Путешествие в ЭДЕМ. Исторический триллер

Пётр Лонгин, 2014

Три сюжета, три ассоциативных ряда в равной степени формируют наше актуальное «я» – историческое прошлое, историческое настоящие и историческое будущее. Но, поскольку «исторического будущего» для нас ещё не существует, назовём его «футурологическим неизвестным»… Наше актуальное «я» нам тоже неизвестно процентов на тридцать, поскольку примерно в этом соотношении оно ведёт своё происхождение из неведомого будущего.

Оглавление

Глава седьмая. ПЕРВЫЙ СОН ИВАНА

Неожиданно налетел вихрь… Небо резко потемнело. В беспроглядном мраке вьется снежная метель. Тревожная музыка звучит в ушах у Ивана…

Сквозь снежные вихри становится различим ночной хвойный лес, покрытые снегом валуны и скалы, гладь закованной в лед реки. По равнине едет кибитка, запряжённая тройкой лошадей. Лошади стали. Извозчик привстаёт на облучке, пытается сквозь вьюгу разглядеть силуэт, неясно различимый в поле.

Полузасыпанное снегом, распростертое на сугробе тело в тулупе и лаптях… Рука, торчащая из сугроба, крепко сжимает початый штоф…

Вот так, неприкаянной, как ноябрь, весной года 1725 от Рождества Христова, под завывания февральской вьюги, сменившей у полуночи апрельский ливень, и приснился рабу Божьему Ивану тяжелый и смутный сон…

Во сне увидел Ванюша большой, торжественно убранный зал. В зале том воздух мутен, как топленый воск. Шитые золотом державные орлы запрокинули царственные головы на тяжелых бархатных хоругвях. Сквозь свечное мутное курево мерцает злато-белый горделиво вознесшийся свод…

Иван в форме рядового Преображенского полка, времен царствования Петра Великого, уверенно движется по залу. На месте синяка под левым глазом у Ивана — еройская черная повязка.

Меж двумя неподвижными фигурами преображенцев белеет чье-то восковое лицо, меченное задранными вверх черными ниточками усов…

— Се Антихрист-батюшка! — узнал Иван своего знакомого Императора, — Доцарствовался, значится, кот казанский! Это что же таперича с Росеей-то будет?..

Иван-преображенец вдруг по-гвардейски выпрямляется, кричит громоподобное «Виват!», и церемониальным маршем направляется ко гробу императора. Ему наперерез выскакивает некто Хромой Мусью маленького роста, подпрыгивающий на тонких ножках, со шпагой на богатой перевязи, в огромном черном парике.

Откуда ни возьмись, Хромой Мусью, как мухомор, перед ним вырос — весь в бантах и рюшках!.. Трётся Мусью вокруг Ивана, трясет своей немецкой головой в паричке и говорит ему такея слова…

— Бон суаг — пг-имите соболезнование! Потегя невосполнимая, но не извольте убиваться досмегти… А позвольте-ка лучше, шегг ами, по добгому месопотамскому обычаю, живьем вас в землю захогонить, ядышком с госудагем импегатогом-батюшкой, — дабы ему на том свете сомнений по воинской части не пгедвиделось, а вам, батенька, чтобы гъяжданским сиготой по юдоли слез, за гади Хъиста, не мыкаться…

Ванюшка только рот успел разинуть, а на него уже сам светлейший Александр Данилович Меншиков прёт!

— Поди, служивый — говорит Светлейший, — к полковому казначею, получи у него отпускную и, что за службу полагается. Пусть, такоже, он тебе новую амуницию выдаст; скажи — светлейший велел. Он знает. И сапоги чтобы новые дал. Приди и мне доложи… В тайную небесную канцелярию направляешься по высочайшему именному повелению, а не вымя у козла искать!..

Зайдешь к каптенармусу, он тебе чарочку отпустит, дабы тебе не заробеть, когда мы приуготовимся из пушки тобой стрЕльнуть… Но, не боле! — Пред Господом предстанешь, а не пред лошадиным задом… Так чтоб лыко — вязал!

Сумление взяло Ивана, услышавшего сии Светлейшего речи…

— Ваше сиятельство! Я со всей, то есть, готовностью — во славу короны российской… Однако, распорядитесь, Христом Богом прошу, надежного пыжа в орудие вставить! — предложил Светлейшему Иван…

— Это еще какого-такого «пыжа»? — насупился Меншиков, преърительно раздувая ноздри.

