Квартира на Уране: хроники перехода

Поль Пресьядо, 2019

Уран – самая холодная планета Солнечной системы, замерзший гигант, названный в честь древнегреческого божества. С этим же богом связана концепция уранизма, разработанная в 1864 году немецким писателем и адвокатом Карлом Генрихом Ульрихсом для определения «третьего пола» и прав тех, «чья любовь существует вне закона». Вслед за Ульрихсом Поль Б. Пресьядо мечтает о квартире на Уране, где он будет жить вдали от господствующей сегодня таксономии расы, гендера или класса. «Квартира на Уране» – сборник статей, публиковавшихся во французской газете Libération с 2013 по 2018 год, хроника перехода – собственного трансгендерного, а также глобальных культурных и политических сдвигов. Пресьядо пишет об актуальных социально-политических проблемах – о подъеме неофашизма в Европе, криминализации мигрантов, преследовании трансдетей, появлении технологии искусственной матки, роли художников и музеев в написании нового общественного договора – и призывает к восстанию единства всех живых существ против диктата нормы.

Paul B. Preciado

Un Appartement sur Uranus

Chroniques de la traversée

Préface de Virginie Despentes

Bernard Grasset

* * *

Поль Б. Пресьядо

Квартира на Уране

Хроники перехода

Предисловие Виржини Депант

No Kidding Press

Книга издана при поддержке Музея современного искусства «ГАРАЖ».

Благодарим CASANOVAS & LYNCH LITERARY AGENCY S. L. за помощь в приобретении прав на перевод этой книги.

© Paul B. Preciado, 2019

© Наталия Протасеня, перевод, 2021

© Инна Кушнарева, перевод предисловия, 2021

© Издание на русском языке, оформление. No Kidding Press, 2021

* * *

Пол Б. Пресьядо благодарит Фонд Luma Arles за поддержку и возможность воспользоваться писательской резиденцией для работы над этой книгой.

A Itziar,

the broad sun

the loved shore

Поль,

Когда ты меня спросил, не напишу ли я это предисловие, мы были в квартире в центре Парижа, где ты жил. Места, в которых ты селишься, всегда напоминают монашеские кельи. Стол, компьютер, несколько блокнотов, кровать, возле нее — стопка книг. Странно быть у тебя, но не у себя дома: с тобой я провела больше всего времени в жизни. Это чувство, что родственник стал чужим, остается для меня загадкой — что-то на полпути между удовольствием и болью, сразу и то и другое; скорее всего, ностальгия.

Ты спросил, смогу ли я написать предисловие, и я ответила да, не думая. Мы жили вместе, когда ты начал вести эту колонку, и после расставания ты продолжил посылать мне тексты, чтобы я поправила твой французский — мы оба знали, что с этим прекрасно справились бы в Libération, но это был способ сохранить связь. Для меня — способ продолжить жить в твоих словах, не потерять нить твоей мысли.

Я знаю, как ты пишешь. У тебя не бывает писательского блока. Я бы не смогла вести такую колонку, я бы всю неделю испытывала страшную тревогу — именно такую неделю я провела только что, будучи не в силах взяться за это предисловие. Я с самого начала думала, что оно должно быть объемом пять тысяч знаков, как твои статьи. Я сразу придумала план, но писательский блок в том и состоит: мы знаем, что хотим написать, и прилежно сидим за столом, но ничего не выходит. План, который я придумала, начинался так: «В тот день, когда я пишу это предисловие, ты выходишь из полиции, куда ходил подавать заявление о том, что на твоей двери написали угрозы убить тебя, в ту же ночь, когда такие же оскорбления и угрозы были написаны на двери местной ЛГБТ-организации в Барселоне. Ты написал мне в WhatsApp: „Выхожу из комиссариата, и холод пробирает меня до костей, так я не люблю ходить в полицию“. Но ты уже не в первый раз туда ходишь за то время, что мы знакомы, и всегда из-за угроз убийством. В первый раз, когда это случилось, я сказала тебе: брось, не связывайся — если они описывают, как они будут тебя убивать, значит, не собираются этого делать». А потом гей-активиста из Мадрида, когда он выходил из дома, ударили ножом и бросили умирать, хотя он и выжил — до этого он получал угрозы. И тогда ты отнес заявление, в первый раз. И объяснил полицейским всё, что им нужно было знать о микрополитике квира. Это твое занятие — рассказывать людям истории, которые они даже представить себе не могли, и убеждать их в разумности желать, чтобы такие истории происходили.

