Три плюс одна

Петр Ингвин, 2018

Страдать от неразделенной любви постоянно кто-то мешает: то нанятые неизвестной структурой бандиты, то непонятные невидимые существа, то интриги иностранных разведок, то фанатики-националисты… Преодоление себя кует характер, совместные приключения сближают, и неразделенная любовь потихоньку расстается с приставкой «не». И пусть героиня предпочла умному честному герою мускулистого красавца-словоблуда. Это ничего не значит. Завоевать любовь, спасти мир, познать высшую истину – герой на то и герой, чтобы невозможное сделать возможным. (Автор обложки – Kizukuro)

Глава 1. Чертовщина из «ящика»

Три плюс одна. Вычесть лишних, должно равняться двум. К общему сожалению, уравнение на выходе давало четыре унылые единицы, что для каждого равнялось нулю. Странная математика, но другой не было, отношения трудно поддаются расчетам.

Грабли в руках Ника скребли землю, будто сдирали кожу. Личность воображаемого недруга тайны не составляла, у всей тройки — Ника, Мирона и Аскера — это был один человек. И он был рядом.

— Естудэ-э-эй… — разносилось над опушкой, и лес отвечал глухим эхом, — оу май траблз симд со фа-а-ар эвэ-эй…

Забравшийся на пригорок Толик копировал оригинального исполнителя: волосы развевались, подобранная с земли ветка изображала гитару. Правая рука держала «гриф», а левая стегала по воображаемым струнам — мерзавец-перфекционист учел даже то, что Маккартни — левша. За это Ник ненавидел его еще больше. Не сэра Пола, естественно.

Одного с Ником среднего роста, Толик абсолютно не походил на него в остальном: у Ника волосы были темные и короткие, у всеобщего университетского любимчика — светлые, длинные, иногда схваченные сзади в хвост, а сейчас отданные на волю ветра. Толик умел подать себя. В меру накачанный красавчик с проблесками интеллекта, столь же редкими, сколь, надо быть честным, незаурядными. Обидно, что острота ума направлялась исключительно на удовольствия — убойные шуточки влекли девчонок, как запах шашлыка — бродячих псин. Ни за что не понять, как умная рассудительная Луиза могла запасть на такого.

Наташа Ростова обожглась на Курагине и досталась Пьеру. Это хоть как-то утешало. Хорошо смеется, как известно, последний.

Не утешало. Очень не хотелось быть в очереди последним, но на вопрос, что лучше — стать для Луизы никем или последним, ответ имелся, он был единственный и хоть как-то примирял с реальностью. Не можешь ничего сделать — жди, как говорят китайские мудрецы, и мимо проплывет труп врага. Ник не считал Толика врагом. Скорее, не по праву удачливым соперником. Не по праву, поскольку личной заслуги в богатых родителях, статной фигуре и смазливой физиономии не усматривалось. С другой стороны, Луиза тоже не виновата в том, что желанна не менее мороженого в жару, и поговорить с ней умному человеку — одно удовольствие. Но то — Луиза, а то — слащаво-приторный «мажор», только слепой не увидит разницы. Ник удержал вздох — нельзя показывать чувства окружающим, это смешно и глупо. Достаточно скосить взор на Мирона: нервные движения не соответствовали комплекции, желваки на сосредоточенном полноватом лице елозили, как мыши под ковриком, щеки покрылись пятнами. Да, смешно и глупо. Возникала зависть к Аскеру: как умудряется делать вид, что ему все равно? Это у горцев в крови, что ли?

Плотная фигура Мирона размашисто двигалась с косой в руках в нескольких шагах впереди, в полете косого острия кроме двойной энергии проявилась злость — чувствовалось, кто представляется на месте стебельков.

— Опять выпендривается, — покосившись на Толика, процедил Мирон едва слышно.

— Когда на тебя столько девчонок смотрит, и ты бы выпендривался, — также негромко выдал работавший рядом с Ником Аскер.

Ник осторожно обернулся: вдруг Луиза услышит? Нет, возившая граблями метрах в пяти позади, она вместе с другими девушками отвлеклась на «певца».

