Семь пятниц одной недели

РЕТО, 2021

Несколько ругательств, парочка убитых крокодилов и множество сексуальных сцен. И все это и не только это – в Главном здании МГУ, что на Ленгорах. Ведь когда тебе 25 – жизнь прекрасна и неповторима. На дворе – 1986-й. Хватайся за каждую возможность любви, иди туда, куда идти страшно, подружись с тем, кого знаешь пару минут. Герои, студент журфака Рен и Здание, постепенно соединяются в одно целое. Он не допустит никакой инопланетной экспансии на тихой, ничего не подозревающей Земле. И Здание ему поможет. У него есть галактические часы, артефакт, по сравнению с которым все накопленное человечеством ядерное оружие покажется игрушками в детском саду. Он защитит не только Землю, а также первую свою Любовь – таинственную аспирантку Ирину. Его ждет Судьба, которой не позавидует ни один обычный человек – но Здание поможет сохранить человеческое в нем, даже через исчезающие чернила Вечности.

ПЯТНИЦА ПЕРВАЯ. ГЗ МГУ, корпус Г

Апрель 1986 года, Москва, Главное Здание МГУ, корпус Г

…вечер: жду связного от ино. Еще не знаю, кто это будет. От них всего можно ожидать. Не удивлюсь, если явится какое-нибудь разумное животное, скажем, собака. Будет вилять хвостом и посылать мысли прямо в голову, как уже не раз было. Или выбежит из-за угла местный кот Павлик, заговорит с тобой по-человечьи.

Втайне надеюсь, что утреннее происшествие в глубоких подвалах зоны А не имело продолжения. Это когда меня в общаге на проспекте Вернадского в 4 утра нашел курьер от наших инопланетных «друзей», и я вынужден был ехать с ним в Главное здание МГУ. Но не работать, а созерцать странную вещь: в подвале, на минус втором уровне, стоит этакая скрытая от посторонних глаз неземная красота, и стоит она среди старых ржавых труб, мусора, облупленной краски на стенах. Красота эта похожа на арку металлоискателя, высокую, в два человеческих роста. Возле этой дивной конструкции были обнаружены следы, но не человеческие, как мне сказали. Очень уж они маленькие, и сами следы странные. И какого лешего меня подняли так рано? Еще что-нибудь?

Да, еще вот это… рядом с рамкой на полу лежит огромная куча то ли земли, то ли дерьма, то ли не пойми чего. Ну, лежит. Ну, земля, потому что, если бы это было дерьмо, воняло бы. Это все?

Это все.

За окном серел тусклый, увешанный оранжевыми фонарями вечер. Никого вокруг. Тишина. В пятницу, само собой, никто не спешит обратно в общежитие. Да еще когда весна в разгаре, и на улице становится все теплее.

Минуту назад появилась аспирант госпожа Малгожата, в розовом халатике, с уже зажженной сигаретой. И с полным пренебрежением к противопожарной безопасности этажа она, виляя плотным задом, прошла в курилку, на лестницу.

Присоединился к ней. Прикурил, тщательно и незаметно косясь на немного выпирающую из халатика грудь. Она улыбнулась:

— Привет!

Попробовал поприветствовать ее на польском, получилось что-то типа «чешчь». Госпожа Малгожата изволила смеяться. Мне она нравилась. Простая, нормальная полячка и, оказывается, с совершенно теми же человеческими интересами, что и у наших девушек. Нас за «железным занавесом» генсек Леонид Ильич Брежнев держал в строгости, не особенно баловал разнообразием в международном женском вопросе. Родители в этом плане вообще считались «никакими». А в подполье ходили порнографические карты с фотографиями раздвигающих ноги «королев» и «тузов».

…поговорили с ней о том о сем, посмеялись, просто потому, что жизнь прекрасна и сегодня вечер пятницы. Ну, пока, сказала она с совершенно непередаваемым милым акцентом.

Пульт дежурного по этажу, как всегда, безмолвствовал. Он парень суровый, с ним не пошутишь, но он любит общество людей, и ему все равно каких. Я коротаю здесь свои дежурства, и время сначала медленно ползет, где-то до 9 вечера. Затем его течение начинает ускоряться, и до полуночи оно обычно пролетает незаметно. На пульте все скромно: советский телефон желтого цвета, тот еще подобострастник и моя записная книжка; настольная лампа, несколько жеманная, всегда благодарная слушательница. Если бы не телефон, и обязанность нажимать на кнопки пульта, вызывая жильцов, можно было бы сказать, что заняться дежурному коменданту совсем нечем. Но нет, у него есть еще одна важная обязанность: закрывать в полночь и открывать в 6 утра кухни на этаже — большую и малую.

Вечерами на большой кухне довольно оживленно бывает, аспиранты иногда за приготовлением пищи обсуждают что-то жизненное; у меня учащаются вызовы жильцов к пульту; кто-то жарит мясо; сестры Индира и Гунда, к примеру, развлекаются прямыми звонками в Абхазию с моего служебного телефона; болгарка Жанна ходит туда сюда, проходит мимо по сто раз, высокомерно задрав подбородок и покуривая. И ведь все курят на ходу, не обращая внимания на правила — на этаже не курить.

А после полуночи время настолько замедляется, что, кажется, иногда его можно потрогать рукой, погладить, словно это шелковая кожа Ирен, и даже поговорить с ним… или вслушаться в его течение в одном направлении — всегда в будущее, всегда вперед…

…сейчас на моем филологическом 9-м этаже тишина и полумрак весенней пятницы. Пользуясь тем, что поблизости никого, диван урчит:

— Вам удобно, герр Ренат? Ваша тушка сегодня на 150 граммов тяжелее, чем три дня назад…

Во, как я его научил говорить! Этому дивану почти 30 лет, а он все как новенький. Черная кожа только блестит от многочисленных задниц. Задниц в брюках, в джинсах, в юбках, в плащах, пальто, куртках, даже просто голых задниц…

Глажу диван по коже.

— Удобно, очень удобно, старина! — говорю. Ему приятно.

— Сегодня какой расклад, герр Ренат? — не отстает черное чудище. — На мне спите?

Ну, что мне ему сказать? Как нельзя кстати, подходит одна из симпатяг-аспиранток, Атика… диван затихает.

В сумраке этажа ее бедра находятся на уровне моих глаз, и мне представляются всякие озорные картинки. Она даже не подозревает о них. Она что-то спрашивает, что-то насчет того, что поздно придет сегодня…и насчет кухни…ничего не понимаю. Направить на ее бедра свет лампы, что ли? Лампа хихикает. Про себя, тихонечко, чтобы аспирантка не слышала. Жильцы этажа, в основном аспирантки с филологического, одна за другой выходят из лифта, растворяются в коридоре… Я вдруг представляю, как она раздевается в душевой своего блока, кидает на полотенцесушитель трусики, включает душ. Да, и вот тут вхожу я…она, закрывая груди с коричневыми сосками (а может, и с розовыми):

— Что вы делаете?!

…вот черт… похоже, диван все же убаюкал меня на минуту. Когда она появится в коридоре, попробую снять с нее очки под благовидным предлогом. Завидев меня, иные девушки не могут сдержать улыбки. Мои дежурства — особенные. С доброй и непринужденной атмосферой. Можно и с выпивкой. И уж точно с сигаретами. А там — как карта ляжет…Все-таки их аспирантская община слабо разбавлена мужским полом. Один к семи — примерно так. Поэтому дежурный по этажу — мужчина — воспринимается женской «братией» как редкий, но столь желанный экземпляр. Кто-то строит глазки. Кто-то пытается ненавязчиво флиртовать. Но никто из них не подойдет, не сядет рядом, с бокалом вина, и не спросит: «Мне когда раздеться — сейчас или через пять минут?».

