополнительную силу, однако, если случалось напасть на след, поедала и стариков. Словом, глотала, всех, кто попадался ей на пути. Ее неразлучным и преданным спутником в ночной охоте был болотный злобный дух Обыр¹⁰. Он ходил за ней, словно тень и служил подручным во всех темных делах. Это был кривоногий, нескладный, тощий и лохматый маленький упырь, слывший истинным дикарем. Ходил он медленно и неуклюже, расставив свои костлявые руки, с трудом таская на худом тулове, свисающее мешком тугое брюхо. Его вечно высунутый наружу длинный и пугающе синюшный язык выступал меж острых реденьких зубов, расположенных на воспаленных красных деснах. Сквозь заплывшие, раскосые глаза еле проглядывали жадные, бегающие туда-сюда в поисках добычи зрачки. Угодливый и суетливый Обыр был готов выполнить любое, самое дикое желание своей хозяйки, поэтому она предпочитала всегда держать его рядом с собой. По сравнению со старухой Обыр, можно сказать, был весьма молод, ибо прожил на этом свете всего каких-то два века. Весь покрытый склизкой тиной упырь был совсем не брезглив и всегда доедал за ведьмой остатки ее пиршества. Когда он жадно догладывал кости жертвы, над ним роем витали мухи, от которых он то и дело отмахивался костлявой рукой с длинными острыми когтями. В отличие от ведьмы, его влекло и к мертвечине. Частенько, после совместной охоты, он отставал от своей хозяйки и убегал к могильникам, чтобы вволю попировать наедине. Вот почему его брюхо всегда, или почти всегда было набито до отказа. Беспрестанно бегающие глазки то и дело обшаривали округу, замечая все что там происходит. Насытившись, он возвращался в землянку и на досуге нашептывал своей хозяйке все последние новости. А когда после тяжелого дня та, зевая, ложилась спать, Обыр превращался в раскаленный ком и прыгал к ней в раскрытую пасть. Сидя в ее бездонном чреве, он старался донести ей все, что приметил за день. А когда одолевала усталость, тут же, лишенный сил, впадал в глубокий сон. И в ночной тиши можно было из старухиной пасти слышать двойной надсадный и тяжелый храп.

Вторую ведьму звали Мыстан¹¹. Именно ей было поручено Эрликом готовить Айдахару напиток бессмертия. На берегу усыхающего степного озера в огромном казане с сорока ушками эта старуха каждую ночь варила зелье, замешанное на человеческой крови и костях, на степных травах, земном прахе, змеином яде и барсучьем жире, горном мумие и меде диких пчел, перьях мудрого ворона и слюне степной черепахи… Этот список можно было бы продолжать до бесконечности, однако, тайну приготовления зелья, способного встряхнуть и оживить самое дряхлое тело, говорят, старуха когда-то унесла с собой, когда пришел ее черед покинуть Срединный мир¹². Но не будем торопиться и забегать вперед. Так вот, ежедневно, ранним утром Мыстан подносила владыке змею свой взвар. Айдахар, жадно глотнув из чаши снадобье, вновь обретал былую мощь, на время позабыв о старости и одолевавших его хворях. Обновленная кровь с гулом бежала по его жилам и взгляд дракона вновь становился надменным и властным. Исполненный бодрящей силы змей приносил людям немало зла. Он сжигал своим огненным дыханием их жилища, губил стада и табуны, доселе мирно пасшиеся на степных просторах. Многоголовый змей не щадил ни детей, ни женщин, ни стариков. Снова и снова он совершал набеги на аулы, охотно забирая в плен самых юных и красивых девушек, превращая их в своих наложниц. В этом скверном деле старый нечестивец, как видно, знал толк. После каждого его набега лились слезы матерей и отцов по загубленным злодеем юным душам их дочерей.

Вернувшись в свой дворец с очередной удачной охоты, змей, сверкая гладкой чешуей, устало и лениво дыша, возлежал на троне, обитом бархатом и парчой. Его длинный хвост, скользя, утопал во множестве цветных шелковых подушек. Сквозь дряблые веки он, как бы нехотя, наблюдал за тем, как под звуки песен, еле сдерживая свой страх, пленницы с горячечным и густым румянцем на щеках кружили в изящном танце, с поклоном поднося ему всевозможные яства. В иные дни, когда его дряхлое тело одолевали застарелые хвори, он начинал лютовать и безумствовать. Исторгая из всех трех пастей огонь, порой сжигал всех, кто оказывался рядом с ним, а иногда, не сумев совладать с напавшим на него мучительным голодом, даже поедал некоторых своих невольниц. Никто не мог понять причину его внезапного гнева: то ли ему не угодили или надоели наложницы, то ли настолько досадили старость и немощь, что никого видеть было невмоготу.

— Хватит! Хватит! Довольно! — со стоном раздраженно махал он лапами. И тотчас же к подножию трона с гулким свистом прилетал целый рой зловещих и услужливых кермезов¹³. Это были духи подземелий, верно и преданно служившие своему хозяину. Трепещущих от страха наложниц они, тут же объяв косматым туманом, заглушив их крики и стоны монотонным и протяжным гулом, вихрем уносили прочь в подземелья дворца. В наступившей тишине ослабший и уязвимый дракон наедине то вздыхал, то ярился, кляня свои недомогания. Его гладкая чешуя покрывалась вздутиями и рытвинами, из темно-бурого превращаясь в нечто блекло-серое, напоминающее шкуру мертвенно-бледной нежити. К рассвету, смирившись со своей немощью, змей с тяжелым храпом впадал в тревожный сон. В эти часы полного изнурения и упадка сил никто не должен был видеть его, ибо держать в страхе Срединный мир было его главной задачей, и ни одна живая душа не должна была усомниться в его мощи и всесилии. Дожидаясь бодрящей смеси, которую утром должна была принести ему Мыстан, злодей дряхлел час от часу. Он вынужден был подчиняться воле Эрлика, поэтому оставалось только втайне радоваться тому, что по сей день жив.

Никто не смел своевольно войти в пугающий мраком и безмолвием дворец Айдахара. Лишь одной Мыстан было дозволено приходить по утрам в условленное время и, не дожидаясь приглашения, заходить в покои владыки. Каждое утро, замерев от страха, Мыстан стояла перед входом во дворец, похожим на разинутую пасть дикого и злобного существа. Частые ряды каменных зубьев со скрипом погружались в недра этой пасти, впуская ведьму вовнутрь. Стоило ей переступить этот ужасающий рубеж и войти, как зубья, щелкнув, вновь выдвигались и вставали на место, давая понять, что любого, кто посмеет явиться сюда без спросу, ждет неминуемый конец.

Мыстан медленно ступала по каменным ступеням, со всей осторожностью держа перед собой обеими руками медную чашу, до краев наполненную приготовленным ею зельем. Она слышала, как гулко отдавался каждый ее шаг под этими мрачными сводами и, всеми силами пытаясь заглушить накатывающий страх, робко входила в покои хозяина. Обессилевший за ночь змей ждал ее с нетерпением, лежа на своем огромном ложе.