— Что ты хочешь сказать? — Мирон остановился, его ноги заняли позицию, словно готовились к драке, а коса угрожающе приподнялась. — Они всегда смотрят, но я, в отличие от некоторых, не выпендриваюсь.

С толстыми бедрами и покатыми плечами Мирон нисколько не походил на бойца. Продолжение пикировки вызовет разве что снисходительные ухмылки со стороны, и Ник поднял руку:

— Предлагаю вычеркнуть глагол «выпендриваться» из лексикона, сегодня он исчерпал лимит.

Занудством от таких разговоров пахло только для посторонних. Луиза оценила бы остроту, но ее взгляд и мысли приковал лицедействующий выпендрежник. Руки Луизы сложились на торце граблей, взор затуманился, сознание унеслось в мечты.

Обидно до чертиков, а ничего не поделать. Ник переглянулся с приятелями, взгляды опустились, работа закипела с удвоенной силой.

Запах скошенной травы сносил голову, глаза слепило — солнце в сентябре словно оправдывалось за лето. Зелень местами пожухла, но кланяться осени отказывалась категорически. Под обжигающими лучами поля превратились в фантастический пейзаж, дуга асфальтовой улыбки заставляла лес довольно щуриться, природа будто бы обнимала, наставительно целуя в макушку и благословляя на непредставимые в бетонных коробках безрассудства. Окружающее напоминало декорации фильма про любовь, где все так, как обожают девчонки: в центре кадра — романтический герой в ореоле славы, вокруг — обожающие почитатели и претенденты на долю внимания, мир сверкает, зрители — в ауте. Картинка долго не сотрется из памяти, вызывая нужные ассоциации. Почему у Толика это выходило естественно, а сотвори подобное Ник или кто-то из приятелей — позора не оберешься?

— Оу е-эстудэ-эй кам са-адднли-и… — зычно неслось над головами.

Парни хмурились, девчонки млели. Единственная взрослая в рассаднике наивности и тестостерона — Вера Потаповна — глядела на Толика с нежностью: видимо, напоминал кого-то из далекой юности. Упреков, что работа стоит, не последовало, вместо этого Вера Потаповна с удовольствием слушала певца, обмахиваясь списком присутствующих. Галочки проставлены, отсутствующих ждет наказание, а присутствующих — автобус, готовый отвезти обратно в город. Спасавшийся от жары водитель спал внутри. Вольности студентов, уставших от добровольно-принудительного превращения из обезьяны в человека, возражений больше не вызывали: выделенный участок убран и обихожен, остались последние штрихи.

Фаня, старшая сестра Луизы и однокурсница Толика, взялась подпевать:

— Нау ай нид э плэйс ту хайд эвэй…

Сорванная колючка выступила в роли микрофона.

Ник косо глянул на «бэк-вокалистку». До Луизы Фаине — как раку до золотой медали на олимпиаде по свисту. Старшая сестра в чем-то напоминала младшую: похожие волосы ниже плеч, средний рост, влекущие обводы… Но: лицо — более вытянутое, цвет волос не русый, а темный, и, главное, голос… Не милое сердцу грассирование, а нечто грудное, обволакивающее, в чем тонешь без спасательного круга любви к другой. Даже не считая лезущих в глаза достоинств по части, противоположной интеллекту, одним лишь голосом Фаня могла заполучить любого. Могла бы, но не пользовалась колдовской возможностью, за которую другие полжизни отдадут. Она встала чуть позади Толика: дескать, ни на что не претендую, к царским лаврам не примазываюсь, просто побуду рядом, пока место не занято. Как давно понял Ник, сестер сразила одна беда, Фане тоже нравился Толик. Не мог не нравиться, если с упорством, которое граничило с мазохизмом, Фаня ежеминутно оказывалась рядом.

В отличие от Луизы ее сестра умело скрывала болезнь. Выдавала за дружбу. То ли склад характера, то ли возраст и опыт научили, а чувства прорывались только во взглядах, когда они испепеляли очередную конкурентку. Статус одной из приближенных Фаню устраивал — на большее рассчитывать нельзя, меньшего не хотелось.

