Сломанная корона. Паганини

Полина Чех

Творчество – вопрос того, насколько ты можешь обнажить свои чувства перед многими людьми, чтобы это не переросло в «проституцию души». Любовь – это о том, как раскрыться перед одним, при этом справившись со страхом его возможной потери.В треугольнике музыканта, художницы и писательницы есть еще один угол – их созидательное начало. И порой отдаваться массам легче, чем остановиться на одном человеке.

Реквием (Москва)

Звонки, гудки, свистки, дела,в конце всего — погост,и смерть пришла, и жизнь пошлапод чей-то длинный хвост.Иосиф Бродский

В темном такси намного теплее, чем на улице. Хорошо. А то я порядком продрогла. Мягкие, тряпочные сидения. Не слишком разговорчивый водитель (в кои-то веки). Играет радио. Я кладу свою голову на колени Леши и смотрю в боковое окно. Огни фонарей проносятся по мере движения машины, то освещая, то скрывая в темноте наши лица. Мой взгляд расфокуссировывается, и лампочки-точки превращаются в распустившиеся цветы.

Его пальцы нежно касаются моих волос у виска, и парень заправляет их за ухо. По телу пробегает тысяча импульсов. Помнится, мы познакомились несколько часов назад, а я уже еду к нему домой.

Не могу представить, каково это, продираться сквозь жизнь одной. Мне кислородно-необходим рядом кто-то мощнейше вдохновляющий, чтобы двигаться ярче, интереснее и продуктивнее. Наверное, это чисто женская позиция, потому что мужчине для того, чтобы выбрать цель, ничего не нужно. А женщине цель ставить сложнее, у нас априори нет такой врожденной потребности в ее поиске. Надо наводить порядок там, где находишься, а не рисовать новые горизонты.

Я просто не могла позволить ему уйти. Наблюдая за ним весь вечер, все сильнее убеждалась, что это один из самых интересных людей в моей жизни. И дело было уже даже не в его музыкальных способностях, а в нем самом. Меня влекло к нему. За те несколько часов, что мы провели вместе, я пробурила только верхушку айсберга, и мне ни за что не хотелось останавливаться. Что в нем наконец-то меня зацепило. По-настоящему, а не сугубо поверхностно, как со многими до сего дня.

В детстве я была очень беспечным ребенком. Все последствия, будущность меня не волновали. Но потом юную легкомысленность школьных лет обстоятельно укрепили на первом курсе.

Мы сдавали макеты музеев — наших зачетных работ. Нас попросили оставить их на столах в кабинете, а самим выйти в коридор. Однокурсники и я не спали несколько суток подряд, у всех вид был изможденный, но воодушевленный. Дверь кабинета захлопнулась, и комиссия осталась внутри. Когда нас пригласили посмотреть на свои оценки, мы, из последних сил, рванули к дверному проему. Я чуть не сбила с ног кого-то, кто внезапно врос в кафельный пол в конце пути. Расталкивая одногруппников, я пробралась к просвету между ними и сама окаменела.

Столы казались уменьшенной моделью небольшого города после апокалипсиса. Каждый макет, старательно продуманный, прорисованный и вырезанный нами, выглядел так, будто по нему прошлись огромным деревянным молотком. Все было разрушено без возможности восстановления.

Потом нам объяснили, что данная мера была предпринята, чтобы кто-то другой не своровал нашу идею или не выдал бы чужой макет за собственный. И хотя это было разумно, справедливым мы это не посчитали.

И так случалось каждый раз, когда приходило время сдавать проекты.

С тех пор я приучилась к тому, чтобы наслаждаться тем временем, пока ты что-то имеешь, а не страшиться того, когда потеряешь.

— Ты точно хочешь сегодня возвращаться домой? — спрашивает Леша, когда мы сидели в баре.

— А есть другие предложения?

— Можем поехать ко мне… Не волнуйся, будешь спать, как младенец, — его расплывшаяся улыбка предвещает что скорее всего это значит такая же голая, чем «убаюканная колыбельной».