Прошел слух, что сегодня вечером — до полуночи — будет тотальная проверка работы комендантов и спать ни в коем случае нельзя. Проверять будут ответственные дежурные зоны А, и якобы примут участие все, кому не лень шляться по Зданию в ночное время. Кого заметят спящим, сразу уволят. Но перед увольнением, наверняка, выпорют крапивой.

…ну и пусть его, что проверка. А я сказал себе, что жду чего-то необычного. Связной тут не в счет. Он придет и уйдет. А я останусь.

Но что-то произойдет. С самого утра такое настроение. Хочется, чтобы все было хорошо и — у всех. Обнять бы весь мир одним махом и расцеловать. На дворе весна, хотя кое-где еще снег лежит. Весна упорно берет свое. Люди начинают все больше улыбаться друг другу.

Галина Александровна, начальница нашего корпуса Г, более всего похожая на увядшую советскую интеллектуалку, утром была загадочно-эротична. Нет, эротично-загадочна. Она благоухала, да так, что я подсознательно почувствовал, что меня охватывает некая ревность непонятно к чему и к кому. Ее длинные русые волосы вились особенно, губы что-то произносили… ну, наверняка вчера у них с мужем был удачный физический контакт. А кто для нее я? Ревную? Бессознательно, к любому мужику, кем бы он ни был. Да, это мы можем. от нечего делать ревнуем, завидуем. А ведь ты, братец, всего лишь вечерний призрак на этаже, призрак, появляющийся раз в три дня.

Тень скользнула мимо меня к лифту, изящным смутным силуэтом, и даже показалось в полумраке, что помахала мне на прощанье рукой, наполнив тяжелый воздух этажа ароматом загадочной туалетной воды. Галина Александровна. Уходит. Может, ей, наконец, наскучило однообразие в работе, и она хочет каким-то способом отвлечься? Но я для нее всего лишь подчиненный… а с другой стороны, ну и что, с подчиненным в самый раз. И ведь все условия есть: отдельный кабинет с диваном, и стол огромный, и время… завела бы меня к себе, толкнула на стол, освободилась от ненавистного нижнего белья…

Нет, пошла к своему мужу, с которым живет где-то в одном из бесчисленных блоков Главного здания. Пошла, чтобы провести вечер в его обществе, а завтра опять с утра на работу… чертова реальность бытия. Скука.

Столько соблазнов вокруг тебя в этом романтичном ГЗ, в его мире… На каждом этаже. Каждую минуту дежурства. Каждую минуту жизни. А мы зашорены. Забиты. Закомплексованы. Мы советские.

…

Полумрак и сонное состояние этажа, пока нет ни одной живой души, начинает играть со мной злую шутку. Сейчас диван располагает к полной неподвижности и сонному состоянию. Мне иногда кажется, что он — прямой посланник Морфея, насылает какие-то сонные волны… стоит молча, но такое ощущение, что его распирает сказать мне что-нибудь.

Надо бы размяться, походить. На ужин в столовку зоны Б сегодня не пойду, решаю я, и от нечего делать «инспектирую», так сказать, длинный коридор своего этажа.

Слева и справа по ходу — сплошные одинаковые двери блоков с номерами. Кого-то я пока не знаю, кого-то вижу редко. Но со всеми симпатичными людьми уже давно знаком. Вот блок 920, здесь живет та самая Атика. Проходя мимо, ощущаю резкие запахи восточной кухни, приправленные специями. После ее блока идут обиталища нескольких семейных пар с детьми.

Посреди коридора выделяется своими размытыми витражами дверь телехолла с одиноко стоящим в нем телевизором. Этот телевизор никак не гармонирует с кучей удобных диванчиков и кресел. Кресла из другой эпохи, сталинской, из 1953 года, и пропахли они конкретно тем Временем. А телевизор ламповый, большой и неуклюжий, из семидесятых. Частенько, за неимением свободных блоков, ночные коменданты спят именно здесь.

Коридор упирается в запасной выход, за его всегда запертой дверью проход на запасную лестницу и к кабинету начальника корпуса. Слева от двери — малая кухня.

Малая кухня славится ночными кошмарами, ее надо обязательно закрывать, иначе возвратившиеся поздно иностранные аспиранты, преимущественно вьетнамцы, могут начать в 1 час ночи жарить селедку. Зайдя на кухню и не встретив там никого, выглядываю в окно. Одна из стен корпуса, в которую окно упирается, встречает серым каменным изваянием почти до небес. Красотища!

— Ну что, — спрашиваю стену, — все стоишь?

— И не говорите! — вздыхает стена. — Вот уже 33 года…

Полюбовавшись еще немного, направляюсь обратно по коридору.

Жизнь на этаже потихоньку оживает.

Начинаются хождения туда-сюда, без всякой вроде бы цели. Индире Герхелии опять надо позвонить своему брату в Абхазию. Не возражаю, звони с моего дежурного. С этого прямого телефона я разрешаю звонить не всем, остальные идут в телефонную будку. Отзвонив, Индира уходит. Ни разу не видел ее в платье или в юбке, все время в спортивных штанах. Хорошая баба. Хороший друг.

…появляется Вреж.

Этот, как всегда, в сером костюме и при сером галстуке. Худое темное лицо, загнутый книзу хищный нос, напоминающий скорее клюв, и характерное произношение с армянским акцентом — все в нем с заявкой на харизму, причем, удачной заявкой. И не догадаешься, что перед тобой робот в сером костюме.

Его объяснение, что он был запрограммирован в далеком Ленинакане во время полнолуния, да еще перед каким-то будущим землетрясением, я не совсем воспринимал как что-то осмысленное. На что тебя запрограммировали, брат, спросил я его тогда. На спасение людей, ответил он, но моя пора придет года этак через два, а пока я набираюсь сил. Выходило, что он прибыл из недалекого будущего… за этим чувствовались мелкие проделки ино со Временем, в результате таких проделок кое-где уже возникали «смещения» времени-пространства.…внутри Врежа течет не человеческая кровь, это я знаю с его же слов. Так было модно создавать роботов в семидесятые годы, сказал он, так модно и поныне. В последнее время мы обсуждаем его сюжеты — он пытается писать сказки по ночам, пока его аккумулятор заряжается от сети, в перерывах между посиделками со мной и учебой.

Он плюхнулся на диван рядом со мной («тва-а-рь», прошипело кожаное чудище), перешел в обычное свое полулежащее состояние.

— Привет! Хорошо, что сегодня ты! — заявляет Вреж, его рука тянется достать сигарету и закурить — я поневоле напрягаюсь, но сегодня нет пожарного Гены Черепанникова. — Надо будет обсудить одну идею. Представь себе, огромный чердак…

И Врежа понесло. Про чердаки, про сны, про сны на чердаке и про роботов-воров, крадущих на чердаке сны у главного героя…я даже не слушал его, к своему стыду. Он ко мне относился как к единственному другу, а я не слушал его. Моя Ирен все не появлялась, и я не находил себе места.

Видя, что я его слушаю вполуха, Вреж с вполне электронным кряхтением отделился от дивана («уф, тва-а-ррь») и ушел по своим таинственным делам…

Когда его тело точно ушло, я сказал дивану:

— Ты чего, совсем охренел, приятель? Он тебя мог услышать! Невежливо!

Но на мое невинное замечание диван вдруг разразился тирадой, в которой все время мелькали слова типа «кунем». Та-ак… найти бы тех, кто научил его ругаться матом, тем более, не по-нашему — язык их поганый отрезать. Послушай, старина, говорю ему, это все же невежливо. Вреж мой друг, он хороший парень, хоть и робот. А, какого хрена он на меня все время «с разбегу» падает, не унимается диванище.

…

За окном истаивала разрываемая редкими фонарями мгла теплого апрельского вечера. Воздух за бортом корпуса Г стоял особый: весенний, прохладный по вечерам и холодный ночами, но достаточно теплый днем. Такой воздух кружил голову, вызывал сладостное щемящее чувство, что случится что-нибудь хорошее.