— А ты, старуха, молодец! — истратив весь прежний жар, шептал он дрожащими губами, испуская из пастей жалкие клубы дыма. Боясь пролить хоть каплю зелья, старуха низко кланялась и протягивала ему чашу.

Рождение батыра

В один из дней, покинув свою нору, к сестрам явился Конаяк¹⁴. Сгибая костлявую спину и подобострастно улыбаясь, затараторил:

— Вы слышали новость? Барсай, сын бека¹⁵ Тюргеша женился и родил мальчонку. Там целый курултай¹⁶ из провидцев и аксакалов собрался, чтобы благословить новорожденного. Это было в ту самую ночь, если вы помните, когда грохотал гром, сверкали молнии и был ужасающий ливень. Говорят, в этом их мудрецы узрели большое пророчество…

Конаяк прервал рассказ, увидев в глазах ведьм тревожное ожидание, отчего еще больше испугавшись, продолжил:

— Кроме того, говорят, что это самое дитя крепко сжимало кулачки. А когда повитуха раскрыла ему ладони, оказалось, что в них было по горсти густой крови. А это, по их людскому поверью, знак свыше, от самого создателя Тенгри, что малой родился под его благословением и вырастет батыром, посланцем мира, защитником своей земли и всякое такое.

— Только этого нам не хватало, — буркнула Мыстан, помешивая варево в казане, — а может быть, дружок, ты все это выдумал от безделья?

— Если хотите, могу Эрликом поклясться, что все это правда! Ребенка Арланом назвали. Вчера на краю болот Обыр шепнул мне по секрету новость. Он сам в ужасе от этого. Спрашивал: как нам быть? Я тоже хочу спросить у вас: что будем теперь делать?

— Постой, постой… Что за бред ты несешь? — уткнулась в него взглядом Мыстан, до которой только теперь стал доходить истинный смысл сказанного, — Так недолго и беду накликать. А, может, это пары моего зелья ударили в твою пустую голову?

— Да как вы не понимаете? — взвыл Конаяк, переставляя свои длинные, похожие на сыромятные ремни ноги с места на место, — Нам смерть грозит из этой колыбели! Клянусь Эрликом, не вру!

— Да-а! Как случилось, что мы упустили эту новость? — задумчиво спросила нежным, как журчание родника голосом самая младшая ведьма Жезтырнак¹⁷, поправляя густые и рыжие локоны тонкими, изящными пальцами, которые заканчивались длинными и острыми, словно лезвие клинка медными когтями.

Конаяк испуганно переводил взгляд своих круглых, выпученных, с красными прожилками глаз с одной ведьмы на другую, затем, облизнувшись, добавил:

— Мать новорожденного мальца зовут Кунекей. Я слышал, что сама богиня Умай¹⁸ поднесла ей чашу парного молока, на дне которой плавал чистый и невинный кут¹⁹. А что, если этот будущий батыр добудет волшебный меч?

От услышанного все три сестры пришли в ужас.

— Волдырь тебе на язык! — испуганно махнула рукой в его сторону Мыстан.

— Ишь ты… Говоришь, кровь была зажата в ладошках этого мальчишки? Да-а… Нехороший для нас знак. Он же нам все житье-бытье разрушит. Это дите надо бы со свету сжить, — прокашлявшись, просипела средняя сестра Албасты²⁰.

— Не так-то просто сделать это, — уныло произнес Конаяк, скукожившись и сплетя вместе тощие руки и ноги. — Обыр сказал, что нам ребенка никак не достать, пока не вырастет. Рядом с его колыбелью лежат лук и стрелы — дар богини Умай… Знаете, с какой целью? Чтобы охранять жизнь этого юнца, вот. Сильнейший оберег. Да к тому же, Обыр говорит, что богиня Умай денно и нощно находится рядом с ребенком, кружит возле колыбели, ласкает его и поет ему свои странные песенки.

Мыстан сунула в кипящий казан вилы, чтобы еще раз помешать варево, да так и застыла на месте. Вдруг, словно очнувшись, почти выдохнула шепотом:

— Мы, к сожалению, бессильны перед волей богов… Неужели этот мальчуган уничтожит нас, превратит в могильный прах? — затем невольно вздрогнув от своих же слов, добавила, — Но ведь должен быть какой-то выход?

Вынув из котла вилы, старуха быстренько прикрыла казан огромной деревянной крышкой и заявила сестрам:

— Пошли. Надо срочно донести новость до Жалмауыз. Как ни верти, только ей может быть известен способ избавления от такого кошмара. Спросим ее, как нам избежать этой напасти.

Две младшие сестры, Албасты и Жезтырнак, вскочив с места, быстрым шагом двинулись вслед за ней. Перескакивая с кочки на кочку, они дошли до самых глухих болотистых мест, где среди высоких зарослей тростника спряталась покосившаяся землянка старухи Жалмауыз. В ответ на стук дверь им открыл Обыр. Увидев всех трех ведьм кряду, он испуганно отскочил в сторону и мгновенно втянул в себя синий язык. Старая Жалмауыз лежала на своей продавленной лежанке и непрерывно скребла длиннющими когтями неопрятную голову с редкими седыми прядями. Увидев своих сестер, охая и вздыхая села и уставилась на них своим единственным глазом:

— Что это с вами? Вижу, не забыли дорогу к моей землянке… Случилось чего?

— Случилось, — ответила запыхавшимся голосом Мыстан и выложила ей все, что узнала от Конаяка.

Старейшую колдунью эта новость вспугнула не на шутку.

— Вот и случилась, знать, беда! — почти прошипела она. Зловещим огнем загорелся ее единственный глаз. Старуха посерела и, невольно поддавшись вперед, впилась когтями в голову, сдирая до крови кожу с волосами. Пытаясь подавить накативший страх, принялась яростно скрежетать клыками. Забыв о своих хворях, вскочила с лежанки, вплотную подошла к Обыру, нагнулась и заглянула ему прямо в его выпученные от страха глаза:

— А ты, задира и всезнайка, скажи-ка мне, куда смотрел, а? Земля полнится тревожными слухами, но я о том ничего и не ведаю. От таких вот глупых увальней, как ты, никакого толку. Ей-богу, за всем, что творится вокруг, я должна следить сама. — а затем, схватив Обыра за его тонкую шею, взвыла страшным голосом, — всего, всего лишу, бездельник! Заставлю кровь твою литься рекой! Мигом задушу, пустобрех!