Таких, как Фаня, вокруг университетского лидера вилось с десяток. Кто-то вылетал, кто-то добавлялся. Фаворитками, как правило, становились первокурсницы или девушки со стороны. После быстрой отставки они, как правило, оставались в сфере доступности кумира, подхваченные его друзьями. Такая судьба Фане не грозила: о притягательном для Толика эффекте новизны речи не шло, приходилось рассчитывать на что-то другое. Способ нашелся. За счастье быть рядом Фаня боролась в роли наперсницы и всепонимающей подруги, которую без проблем для достоинства можно попросить о самом невероятном… и она поможет.

Приятной во всех отношениях сестру своего идеала Ник не считал, все лучшие качества перечеркивало брезгливое неприятие ее выбора.

Продолжая надеяться или просто доказывая, что чего-то стоит, Фаня работала на уборке в одном купальнике. На внешность ей жаловаться не приходилось, мужскими стоп-сигналами она обзавелась еще в младших классах и с тех пор бравировала к месту и не очень, когда считала, что этот аргумент перевесит прочие. Случай, видимо, настал. Соперницы большей частью были в обвислых «трениках» и майках с пятнами пота, кто-то поздновато подвернул запачканные джинсы, а Фаня — вот она, в сказочных подробностях, со всеми созревшими и маявшимися от бесхозности выпуклостями. Грабли с перчатками остались в траве, Фаня чувственно выгнулась, добавляя харизме главного исполнителя живенького антуража. Неизвестно, было ли у них что-то, на отношениях это не сказывалось. Толик с Фаней казались просто приятелями — такими же, как троица поклонников Луизы с предметом поклонения.

— Смотрите! — Мирон застыл на месте, большие выпуклые глаза моргнули, палец указал в поле.

Ник с Аскером резко обернулись: среди трав виднелось движение.

— Ветер, — сказал Ник.

Интуиция пнула, намекая, что это не так. Но если не так, то как? Трава в поле расходилась и вновь смыкалась, будто шел человек. Но человека не было.

Прочую студенческую братию занимал кривлявшийся Толик, лица глядели в другую сторону.

— Зверь бежит, — сгребая последнюю копну, авторитетно заявил Аскер.

Версия Нику понравилась, иначе пришлось бы усомниться в рассудке.

— Какой зверь? — Мирона объяснение не устроило. — Там не выше колена. Видишь хотя бы спину?

— Лиса. Или кошка. — Аскер пожал плечами, непонятное явление его больше не интересовало.

— Для кошек мы далековато от жилья.

— Может, она из «ящика»?

«Почтовым ящиком» или просто «ящиком» по перешедшей от родителей привычке звался закрытый объект, в далекие советские времена иного адреса не имевший. Закрытый-то закрытый и секретный, но как студентам из близлежащего городка не знать, что находится внутри, если хотя бы один родитель в каждой семье работал в «ящике»? Расположенный за городом секретный объект двигал вперед науку, лаборатория сидела на лаборатории в прямом смысле — этажи, как утверждали слухи, уходили далеко вглубь. Часть исследований имела стратегический характер, отсюда меры безопасности: объект окружали два периметра, один в другом, радиусом по нескольку километров. Внешний забор — обычная сетка-рабица с воротами на единственной дороге. Заросшая лесами зона между внешним забором и внутренним периметром не принадлежала «ящику», ее огородили для уменьшения количества праздно шатающихся и чтобы посторонний транспорт не достигал основной линии охраны. У ворот на соединяющей с городом трассе, где сейчас трудились снятые с занятий студенты, скучал дежурный. Днем он проверял пропуска, на ночь ворота запирались на замок.

Для внешней зоны посчитали достаточным расставить надписи «Охраняемая территория, вход воспрещен». В одном месте ограду прерывало озеро с незамысловатым названием Нижнее, местные пользовались этой особенностью и отправлялись за забор вплавь или на резиновых лодках по грибы, на рыбалку и просто за приключениями — в глубине зоны имелось еще одно озеро, Верхнее, с немыслимой красоты окрестностями, песчаным пляжем и пещерами в лесу. Молодежь обожала там отыхать, паломничество не прерывалось весь теплый сезон. Военные на творимое безобразие смотрели сквозь пальцы. Главное, чтобы никто не покушался на второй периметр — с высоким забором под током, контрольно-следовой полосой, инфракрасными камерами и прочими тепловизорами. Туда и не совались, и что происходит на последних километрах перед лабораториями, никто не знал. А кто знал, давал подписку категории «Особой важности», что круче всяких «Секретно» и «Совершенно секретно» как двойная полоса на дороге: и с одной обгонять нельзя, а с двумя — ну вообще нельзя.