В день, когда я пишу это предисловие, бразильский депутат Жан Виллис объявил о решении уехать из страны: он боится за свою жизнь. Представлять Францию на Евровидении выбрали юного Билала Ассани, и на него тут же обрушился вал гомофобных проклятий.

В тот момент, когда ты начал писать эти колонки в газету Libération, мейнстримные медиа с пугающим энтузиазмом поддерживали демонстрации против однополых браков — нужно было их пропагандировать, каждый день. Давать слово нетерпимости, защищать права сторонников насильственной гетеросексуальности выражать свою ненависть. Без этого было не обойтись. Это был сигнал — и все его услышали — о том, что десятилетие терпимости закончилось. Тебя тогда звали Бето, и ты еще не принимал регулярно тестостерон, но о тебе говорили в мужском роде, ты сам так хотел. Ты называл биомужиков мохнатыми, и я очень смеялась. Сегодня никто не будет поправляться «пардон, мадам», назвав тебя «мсье», а потом тушеваться, не понимая, что делать. Сегодня ты трансчеловек, и, когда мы вместе идем по улице, меня смущает не то, что мужчины разговаривают с тобой уважительнее, а то, что женщины ведут себя с тобой иначе. Они тебя обожают. До этого гетеросексуалки не знали, что думать об этом женственном мужике, маскулинной девице — они чувствовали себя не в своей тарелке. Теперь они тобой восхищаются, выгуливая собак, продавая сыр или обслуживая в ресторане, — ты им нравишься, и они дают тебе это понять, как это делают женщины, расточая множество мелких знаков внимания. Ты говоришь, что странное чувство — быть мужчиной, сохранив память об угнетении, и что я преувеличиваю: они не обращают на тебя внимания. И мне становится смешно.

В сборнике твои статьи складываются в единую линию. Я помню каждую из них с того момента, как она вышла, но сюрприз — видеть их вместе. Замечательный сюрприз. Разворачивается множество историй, в шахматном порядке, чередуясь. По спирали, как сказал бы Барт — вокруг одних и тех же точек, но на разных уровнях. Эта книга одновременно порывает с другими твоими книгами, более автобиографичными, более доступными, и напоминает «Тесто джанки», где переплетаются несколько нитей, — ты называл это «косой». Этот сборник — тоже коса. Есть нить истории, касающаяся нас, — нашего расставания и последовавших за ним лет. И другие нити, в сплетении образующие другой мотив. Это также история о конце демократий на Западе. Того, как большие финансы открыли, что авторитарные режимы их более чем устраивают — более того, что они отдают им предпочтение, потому что, когда руки связаны, потребляется еще лучше. И это история беженцев, размещенных в лагерях, гибнущих в море или оставленных прозябать в нищете в богатых городах, называющих себя христианскими, — я знаю, что ты проводишь параллель между их положением и твоим не из-за эстетического вкуса левацкой позы, но поскольку твое детство маскулинной девочки-лесбухи пришлось на конец франкистской диктатуры и теперь ты трансчеловек, ты знаешь, что ты им не чужой. Что вы всегда будете не чужими друг другу, что отверженность, говоря словами Луи Калаферта, — «не вопрос силы», моральной или умственной, или заслуг. Отверженность давит тебя, как перевернувшийся грузовик, — цепляет и перемалывает. И тебе ее не забыть.

Так и с твоей историей перехода/переходов. Центральной историей перехода не из одной точки в другую, а блуждания и промежуточности как места жизни. Постоянная трансформация без определенной идентичности, без определенных занятий, без адреса, без страны. Ты назвал эту книгу «Квартира на Уране», но у тебя нет квартиры на Земле, только ключи от одного места в Париже, как два года у тебя были ключи от квартиры в Афинах. Ты не обустраиваешься. Тебе не интересно определяться. Ты хочешь иметь постоянный статус нелегала. Ты меняешь имя в своих документах, и с тех пор, как зовешься Полем, чтобы пересекать границы, ты пишешь в «Либе», что не собираешься присваивать мужской пол как новый гендер — ты хочешь иметь утопический гендер.