Побледневший Обыр вжался в стену, прикрывшись от брызжущей слюнями разъярившейся карги тощей рукой. Затем, от ужаса втянув в себя вислый язык, зажмурился и стал визжащим голосом просить прощения:

— Госпожа… госпожа, клянусь Эрликом… вчера… вчера только об этом сказал мне Уббе²¹, что ходит какая-то смутная молва. Хотел прежде удостовериться, проверить, так это или нет, и уже потом донести вам, как на самом деле все обстоит, — затем, обмякнув от пережитого ужаса, сел на землю и, опустив глаза, робко прошептал, — прошу вас, поверьте, ведь я сам в этом сомневался…

Услышав имя Уббе, старуха тут же ослабила хватку. «Этот молчун ничего просто так говорить не станет», — подумала она и представила хитрого Уббе, живущего на дне озер и рек, его мрачные повадки и проделки. Этот злобный дух тихих водоемов с прозрачным, как вода телом, прячущийся в затонах, в воронках омутов или в тихом ручейке, всегда знал, о чем говорит. Обычно Уббе, булькая, кружил в воде, заманивая на дно прохожих путников. Сметливый хитрец, притаившись на каменистом дне, любого мог назвать точно по имени, и было очень непросто миновать смертельных объятий этого студня. Бывало, заглянет в глаза путнику своими водянисто-голубыми, блуждающими глазами, из которых, журча, вечно сочится слеза, и зовет его ласковым голосом к себе. Услышав свое имя, человек невольно идет навстречу неминуемой гибели. Затем Уббе схватит своей студеной пятерней бедолагу, затащит его в воду и съест его себе в удовольствие, мигом обглодав до самых костей. Пока водяной икает от сытости, все съеденное им постепенно становится столь же прозрачным, как и он сам. Поэтому, пока не переварит свою жертву, он прячется в каком-нибудь укромном месте. И только когда струящееся тело вновь станет просвечивать насквозь, он выплывает на поверхность воды. Если заглянуть в места его обитания, то на дне столько костей лежит, что и не сосчитать. Надо сказать, еще об одной особенности Уббе. Поедая свою жертву, он не только выпивал его кровь до последней капли, но и становился обладателем всех мыслей своей жертвы. Вот и на этот раз в его сети попался прохожий, посетивший праздник по случаю рождения младенца в семье бека Тюргеша. Уббе всей кожей ощутил радость этого человека. Умяв его, водяной узнал о том, какой бедой грозит им рождение вещего ребенка. Лежа на берегу в тревожных раздумьях, он увидел Обыра, бегущего куда-то по своим делам. Обычно нелюдимый и молчаливый Уббе на этот раз не мог совладать со своим страхом и, окликнув, схватил его изгибистой пястью и ну давай трясти. От неожиданности Обыр даже опешил. Никогда прежде этот тихоня Уббе не окликал его, а тут на тебе. Взглянув в его водянистые, обманчиво квелые глаза, он увидел в них страх, отчего ему самому стало не по себе. Притянув Обыра ближе, Уббе прожурчал ему на ухо, то попискивая, то издавая хриплый бас, новость о младенце и о том, чем это грозит им всем. Затем с плеском слился обратно в реку и скрылся на самом дне под огромной, узловатой корягой. Долго еще стоял Обыр на берегу, надеясь, что Уббе всплывет и поведает ему еще какие-нибудь подробности дела. Однако смурной отшельник Уббе более в нем не нуждался, поэтому, удобно устроившись на дне, продолжил обдумывать свою горестную думу.

Не на шутку перепуганный Обыр решил хозяйку свою пока не тревожить, а самому удостовериться во всем. «Быть может все не столь и ужасно. Как-нибудь, да утрясем», — утешал он себя, пробегая по кочкам на самом краю болот, но вдруг навстречу из кустов, вихляя и дрыгая длинными руками и ногами, вышел Конаяк. Взволнованный Обыр тут же пролепетал ему новость, которая также чрезвычайно встревожила и Конаяка. Болтливый хват и прохиндей Конаяк, конечно же, молчать об услышанном не стал. Тут же, развернувшись, решил наведаться к Мыстан. На деле он искал повод тайком вдохнуть пары ее зелья, кипящего в казане с сорока ушками, чтобы набраться сил, которые в последнее время заметно оскудели.

— Вот кто виновник и балабол! — почти криком взвыл Обыр, вспомнив про Конаяка и попеременно наводя взгляд на разозлившихся ведьм. — Это он разносит слухи, толком в них не разобравшись!

— Такого со мной еще не бывало, — сипя от волнения, сказала Жалмауыз. Чего я только не видала на этом свете, а тут вот вам, пожалуйста… Видимо, за дело взялись сами боги, а значит с младенцем нам никак не совладать. Надо будет рассказать дракону. Пусть он решает, как теперь быть. — Затем, взглянув на Мыстан, добавила:

— Свари-ка побольше своего зелья. Сама снесу змею-владыке. Глядишь, и подскажет, что делать.

От радости, что завтра не ей придется идти в логово змея, Мыстан облегченно вздохнула. Проснувшись спозаранку, добавила в огромный кипящий казан костей, горсть каких-то сушеных трав, заячью лапку, целый ворох птичьих перьев, щепоть земли, змеиную кожу, которую, видно, ее обладательница только недавно сбросила под деревом в тогае²², где ее Мыстан и подобрала. Варево вспучилось и забурлило с новой силой, испуская клубы мутного пара. Затем, встала на специальную подставку, поднялась на цыпочки и произвела ворожбу, отчего зелье вначале покраснело, затем, клокоча и пенясь, выкинуло вверх окутанные туманом капли и, оседая, превратилось в бурую массу. Довольная Мыстан макнула в казан черпак и налила полную чашу зелья, затем лизнув по краешку, молча подала ее Жалмауыз. Та, опираясь дрожащей рукой на палку, взяла чашу другой и, боясь расплескать бурлящую жидкость, медленным шагом, переваливаясь с боку на бок, направилась к логову змея. Всю дорогу она тщательно обдумывала предстоящий разговор, тая в мерклом взоре тревогу.

Войдя в покои дракона, она, как могла, склонилась перед владыкой, пытаясь согнуть посильней свою и без того горбатую спину. Поминая ее почтенный возраст, Айдахар встал и сам пошел навстречу. Лицо ведьмы, искаженное старческими хворями, указывало на то, что жизнь в ней еле теплится. Тряслись и голова, и руки, в которых трость ходила ходуном. Змей, глядя на жалкую, согбенную фигуру ведьмы, сказал с усмешкой на всех трех устах:

— Ну, здравствуй, старуха! Как поживаешь? Давно мы с тобой не виделись. От тебя ни вести, ни слуха. Не тяжело одной в глуши?

— Здравствуй, мой повелитель, — еще больше склонилась старуха, — мне бы свой остаток дней коротать подальше от всех и не знать никаких тревог. Но что поделаешь, если так устроен белый свет. Слышал ли ты, владыка, что земля полнится зловещим слухом о том, что грозит нам бедой новорожденный младенец. Будь он проклят, этот человечий род! Он всем нашим бедам виной. Никак не дадут дожить в покое. Вот, пришла с тобой поговорить, как нам теперь справиться с этой бедой, — затем, приблизившись, просипела ему прямо в ухо, — Должно быть, сам знаешь, как и ты, мы все желаем мести. Нет другого выхода, придется сообща решать вопрос.