— Чего ты хочешь? — лукаво интересуюсь я.

— Меня больше волнует, чего хочешь ты…

Машина подскакивает на кочке, и я опускаю глаза на часы, проверяя время.

— 3 часа, 3 минуты — загадывай желание! — восторженно говорю ему.

— Мне нечего желать. У меня все есть.

— Так уж и все, — поднимаю брови и хитро улыбаюсь.

— Ну ладно, есть там одно…

Желания. Как много мы верим во всякие мелкие штучки, вроде одинаковых чисел на циферблате, трех повторяющихся цифр на номере проехавшей машины, рогатой косточки у курицы или нулевого меридиана и монетки через плечо.

Все, лишь бы не прокладывать путь самому.

А зачем, если каким-то счастливчикам все приходит от одной силы мысли? Те, кто стремятся к борьбе, слишком мало верят во всемогущество вселенной, которой осуществить твои стремления в разы проще и быстрее.

Но везет не всем. Опять же, вернемся к тому утопичному миру — невозможно удовлетворить потребности каждого. Вот только как рука звезд находит избранных?

— Почему кому-то достается все, а кому-то ничего? — озвучиваю я свой поток мыслей, переводя взгляд с фонарей на Лешу.

— Ну, кто-то умудряется встать на доску и задержаться на положительной волне, а кто-то ее просто упускает, и океан заглатывает его с головой.

— Но это же несправедливо.

— «Жизнь вообще несправедливая штука». Слышала про такое?

Я фыркаю.

— Слышала. Просто не могу смириться с тем, что плохие люди получают все, хотя они этого и не заслуживают, а многие добрые — гниют в подвалах.

— Да? Ты сама видела этих плохих людей? Откуда у тебя право рассуждать, что они плохие?

Я хмурюсь.

— Потому что они делают недостойные вещи.

Он горько смеется:

— Понятие о добре и зле придумали такие же люди, как и мы с тобой. И все лишь для того, чтобы управлять остальными. Наше общество держится на законах, которые придумали те, кто вовремя подсуетился.

— Прямо цитата из брошюрки по созданию личной теории заговора.

— Разве ты не согласна?..

— Согласна, вот только я сужу о добре и зле исходя из своих личных побуждений, я слушаю то, что говорит моя душа.

— Ты слушаешь мораль, которую тебе вдолбили воспитанием, — упрямится юный анархист. — Если бы тебя с детства приучили к тому, что убивать — это во благо, то сейчас у меня в шее уже торчал бы ножик, а ты глядя на меня улыбалась.

Он показывает, как воображаемое лезвие вонзается ему в сонную артерию, и корчась, кладет голову на свое плечо, свесив язык. Я действительно улыбаюсь, вот только не от представления этой картины.

— И тогда бы исполнилось мое желание тебя убивать, а не твое жить, — вспоминаю я придуманную нами модель мира.

— Это я к тому, — не обращая внимания на мой комментарий, продолжает парень, — что у Вселенной может быть совсем другое понятие о справедливости. А мы сетуем на так называемую «судьбу», — Леша делает в воздухе кавычки, — и ничего не хотим с этим поделать.

— Да, но я бы не сказала, что причинять боль другим людям, пробивать себе дорогу чужими жизнями — это приемлемо и вообще допустимо. И дело не в моем воспитании или морали. Я так чувствую, вот и все.

Парень ничего не отвечает. Я поднимаюсь с его колен и просто сажусь рядом так, что наши ноги соприкасаются.

Вот нравится ему так делать. Возбудить мой ум, а потом перестать поддерживать разговор.

На слове «возбудить», пронесшемся в пьяной голове, я немного зависла. Вспомнилось то, как он снимал футболку в гримерной…

— Что у тебя на татуировке? — спрашиваю я, вспомнив его забитую спину.

— Там очень много составляющих.

— А что она значит, если не секрет?

Он вздыхает.

