Я – гитарист. Воспоминания Петра Полухина. Издание доработанное и дополненное

Петр Иванович Полухин

Без души – нет музыки. Эти слова автора стали девизом и основой исполнения всей его музыки и творческой деятельности.В своей книге автор вполне объективно, с присущим ему только стилем юмора, описывает свой жизненный и творческий путь… Это и путь развития гитары.Сотни концертов, огромный репертуар переложений для гитары классических и народных произведений, музыка к кинофильмам, собственные произведения, вариации на известные темы и множество другого музыкального творчества…

© Петр Иванович Полухин, 2020

ISBN 978-5-4498-0053-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ББК 85.315.64—8

УДК 787.61

П-53

Предисловие.

Пётр Полухин — гитарист, заслуженный артист УССР, с 1982 года. Композитор, член союза композиторов Аргентины (SADAIC), 1998 год.

2 премии на международном конкурсе композиторов 2018 года.

Американским биографическим институтом номинирован на звание ЧЕЛОВЕК ГОДА 1997 (MEN OF THE YEAR). Выступал с концертами во всех республиках СССР — в Финляндии, Польше, Словакии, ГДР, ФРГ, Аргентине, Уругвае, Чили, США, Канаде.

Написал музыку более чем к 30 телефильмам и радио — спектаклям. Пишет произведения и обработки соло для гитары дуэтов и квартетов. ТРОПИКАНСКИЙ концерт для 4х гитар и оркестра. РУССКИЙ КОНЦЕРТ для гитары и оркестра. Более 40 публикаций в газетах, это интервью и статьи.

Работал солистом инструменталистом в Киевской филармонии, в Доме органной и камерной музыки. В Аргентине, город Кордоба — солист оркестра танго и солист театра САН МАРТИН. В США, город Хьюстон — частные концерты и преподавание композиции в музыкальной школе. В Канаде с 2010 года не играет, только занимается композицией.

Луганск

Мои родители русские, православной веры. Отец — Полухин Иван Петрович, родился в тысяча девятьсот втором году в селе Петраковка, Курской области.

Мать — Полухина Мария Дмитриевна, в девичестве — Авдюгина, тысяча девятьсот десятого года рождения, донская казачка, которая родилась в деревне Машлыкино, Ростовской области. Отец рассказывал, что когда ему было пятнадцать лет, он под впечатлением игры на гармони сельского гармониста, выкрал у отца деньги, которые тот собирал на покупку коровы и купил себе «хромку». Так называлась в то время русская двухрядная диатоническая гармоника. Конечно, это ему дорого обошлось, выволочку получил приличную, да и деревня вся смеялась над ним. Но тут случилась революция. Власть захватили большевики.

«Керенки» исчезли из обращения, корову не купили, а гармонь осталась.

Мой отец, от природы имея отличный музыкальный слух и память, быстро научился играть «по слуху» не только «Барыню», но и другие модные в то время танцы и песни. Его начали приглашать играть на свадьбах и он заработал денег и на корову, и на ремонт обветшалой кровли их дома.

После окончания гражданской войны состоялся первый призыв в Красную Армию. Отца призвали служить. Он служил в Москве, охранял Кремль. После завершения срочной службы ему предлагали поступить в школу командиров, но он отказался и вернулся в Петраковку. В стране была объявлена новая экономическая политика, так называемый НЭП. Отец открыл сапожную мастерскую, но дела пошли плохо, и он уехал на Донбасс.

Хотел работать шахтёром, но устроился на патронный завод сначала учеником, а затем

Мать моя к этому времени уже побывала замужем и имела двоих детей от первого брака. Муж ее — Павел Павленко был скорняк, шил шубы и хорошо зарабатывал. Профессия сложная и тяжёлая, тут нужна большая физическая сила при выделке шкур. Когда начали устраивать колхозы — ему предложили записаться.

— Я же не работал на земле, давайте я буду шить шубы, я же скорняк. Раскулачили, забрали всё, а голытьба даже подушки забрала. Павел сказал моей матери, что в степи в стоге сена спрятал 2мешка зерна. Сказал — бери понемногу. Однажды зимой напали волки, но не тронули. Мать рассказывала, когда мне было лет 14. Мужа сослали в Сибирь на перевоспитание. Муж там заболел и умер. Мать осталась вдовой с двумя детьми. Младшему Ивану был год, старшему Алексею — четыре года. Начался голод. Ваня умер, а Алексей выжил. Мать поступила работать в совхоз, где директором был дальний её родственник, который сумел ей помочь уехать в Луганск. Поступила на патронный завод разнорабочей. Образования она не получила.

Андрей Ледовской — товарищ моего отца по работе, познакомил его с Марией Павленко и они поженились. Ледовской с семьёй жил в районе Каменный брод. И он посоветовал построить дом там же. Потом стал крёстным отцом.

На окраине Луганска отец своими руками построил небольшой домик на большом земельном участке, где посадили с матерью много фруктовых деревьев. В этом доме восьмого июля тысяча девятьсот сорок первого года родился я. А в стране уже шла Великая Отечественная война.