— Знаю, знаю… Ничего хорошего это дело нам не сулит. Слушай, старая, а ведь ты намного старше всех нас и твой мудрый взор должен видеть дальше и больше. Так что нас ждет: победа или крушение? Ну, давай, я жду ответа! — устрашающий голос змея прогремел, отражаясь эхом от высоких каменных стен дворца, — затем, обессилевший после внезапной вспышки гнева Айдахар, устало прикрыл глаза и уже, тяжко вздыхая, тихим голосом заметил, — Ты ведь сюда не просто так пришла? Говори!

— О мой владыка! — зашелестела Жалмауыз, — Дело-то непростое. Позволь объяснить. Ты видишь, с каким трудом я таскаю свои кости. Подумай сам, найдутся ли у дряхлой силы, чтобы погубить этого ребенка? Давно уже я прокляла старость. Мне ведь намного ближе к могиле, чем тебе. Не скрою, что пожила я всласть, все видела, все перепробовала. Но такой пугающей угрозы мне вовек не доводилось знать. Наш с тобой главный враг — это человек! Поэтому на борьбу с ним мы должны употребить все наши силы…

Змей бросил на ведьму недовольный взгляд и выхватил из ее рук чашу с бурлящим зельем. Залив поочередно взвар во все три глотки, он тут же ощутил прилив животворных сил. По жилам побежал пожар, изгоняя многочисленные хвори из его дряхлеющего тела. Еще мгновение назад мутные, измученные недомоганием глаза сверкнули лютым гневом. Рытвины и бугры на теле таяли на глазах, превращаясь в гладкую и блестящую чешую. Змей вскочил и, ввергнув старую колдунью в смертный страх, взмахнул перепончатыми крыльями и взлетел под самые своды дворца, изрыгая из всех трех пастей бурные языки пламени. Затем, угомонившись, плавно опустился на свой трон, рассыпая вокруг себя целые снопы искр. Так затухала в нем ярость. Чуть не сожженная огнем, боясь даже вздохнуть или пошевелиться, ведьма пала перед ним ниц.

Отдышавшись и пронзая старуху воспаленным, колючим взглядом, змей прошипел:

— Даю тебе срок до завтра. Принесешь мне двойное по силе зелье! Поняла?

Глядя на шесть глаз, горящих зловещим огнем, старуха в ужасе попятилась назад. Ползком добралась до тех самых кошмарных врат. Когда каменная пасть распахнулась и зубья с щелчком исчезли в ее недрах, довольно прытко вскочила на ноги и, зажав посох под мышкой, выскочила из змеиного логова. Затем услышала за спиной, как с клацаньем сомкнулись каменные ряды, охраняя покой хозяина.

***

А в ауле бека Тюргеша в этот день кипели котлы на очагах. Готовилось угощение для многочисленных гостей, прибывающих, чтобы отпраздновать вместе с ним рождение его внука Арлана. Для них в степи было разбито девяносто белых, как снег юрт. Дастарханы ломились от яств, акыны²³ наперебой складывали песни во славу новорожденного, которому провидцы предвещали великое будущее. Всадники на быстроногих скакунах готовились к предстоящим скачкам.

В стороне от праздничного шума, на холме стояла белая юрта, крытая ярким узором. В ней находились юная Кунекей и ее маленький сын Арлан. Бесик²⁴ из резного дерева, инкрустированный серебром и перламутром, был накрыт тонким полупрозрачным покрывалом с изящной шелковой вышивкой. Внутри колыбели лежал маленький ребенок с не по годам смышленым взором и, агукая, слушал колыбельную, которую пела ему мать. Постепенно глаза малыша сомкнулись и Кунекей неслышными шагами покинула юрту. В этот миг у изголовья бесика возникло теплое, струящееся свечение и мальчик, открыв глаза, увидел богиню Умай с нежной улыбкой на лице. Ее янтарные волосы обрамляла золотая трехрогая корона, а мягкие, белые руки вместе с широкими рукавами белоснежного платья напоминали лебединые крылья. В пухлых пальцах она держала маленький лук из степной березы, на изгибах скрепленный дужками из рогов горного козла, с перевитой, туго натянутой тетивой из сухожилий бычка и маленький, но прочный колчан из куланьей кожи, тисненый затейливым орнаментом и полный столь же маленьких стрел с серебряными наконечниками и опереньем из пушинок, снятых с перьев горного орла. Она положила свой дар-оберег на сундук у изголовья колыбели и нагнулась над ребенком.

— Умай-апа²⁵! — пролепетал несмысленыш на неведомом языке младенческими губами.

— Здравствуй, малыш! — еще шире улыбнулась богиня. На ее голове трехрогая корона излучала какое-то неземное, зыбкое сияние. Внимая ее вышнему шепоту, мальчик замер с раскрытыми глазами.

— Вот что, малыш, я скажу тебе, — ласково шепнула склонившаяся над колыбелью богиня, — Нас сейчас никто не слышит, потому что мы говорим на языке, которым там, на небе дышит Всесущий Дух. Этот язык называется языком богов. Когда вырастешь и заговоришь на языке людей, ты позабудешь его навсегда. Из памяти сотрутся все слова, которые я скажу тебе, но их запомнит твоя душа. Именно она поведет тебя по правильной стезе. Тебе предстоит прожить большую жизнь, которая будет полна ратных подвигов. Когда стальные твои мышцы нальются молодой силой, движимый единственной целью — возвратить родной земле мир, ты одолеешь всех своих врагов и станешь непревзойденным героем, которым будет гордиться твой народ. Память человеческая ненадежна, поэтому твоя душа — сильная, смелая и добрая, будет тебя вести через все невзгоды и испытания к счастью…

В стане врага

Среди бескрайней степи раскинулся густой тогай²⁶. В его дремучей глуши, где деревья тянут к небу свои кривые, словно паучья сеть ветви, на небольшой поляне, скрытой от посторонних глаз, стоит неприметная глиняная лачуга. Перед ней, на железной треноге кипит огромный казан с сорока ушками. На поверхности темного взвара вздуваются большие, цвета мутной крови пузыри, которые лопаясь, с громким бульканьем растворяются в странной жиже, уступая место новым пузырям, которым нет конца и края. Но, если бы кто посмел заглянуть внутрь казана, с ужасом обнаружил бы на поверхности всплывающие лица людей, истерзанные невыносимой болью, чей-то слезящийся слепой выпуклый глаз, то всплывающий наверх, то опять тонущий в жиже. Тот, кто посмел бы заглянуть, увидел бы растопыренные, почти оголившиеся до кости пальцы чьих-то рук, услышал бы душераздирающие вопли и стоны тех, чью кровь и жизненную силу смешивала Мыстан с земным прахом, высушенными степными травами, змеиным ядом, хвостом ящерицы, мышиным пометом, горным мумиём и еще со многими только одной ей известными средствами. Взяв в руки вилы с острыми зубьями, Мыстан мешала варево, бубня в горячечном бреду заклинание:

Людская боль, в ней много силы,

В ней крови жертвенный окрас.