— Не секрет. Голова льва — это голова царя зверей. Это тот, кто по праву природы берет свое и не спрашивает ни у кого разрешения. Смысл в том, чтобы не обращать внимания на мелкое и добиваться цели. Огонь… Потому что я хочу полыхать на весь свет и в то же время согревать каждого человека на земле. А орган и ноты… Это дань смерти. Знак моего к ней уважения.

Его лицо с и без того уже твердыми скулами каменеет еще больше и мрачнеет, будто некие демоны прошлого терзают его.

— Мои родители умерли.

Его глаза устремлены куда-то поверх водительского сиденья, толи на дорогу, толи на небо — и мысли блуждают далеко-далеко. Точно так же, как это было на концерте.

Никогда не знала, что отвечать в таких случаях. И промолчать нельзя, и слова бессмысленны.

— Мои сожаления, — искренне говорю я. — Вы были близки?

— В последние годы мы с отцом очень отдалились, как это обычно и бывает, когда ребенок переезжает из родительского дома. Но я все равно… — он заминается, а меня охватывает желание его обнять, но сдерживаюсь, — скучаю. Он и мама — были теми, кто подарил мне этот мир. И этот подарок мне никогда не отплатить.

— Давно они?..

— Мама умерла во время родов. Мой младший брат не долго ее пережил — через пару недель я нашел его мертвое тело в кроватке. А отец почти семь лет назад от инфаркта.

Перед глазами ненамеренно возникает картинка маленького светловолосого мальчика, который только потерял мать, бегущего в детскую и находящего своего братика мертвым. Посиневшим, лежащем на боку. С танцующими погремушками-звездами над головой, которые должны были успокаивать своим звоном, но в тот момент он кажется мне самым ненавистным, что только могло быть создано человеком.

— Почему ты набил именно орган?.. — осторожно спрашиваю я. Мне хочется с ним говорить, но эта тема все же слишком личная. Поэтому стремлюсь немного уйти в сторону.

— Потому что именно на органе играется реквием Габриэля Форе. А это то, что исполняли на панихиде матери по просьбе отца. И ноты на моей спине из этого Реквиема.

У меня заканчиваются слова. Передо мной один из самых одиноких людей из всех, что я встречала. До сегодняшнего дня личного знакомства с людьми, потерявшими обоих родителей, да еще и брата, у меня не было. И сейчас я просто не знала, как реагировать, как вести себя.

В этот момент его душа оказалась настолько обнажена передо мной, что почти видно коршуна, клюющего его сердце. Почти как Прометей, дарящий огонь и энергию всему миру — и до сих пор расплачивающийся.

Помню, в детстве про смерть слышала только с экрана телевизора. Кто-то умирал, люди вокруг него плакали, и я, маленькая и впечатлительная, ощущала, как водные дорожки расплываются на моих щеках. Мама мягко посмеивалась над моей чувствительностью.

Потом у меня умирали рыбки, одна за другой, пока аквариум полностью не опустел, а папа не пообещал, что живности заводить больше не будет, коли уж я так переживаю каждый раз, когда вижу кого-то брюхом кверху.

Затем прокатилась волна самоубийств среди знакомых моих друзей. Весь город стоял на ушах из-за этого массового флешмоба. Большинство открытых доступных крыш позакрывали. Толи это было «эмо-влияние», толи просто множество разбитых подростковых сердец…

А сейчас я встречаю человека, непосредственно связанного со смертью.

Гибельное кольцо сжималось.

Меня захватывают слова песни, доносящиеся по радио. Mumford and Sons — I Gave You All. Я откидываюсь на спинку кресла и начинаю беззвучно шевелить губами, подпевая мелодии. Меня смущает присутствие Леши с его музыкальным слухом — не думаю, что он бы оценил песнопения человека, которому толстозадый медведь таки потанцевал на ушах.

— По движению твоих губ я понял, что ты знаешь эту песню, — говорит парень.

— Да, знаю. Ее поет исполнитель одной из моих самых любимых.

— Это хорошо, что ты ее знаешь, — шепчет парень, что я едва его слышу.

— Ты давно был в родном городе? — пытаюсь снова разрядить обстановку после «смертельных» тем.