Недавно в «ящике» что-то произошло. Нет, не беда типа «катастрофа», как сразу приходит в голову, когда рассказывают о секретных объектах. Наоборот. Местные ученые совершили некое открытие, прорывное и чуть ли не эпохальное. Большего сказать никто не мог, причастные загадочно улыбались, а в город, о котором забыли все, кроме жителей (да и последние, чего греха таить, иногда махали на все рукой), собрался приехать Президент. Именно так, с большой буквы — не глава какой-то фирмы или госкорпорации, а тот единственный, что с красной кнопкой в чемоданчике. Городские власти всполошились, на уши поставили всех, кто хоть как-то от них зависел.

Ник с приятелями очень даже зависели, потому вместе с прочей студенческой братией оказались на уборке трассы за городом, где вскоре проедет глава государства.

— Если это кошка, то с подозрительно широким шагом. — Мирон стоял на своем. — О-очень большая кошка.

— Кошки умеют прыгать, — оскалился Аскер во все тридцать два крупных зуба.

— Почему не видно прыжков? — не сдавался Мирон. — И странные у нее прыжки получаются — зигзагом влево-вправо, как шаги у человека, только без человека.

Он выразил вслух мысли Ника. Выходит, интуиция права, не привиделось.

— Наверное, это пьяная кошка. — От пробежавшего по спине холодка Ника понесло в юмор.

— Хочешь сказать — ее шатает? — Мирон с сомнением прикусил губу.

Аскер перенял шутливый тон Ника:

— Если кошка двигается с секретного объекта, то, чтобы не быть подстреленной, она должна, как минимум, уметь ползать по-пластунски.

Ник поддержал:

— Кошка с секретного объекта может выглядеть как змея и передвигаться соответственно. Откуда ты знаешь, во что там превращают кошек?

Далекое движение прекратилось так же внезапно, как началось.

Участок дороги, порученный университету, уже лоснился бритыми обочинами, чернели в ожидании грузовика мешки с мусором, образуя похожие на ежевику-мутанта пузатые горки. Сквозь эти горки и свежие копны к спрятанным в лесу госсекретам пробирался асфальтовый змей автотрассы, его голова заглядывала в дебри за хлипкой оградой первого периметра, а хвост терялся в далеком отсюда городе. Полчаса езды — или три часа хода пешком — и можно оказаться дома, за любимым компьютером или на диване с книжкой в руке.

Вместо родных стен глаза видели довольного жизнью соперника, а уши слышали с этой минуты ненавистное:

— Оу аай билии-ив ин е-эстудэ-э-эй…

Большинство студентов и, что намного обиднее, студенток продолжало глазеть на фиглярство местного заводилы. Мирон вновь орудовал косой с усердием палача: остаткам травы головы сносило по самые щиколотки.

— Побил бы, да зубы жалко? — съехидничал Аскер.

Ник покачал головой: нехорошо насмехаться над товарищем, особенно так плоско, затерто и по поводу, по которому тот не сегодня-завтра посмеется над тобой. Для Аскера, низенького и щуплого, это было актуально.

— Я мог бы ответить разными способами, как логично-непечатными, так и сугубо иррациональными, — сдержанно выдал Мирон, — но предпочту закрыть тему ключевым вопросом математики: не все ли равно?

Ник с облегчением выдохнул: миру мир.

Работа возобновилась.

Бензиновую технику — газонокосилки и триммеры — организаторы студентам не доверили, инструмент бесплатной рабочей силы составляли грабли, косы и метлы. С косой умели управляться четыре старшекурсника, которые по соседству сейчас тоже изображали маятники, и Мирон — каждое лето у него проходило в деревушке на границе с Литвой, где родственники учили жить с природой в ладах. Ник, Аскер и Луиза довольствовались граблями. Их четверка работала отдельно, по приезду на участок все привычно разбились на группки: мажоры, умники, индивидуалы и балбесы.