Пусть вас смешают мои вилы,

Таков властителя наказ.

Взвивайся ярче, ярче пламя,

Я зелье день и ночь варю.

Между кипящими костями

Кут²⁷ затерявшийся ищу…

Недалече, елозя на пне, сидела по пояс голая Албасты²⁸. Все шесть ее дряблых грудей свисали вниз, словно длинные хлысты, заканчивающиеся острыми, как лезвия кинжалов концами. Встретив на своем пути очередную жертву, а это были в основном молодые женщины, в чьем лоне зарождалась новая жизнь, Албасты принималась с воем кружиться в сумасшедшем вихре, кромсая ее своими отточенными хлыстами на мелкие куски. Главная цель этой злыдни, ее предназначение — не дать зародиться новой жизни, ибо человек был ее главным врагом, а ее неистовым желанием — извести людей, живущих в Срединном мире.

— Ох! — сиплым и грубым голосом произнесла Албасты, скидывая со своих тощих плеч концы сухой, с желтизной, спутавшейся гривы седых волос, прихваченных на макушке изрядно потрепанным и утерявшим всякий цвет платком — уж сколь веков прошло и сколь младенцев я погубила, но кут так и не смогла поймать. До самых облаков взмывала, да только дух этот проворней, чем пущенная стрела. Улетает туда, в небо по своему предназначению. Ну никак в руки не попадается. Да разве Творец небесный позволит к нему даже прикоснуться кому-то из нас? Уж поверь, сестрица, моему слову, тебе его не поймать.

Албасты скривила свои блеклые, мясистые губы, потрогала кривым длинным ногтем пук волос, растущий на подбородке, и опять тяжело, гнусаво вздохнула. Внушительный кадык дернулся и хищные, плоские ноздри раздались, как капюшон кобры перед броском.

— Да знаю я, — обернувшись, поморщилась в ответ Мыстан, сверкнув длинными клыками, — если даже наш всемогущий Эрлик пытался этот самый кут изловить, так почему я должна, не веря, опустить руки? Вот, теперь приходится терпеть мучения и едва ли не впустую стряпать этот вар в котле. — Мыстан мечтательно закатила свои выпуклые, с красными прожилками, вечно бегающие туда-сюда хитрые глазки вверх и со вздохом произнесла, — Эх, растворить бы в моей стряпне семя сокровенной жизни! И людей себе на радость извести на нет с лица земли. Тогда власть в Срединном мире полностью перешла бы в наши руки. Вот когда мы сумели бы познать сладость дивной победы!

Мыстан подскочила прямо к краю казана и, нагнувшись, заглянула внутрь. Голова ее тут же утонула в клубах мутного пара, поднимавшегося с поверхности бурлящей жидкости. Седые, вздыбленные пряди, выбивающиеся из-под видавшего виды серого платка, повисли над котлом, как пакля. С наслаждением вдохнув крючковатым носом смрадный запах исходящий от варева, она с трудом отошла от зелья. С глаз медленно сошла поволока и зрачки, словно две капли ртути, тут же забегали туда-сюда. Это означало, что старуху одолела неуемная тревога. На запястьях загремели браслеты из маленьких мышиных и змеиных черепов, чьих-то стертых временем до сероватой желтизны загнутых клыков. Запахнув полы пестрого, латаного халата, она вынула из казана вилы и, старательно облизнув каждый из зубьев, сказала:

— А снадобье-то неплохое получилось. Поболе в нем, видно, сил-то будет. Только вот гложет меня сомнение… Чего-то все ж не достает… а чего, не пойму никак…

— Я знаю, чего, — пробасила Албасты, — нужно младенческой плоти добавить, вот чего. Вроде как именно она могла бы придать зелью остроты.

— Да, так и есть, — пропела нежнейшим голосом самая младшая из сестер Жезтырнак²⁹, — я слышала, что новорожденный детеныш хорош в таком деле. Взвар, разведенный его кровью, говорят, способен вызвать дрожь в жилах.

С пухлых, алых, изящно очерченных губ Жезтырнак не сходила вялая улыбка. Белоснежное шелковое платье струилось вдоль стройного девичьего тела. К ее ногам густой золотой волной спадали пряди рыжих волос. Нежными тонкими пальцами, которые, однако, заканчивались длинными и устрашающе острыми медными когтями, она, поправляя тяжелые локоны, собрала их в тугую косу, но непослушные волосы распускались вновь, и каждый раз ей приходилось заплетать их опять. Рукав скользнул вниз, оголяя гладкое девичье предплечье. Сверкнув медными когтями, она никак не могла унять дрожь своих точеных пальцев. Видно было, что ей невтерпеж впиться острыми клещами в плоть какой-нибудь жертвы. Юная ведьма была бы хороша собой, если бы не крючковатый медный нос, нависший над пухлыми губами, да пустые, белесые, лишенные зрачков глаза. Внезапно Жезтырнак с задумчивым и злым видом, прислонившись спиной к землянке, разразилась угрюмым, хриплым и басовитым смехом, хотя всего лишь мгновение назад казалась сладкоголосой юной девицей. Это было верным признаком того, что ее темная душа вновь наполнилась ненавистью к людям.

— Я понимаю, кого вы имеете в виду, — тяжело вздохнула Мыстан, — нам проще звезду с неба снять, чем достать этого младенца. Его оберегает сама Умай³⁰…

Тут же, упав на колени, прижала ладони к земле и, уткнувшись в нее носом, взмолилась владыке Подземного мира:

— Эрлик наш великий! Догони ускользнувшего, удержи убежавшего. Ты дух и владыка черных озер и девяти черных дорог. О, хан Эрлик, живущий в черном дворце, овеваемом подземными ветрами и омываемом водами кровавой реки, прими свое золотое решение! Владыка наш, кланяемся тебе! Только в твоих силах помочь нам подобрать замену этому младенцу. Поделись своей мудростью, просвети нас, укажи верный путь к спасению, пока этот малый не вырос и всех нас не погубил! Да распространятся твои имя и власть на земле и на небесах!

Долго еще лежала на земле Мыстан, жарко шепча молитвы властителю тьмы, затем спохватилась и, с трудом встав на ноги, зыркнула туда-сюда злыми глазками:

— Куда пропал бездельник Конаяк³¹? Никогда не дозовешься его в нужное время. Иной раз, как есть отшельник, будто сквозь землю провалится, а порой пристанет, как репей, что не спасешься от этого плута.