— Года два уже там не был, — он то сжимает, то разжимает правую руку в кулаке, очевидно думая, что я не замечаю.

— Почему?

— Мне не за чем туда возвращаться. Все мои друзья переехали либо в Питер, либо в Москву, так что не вижу смысла.

Я вспоминаю о том, что моя мама всякий раз, когда бывала в родном городе, посещала могилу своего отца. Не знаю, что именно она там делала, но это с детства казалось мне правильным.

— Разве ты не хочешь навестить могилы родителей?

Леша молчит, глядя в окно.

Понимаю — хватила лишнего. Что с моим языком сегодня? Наверное, со стороны выгляжу, как самая бессердечная тварь. Мне не хочется, чтобы он так думал, но по его отрешенному виду очень на то похоже.

Пока я посылаю мысленные сигналы извинений, Леша внезапно признается:

— Я предпочитаю огонь земле.

Мысленно обещаю себе и ему больше эту тему не затрагивать.

— Вот этот поворот? — неожиданно раздается голос с переднего сиденья.

Леша слегка вытягивается вверх, словно ему не хватает роста посмотреть в окно. Я оглядываюсь вокруг и понимаю, что не имею ни малейшего понятия, где мы находимся.

— Да-да, вот сейчас поворачивайте, а потом направо, — указывает парень.

До тех пор, пока автомобиль не останавливается, мы едем молча, лишь Леша иногда указывает направление. Парень расплачивается с водителем, он открывает дверь и галантно протягивает мне руку.

Я касаюсь его ладони, и мой мозг не может не отметить маркером этот факт.

Мы заходим в подъезд.

— Ты живешь один? — вылетает у меня, и только потом спохватываюсь, что это довольно провокационный вопрос: все-таки, как никак, у него есть жена.

— Да. Это вторая квартира моего близкого друга, я же в Москве не то, чтобы очень часто бываю. А Стас живет на другой, эту мне сдает частенько, когда я приезжаю.

Подъезжает лифт. В то время, как его рука заносится над кнопками, я выпаливаю:

— Подожди! Дай угадаю. Двенадцатый?

— Твоя интуиция поразительна, Арина, — говорит он и нажимает седьмой.

— А у тебя хорошая интуиция? — спрашиваю я, пока мы поднимаемся.

— Я стараюсь не душить свой внутренний голос и слышать шелест утренних звезд. И пока он меня не подводил.

— И что же было последним, что прошептал тебе твой внутренний голос?

Лифт останавливается, и Леша жестом приглашает меня пройти вперед.

— Мой внутренний голос сказал мне вытащить из толпы именно тебя.

Разувшись, он сразу уходит в дальнюю комнату, а я вожусь со шнурками на босоножках. И тут мне навстречу выбегает лайка, высунув язык на бок, гавкая и облизывая мои коленки.

Неугомонное создание носится вокруг меня, обнюхивая и приветствуя. Ничего себе, какая она быстрая!

— Это Везувий, — Леша стоит в дверном проеме и наблюдает за процессом. — Он уже тебя полюбил?

Я наконец-то заканчиваю с обувью и иду к нему в комнату.

— Еще бы он меня не полюбил. Почему-то все животные меня принимают, — я сажусь на край двухместной кровати с черным бельем, выглядывающим из-под покрывала. — А Везувий просто очаровательный! Не сказала бы, что очень люблю собак, но он просто чудо! Это твой?

— Не совсем, это Стаса, нашего басиста. Просто его жена не очень любит собак, поэтому Ви живет со мной. И я уже практически считаю его своим.

И, словно в подтверждение его слов, пес бросается к Леше на колени и укладывается там клубочком.

— Он больше похож на кота, чем на собаку, — смеюсь я.

— Да, это уж точно!

Леша гладит Везувия по голове и шее с легким нажимом, чтобы тот млел от того, как ногти чешут его. Я подхожу к ним поближе, и начинаю растирать псу место за ухом. Кажется, от вот-вот замурчит по-кошачьи. Я и правда завоевала его доверие.