Ник с Мироном, Аскером и Луизой составляли категорию умников. Из чужих уст звучало обидно, но смысл радовал. К примеру, оказаться балбесом не хотелось просто из-за названия. Индивидуалов в постоянном броуновском движении сбивало в кучки и быстро разносило, они держались нейтрально, существовали неинтересно, а если в их среде вспыхивали звезды, везунчиков втягивало гравитацией прочих группировок.

Мажоры у прочих вызывали завистливое презрение с упором на прилагательное. Кому не захочется нестись по жизни с ветерком, разбрасываться купюрами и собирать падающие к ногам приятные нежданчики — совершенно незаслуженные, но бесконечные? В круг избранных вели два пути. Первый измерялся деньгами и родительскими возможностями, второй — особыми личными качествами, которые требовались сообществу на данный момент. С исчезновением у новичка денег или потерей интереса к нему дверь в самопровозглашенную элиту закрывалась. Мажорная тусовка не ограничивалась учебной группой или курсом, она включала весь университет, а вне стен альма-матер расширялась многократно за счет таких же из других заведений и временно вовлеченных. К тем, кто не свой, мажоры относились высокомерно, считали лохами и нищебродами.

Ник, с мамой-учителем и папой-врачом из детской поликлиники, как типичный представитель лохов-нищебродов обходил бы заносчивую компанию за километр, но нечто неподвластное воле держало Луизу на опасном расстоянии к их лидеру. Словно планету около светила — кружило по эллипсовидной орбите, то приближая, то отталкивая, но не отпуская в свободный полет. Планетарным спутникам не оставалось ничего другого, как следовать природе с покорностью обреченных: аналогично ходить вокруг, ворчать сквозь зубы и на все соглашаться.

Едва закончилось пение, со стороны «балбесов» послышалось:

— Слыхали про макаку во фруктовом отделе? В ящиках с бананами жуки и пауки из теплых стран и раньше приезжали, но чтобы целая обезьяна…

— Причем, живая!

— У меня папа в том супермаркете охранником работает, он рассказал, что ее сразу забрали в «ящик».

— Лучше бы в зоопарк отдали. Бедная обезьянка.

— Где ты у нас зоопарк видела?

— Потому и нет зоопарка, что каждую животину сразу в лабораторию везут.

Разговор велся громко, слышали все. Луиза обернулась к поклонникам-приятелям, глаза ожили лукавством, на любителей слухов указал мах головы: «Чем бы дитя не тешилось…»

Солнце и так сильно светило, но будто вышло вторично. О том, что он улыбается, Ник почувствовал, когда заболели скулы. Мирон покраснел, Аскер кивнул. Дескать, нашли, о чем говорить, одно слово — балбесы.

Вокруг «умников» студенты уже бросали орудия труда и растягивались на травке, подставляя тушки солнышку: работа сделана, на большее не подписывались. Кроме Фани еще две девушки из той же тусовки с удовольствием продемонстрировали свои купальники. Точнее, себя в купальниках. Парни, кто не стеснительный, давно щеголяли голым торсом. Тот же Толик. Правда, рубаху он не снял, только расстегнул, чтобы скромные мышцы оттенялись поджарым прессом. Над подобной красотой хилому Нику работать и работать, а полноватому Мирону, к примеру, даже не мечтать. У Аскера, в отличие от приятелей, на животе даже кубики виднелись, но миниатюрность общего сложения сводила эффект на нет — девушкам нравились масштабы. Чтобы не нарываться на шутки про микроскоп, Аскер кутался в черную с белыми полосками спортивную куртку. Мирон скрывал телеса под похожей «спортивкой», только обширной и, как все у него, бело-красной — намек на геральдические цвета милого его сердцу Великого Княжества Литовского, о котором все уши прожужжал.

Ник гордо нес костюм черно-желто-белых тонов. Покупая в свое время, сначала он выбрал бело-сине-красный с двуглавым орлом, но имперские цвета сразили наповал, рука сама потянулась за деньгами.