Словно возможное стало тюрьмой, а ты из нее сбежал. Ты пишешь между возможностями — и тем самым разворачиваешь новую возможность. Ты научил меня одной важной вещи: нельзя заниматься политикой без энтузиазма. Политика без энтузиазма — это удел правых. Ты занимаешься ею с энтузиазмом, заразительным — безо всякой враждебности к тем, кто требует твоей смерти, только с осознанием угрозы, которой они подвергают тебя, нас. Но у тебя нет времени на враждебность и не тот характер, чтобы негодовать — ты разворачиваешь миры, родившиеся по краям, и в тебе поражает способность постоянно придумывать что-то иное. Словно пропаганда стекает с тебя как с гуся вода, и твой взгляд способен систематически дестабилизировать очевидные вещи. В тебе сексуально само твое высокомерие — веселое высокомерие, позволяющее тебе мыслить иначе, в промежутках, желать жить на Уране и писать на другом языке, не на твоем родном, а потом выступать на следующем чужом языке… от языка к языку, от одной темы к другой, из одного города в другой, из одного гендера в другой: переходы — твой дом родной. И я никогда не хотела оставлять этот дом насовсем, забывать навсегда твой промежуточный язык, язык на перепутье, язык на переходе.

Вот идея плана, что у меня был, и в конце я хотела сказать о той навязчивой мании, с которой автократические режимы — крайне правые, как религиозные, так и коммунистические — обрушиваются на квир-тела, распущенные тела, транстела, тела вне закона. Как будто у нас есть нефть, а все силовые режимы хотят заполучить нефть и выгнать нас с нашей земли. Как будто мы богаты каким-то неведомым сырьем. Если мир так нами интересуется, начинает казаться, что в нас есть какая-то редкая и драгоценная эссенция — в противном случае как объяснить, что все антилиберальные движения так сильно интересуются тем, что мы делаем со своими идентичностями, со своими жизнями и телами у себя в спальнях?

И впервые за всё наше знакомство во мне больше оптимизма, чем в тебе. Я представляю, что дети, родившиеся после 2000 года, не дадут заморочить себе голову этими глупостями. И я не знаю, откуда берется мой оптимизм — от страха, такого сильного, что я не хочу смотреть ему в глаза, от верной интуиции, или же я просто обуржуазилась и должна говорить себе, что всё будет продолжаться как есть, потому что я слишком много от этого выигрываю. Не знаю. Но впервые в жизни я это чувствую: это последний бой традиционной маскулинности убийц, насильников и абьюзеров. Последний раз, когда мы слышим, как они дерут глотку, и когда они убивают нас на улицах, чтобы заклясть то убожество, которое определяет их образ мысли. Я думаю, что дети, рожденные после 2000 года, смогут понять, что жить с этим маскулинным (или, говоря твоими словами, «технопатриархальным») порядком — значит умереть и всё потерять. И я думаю, что эти дети прочтут твои тексты — и поймут, что ты предлагаешь, и будут тебе завидовать. Твоей мысли, твоему горизонту, твоим пространствам. Ты пишешь для времени, которое еще не наступило. Для детей, которые еще не родились и которые тоже будут жить в постоянном переходе, свойственном жизни.

И я желаю читателю, открывающему твою книгу, всех удовольствий мира. Добро пожаловать к Полю Б. Пресьядо, вы поднимаетесь на борт капсулы, и идея не в том, чтобы вы остались невредимы, но вы увидите, что всё произойдет совершенно безболезненно. Просто по ходу этих страниц каждый из вас увидит, в какой именно момент это произойдет, не отдавая себе отчета в том, что с вами сделали: вы повиснете вниз головой, и сила тяжести окажется давним воспоминанием. Вы уже будете в другом месте. И, закончив чтение, вы будете знать, что космос существует и он открыт для вас — именно там вы можете стать чем-то совершенно иным, чем то, что вам дозволялось вообразить.

Виржини Депант