Тут собака вздрагивает из-за какого-то шума и мчится в сторону прихожей. А мы остаемся в предыдущих позах, не зная, куда только что деть руки, которые так ненавязчиво были заняты Везувием.

— Ты не против, если я включу свои любимые песни? Просто я весь день смерть как хочу их послушать! — восклицает Леша.

— Конечно, я не против.

Я присаживаюсь обратно на кровать, и у меня наконец-то появляется время рассмотреть комнату.

В ней было удивительное сочетание трех главных цветов: черного, мятного и оттенка морской волны. Я понимаю, что судить по комнате о Леше бессмысленно, ведь по большей мере это квартира басиста, но в любом случае я замечаю многие мелочи, которые принадлежат, очевидно, тому парню, который привел меня.

На уголке зеркала висит черный ловец снов с зелеными камнями под ним. Рубашка небрежно повешена на стул, один из рукавов закатан, а левый спущен вниз. Будь Везувий кошкой, я бы решила, что это он так баловался, но тут, видимо, суть в беспечности Леши. На комоде стоит множество сувениров, и среди них фигурки всяких музыкальных инструментов, причем, что удивительно, очень много скрипок. Сначала я решила, что это гитары, но потом, подойдя поближе, убедилась, что рядом с ними всегда лежал смычок.

— Почему тут так много скрипок? Ты умеешь на ней играть?

Леша поднимает глаза с компьютера на меня и комнату, в поисках причины этого вопроса.

— Да, умею. Но не так хорошо, как хотелось бы. Вот на гитаре хоть закрытыми глазами могу играть, пальцы уже сами знают, где и какой звук получается, — он и впрямь закрывает глаза и показывает бешенную игру на воображаемом инструменте. Я усмехаюсь. — А вообще, кличка у меня такая — Паганини.

— Паганини? — с удивлением переспрашиваю я.

— Ага. Один раз я так напился, что когда взял гитару поиграть, порвал там две струны. Моему пьяному мозгу показалось этого мало, и он решил порвать все остальные кроме одной. «Смотрите, какой я виртуоз!» Парни до сих пор кличут меня Паганини после того случая.

— И как, хорошо получилось на одной струне?

— Отвратительно, — он качает головой, а я хохочу в голос. — Но на тот момент мне казалось, что я король мира.

— Ну и где же твои песни? — киваю ему на экран.

— А, сейчас!

Леша снова возвращается к поиску аудиозаписей, а я к осмотру комнаты. В общем-то необычного ничего, кроме огромного чучела филина на шкафу и множества виниловых пластинок я не нашла.

И никаких следов постоянного присутствия женщин.

— А граммофон у тебя тоже имеется?

— Это не мои пластинки, — нарочито небрежно отвечает Леша и наконец-то включает музыку. — Я предпочитаю большие, современные колонки.

Прибегает его четвероногий друг, и игра с ним и мячиком еще на полчаса занимает наши руки. Но вот Везувий мчится куда-то за мячом в коридор, и по звукам слышно, что он не слишком спешит возвращаться.

— Дать тебе какую-нибудь футболку, чтобы поспать? — Леша подцепляет взглядом мое и без того короткое платье.

— Да, было бы замечательно.

Парень вытягивает из шкафа черную футболку с символикой Hollywood Undead и протягивает ее мне:

— Думаю, тебе подойдет, она довольно длинная.

Ухожу в туалет, по пути оценивая длину этой материи. Конечно, длинная! Да она едва зад мне прикроет!

Собственно, как и ожидалось, конец футболки едва коснулся моих бедер, и то с натяжкой. Я стягиваю низ руками и иду в комнату Леши.

— Она мне короткая, — говорю я, высовываясь из-за дверного проема по шею.

Леша, уже устроившийся в кровати и выключивший музыку, приподнимает голову на локтях и лукаво смотрит на меня:

— Покажи.

Его настроение тут же проецируется на меня, и по лицу тоже расползается игривая улыбка. Выхожу вперед. И, естественно, футболка задирается еще больше.

— По-моему, она идеальна, — заключает парень.