Большой фрагмент административной зоны Главного здания возвышался правее. В этот час там светились всего несколько окон. Взгляд, прежде всего, упирался в колонны входа со стороны ДК. Я смотрел на него как бы сбоку, и видел то же, что и всегда: белый и коричневый мрамор стен, несколько коробок, из которых состоял архитектурный ансамбль массивного входа, многочисленные окна разных размеров и форм. Автобусы в этот вечерний час помигивали тусклыми фарами, и ленивые лучи света от них расходились в разные стороны, быстро умирая в сумраке. Справа торчала стена переходной зоны в профессорский корпус, кирпич стены местами менял формы, переходя в изображения человеческих фигур.

Вся эта красота была видна только мне, только для меня она была создана. Только я ее понимал. Только мне вспоминались… куски прошлой реальности, убаюканные беспощадным Временем, написанные исчезающими чернилами на особом лунном камне этого монстра, и это было…

…и в непогоду, когда за окном лил тропический ливень. Сплошная, оглушительная водяная стена стояла совсем рядом, а Ирен, как завороженная, смотрела на эту стену падающей воды, Ее губы почти касались этой стены… я стоял позади, и она повернула ко мне свое прекрасное лицо с маленькой родинкой на щеке…

…и на восходе солнца, когда белоснежные башенки профессорских зон окрашивались в розовое, а Шпиль Главного здания начинал нестерпимо для глаз блестеть золотом, а Воздух был неподвижен и кристально чист, как бывает в хорошую погоду на рассвете, а Корпуса и зоны ГЗ напоминали египетские пирамиды, и даже пальмы начинали потихоньку отбрасывать тени… и не было никаких зданий химического и физического факультетов, а Ирен лежала рядом, спящая красивая девушка, и лучик солнца подкрадывался к ее ступням, не обращая внимания на пустую бутылку из-под шампанского и недоеденный шоколад…

…и глубокой ночью, когда тишина накрывала все Здание мягким звуконепроницаемым одеялом, и над ним сверкали звезды, и по временам висела полная луна, едва не задевавшая Шпиль… и только мы с Ирен занимались любовью при свете луны и никак не могли остановиться, боясь упустить хоть миг, хоть полмига этого волшебства…

Привык я к Главному зданию. Оно мое до самого последнего кирпичика. Оно родное и неповторимое. Здесь я встретился с Ирен. Здесь чувствуется особая аура жизни, она пленяет и притягивает постоянно. И неважно, почему.

…очередная затяжка чуть не обожгла губы — докурил почти до фильтра.

Что же получается? Ну, встречусь я с этим связным, и это будет единственное развлечение за дежурство. Может быть, заявится Варыхан, будет предлагать выпить водки на его 5-м психологическом этаже. Скучно. Ирен не будет, у нее стрелка с какой-то подругой. И потом еще целых 3 дня без нее…

…она вышла ко мне вдруг и внезапно, в совершенно непонятный момент Времени. Пространство вокруг застыло, его кривизна куда-то исчезла, звуки растянулись… вот только что ее не было, и вот дверь блока отворилась, и она вышла, загадочно улыбаясь и с видом заговорщицы. Оказалось, и правда — заговор. Мол, ей нужно встретиться с давней подругой «дней ее суровых», та внезапно приехала из ее родного города Н. и жаждет общения.

Я уже заметил, что в последнее время она использует любой повод, чтобы встречаться как можно реже. Ей, скорее всего, не нравится роль любимой женщины на моих дежурствах. Но это всего лишь мои домыслы. Поди их пойми, этих баб, чего им не хватает, особенно если они еще и аспирантки филологического факультета МГУ.

— Это так неожиданно, — говорила она негромко, своим сладким завораживающим голосом, склонившись ко мне так близко, что я чувствовал аромат ее тела, — представляешь? Она и от Влада привезла весточку… ну, не расстраивайся, мой хороший, не надо. Я (ее ладонь ложится на мою ладонь)…тебя (ее пальчики нежно сжимают мои)…люблю (посмотрев по сторонам, она нежно, с упоением, закрыв глаза, целует меня)…прямо в губы, долго, глубоко, неистово…

Еле перевел дух. Глаза ее потемнели, как всегда было в минуты глубочайшего возбуждения. Несколько бесконечно долгих мгновений она смотрела на меня, не отрываясь, затем улыбнулась, как бы виновато, и пошла к себе в блок.

Черт…ух ты, черт…эй, люди, кто-нибудь, коньяку мне, сигарету…Нет, ну совершенно невозможно противостоять такому заговору. К тому же, Влад — любимый братик… что тут скажешь. Но поцелуй… нет, не понимаю. Такой поцелуй дарят только любимому человеку…

…и вот я сижу и жду этого связного.

…уже 23 часа. Судя по звукам, доносящимся с лестничной клетки, комендант Варыхан нажрался хани и пытается навести порядок у себя на 5-м этаже, а заодно и в районах 6-го и 7-го. Слышны его крики, пьяные, естественно… я сегодня у него на поясе кусок железа заприметил. Хотел спросить, что и откуда, но потом отвлекся, и вот сейчас опять вспомнил… надо будет не забыть… На 4-м этаже и ниже дружественные коменданты, их в основном никогда нет на месте, и территории эти не исследованы. Варыхан туда и не суется. Второй этаж вообще закреплен за нашим однокурсником молдованом Чекиным Серегой. Это его, так сказать, вотчина. К нему и Евменовна благоволит… не жизнь, а малина.

…23.20. Звонок от Вовки Старостина, коллеги-коменданта с 8-го этажа и просто хорошего парня. Наш знаменитый «якутский диктатор» сегодня поменялся сменами с комендантом Краснощековым и балдеет дома. У него с хозяйкой квартиры, которую он снимает, непонятные отношения. В сожительстве Вовка не признается, но мы с Варыханом подозреваем его в этом.

— Ну что вы там, без меня, скучаете? — говорит он.

Скучаем, вздыхаю я.

— А Варыхан нажрался? — интересуется Вовка.

Нажрался, говорю я.

А у меня шампанское в холодильнике, сообщает Вовка.

…половина двенадцатого. Так надеюсь, что Ирен все-таки вернется пораньше и у нас сегодня получится хотя бы просто увидеться еще раз и поболтать. Ее нет, и связного тоже нет. Варыхан утих.

…полночь с минутами.

Связного все нет. Ирен тоже нет. Начинаю ее бессознательно ревновать. К кому? Было бы — к кому. К чему? Тоже не знаю. Что же это такое, что я всех ко всем ко всем ревную! Так, в прострации, проходит время… диван с лампой затеяли спор вполголоса, я понял только, что диван был бы не прочь прогуляться («с рождения стою на одном месте!»), а лампа жеманилась и вздыхала: «ой, а как же я?». «да что ты, дура», продолжал диван беззлобно, «в тебя лампочки вставляли, хоть какая-то личная жизнь, а на меня только жопой и садятся…». Бред какой-то…а может, не бред? Вон воздух как-то странно покрылся рябью… тишина ватная наступила.

…мне ведь еще кухни идти закрывать, вспомнил я. Быстрее ветра мчусь на малую кухню в конце длинного коридора.

В самой кухоньке никого нет. Так, гасим свет. Вонь-то какая от мусорки. Сколько уже закрываю эти чертовы кухни, а все не могу привыкнуть к местным ароматам, этой невообразимой смеси тысяч тараканов и прилипшего к стенкам мусоропровода разного многолетнего дерьма. Эти запахи и ароматы въелись в сам воздух Главного здания.

Возвращаюсь к пульту. С большой кухней проще — она рядом. На ней что-то доваривается, что-то малоаппетитное.