Отца в первые же дни войны эвакуировали с заводом в Подмосковье. Мать рассказывала, что немцы, захватив Луганск, оставили итальянцев и двинулись дальше. Итальянцы особо не свирепствовали, но мы сильно голодали. Я заболел рахитом. Мать меня лечила народными средствами по советам бабки, а то мог бы оказаться горбатым. Она пережила голод 1932 года и имела опыт выживания. Готовила похлёбку из крапивы, добавляя немного кукурузной крупы, пекла лепёшки из лебеды, салат из одуванчиков. Покупала кукурузу, вручную молола, муку продавала и на вырученные деньги покупала хлеб, молоко.

Окончилась война. Четыре родных брата матери погибли на войне. Отец не воевал, но трудился на военном заводе дни и ночи, своим трудом обеспечивая нашу Победу. После войны вернулся в Луганск. По христианскому обычаю решили меня крестить. Как рассказывала позже мне мать, во время крещения случился казус: у батюшки от свечи загорелась ряса. Но батюшка не растерялся и сказал, что это знамение — у ребёнка будет необычайная, яркая жизнь. Жизнь, действительно, оказалась насыщенной яркими событиями и думаю, что они будут интересны читателям.

Послевоенные годы запомнились тем, что мне постоянно хотелось есть, и я мечтал, когда вырасту, то стану поваром и вдоволь наемся. Увы, поваром не стал, а стал гитаристом. Я не случайно стал играть на гитаре. Наш домик находился на окраине Луганска, а дальше было поле, заросшее бурьяном и кустарником, а за ним посёлок имени Кирова. Однажды приехали цыгане, Поставили они палатки, и закипела цыганская жизнь. Женщины гадали на картах, а мужчины делали металлическую посуду: вёдра, кастрюли. Мой отец в то время работал на паровозостроительном заводе имени Октябрьской революции. Несмотря на то, что он не имел достаточного образования — окончил всего четыре класса церковно — приходской школы, но у него был очень красивый почерк.

Отец помогал цыганскому барону выписывать на заводе обрезки листового железа для изготовления посуды и заполнять всякие бумаги. Барон не мог ни читать, ни писать. Шёл 1950 год, посуда была большой редкостью. Цыгане посуду лудили, покрывали медным купоросом, и она выглядела, как медная. Простодушных, доверчивых людей обманывали, говорили, что это медная посуда и люди её покупали. Мать цыганкам шила одежду. Однажды у неё пропали ножницы. Это был в то время серьёзный дефицит. Мать пошла к барону и рассказала о пропаже. Ножницы подкинули обратно. Но серьёзного воровства не было.

Я до сих пор помню вкус баронского бутерброда: кусок батона, намазанный маргарином и сверху политый сливовым вареньем. Вечерами цыгане отдыхали, пели песни под гитару и танцевали. Собиралось много людей, они аплодировали, но денег не давали — их у людей не было — время было трудное.

В это время, когда я учился в школе, влюбился в девочку Надю. Жила она с матерью и старшим братом недалеко от нас. С братом часто дрался. Отец у них погиб на войне. Старшая сестра Нади сидела в тюрьме. Когда она вышла на свободу, то выглядела измождённой старухой, хотя была совсем не старой. К Наде у меня была чистая детско-юношеская любовь. К ней на свидание я ходил часто с пучком моркови, вырванной на грядках. Уже не помню — было ли у нас объяснение в любви, но свою любовь к Наде я мечтал излить в песне под гитару, игра на которой была для меня чем-то божественным и недосягаемым. Я просил отца купить мне гитару, но в семье не было свободных семидесяти пяти рублей, столько стоила самая дешёвая семиструнная гитара в магазине. Но судьба уже предначертала мне моё музыкальное будущее и подбросила мне пятьдесят рублей, которые я нашёл на дороге. Отец добавил ещё двадцать пять, и гитара была куплена.

К ней прилагалась небольшая инструкция по настройке. Я читал её и почти ничего в ней не понимал. То, что первую струну надо натянуть произвольно — было понятно, но дальше говорилось, что вторая струна, прижатая на третьем ладе, должна звучать в унисон с первой открытой. Что такое «Унисон?». Откуда идёт нумерация ладов — от головки гитары или от розетки? Что обозначают эти белые кружочки на грифе?..

Выручил брат Алексей, недавно вышедший из тюрьмы. Он всё мне растолковал. Даже научил трём аккордам. Под них я с друзьями пел разные блатные песни. Позже купил самоучитель игры Михаила Иванова, и начал изучать нотную грамоту.

Когда в клубе «Текстильщик» был организован ансамбль гитаристов под руководством Бориса Демидова, то я стал участником ансамбля. Свободное от школы время я учил азы нотной грамоты, осваивал технику игры, теперь уже на приобретённой шестиструнной гитаре. Прошли годы. Эта девочка стала Надеждой Морьевой — преподавателем бальных танцев во дворце культуры имени Маяковского.