В ответ, опираясь на посох, Жалмауыз приподнялась и прошелестела дребезжащим голосом:

— Давно я задумала одно дело. Ждала, ждала и вот, кажется, дождалась. Раз уж кут³² нам никак не поймать, самой, видать, придется мне изготовить особое зелье. А разговор о том отдельный. На подступах к глухим болотам есть очень топкое место, где чернеет вековая хлябь. За множество веков она поглотила и еще, пожалуй, поглотит немало человеческих душ. Вчера я велела Обыру взять в подмогу Конаяка и добыть мне этой самой хляби с самого дна. В ней-то смрадной вся самая суть и уцелела. Особой силой обладает это черное, как сажа, месиво. Под ветром оно издает протяжный и сдавленный стон, а по поверхности прежде неподвижного болота бежит рябь. Хлябь эта не живой кут, конечно, однако способна сотворить чудо. Если ее добавить в зелье и выпить натощак, она придаст владыке нашему столько сил, каких он за все свои века не знавал. Много лет я хранила эту тайну. Будь он неладен, человек… — выдохнула из себя старая ведьма и, обхватив корявыми, дрожащими пальцами отполированный до блеска набалдашник своего посоха, замерла в кратковременном забытьи. Мыстан перестала ворошить вилами свое варево и тоже застыла на месте. Албасты озадаченно почесала лохматую голову. И только Жезтырнак стояла все также прислонившись к стене землянки. Заплетая непослушную косу, она не сводила со старшей сестры своих жутких, белесых, похожих на два огромных бельма глаз в ожидании, когда старуха очнется и продолжит говорить.

Услышав шорох в кустах, Жалмауыз пришла в себя и тут же зашлась в кашле: кхе-кхе-кхе… Продираясь сквозь колючие ветки, внезапно вынырнул долговязый, вертлявый Конаяк, вихляя тощим задом, выводя немыслимые кренделя ремнеобразными ногами и размахивая похожими на плети, достающими до самых щиколоток руками. За ним следовал медлительный и снулый Обыр. Широко расставив кривые ноги, он шел осторожно и неторопливо, двумя тощими руками крепко прижав к свисающему брюху покрытый склизкой тиной, здоровенный бурдюк с болотным месивом. Со дна кипящей в бурдюке глины раздавались чьи-то стоны, крики, жалостливые всхлипывания, бульканье, а порой жижа, вспенившись, начинала просто клокотать. Обыр шел, взволнованно бормоча себе что-то под нос, боясь расплескать содержимое бурдюка или же выпустить его случайно из рук. Осторожно подойдя к казану, поставил мешок бережно на землю, затем, робея перед ведьмами, вкрадчиво вздохнул и, по привычке хихикнув, втянул в себя свисавший шершавый язык:

— Раз десять нырял в трясину. Чуть не задохся, но достал-таки, — потом подобострастно взглянул на свою хозяйку и добавил, — может, положить малость паутины, чтобы зелье скорее вызревало?

— Кого это ты, болтун, вздумал учить? — бросила на него сверху вниз косой взгляд Жалмауыз и, засунув в бурдюк всю костлявую пятерню, принялась ворошить болотную жижу, с радостной дрожью приговаривая, — О, сколько здесь боли и мук людишек! Да, живительное должно получиться снадобье….

Чтобы еще как-то угодить, Обыр подскочил к казану и согнулся в три погибели. Мыстан взяла бурдюк и с кряхтением залезла на спину увальня. Осторожно подняла мешок повыше и опрокинула содержимое в казан, тотчас спрыгнув на землю и отпрянув в сторону. Что тут началось! Поверхность, вспучившись, исторгла из себя черное облако дыма, затем заклокотало, покрывшись густой серой пеной. Крупные капли стряпни брызнули по сторонам и все, кто находился возле казана, толкаясь и опережая друг друга, ринулись к нему, жадно ловя языком разлетающиеся капли и вдыхая смердящий пар зелья, придававшего им силы, как и их стареющему хозяину. Они были всего лишь прислугой, которой о зелье мечтать и не приходилось. Оставалось пробавляться лишь зловонным чадом клубящегося варева.

Ранним утром Мыстан опять налила полную чашу зелья и Жалмауыз направилась с ним во дворец Айдахара. Всю дорогу, опираясь на свой посох и совершая медленные, осторожные шаги, старуха обдумывала одну очень важную и довольно дерзкую мысль, которую долгое время берегла напоследок. И вот, кажется, нужный день настал. Пришло время поделиться ею с владыкой. Мысль эта кидала старуху в нешуточную дрожь, однако, другого выхода просто не было.

Змей лежал, утопая в перинах, и ждал. Последние силы покидали его. По утерявшему былые блеск и гладкость чешуйчатому телу то и дело пробегали судороги, признак того, что действие вчерашнего зелья заканчивается. Собравшись с силами, он сделал глубокий выдох, но из всех трех пастей вылетели всего лишь три хилых струйки совсем светлого дыма.

— Да уж, — подумал змей, когда услышал шарканье ног и постукивание клюки по каменному полу. Вошла согнувшаяся под тяжестью своего горба Жалмауыз. В руке она держала чашу, наполненную бурлящим, почти черным, как добытая Обыром и Конаяком болотная хлябь, варевом.

— Совсем плохи мои дела, старуха, — просипел Айдахар, с трудом поднимая отяжелевшие веки, — изнемогаю от хворобы… Подай-ка мне сюда питье.

Старуха засеменила к нему, стараясь не пролить кипящее зелье. Змей принял чашу трясущимися лапами, тут же опрокинул содержимое в нутро и, обессилев, упал обратно на перины. Отдышавшись и немного придя в себя, дракон сел, откинув свой длинный хвост в сторону, на кипы разноцветных шелковых подушек. Посидел вот так, молча, неотрывно глядя на старуху, на ее уродливый горб, на голову и руки, что ходили ходуном. Затем вдруг весь вскинулся, в глазах появился какой-то лихорадочный блеск и тут же все три морды просияли от безудержной радости. Змей встряхнулся, затем, повернув головы в одну и в другую стороны, плеснул огнем и вскрикнул:

— Видишь, старая, как я крепчаю? Легко-то как стало дышать! Давно я не ощущал такого прилива сил. Молодец! Молодец! Толково ты его сварила, почти так, как я и просил.

Воспользовавшись тем, что владыка находится в добром расположении духа, старая ведьма решилась на трудный разговор:

— О мой всемогущий господин! — начала она, — опять я о своем, опять делюсь с тобой гнетущей всех нас тревогой. Знай, что нам грозит верная гибель. Позволь напомнить тебе о младенце, который быстро идет в рост. Сегодня решается вопрос — быть или не быть нам в Срединном мире.