Нет, так нельзя. Надо глотнуть свежего воздуха. Этот связной, кем бы он ни был, подождет. Каждая клеточка тела и особенно души вдруг внезапно и сильно запросились на улицу. Особенно после этих вонючих кухонь, пропахших отбросами и тараканами.

На свежий воздух! Перед тем, как провести целую ночь в помещении, надо элементарно проветриться и подышать. Что же, действительно, неплохая мысль, можно пока сходить на улицу перекурить. Вызываю лифт и еду вниз.

Ведьмы Евменовны нет на вахте, она где-то ползает или летает, вместо нее сидит за пультом дежурного непонятно кто. Или это не кто, а что? То ли это робот из женской плоти, с диковинной программой внутри и совершенным отсутствием эмоций. То ли это женщина с фигурой робота. Она провожает меня глазами, пока я прохожу мимо их величественного пульта ответственных дежурных и покидаю корпус Г.

…вывалился на улицу. Уф-ф! Свежий апрельский воздух тут же обнял меня со всех сторон, и я понял, что уже несколько часов не дышал по-настоящему. Я окунулся в этот воздух как в чистую прохладную воду. Двинулся в садик, к маленьким уютным скамеечкам, серебрящимся в лунном свете, при почти полной Луне на небосклоне.

Странно, ни одной живой души в садике. Я один сижу на скамейке. Прямо передо мной громадная высотка зоны Б, вся в светящихся открытых окнах и веселых людских голосах.

С наслаждением сделал первую затяжку. Жить можно. И моя Ирен… надеюсь, что она до сих пор моя. Особенно после того страстного поцелуя…

Будущее неведомо и от того прекрасно, прошлое уже не вернешь, а настоящее — вот оно, сверкает в доступности! Используй каждый миг, хватай его, наслаждайся им, пока миг этот неспешно перетекает в прошлое…

Я курил, сидя на скамейке, вдыхая вкусный весенний ночной воздух, и старался не думать ни о чем таком, что лезет в голову и начинает сбивать с толку. Что человеку нужно для полного счастья? Сколько раз задумывался и все равно не знаю ответа на этот вопрос. Может быть, вот такие минуты одиночества, когда тебя не трогают?

…Из многочисленных окон Главного здания доносились крики, смех, музыка. Там пили вино, закусывали конфетами и шоколадом, курили сигареты и веселились, как могли. Кто-то из жильцов тихо беседовал с соседом через разделяющее их маленькие балкончики пространство. Где-то в блоке включили светомузыку, этот пятачок стены постоянно помаргивал. Кто их осудит за то, что они живут, как могут? Когда ты молод и полон сил, неужели ты будешь всерьез задумываться о вещах, которые могут и не случиться? Ты просто живешь. Какие еще цели ставить? Вот они и живут. Шумно, светло, с нехитрыми человеческими желаниями… А у меня здесь в садике — тишина.

Из открытого окна поблизости заиграл по радио гимн Великой страны. Часть государственного спектакля для рядовых граждан. Значит, уже почти полночь. Воздух вокруг покрылся тонкой, почти неуловимой рябью — такой же, какую я заметил на моем этаже. Стало как-то не по ночному сумрачно и неуютно…

Словно на гигантской театральной площадке выключили свет — одним движением гигантского рубильника. Все окна сверкающей, глазеющей во тьму ночи сотнями глаз зоны Б, погасли. Не раздалось больше ни одного звука — темнота мгновенно накинула на декорации плащ тишины. Все обитатели окон словно были готовы к этому. Я докурил сигарету и отбросил бычок далеко от себя. Он покатился, сверкая искрами, пропал во тьме. В этой тьме и тишине кто-то не спеша прошествовал в корпус Г.

Гимн фальшивил. Не дожидаясь его окончания, я встал и направился к зданию корпуса Г — пора продолжать работать, да и связной мог появиться. Воздух по-прежнему рябил. Ежедневная театральная постановка для граждан Страны советов не производила никакого впечатления. Надоело. Приелось. Достало.

…пришедшая вдруг мысль заставила похолодеть. Даже споткнулся на ровном месте. Застыл…что, если я все же…уже потерял мою Ирен? Что, если тот поцелуй… был прощальным?..эта мысль была чудовищной. Просто страшной!

Нет, нет, погодите, пока я молод и силен, мне плевать на все самое страшное в этом мире, не так ли, инопланетные наши, заклятые друзья ино? Хотите, чтобы я был суперменом? Я буду суперменом. Скажите, и я последую за вами в сверхсветовые дали, за тысячи световых лет, если надо будет. Мне же любопытно, страсть как любопытно. Вы же, хоть и непонятные для нас, людей, существа, но умеете же перемещаться во Времени, а это люди еще не скоро смогут сделать… если вообще смогут… и мне пока нечего терять в этой жизни, кроме моей сегодняшней любви.

…нет, ну не могла она меня так поцеловать на прощанье! Не могла! Не могла! После всего, что между нами было…

Корпус Г маячил слева от меня серой унылой массой, старое сталинское творение…я все прислушивался к гулкому биению своего сердца. Было просто обидно, ведь мы столько пережили вместе за то короткое время нашей любви… и почему все должно закончиться?

Ведь, кажется, что все только недавно началось…

Будь все проклято… я мог бы одним легким ударом снести к чертям весь этот ненавистный и любимый одновременно корпус…зачем только я ее встретил здесь…чего я только ни сделал бы, чтобы остановить ее, Чего бы ни сотворил… но ничего не поможет.

Она уходила. Я терял ее. И не понимал, дурак, — почему. Мне впервые стало по-настоящему страшно от осознания этого.

Входная дверь в корпус приоткрылась… Пока я шел по открытому пространству коридора к пульту дежурных по корпусу, гимн доигрывал последние аккорды.

…Евменовна сидела верхом на метле в джинсах и готова была взмыть вверх, в левой руке она держала вилку с жирной шпротиной, а правой наливала в стакан водку, и не только себе, а еще и какому-то лысому смуглому мужику, в костюме и при галстуке. Метла раскачивалась и заметно вибрировала. Увидев меня, бравая старушенция салютовала стаканом, выпила залихватски и закусила шпротиной. Затем сказала: — вам с Луны звонили, спрашивали, когда завтра закончите…кто же это мне с Луны звонил, Татьяна Евменовна? Да не представились, голос такой приятный, хорошая женщина, мне кажется…я кивнул, и устало вызвал лифт. Нечто женского рода, ее сменщица, спало…

ПЯТНИЦА ВТОРАЯ. СВЯЗНОЙ

…позвольте представиться: комендант Розин. Ренат Розин. Профессор философии Али? Из Каира? Будем знакомы. Неужели прямо из Каира?

Но оказывается, не все так просто. У профессора Али здесь имеется даже любимый блок проживания — 905-й. И выясняется, что он учился и жил в нашей Великой стране в семидесятых годах. Учился на кафедре философии МГУ, жил в этом самом корпусе Г. Любопытно… так мы однокашники, я вот учусь на журфаке МГУ…

Профессор Али невозмутим. Тонкие усики, костюм, галстук, лысый загорелый череп. И вежливая улыбка. Знали, вороги, кого засылать. Жил он здесь. Учился он здесь. Что еще он здесь делал? Баб наших советских портил, наверняка… На Евменовну он почти ноль внимания.

А Евменовна внезапно вручает мне… челюсть изо рта. Явный заскок от усердия на работе. Когда я начинаю материться, орать единственное заклинание, которое знаю: «ты что, старая, ах-у-ела!», она приходит в себя, бормочет: «пардон, обозналась, ключи, вот, принесла, вот они…», и даже как-то смущенно растворяется в воздухе. Этот факт не остается незамеченным профессором — его бровь лезет вверх.

Веду профессора в блок 905: мимо малой кухни, по коридору и налево… пришли. Ноги врозь! Руки за голову! Стоять…что в карманах?! Ладно, ладно, расслабьтесь, профессор. Шутка юмора.