Из их четверки только Луиза пришла не в спортивной форме, как требовали организаторы уборки, а в джинсах и футболке, как большинство девчонок. Так же поступили некоторые парни, особенно из мажоров. И только Толик, если вернуть лимитированный глагол, выпендрился: прибыл как на свадьбу, в лаковых штиблетах, джинсах и белой рубашке. Собственно, он и не утруждался в работе, продолжая чувствовать себя как на свадьбе. Толик мог вообще не ехать, с него все как с гуся вода, но так уж совпало: золотая молодежь собралась за город, и вдруг явился повод пофорсить и первокурсниц поклеить — вне родных стен сдерживающие факторы у женской половины странным образом таяли и превращались в желе.

— Сдаем инструмент! — громыхнул натренированный в аудиториях голос Веры Потаповны.

Задача, во-первых, выполнена, во-вторых, в срок, в-третьих, без потерь, и понятно, что больше всего преподавательница, поставленная отвечать за работы, боялась травм или недосчитаться личного состава. Теперь страхи в прошлом, светят солнце и премия, жизнь прекрасна.

— Собираемся!

Развалюха, которая, судя по виду, пережила ровесников-мамонтов, а ныне умело притворялась автобусом, превратилась в электромагнит. Словно рассыпанная металлическая стружка, все живое в округе зашевелилось, сориентировалось на центр притяжения и потянулось на место зова, по пути слипаясь в комки побольше. Из ничего возникли толкотня и очередь. Вера Потаповна суетливо распоряжалась, в журнале делались пометки, когда очередной студент закидывал инвентарь в глубину салона.

— Какая картинка! — Толик, проходя мимо, не удержался, чтобы не отпустить колкость в сторону «умников». — Смерть с косой и ангелы с граблями.

Рядом в голос заржал Борька по прозвищу Бизончик. Прозвище соответствовало внешности: блестящие на солнце бритые «антресоли» прямо переходили в плечи, морда — кирпичом, вместо шеи — сплошная мышца. Майка с широким вырезом, татуировка-дракон, золотая цепь, квадрат подбородка — все работало на имидж крутого парня, с которым лучше не связываться.

— Ангелы с граблями! — с гоготом повторял он, пытаясь сдержать конвульсии, от которых тряслись пузыри мышц.

Невысокий рост компенсировался у него обхватом двустворчатого шкафа, а устрашающий вид — глуповатостью лица: Бизончик никогда не имел своего мнения, во всем полагаясь на приятеля — любимчика девочек и преподавателей, не понимавших, как же столь интеллигентный и высокодуховный Толик может дружить с субъектом, чье нахождение в университете держится исключительно на недоразумении и ежегодных конвертах от папы. Телячий взгляд Борьки не выдавал мыслей, а если они каким-то образом появлялись, место мыслей занимала смена эмоций — ими Борька-Бизончик реагировал на внешние раздражители. Если Толик пошутил — нужно смеяться, если кому-то пригрозил — надо «наехать» и гнобить до последнего, жизнь проста и понятна, а все сложности — для недалеких умников вроде Ника с командой. Поэтому Ник его сторонился — во всех случаях, когда это зависело от собственного решения. Сейчас остаться в стороне не получалось, но можно было проигнорировать.

Кроме Ника то же с успехом проделали Мирон, Аскер и поджавшая губы Луиза.

На уборку трассы Толик приехал не вместе со всеми, а на собственной машине. Размерами красный внедорожник догонял автобус. Бизончика цвет машины нервировал (бык — он всегда бык, даже если человек), другие мажоры в своей массе предпочитали не яркость, а говоривший о статусе казенный траур по детству, но Толик выбрал то, что нравится девушкам. Кенгурятник спереди, лестничка сзади, ступеньки и прочий обвес делали из красного мастодонта нечто вроде центра Помпиду с трубами по кругу. Впрочем, кроме мажоров, которые бывали в том центре или хотя бы неподалеку, и умников, знавших о нем просто потому, что узнавать новое было самым приятным в жизни, остальным сравнение ни о чем не говорило.