— Дык ведь… ваше сиятельство! — заробел вдруг Иван, — Я, конечно, со всей готовностью, ежели приказ дан… Однако, что, ежели при выстреле, то есть! Пятки огнем опалит?!.. Да и казенных сапог жалко…

— Ты же у нас, дура, ногами вперед лететь будешь! — сопя и наливаясь кровью, с расстановкой изрёк Светлейший, — Как же ты, дура, умудришься себе пятки огнем опалить?!

— Виноват, ваше сиятельство! — совсем ретировался и поник бедный Иван, — А это правда, что дура…

Упал тут Иван на четвереньки, да на лаковый паркет, и по-пластунски, да в штаб полка пополз… А кругом него сплошь парчево-бархатные кафтаны колышутся — в кружевах и в золоте. Обомлел Иван, паркета под собой не чует!

Мать честная! Сплошные козыри в колоде: енарал — на обмарале, обмарал — на хермалшаре, хермалшар — на дуплемате иноземном…

Одни, попонятливее, говорят: надрался гвардейчик — царёв любимец! Вишь, как простой народ за государя убивается!

Другие, видать, сами надрамшись, видать, за кота дворецкого Ванюшку принимают — палочками ему вокруг носа вертют и, как-бы с котом, с ним заигрывают: «кис-кисэ?» Ползет Иван промеж атласных штанов на вольный свет, ан света все нету, да нету…

Нету, да нету…

Иван ползёт по загаженному паркету во Дворце Кшесинской, мучительно приподнимает голову от паркета. Рядом с ним, полосатым животом кверху, распластался Поршман, раскидав руки и ноги в широченных, как юбки, клешах. Ему тоже плохо: матрос мучительно крутит во сне головой, громко пердит и стонет.

На полу валяются бумажные трубочки, просыпанный белый порошок. У изголовья Поршмана, стоит четвертная недопитая бутыль с мутновато-желтой жидкостью и наполовину наполненная оловянная кружка.

Иван тянет руку к кружке, но… сил дотянуться у него нет. Он падает лицом вниз и издает тяжелый, как звериный рык, стон.

Матрос, словно в ответ, залпом пускает густые рассыпчатые трели…

Тьма. Гул и шум в больных головах Поршмана и Ивана. Тяжёлые шаги сотрясают их болящие черепа…

Зловещий багровый свет немного разгоняет мрак. Призрак Коммунизма с лицом душегуба, огромный, красный и страшный, носком грязного сапога шевелит физиономии Ивана и Пошмана. Бедняги открывают глаза. Иван с трудом фокусирует свой взгляд на призраке.

— Ты… ты кто? — спрашивает Иван.

— Я, етить-твою мать — призрак… Призрак Коммунизма, етить-твою мать!

— Господи поми…, — пытается перекреститься Иван.

— Молчать! — орёт призрак страшным голосом, от которого вот-вот у Ивана взорвётся голова, — Нет Бога! Нет Бога! Нет Бога!..

Я за него! Молчать и слушать!..

Ныне я принёс вам завет новейший.

Сотвори себе кумира из вождя твоего, и поклонись ему… и послужи ему… и поминай его всякий раз… и по делу… и всуе…

Чти не отца твоего и не матерь твою… Отцы твои — вожди, а матерь — партия!.. И, нет тебе другого родства!..

И возжелай, возжелай, возжелай!..

Возжелай жены ближнего своего и прелюбодействуй…

Возжелай дому его, села его, всего достояния его и солги…

Возжелай чужого и укради… Возжелай чужого и убий… И хозяина убий… и родных его… и ближних его…

Да будет кровь их на знамени твоём и на руках твоих… И да не усомнишься ты в словах моих и делах твоих…

И да пребуду я здесь отныне и во веки веков!

— Аминь! — обречённо всхлипнул измученный Иван.

— Ур-ра!.. — просипел серый, как зола, матрос Поршман.

— Вот, теперича, етить-твою мать — это таки да! То-то же! — удовлетворённо согласился Призрак Коммунизма, медленно растворяясь в спёртом от сивухи воздухе.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я