Неужели это и есть связной от ино? Принято думать о них во множественном числе. Конечно, а как еще можно думать о камнях, из которых состоит гора, например?

…Знаю этих ино со времен подготовительного отделения, так называемого рабочего факультета. Сокращение ино придумал лично я, так удобнее, и сразу понятно, о ком идет речь. Тем более что о них знает узкий круг специалистов — людей, животных, птиц. Всего год назад они жили в человеческом образе только в корпусе Е, в профилактории. В том году в Москве проходил международный фестиваль молодежи и студентов. Главным там у них по комсомольской работе рулил Сергей Снежков. Отличным был камнем Серега. Вот он меня тогда и завербовал, открылся насчет своей принадлежности к инопланетной расе, потому что увидел во мне «хорошего» человека. Настоящее его имя я бы выговорить не смог, на это ушло бы дня два, не меньше. У него в помощниках и девушки были… я даже «запал» на одну, она приняла облик казашки, ее Жанной звали, как сейчас помню, но я ведь ничего не знал… цветы ей дарил, флиртовала она со мной…но физического контакта так и не случилось, слава тебе. Было этих ино всего с десяток — кому я непосредственно подчинялся, как дежурный комендант корпуса Е…

Собираюсь уходить…извините, Ренат! — вдруг слышу вежливый его голос, — не составите мне компанию? Поздновато, конечно… и вы на работе… но я так давно не был в Москве. А с дежурством вашим проблем не будет, обещаю.

Его дипломат такой тонкий и серебристый… и как я не обратил внимания сразу? Из него уже доставались: большая бутылка водки, баночка икры, палка салями, сигареты… импорт, немыслимая роскошь из шереметьевского дьюти-фри. Дефицит. На это надо чем-то ответить.

— У меня есть томатный сок! — говорю ему. — И хлеб!

При слове «хлеб» профессор Али от удовольствия даже зажмуривается. Ну, видно, что наш человек, знает толк в русском хлебушке. Значит, точно жил у нас. Иду по пустому маленькому коридору, за хлебом. В 901-й болгарка Жанна сейчас, скорее всего, курит и пьет кофе. Где обещанное болгарское вино, родная? И когда ты, наконец, будешь со мной ласкова? Ладно, мне сейчас некогда…

…водка наливалась в простые стаканы. Профессор беспрестанно курил. Вежливая улыбка не сходила с его лица. Мне приходилось не отставать от Али, и через какое-то недолгое время я уже был прилично в подпитии. Но держался.

Али мне рассказывал про Каир. Как там жарко. Как по улицам этого огромного города едут в машинах веселые люди. Как мужчины сидят за столиками в уличных чайных. И как люди вежливы друг с другом. И как по вечерам теплый ветер мчится вместе с автомобилями по мостовым, натыкаясь на дворцы древности и улетая к пирамидам, еще более древним… и как каирцы любят не спать допоздна, гуляя по ночному городу целыми семьями, с маленькими детьми, переходя из одного кафе в другое…

Я слушал и кивал. Для меня понятие «Каир» ровным счетом ничего не значило. Я никогда не видел этого города. Накурено в блоке было просто ужасно. Я встал и открыл окно. Свежий апрельский ночной воздух ворвался в блок вместе с неясными шумами улицы.

Пока он рассказывал о себе, я смотрел на его лицо. Не в глаза, а на лицо. Профессор был явно не в форме. То, что он успел мне рассказать о своей прежней жизни, вызывало уважение. Раньше это был боец. Он проучился в Великой Стране советов много лет, он стал прекрасным специалистом и уважаемым человеком у себя на родине (где очень ценился советский диплом), и был в рядах борцов с мировым империализмом… но все было испорчено. Он увлекся астрономией, космогонией, космологией… вскоре он понял, что капитализм и коммунизм — это несерьезно — есть проблемы поважнее. Пока некие две сверхдержавы, Америка и Советский Союз, лавировали на грани самоуничтожения цивилизации (лавировали да не вылавировали), планета неслась в мировом пространстве, совершенно одинокая и беззащитная перед космическими стихиями. И никому из населяющих ее миллиардов существ до этого не было никакого дела.

Так что проблемы, стоящие перед профессором, явно были на порядки сложнее проблем с мировым империализмом, и теперь он чем-то встревожен, если не сказать — сломлен. Его лицо выдавало крайнюю усталость. Это было плохо, но еще хуже было то, что я никак не мог понять, связной он или нет, а он сам пока ни словом об этом не обмолвился.

…но сейчас профессор наслаждался застольем. Отличная закуска, русская водочка, графинчик томатного сока. Видимо, привык он к таким вещам. Конечно, невиданного заморского гостя можно было потчевать и по-другому. Заказать, к примеру, из ресторана «Семь пятниц на неделе» всякой экзотики. Но что-то в поведении профессора говорило: не надо ничего лишнего, все и так хорошо. В очередной раз разлили. Профессорские усы улыбались.

— Давайте за дружбу! — сказал он, приподняв стопку. — Хотя, нет, третья стопка, м-м-м, за покойных…

— В разных местах по-разному, — сказал я.

Профессор пощелкал пальцами:

— Как это у вас называется, забыл! Вспомним?

— Помянем! — я опрокинул стопку в себя, профессор сделал то же самое. Запили томатным соком. Настенные часы — громко:

— Час ночи, комендант!

Я быстро глянул на профессора. Он или не услышал или сделал вид, что не услышал. Пора прошвырнуться, закрыть кухни.

…показалась Ирен!

Милая моя. Радость моя. Боль души моей.

Она уходила, нет, она просто-таки убегала на лестницу. Ее глаза сверкали, и говорили только для меня: милый, у нас все хорошо, но сейчас я занята… занята…немая сцена… я просто остолбенел… как же так… а я?..куда же ты…

Приходи утром, шепнула она и скрылась за дверью на лестничную клетку.

Подхожу к пульту. Надо выпить. Зачем я шел? Погоди-ка… а, ну да. Я же выскочил «на пару минут» не только потому, что меня вдруг затошнило от сигаретного дыма, нет, но хотел просто осмотреться, не унесли ли телефон с пульта, светит ли лампа, закрыть кухни, наконец… но сейчас не это главное. Звоню на первый этаж:

— Татьяночка Евменовна, это Розин. У вас нет приворотного зелья?

Она отвечает в том смысле, что «какого хрена я звоню так поздно, она уже прилегла», но есть заклятье, я не смогу его произнести, надо женским голосом.

А как звучит оно?

Как звучит? Ведьма откашливается и начинает: карту-наверхдак-кустумм… кара-так-макдак-гумкумм… чеби-ров-шалтам-балтам… через-драм-удрам-мартаммм… ыыыы… забыла, твою мать, извини! Вспомню, скажу!

При ее голосе, когда она произносила заклятье, у меня случилась эрекция. Пенис вдруг отвердел как камень и отказался «дать вялого». Но потом я понял, что это не от заклятья случилось и тем более, не от ее голоса. Просто я представил Ирен без халата… без нижнего белья… ее прекрасную грудь… и рука этого недоноска на ней… НЕЕЕЕТ!

Закурил сигарету. Там же ждет связной. Или все-таки не связной? Подождет.

В тот момент отчаяния я поклялся себе… что мы с Ирен будем вместе, несмотря ни на что… это казалось недостижимым счастьем. Невероятной мечтой. Несбыточной.

— Рен, — сказал профессор, когда я вошел, — а ведь мы на пороге потрясений. Америка уже не та… она на соплях, а вот мы… предстоят катаклизмы. Вы любите катаклизмы? Ката… клизмы… хм…

— Профессор, — сказал я, закуривая дорогую сигарету из его пачки. — Давайте, так сказать, по существу дела…

— Ну, давайте.