Пока одни студенты ждали очереди на размещение или грузились, а третьи уже наслаждались витавшими в автобусе солярочными миазмами, компания мажоров и им сочувствующих в количестве трех парней и четырех девушек двинулась к собственному транспорту. Толик застыл на полушаге, отчего вся компания встала, врезаясь друг в друга, и головы завертелись в поисках причины.

— Фаня, сестренку не пригласишь? — Облизываться глазами невозможно, но Толик сумел.

Фаня, продолжавшая разгуливать в трех тканевых треугольничках, фыркнула и как бы в сотый раз повторила:

— Говорила уже, она такое не любит.

— Люди меняются. — Толик с намеком поднял бровь. — И не надо решать за других.

Обернувшаяся Фаня почти явственно проскрежетала зубами: Луиза ждала предложения, как собачка косточку, и самое отвратительное, что это видели все. Старшая сестра процедила младшей:

— Поедешь с нами на шашлыки?

— В принципе… — Луиза в меру умения пригасила ликование, — ничего серьезного на вечер я не планировала…

А еженедельные посиделки у Ника, когда за чаем они вчетвером болтают обо всем, что для того же Толика — ребус, а для Бизончика — китайская грамота?! Три взгляда кратко обменялись всем, что думают по этому поводу.

Компания мажоров разразилась девичьими возгласами:

— Анатоль, ты забыл про дам, а нам тоже нужны кавалеры.

— Эти, что ли? — Толик с усмешкой кивнул на Ника, Мирона и Аскера.

— Можешь предложить других?

— Ладно. Если хотят, пусть тоже едут.

Из методично газовавшего, чтобы не заглохнуть, автобуса выглянула Вера Потаповна:

— Ребята, вас ждать?

Она повисла в дверях, как перезревший помидор, оставалось ткнуть вилкой. В роли виртуальной вилки, если не чего-то хуже, выступил Толик.

— Обещаю к началу занятий всех привезти обратно. Жаль, Вера Потаповна, что не можете поехать с нами. — Он словесно резал и надкусывал наколотое, голос оплетал искренностью, а в глазах сквозила ирония, которую с расстояния от автобуса, к сожалению, видно не было. — Мне кажется, у вас многому можно научиться не только в формате академических знаний. Представляете: палатки, костерок, песни под гитару, в котелке булькает ушица, от запаха сводит челюсти… В этом деле, Вера Потаповна, опыта у вас несравнимо больше. Почему вы никогда не отдыхаете с нами? Понимаю, что работа, ответственность, нужно сдать инструмент… но когда-нибудь вы же сумеете выбраться вместе с боготворящими вас великовозрастными обормотами?

Улыбка расплавила бы сталь, а преподавательница не дотягивала даже до полиэтилена. Ее просто испарило. Толик умел выжимать из людей нужные ответы. Еще бы: красавчик, умничка, отличник, да еще подлиза… Потому всеобщий любимчик. Понятно, что «всеобщий» имело отношение только к недалеким созданиям вроде доверчивых преподавателей и девушек, принимавших личину за сущность, кое-кто видел пройдоху насквозь, но поделиться мог только с двумя такими же.

На лице преподавательницы читалось: «Да я бы хоть сейчас, но сам же сказал: работа, ответственность, нужно сдать инструмент…» Вслух раздалось другое:

— Сегодня только пятница.

— Я и говорю — все будет в лучшем виде, до воскресенья мы вернемся, можете на меня положиться.

— Одну минуту! — Луиза махнула рукой, чтобы автобус не уезжал. — Я на всякий случай маме позвоню, а то вдруг с вами ехать понадобится.

Девушки из мажорок скривились, снисходительные взгляды показали Толику, на кого он собрался променять старых подружек.

Пока в телефоне шел гудок вызова, было слышно, как Фаня внушает Луизе:

— Ты понимаешь, зачем тебя пригласили?

— Да.

— Ну, я предупредила. — В трубке ответили, и Фаня, отходя, посоветовала: — Отпрашивайся как я, на все выходные, чтобы не беспокоились.

— А как с ночевками?

— Будет костер, а если пойдет дождь — есть палатки.

Ника с приятелями напрямую никто не спросил, поедут ли они.

Они поехали.