— Чего тянешь? Ответь сама, — угрожающе ухмыльнулся змей, затем, чтобы уж совсем не напугать ведьму, добавил более миролюбивым тоном — думаешь я не изведен тревогой? Себя ведь, старуха, не обманешь…

— Конечно, мой владыка, ты, как всегда, прав. Себя мы не можем обмануть, — ведьма растерянно провела костлявой рукой по лицу, покрепче оперлась на клюку и, втянув в себя как можно больше воздуха, добавила, — Эх, не стать бы мне погодя заикой, да только что теперь терять-то? Позволю все же себе дерзнуть… Признаюсь, даже мне согбенной страшно произнести эту шальную мысль… Не время тебе, мой повелитель, сидеть в башне. Беда грядет, не допусти! — прошипела старуха, хватаясь за дряблый подбородок, — Ты должен пойти туда, куда всем нам заказан путь. Мы, как один, сбиты с толку. Только ты сумеешь рискнуть сделать это — набравшись смелости, предстать пред очи… пред очи грозного Эрлика. Конечно, я не столь дерзка, хотя мои слова и звучат дико. Но все-таки я должна была тебе сказать, потому как больше некому это сделать. С этой бедой только он, властитель преисподней сможет справиться и помочь нам сгубить дитя. Потому сегодня я и приготовила это особое зелье, которое удвоит твои силы.

Сказав это на едином дыхании, старуха вдруг вздрогнула и зажала свой шамкающий рот костлявой рукой:

— О всемогущий Эрлик, прости меня! Как смела я сказать это?! — затем, посмотрев в налитые гневом три пары глаз Айдахара, робко прошептала, — Мой глупый язык отныне недостоин тебе что-либо советовать…

— Да, да, слишком смело бросаешь на ветер столь дерзкие слова! — прогремел голос Айдахара, отдаваясь эхом от высоких сводов дворца. Ведьма, едва коснувшись лбом земли, дребезжащим голосом пролепетала:

— Прости меня, господин! Ну никак не могла я сдержаться. Только ты можешь спасти всех нас, — затем, осмелев, приподняла свою трясущуюся голову и взвыла от раздирающего ее изнутри страха, — Ну, давай, сожги меня своим дыханием! Лучше сгореть в огне, чем видеть, как ты выжидаешь непонятно чего. Эдак и себя, и всех нас погубишь! Знай, что мы попали в западню, из которой есть только один выход.

Унимая упадок духа, змей с угрюмым видом снова сел на трон и процедил сквозь зубы:

— Подумаю… И все же с бедой сам попробую справиться. Коль лихо так близко подступило, значит не время предаваться покою.

Ощущая в теле невиданную силу, Айдахар перепоясался чудовищных размеров железным ремнем с острыми шипами и, вновь ввергая старуху в ужас, плеснул вокруг себя огнем. Затем внезапно превратился в струйку черного дыма и, не потрудившись сказать, куда летит, поспешно вылетел в одно из расположенных высоко, под самыми сводами окон.

Битва трехглавого змея с Найзагаем³³

Его неудержимо несло туда, где шел всенародный той³⁴ по поводу рождения избранного Небесами младенца. Айдахар понял, что времени у него почти не осталось. Надо было раздавить угрозу в самом зародыше. Подлетая к аулу бека³⁵ Тюргеша, он увидел сверху целое ожерелье белых юрт, в изумрудном обрамлении свежей весенней травы. Рядами на очагах кипели котлы, пенились, испуская густой, пьянящий запах кумыса огромные саба³⁶, сшитые из шкур не менее десяти коней. Рядом с каждым саба, сидя верхом в седле два джигита поочередно медленно взбалтывали кумыс посеребренными мутовками-писпеками, рукоятки которых были украшены искусной резьбой по дереву, либо накладным серебром или костью. Но и этого казалось мало. Один за другим подъезжали верблюды, через спины которых были перекинуты красочные ковры, а поверх них везли перетянутые арканами большие сосуды-саба, называемые мес³⁷ за свою вместимость, доверху наполненные свежим кумысом. Из устья каждого саба выглядывали богато декорированные мутовки. Это был особый праздник, который требовал изобилия, и кумыс этот, конечно же, будет выпит до дна, ибо гостей было не счесть. Повсюду бурлило ненавистное змею людское веселье. Многочисленные всадники на быстроногих конях готовились к предстоящим скачкам. Резвые скакуны пританцовывали на месте, в предвкушении косили глазом и нетерпеливо били копытом, а их юные всадники изо всех сил натягивали поводья и, поглаживая по гривам или обнимая за шеи, пытались успокоить их.

Туда-сюда сновало людское море, где-то уже слышны были звуки домбры, радостный визг детворы и несмолкающий гул людских голосов.

Чуть в стороне пирамидами выстраивали сухие стволы высоких деревьев, туго набивая середину высушенными летним зноем стеблями камыша и ветвями кустарников. С наступлением сумерек здесь разожгут ритуальные костры, на которые будет излито масло в жертву аруакам³⁸, чтобы они оберегали младенца на предстоящей ему нелегкой жизненной стезе. Седые старцы возденут руки к Небу, прося Творца принять дары, благословить и защитить дитя, рожденное на свет по его вышней воле и даровать ему светлую долю и счастливую судьбу.

Тут же рядом метались разносчики еды, поднося гостям, сидящим в юртах за дастарханами, напитки и разнообразные яства. Повсюду был слышен беспечный смех, тот самый смех, который вызывал отвращение и злобу в Айдахаре. Где-то слышалось пение акынов³⁹, молодежь, собравшись у степных качелей — алтыбаканов⁴⁰, предавалась беззаботному веселью. Видя все это, змей мрачнел все больше и больше. Одному ему было не до веселья, так как не терпелось взяться за дело. Он думал о том, что пока еще в его крови гуляет зелье, пока еще в жилах бурлит кровь, придавая ему огромную силу, он должен извести этого вещего младенца в его же колыбели.

Чуть в стороне от других, на невысоком холме белела еще одна юрта, оплетенная ярким цветным узором. Айдахар понял, что в ней и находятся мать с сыном. На него вдруг накатила лавиной злость, он решил, что пришла пора воздать им за все! Примеряясь, стал сверлить взглядом цель, чтобы сжечь ее дыханием дотла. Взмыв ввысь и собравшись с духом, устремился вниз, но так и не решившись, остановился на полпути, раздумывая, как бы незамеченным подлететь поближе к этой ненавистной юрте. И в это самое мгновение в разрывах облаков показался бровастый, могучий всадник на сером в яблоках коне. Это был посланник Неба Найзагай⁴¹ на своем Кокайгыре⁴². Айдахар увидел покрытые инеем⁴³ брови и ресницы батыра. Это означало, что сердце его охвачено гневом. Его глаза были полны решимости сокрушить противника. Змей понимал, что противником батыра на сей раз был он сам. Здесь, высоко в небе над самыми облаками вдруг сверкнула зарница и следом грянула гроза. Небо заполонили темные тяжелые тучи, чьи скопления разрывали на части пылающие стрелы Тенгри⁴⁴

Конец ознакомительного фрагмента.