Как же мы «нажрались», дернула мимолетная мысль. Я вдруг понял, что очень сильно хочу спать. Просто валюсь с ног. Заговорил меня заморский гость. И я заснул, ненадолго, всего, может быть, на пару минут. И проснулся. Профессор ждал.

— Пока ты спал, — сказал он чужим, одеревеневшим голосом, — информация обновилась.

…какая еще информация, профессор? Вы о чем? Средство для защиты уже с тобой, продолжал египетский гость. Я их называю Близнецами, ведь они действительно совершенно одинаковые. Мне было велено передать их именно тебе. И никому другому. Даже наши заклятые друзья ино не должны об этом знать, ясно?

Оказалось, что спал я почти час. За это время профессору каким-то способом кто-то сообщил, что его больше не преследуют, и он может расслабиться. Он расслабился. Водки не осталось. Кто его преследовал, я не понял. А вот на моих запястьях красовались черные литые браслеты. Они выглядели как часы, но часы явно не из нашего времени. Даже японцы, наверное, еще не придумали такие. На каждом запястье по этакому литому, словно из одного куска черного металла, браслету.

Надо же, профессор все-таки связной. Бред. Мы просто дико напились, по-нашему, ужрались почти «в муку», но еще держались. Информация обновилась, но я слышал эту чертовщину впервые, и был сейчас неспособен постичь ее смысл, если он и был, этот смысл. Итак… кто-то навалил кучу прямо посреди коридора в подвале Главного Здания. Ну, это я уже видел, если это та самая куча. Куча была просто неприлично огромной. Да уж. Но она не воняла. Точно, не воняла. Это не человеческое дерьмо, сказали прибывшие на место патрульные ино. Но что они могут знать? Обычный каменный патруль из захолустья, родились где-то за сорок тысяч световых лет отсюда… они же не знают наших особенностей. Дерьмо похоже на слоновье, из которого бумагу делают, предположил агент Центавр (он же китайский аспирант Дзен Тау). А кот Павлик, так тот вообще сказал: вы чего, недоразвитые, это вовсе не дерьмо, а только что родившийся ино! Вот шутник…

Ино оскорбились. Вызвали связного лично для меня, чтобы я разобрался и вот, он здесь. Дополнительная информация, только для меня: те маленькие следы, что были обнаружены, принадлежат очень маленькому человеку… не зверьку, не насекомому, а человеку. Ребенку? А кому же еще….Стоп! До меня вдруг дошло: а что там делал этот маленький человек, кем бы он ни был? И где он сейчас?

Я посмотрел на профессора.

— Не может этого быть… что вся заварушка из-за того дерьма!

— Ты прав! — отвечал он. — Там еще был Страж.

— Страж? Профессор, может, там еще нашли член динозавра?! Можно уже всю проблему, без понуканий! А?

Али вдруг навис надо мной, нещадно дымя и покачиваясь.

— Стража надо найти, — сказал он хрипло. — Это есть то, ради чего меня оторвали от книг в Каире, а тебя, мой друг, призвали!

Нет, профессор, призывали меня в 1982 году, в ряды советского стройбата, в тот самый день, когда умер Леонид Ильич Брежнев, машинально подумал я. И все же… сказать, что я охренел — было ничего не сказать. Значит, Страж.

Или показалось, или я действительно в тот миг внезапно раздвоился. Был я, Рен, и был еще некий Ренат. Меня было целых два. И Ренат уже хотел высказать, что он обо всем этом думает, но тут к ним прорвался Лифт, в виде ожившей стопочки на столе:

— Тук-тук! К вам инородное тело!

В дверь постучали. У Рената вдруг резко забилось сердце: сейчас поцапаемся, с инородным телом. Но Али сделал знак, мол, спокойно, не паникуй. Он встал, расправился одним текучим движением, приготовился. Вошла девушка в изящном костюме синего цвета, напомнившем ему костюмы стюардесс на бортах «Аэрофлота», в руках она несла поднос с бутылкой шампанского. Профессор вдруг заторопился, схватил шампанское, буквально выставил «стюардессу» за порог и начал открывать бутылку.

— Кто это был? — кивнул Ренат на дверь.

— Не обращай внимания! — сказал профессор. — Фантом… последствия нашей с тобой встречи… еще не наступившие, но уже прорывающиеся из будущего… долбанные ино напортачили, как всегда…

Помолчали, пока Али возился с бутылкой. Фантомы, прорывающиеся из будущего… возможно… но бутылка советского шампанского нисколько не фантомная, вполне себе зеленая и тяжелая, это заметно. Али налил шампанское в те стаканы, куда до этого наливал водку.

— Давай, мой друг! — возгласил он. — Надо выпить — это программа в виде напитка. И быстрее. К нам рвутся церберы, а мне еще надо незаметно исчезнуть.

Он все улыбался. А Ренату подумалось, что если он выпьет еще и шампанского, то точно проблюется.

…черные машины уже мчались. Кряжистые церберы-исполнители с каменными шеями и красными от водки мордами привычно звонили куда-то, что-то уточняли у церберов-вершителей с более бледными и интеллигентными лицами. Перед исполнителями ставилась простая задача: выследить, поймать, уничтожить всякое инакомыслие. Доставить в лубянские подвалы.

Мы выпили. Профессор четко и без лишних эмоций продолжал говорить: теперь самое интересное, Рен. Ино, как ты знаешь, не обладают человеческой психологией. Поэтому в делах сугубо земных, но касающихся непосредственно их интересов, они всегда прибегают к помощи людей. И они всегда используют только отмеченных, особых людей. Которых для них подбирают их хозяева — энтропы. Если тебе доверили галактические часы, значит, ты не просто особый человек, Рен, ты — единственный на этой планете. Поверь, я уже долго варюсь в этой каше, но такого еще не видел!

Ренат несколько пропустил его слова мимо ушей, настолько плохо ему было от выпитого. В конце концов, Али явно не знал, что такое Страж и как он выглядит. Друг мой, промямлил он, эта штука может выглядеть как угодно: оружие, ложка для супа, цветок в горшке… кучка собачьего дерьма на траве.

Ну, мы намешали! Водку с шампанским, грандиозно. Уже совершенно не было сил — язык словно онемел, отказывался повиноваться. Качало как в приличный шторм. Тянуло то вправо, то влево. У меня сформировалось тревожное чувство, что надо бежать из этого блока, как можно быстрее и, главное, куда глаза глядят.

— Съё… бываем! — сказал я довольно внятно, как мне показалось. — Опас-сно!

Али вдруг рухнул под стол. Он вырубился. У меня все плыло перед глазами. Из поверхности стола произросла голова Евменовны и сказала голосом начальницы корпуса:

— Нас слышат! Тише! Да тихо вы, придурки!

Оказывается, Али не вырубился, а кричал или пел что-то восточное. У меня хватило сил прикурить сигарету. После второй затяжки потянуло блевать, а голова все смотрела и шипела, мол, тихо вы, придурки. Не выдержав и, чтобы сохранить лицо перед профессором, распахнул окно и этак деликатно, децибелов на пятьдесят, вывернул кишки наружу… далеко снизу кто-то дико закричал, и, по-моему, на хинди. Да пошли вы. Стало легче…

Ренат вновь овладел моим сознанием. Не разбирая дороги, он ринулся из блока, хотя профессор орал, что это опасно, «и могут застукать».

…Рен проснулся как от мягкого толчка, обнаружил себя лежащим в неудобной позе, в плаще, на диване, возле пульта дежурного по этажу. Во рту пересохло. Горло болело. Значит, он храпел во сне. Глаза еле открывались. Водка, выпитая вчера ночью, далась тяжело. Интересно, который час?

Восемь ноль одна, тихонько пробормотал диван…Приятель, ты так храпел, прошелестел пульт восхищенно…

Увидев на запястьях рук по черному браслету, Рен похолодел.

