Аникс

П. Шиян (2024)

Нина — талантливый скульптор. Все свои творения она рассматривает исключительно как способ заработка и равнодушна к ним. И только одну скульптуру она любит искренне — скульптуру мужчины безупречной красоты, Аникса. Её любовь перерастает в одержимость и становится проклятьем как для самой Нины, так и для Аникса, когда по воле высшей силы он оживает и оказывается в полной власти своей создательницы. Художником обложки книги является автор.

IV

Максим стал злой и дёрганый, и его жёсткий острый профиль стал ещё жёстче и острее. Я вела себя с ним, как обычно, чтобы не дать повода вылить потоком то едкое и скорбное, которое он держал в себе. По моей просьбе он принёс Аниксу несколько пакетов старой одежды — вкусу Максима я доверяла, и даже самая дряхлая его вещь была произведением искусства, — а после продолжил опустошать бутылку за бутылкой на моём подоконнике. Он мог пить литрами, но не пьянел, по крайней мере, я не замечала в нём изменений. Возможно, я просто ни разу не видела его трезвым. Вскоре он слился с тучами за окном, такой же серый и угрюмый, и я забыла про него. Захотелось позвонить Дине и поделиться с ней своей радостью — а она бы порадовалась, как полагается хорошей и глупенькой сестре, всему, чему порадуюсь я, — но я решила не торопить события. Пока что нас с Максимом Аниксу было достаточно, даже многовато.

Я села позади моего ангела и принялась расчёсывать его волосы гребнем, хотя они были гладкими, как шёлк, и не спутывались. Мне нравился сам процесс, нравилось рассекать эти струящиеся золотые ленты на ленты потоньше, и истинное чувство власти наполняло меня до краёв, когда Аникс в такт движению гребня чуть запрокидывал голову и выгибал спину. Что ж, Захар, вы были правы: теперь, когда он, монументальный и далёкий, спустился с пьедестала в мои объятия и стал в них податливым и мягким, я нахожу себя богом.

— Как тебя зовут? — спросил Аникс, положив затылок мне на плечо.

— Нина, — сказала я.

Он смолк ненадолго, затем приподнялся и повернулся ко мне.

— Ты сделала меня своими руками? Из порошка в тех мешках? — он кивком указал на них.

— Да.

— Зачем?

В его вопросе было лишь чистое любопытство, без отголоска разочарования или пресыщения, всё-таки слишком мало он прожил, чтобы столкнуться с экзистенциальным кризисом. Тем не менее, ответить честно на его вопрос оказалось трудно. Зачем? Чтобы любоваться? Не только. Чтобы обладать чем-то прекрасным? Звучит слишком по-собственнически. Чтобы превозмочь саму себя в мастерстве? Эгоистично и бездушно. Честный, полный ответ был бы такой: малейшее уродство в мужчине, в душе или в теле, легко выветривало мою влюблённость, так что я перестала грезить о свиданиях, поцелуях и смене фамилии, смирившись с тем, что неизбежно разочаруюсь в любом кавалере спустя пару недель ухаживаний, и вместо этого стала грезить о тебе; я создала тебя из-за гордости — я не могла согласиться на меньшее, чем совершенство, — из-за скуки — без розовых очков влюбленности смотреть на серый и пресный мир быстро надоедает, — и, наконец, из-за безразличия к винтикам в своей голове — пусть даже я потеряю рассудок, нестрашно, в этой голове и так спасать нечего.

Конец ознакомительного фрагмента.