← Предисловие

* * *

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

Айдахар* — миф. персонаж, дракон, многоглавый змей.

Тенгри* — верховное божество Неба в доисламском веровании тюркских народов.

Жараткан* — обращение к богу, Создатель.

молнии.

Каган* — высший титул правителя у кочевых народов Евразии в средневековье.

в тюркской мифологии владыка подземного мира, высший правитель царства мертвых. Эрлик — в дословном переводе означает мужество. Его образ далеко неоднозначен. Также он являлся покровителем кузнечного дела, ковал оружие, давал силу и отвагу батырам перед битвой.

Жалмауыз кемпир* — досл. перевод — прожорливая старуха. В мифологии многих тюркских народов демоническое существо в образе старухи, олицетворяющее злое начало, людоедка.

Кимешек* — казахский головной убор пожилых женщин из тонкой белой материи, плотно облегающий голову, закрывающий грудь, плечи и спину.

Шылауыш* — большой белый платок или полотно, наматываемое на голову поверх кимешека.

Обыр* — мифический злой дух, кровожадное существо, дух умершего колдуна или самоубийцы. Обыр обитает в теле старухи, а по ночам пугает людей до первого крика петуха. Затем он должен успеть вернуться во чрево старухи через рот, а до этого старуха будет лежать в бессознательном состоянии. Одноименный персонаж известен также в мифах казанских и западносибирских татар, чувашей (вупар), карачаевцев (обур), крымских татар и гагаузов (обур), турок, встречается в мифах угорофинских народов (вувер у марийцев, убыр у удмуртов, упыр у комизырян) и восточных славян, соседствующих с тюркоязычными народами (упырь). Мадьяры принесли слово и образ (вампир) в Европу (Трансильванию) и через них этот образ стал широко распространяться в мифологических представлениях европейцев. Этимологию слова «обыр» связывают с тюркскими глаголами оп, обу, «прикоснуться губами, поцеловать» или опыр — «разломать» (опырык — человек беззубый, с красными деснами). В современном казахском языке слово обыр означает раковое заболевание.

Мыстан* — в мифологии казахов и кыргызов безобразная ведьма, причина всех злоключений героя. Образ Мыстан близок к образу Жалмауыз кемпир и сохранился преимущественно в сфере волшебной сказки.

Срединный мир* — тенгрианское мировоззрение делило мир на три части: Верхний — обитель бога Тенгри и аруаков — духов предков, Срединный — мир духов природы и живых людей и Подземный — мир мертвых, где правил Эрлик.

Кермез* — злой дух. Если люди попадали в такие места, где обитали злые духи, то им могли послышаться неизвестно откуда доносящиеся звуки: мяуканье кошки, крик совы, голоса давно умерших друзей или родственников. Считалось, что это дурное предзнаменование, знак беды. Кермезы оживали к вечеру, на закате солнца, когда человек расслаблен и менее активен, чем днем.

Конаяк* — «ременная нога», в мифологии казахов злой демон. Считалось, что у конаяка было человеческое туловище, но длинные хвосты или ремни вместо ног. Встречая в степи человека, нападал на него, садился верхом, обвивая ремнями, и ездил на нем. Ослабевшую жертву мог задушить и съесть.

Бек* — титул представителей родовой знати у тюркских народов.

Курултай* — съезд, общее собрание у тюркских народов. Также массовая трапеза с приглашением множества гостей.

Жезтырнак* — самый опасный персонаж казахского фольклора. Замкнутая, молчаливая и неописуемо красивая девушка. Своих рук с длинными медными когтями она никогда не показывала — прятала их под длинными рукавами. Жезтырнак гипнотизировала человека холодными, немигающими глазами, лишенными зрачков и, когда он засыпал, впивалась в него когтями, высасывая всю кровь. Невероятно мстительное и злопамятное существо.

Умай* — древнейшее женское божество тюркских народов, богиня плодородия, покровительница детей и рожениц. Согласно преданию, она подносила будущей матери чашу с молоком, в котором плавало семя жизни — кут* — дар Тенгри. Под её особой защитой находились новорождённые и дети колыбельного возраста, зыбку которых она качала, а затем оберегала ребёнка до тех пор, пока он не встанет твердо на ноги. От неё зависели жизнь и здоровье детей, так как она охраняла их от злых сил и духов. Если ребёнок улыбается во сне, стало быть, с ним разговаривает Умай, если плачет, значит его пугают злые духи, а Умай на время отлучилась.

Кут* — (хут) — душа-«двойник» человека по представлениям тюркских народов. «Жизненный эмбрион», даруемый свыше богами, сгусток энергии, некое семя жизни, счастье, благодать, харизма. Отсюда и каз. «кутты болсын» — пожелание блага.

Албасты* — женский демонический персонаж в мифологии тюрков. Представлялась в виде уродливой обнажённой женщины с лохматыми, распущенными жёлтыми волосами и шестью длинными грудями, которые она закидывала за спину. Приносила вред беременным женщинам.

Уббе* — в казахской мифологии злобный дух, владыка подводного царства. Уббе зовет жертву, называя его по имени. Человек помимо воли идет в воду, несмотря на предупреждения окружающих, и тонет. Испытывая в воде чувство страха, казахи обычно кричали: «Не трогай меня, Уббе!» — и тогда злой дух мог оставить человека в покое.

Тогай* — степные леса, густые заросли кустарников.

Акыны* — поэты-импровизаторы, певцы, народные сказители.

Бесик* — древняя национальная колыбель, идеально приспособленная для кочевого быта. Является культурным наследием казахского народа.

Апа* — бабушка, обращение к пожилой женщине.

Тогай* — степные леса, густые заросли кустарников.

Найзагай* — молния.

Той* — праздник, свадьба.

Бек* — титул представителей родовой знати у тюркских народов.

Саба* — мешок из цельной шкуры лошади, предназначенный для хранения кумыса.

в пер. слишком полный, изобильный, вываливающийся за края.

Аруаки* — души умерших предков, покровители рода в доисламском веровании казахов. Если у некоторых народов боялись духов умерших, то у казахов к ним относились с уважением и доверием, считая, что души предков охраняют нас от злых духов, от всевозможных козней и неудач. Если приходилось ночевать в степи, лучшим местом для путника была могила человека. Потому что там никакие злые духи не могли его потревожить.

Акыны* — поэты-импровизаторы, певцы, народные сказители.

Алтыбакан* — в пер. шесть столбов или жердей, степные качели, национальное молодежное развлечение.

Найзагай* — молния.

Кокайгыр* — мифич, небесный жеребец, чье ржание уподобляется раскатам грома.

Брови в снегу и в инее ресницы* — так в казахской и тюркской мифологии описывается гнев непобедимого героя перед битвой с врагом.

Пылающие стрелы Тенгри* — молнии.