С кухонь доносились голоса и ароматы. Рен еще более похолодел. Кто открыл кухни? Ключи лежали на месте. Вспомнилось вчерашнее… последнее, что было: профессор наливал шампанское с таким шипением, что, кажется, слышно было по всей вселенной. Затем провал в памяти… какая-то голая девка, вроде бы… нет, постой, это же Ирен была… вновь профессор, исполняющий гимн Советского Союза на арабском… его лицо, все в кровоподтеках, да, и… тут Рен судорожно сглотнул… опять профессор, вползающий в окно со стороны улицы, его странно печальные глаза… но куда делась Ирен, в таком случае?

Затем… они, шатаясь, бежали из блока, сразу направо, Али что-то говорил, показывая на красные огни на Близнецах. Поминутно падали, держась друг за друга. Наглухо запертую дверь в профессорскую жилую зону они просто не заметили — пробежали сквозь нее, только щепки и обломки в разные стороны полетели.

Али поторапливал. Церберы где-то рядом, твердил он. Защита все же не справилась. Их передвижение сопровождалось целой какофонией звуков и пьяных криков. Долго еще, профессор? Да подожди ты, хрипел он, поглядывая на мои руки, Близнецы работают на автомате…

…они оказались в профессорской жилой зоне, словно во дворце багдадского халифа. Огромный коридор, везде персидские ковры, пальмы…нет, это, видимо, были пьяные глюки…живут же люди в профессорской зоне…И все, затем провал в памяти…

Апрельское утро было теплым и влажным, оно деликатно втискивалось в окно, которое он оставил на ночь приоткрытым в нарушение инструкции. От такого количества спиртного, что было освоено вчера ночью, он должен был бы полдня «лежать влежку». Но происходило что-то странное: его состояние улучшалось, и улучшалось буквально «на глазах». Было ли это связано с вибрацией на одном из браслетов, что красовались на его запястьях? Похмелья и след простыл. Минут через десять он уже встал на ноги, пошел, умылся на кухне, и даже выкурил сигарету на лестнице. Вот это да! Браслеты или нет, но он готов был свернуть горы! Напевая что-то себе под нос, вышел из лифта на первом этаже корпуса.

Ведьма Евменовна, забирая у него дежурные ключи, против обычного молчала и не говорила ничего. Рен отметил это про себя. Невероятно. Немыслимо. Ей рот зашили, не иначе?

Пива бы сейчас для полного счастья, но надо на занятия ехать… как ни странно, но пива не хотелось… что происходит со мной, озадачился Рен, присаживаясь задницей на спинку скамейки, в парке перед корпусом Г и опять закуривая. А может, не ехать на занятия? Можно и не ехать, дорогой, вай ме! Лекцию пропущу, пожалуй, подумал Рен. Ну и ладно. Подумаешь, лекция. А вот на семинар по партсовпечати надо бы. Но тащиться на «Библиотеку имени Ленина» уже расхотелось.

Пойду к Ирен, думал он, пойду к моей милой. Надо спросить, но очень деликатно, была ли она вчера там, где мы с профессором выпивали и что она делала там в голом виде и зачем била подушкой профессора? Не до учебы сегодня.

…Стучу в дверь блока 939. Ирен, конечно, еще спит. А дверь открыта.

Захожу в блок. Ирен занимает правую комнату, а в левой обитает «мертвая душа» — предмет вожделения любого студента и любого аспиранта в любом общежитии.

За мутным дверным стеклом правой комнаты происходит некое движение, и вот передо мной возникает чудо — ее маленькая дочка Настя. Смотрю на нее, улыбаюсь прелестному белокурому ангелочку с пухлыми губками.

— Мамочка встала! — сообщает девочка. — Сейчас оденется!

Ирен уже видна, она зовет меня, машет рукой, сама же только в халатике. Даже в моем несколько уставшем и измотанном ночными событиями, но восстановленном теле что-то начинает шевелиться при виде ее соблазнительной красоты. Даже сонная она — богиня. Она понимает это, и ее глаза наливаются хитринками. Улыбается, солнышко. Голос у нее чуть хриплый, но это со сна:

— Кофе будешь?

Будешь. Падаю на стул. Какое наслаждение — оказаться с ней рядом, ощутить ее аромат… уже забыл, о чем бишь я хотел с ней поговорить? Ирен на меня смотрит и говорит:

— Что с тобой? Все нормально?

Ставит передо мной чашку ароматного растворимого кофе.

— Ну и вид у тебя, — говорит, — голова не болит? Могу дать аспирин.

Ирен практически садится ко мне на колени — так она близка, так свежа, и ее родинка на щеке сводит с ума даже в «полумертвом» состоянии. Берет меня за руку.

— Что это такое? — спрашивает она, с любопытством рассматривая черные браслеты часов.

От близости ее губ и всего остального, столь любимого, я начал потихонечку впадать в состояние эйфории. В такое состояние впадаешь, когда тебя стригут в парикмахерской. Женщина — а это должна быть обязательно женщина — возится с волосами, подходит к тебе то справа, то слева, задевает бедрами, ее руки постоянно соприкасаются с твоими волосами, и поневоле ее теплая аура передается тебе и ты успокаиваешься…

Я сжал ладонь и поцеловал ее руку.

— Подарок!

Ирен тихо засмеялась. Только она одна в целом мире могла вот так тихо смеяться. Она уже начинала ворошить мои волосы. Это значит… Но ее дочка продолжала играть в прихожей блока. Я не мог от этого расслабиться. И спрашивать о вчерашнем уже нет ни сил ни желания.

— Давай, пей! — шепнула Ирен мне на ушко.

Сделал глоток кофе.…и ощутил на губах страстный, обжигающий тело и душу поцелуй Ирен.

ПЯТНИЦА ПЕРВАЯ. ИРЕН

…когда я впервые увидел ее в коридоре 9-го этажа корпуса Г, мне показалось, что до этого момента я не жил, а так, поживал в полсилы. Мы обменялись с ней ничего не значащими словами приветствия и с тех пор здоровались.

Ее блок находился прямо напротив пульта дежурного по этажу.

Вечерами она появлялась нечасто, в основном либо сидела в блоке, либо пропадала в городе.

По ночам она брала подушку и шла, обнимая ее, мимо большой кухни в чей-то блок. Довольно скоро я понял, в чей, и стал ее про себя ревновать.

Ну как было не ревновать ее к этому серому и невзрачному типу, худосочному костлявому «рыцарю» наглого ордена, ведь он ходил с таким видом, будто делает ей одолжение своим вниманием. Женщины, насколько я успел понять, не умеют влюбляться в правильных ребят… ох, не умеют, или не хотят уметь. Частенько их тянет вот к таким напыщенным персонажикам, которые считают, что они пуп земли, и все вокруг — для них. Одним словом, по моему мнению, он был никем и ничем, он был недостоин ее.

А девушку звали Ирина, и это имя мгновенно околдовало меня.

Все, что было в жизни до нее, отошло на второй план. Словно и не было самой жизни.

Мне стало интересно все, что связано с этой девушкой. Я хотел видеть ее все чаще. Я уже мечтал о ней, но чистой и красивой мечтой стремительно влюбляющегося мужчины.

Но всему мешал он, бесчувственный обладатель ее тела — бесчувственный холодный рыцаришко в старомодном костюме — явно третий лишний. Конечно, он и не подозревал, что есть еще кто-то, претендующий на его девушку.

Я начинал закипать от одной только мысли, что Моя (я уже так считал!) Ирен ходила к нему по ночам. Что Моя Ирен отдавалась этому недоноску на подушке, которую сама же и приносила с собой. Неужели она не замечает, что он всего лишь пользуется ее телом?

Думать об этом было больно. Представлять, как он овладевает Моей Ирен на этой злополучной подушке — и вовсе выше сил.

Замечала ли она меня?

В тот момент я и не задумывался, чего мне хочется от этой девушки. Я просто жаждал общения с нею. Хотелось гулять с ней по вечернему парку, разговаривать об интересных вещах, и чтобы обязательно мой голос был уверенным, взгляд ясным, и самое главное — чтобы я был самим собой…

Совершенно не представлял себе, о чем можно было бы поговорить с такой красивой женщиной. Она излучала тайну, которую мне очень хотелось разгадать.

Я не спал ночами, представляя, как она ходит по своей комнатке в блоке, освещая эту комнатку и все, что в ней есть, своей красотой. Мне обязательно нужно было узнать, как благоухают ее длинные темные волосы. Я вспоминал ее сладкий, с неведомым акцентом, голос и затыкал уши, чтобы не слышать ничего другого вокруг.

Все остальное было пылью — по сравнению с ее темными, зовущими глазами, с их загадочным блеском…

Я стал их рабом. Я готов был на любые безумства ради этих глаз.

Ночами, сидя за пультом, в тишине этажа, я с надеждой вслушивался: не раздастся ли ее смех за дверью или просто хотя бы ее голос? Не выйдет ли она, поставить чайник на кухне? Не обратится ли с какой-нибудь просьбой ко мне?

Иногда такое случалось, и я ловил себя на мысли, что похож на собачонку, которую удостоил вниманием и погладил горячо любимый хозяин.

Я смотрел на нее во все глаза, а она в смущении отводила взгляд…

Видимо, она как-то раз заметила мое состояние… затем были первые разговоры в коридоре, первые ее приходы ко мне за пульт дежурного, за полночь, чтобы просто пообщаться… и было приглашение как-то попить чайку в ее блоке, это уже я предложил, когда моя мама прислала мне вкусный, собственноручно приготовленный ею торт из Чебоксар… и неторопливые беседы, обмен мнениями, во время которых я был счастливейшим человеком на земле… и как с течением времени, после каждой новой встречи, ее глаза все больше улыбались мне, в них становилось все больше тепла… и, как всегда и бывает в молодости, в один неопределенный момент я перестал быть для нее просто другом и собеседником… наши души стали родными…

А затем и тела.

…Ренат в белой сорочке и темных брюках. В ее комнате интимный красноватый полумрак. Она не может более сопротивляться своим желаниям.

В полумраке, созданном ею сегодня с одной целью, Ренат — высокий, худощавый мужчина с завораживающим голосом. И на самом деле он точно такой же. Он бесконечно терпелив. Сейчас читает ей какие-то стихи, вроде бы, свои собственные.

Красный интимный полумрак от обычной настольной лампы, накрытой красным пледом. Все ее чувства направлены на него. Она даже не совсем прислушивается к тем словам, что он произносит. Слова не имеют никакого значения. Главное — что он здесь, с ней.

Неужели он не понимает такого явного, кричащего знака — интимного красного полумрака!?

Она полулежит перед ним. От волнения ему кажется, что в комнате жарко. Едва початая бутылка шампанского. Шоколадка. И стихи собственного сочинения.

О чем они говорят?

Да разве имеет это какое-либо значение?

Она же сама пригласила его посидеть за чашкой ночного чая, никто ее за язык не тянул. От такого приглашения он слегка обалдел. Даже забыл о том, что он на дежурстве.

К чертям собачьим дежурство!

Такое приглашение, от такой девушки, бывает раз в жизни!

Кто сегодня ответственный дежурный по корпусу? Да какая разница!

После полуночи он, закрыв все кухни и дрожа от возбуждения, прокрался в ее блок…

— Ты не замерзла? — говорит он, взяв в руки ее ступню. — Хочешь, я помассирую твою ножку?

— Давай! — с готовностью соглашается она.

Много слов и не нужно.

Его прикосновения к пяткам ног страшно возбуждают. Сколько уже ее не касался ни один мужчина? Кажется, что целую вечность. Месяца два. Ну да, это и есть вечность… как, однако, он старается. Какой молодец.

Его теплая ладонь уже гладит ее икры. Внизу живота зарождается и начинает подниматься вверх приятная, тягучая волна. Сердце стучит все быстрее.

Она не возражает против его рук. Не сопротивляется. В это нелегко поверить. Она так красива, и он явно ей не пара… комплекс, идущий еще со школы, из глубины отрочества. Он никогда не считал себя даже симпатичным.

Его руки уже на ее бедрах. Как же он терпелив! Он не набрасывается на нее, как зверь, и это то, что нужно… О! Какой-то момент она явно пропустила, и вот он уже осторожно и не спеша снимает с нее трусики, приподняв юбку. Она боится сделать лишнее, неосторожное движение, которое может спугнуть его… так, очень аккуратно, очень… она слегка приподнимает бедра…

Она не сразу понимает, отчего внизу живота становится так жарко и приятно. Волна сладости начинает приближаться с бешеной скоростью. Сердце готово выпрыгнуть из груди.

Какой же он молодец…

Она запрокидывает свое прекрасное лицо и из ее губ прорываются сдержанные стоны. Он ласкает ее как мужчина, от всей души влюбленный и которому отвечают взаимностью. Его руки прорываются к ее груди, нежно теребят и сжимают отвердевшие от безумной страсти соски…

Какой же он молодец!

Она гладит его волосы, и он принимает эту ласку как признание ему в любви, как высшее доверие женщины мужчине. Ее бедра начинают непроизвольно подрагивать, и он понимает, что она хочет, чтобы он вошел в нее, вошел немедленно, вошел со всей страстью, на какую способен…

И он делает это.

Их дыхание соединяется, он ощущает ее прекрасные сладкие губы на своих губах, и их сладость моментально пьянит. Несмотря на то, что сорочка еще на нем, он входит в нее…

Забыв обо всем.

Один бесконечный сладкий миг…

…когда не осталось ничего, кроме беззвучно взорвавшейся вселенной, разлетевшейся на миллионы разноцветных осколков; ничего, кроме изумленного осознания свершившегося; ничего, кроме бесконечной благодарности жизни за эти мгновения…

Ничего, кроме любви к женщине.

Такого блаженства она не испытывала уже давно. Она чувствовала, с каким трепетом он все делает и понимала, что он любит ее, любит сильно, как любят только в молодости, безоглядно, забывая про все вокруг…

Она понимала, что они еще не знают друг друга и он вряд ли дождется ее кульминации. Да это было бы просто нереально после всех треволнений вечера.

Какой же он молодец!!!

…Они лежали рядом, запивая свою свершившуюся любовь теплым шампанским, еще не веря до конца в то, что уже произошло между ними. Болтали вполголоса ни о чем. Маленькая дочка спала в своей кроватке, смешно раскинув в стороны ручки.

Было глубоко за полночь.

— Я люблю тебя, Моя Ирен! — шептали его губы.

— А я тебя, мой Рен! — шептали ее в ответ.

Их глаза встречались в полутьме блока и обжигали огнем любви.

Тьма вокруг благословляла и охраняла их любовь. Окружающее мироздание, казалось, в очередной раз застыло в благоговении перед силой человеческих чувств.

Они не могли оторваться друг от друга. Долго-долго. Целую вечность.

И когда он в мертвой тишине сонного этажа выскользнул из ее блока, и приблизился к пульту дежурного по этажу, и закурил сигарету, не боясь ни черта, ни дежурного по корпусу — он обнаружил, что настольная лампа включена, телефон на месте, и вокруг никого. Одним словом, полный порядок. Спасибо вам, дорогие товарищи аспиранты, что не выдали.

Кажется, что вся Вселенная спит, до того тихо. Тихо на Марсе. Тихо и беззвучно перемещаются субстанции на кольцах Сатурна. Мертвенная и холодная тишина на Плутоне…И все предметы вокруг тебя спят. Стены — и те заснули.

Конец ознакомительного фрагмента.