Но не только гитара занимала всё моё свободное время. Очень сильное впечатление на меня произвёл кларнет. Самостоятельно по школе немецкого кларнетиста Китцера я научился играть на кларнете и играл в школьном духовом оркестре. Затем попробовал себя в инструментальном квартете. В эти годы я пристрастился к чтению книг. Появилась идея — устроить обменную библиотеку. В летней кухне устроил стеллажи для книг, которые часто покупал на рынке у старушек и выдавал ребятам, которые приносили свои для обмена.

Но гитара вновь позвала к себе. В Доме Культуры завода имени Октябрьской Революции студент музыкального училища Николай Воробьёв организовал городской оркестр гитаристов. Репертуар оркестра был довольно сложный, но меня приняли, и я играл партию первой гитары. Николай Воробьёв был талантлив — он даже начал сочинять концерт для гитары и играл мне куски концерта. Как я помню — это была красивая романтическая музыка.

Воспоминания моего друга Владлена Никитенко — инженера Института Гипроуглеавтоматизация (шахтной автоматики), любителя — гитариста:

«Приехав с другом на пляж реки Северский Донецк, мы увидели группу ребят, которые слушали очень красиво звучащую гитару. Нам разрешили, присоединится. Больше я от них не отходил. Позже я узнал, что играл на шестиструнной гитаре Николай Воробьёв. Слушали мы его до вечера.

Потом сели в пассажирский дизель — поезд, на остановке Центральный пляж в пустой вагон и снова слушали гитару. Вдруг с двух с двух сторон входят ревизоры. В Луганске нас высаживают и строем ведут в вокзальное отделение милиции.

Там нас начали допрашивать. Посыпались угрозы, проверили наши адреса, пошли звонки на места нашей работы и т. д. Сидим под охраной, обстановка весьма напряжённая и неопределённая… и вдруг зазвучала гитара…

Надо было видеть, как начальник отделения милиции и его сослуживцы буквально на глазах начали добреть. Их голоса стали тише, а потом их души, видимо, стали реагировать на музыку и оттаивать… вот так гитара подействовала на милицию. Попросили сыграть что-то ещё по заказу и вскоре всех нас отпустили с миром с благодарностью за гитару».

Познакомился с Анатолием Бельдинским — гитаристом и хорошим человеком, и он посоветовал мне поступать в музыкальное училище. По профессии — он инженер-конструктор по машиностроению, ведущий специалист Луганского тепловозостроительного завода. Когда пошёл на пенсию — работал гитаристом в филармонии. Написал в 1957 году испанский танец, который Константин Смага назвал — «кубинский народный танец». Я написал пьесу для гитары — «Воспоминание о Бельдинском».

В 9—10 классах я проходил обучение токарному делу на небольшом заводе металлоизделий, который находился недалеко от музучилища. Его производственный мастер Иван Иванович говорил: «Пётр, посмотри, дверь в музучилище узкая, а у нас широкая. — Иди в узкую дверь, а в широкую всегда пустят».

Я выбрал «узкую дверь» и после окончания школы стал готовиться к поступлению в музыкальное училище. Не помню всех подготовленных пьес. Помню только этюд Наполеона Коста ля мажор, опус номер двадцать три. Приёмной комиссии моя игра понравилась. Спросили: «Где обучался игре?». Ответил, что самостоятельно по самоучителю. На вопрос: «Как собираетесь сдавать экзамены по сольфеджио и теории музыки?»

Пришлось заверить комиссию, что за год обучения я подготовлюсь и сдам экзамены по этим предметам.

После небольшого совещания, комиссия пошла мне навстречу, но стали проверять мой слух. На фортепиано нажимали одновременно две три клавиши и просили спеть отдельно каждую ноту. С этим заданием я справился легко. — Спойте гимн Советского Союза…

— Я не знаю слов… — Как же так? Ведь его по радио передают каждое утро.

— У нас нет радио, — отвечаю без всякого вранья, — электричество провели недавно. Я занимался и читал при керосиновой лампе.

— Тогда спойте, что знаете. Песен я знал предостаточно. Выбрал самую приличную. Не помню названия, но там были слова: «Мы одни, с нами только гитара, что умеет нам петь о любви…». Посмеялись, но приняли.

На Почтовой улице находилось музыкальное училище и двух небольших домиках во дворе. В главном корпусе находились струнный, фортепианный и хормейстерский отделы шли групповые лекции, во дворе в домиках разместились народники и духовики. Напротив главного корпуса было небольшое двухэтажное здание. Студенты его в шутку называли — «Консерватория».

На первом этаже большой зал, там проходили репетиции оркестра народных инструментов. Руководитель директор училища Яровой Виктор Кириллович, он преподавал домру.

Иван Акинин преподавал мне дирижирование и оркестровку. Его советами я пользуюсь, когда пишу музыку для оркестра. Среди преподавателей были знаменитые личности.

Иван Стаматти — тромбонист, играл в оркестре батьки Махно. Михаил Осипович Дунаевский, концертмейстер, родной брат композитора Исаака Дунаевского.

В Донецке художественным руководителем шахтёрского ансамбля песни и пляски ДОНБАСС был Зиновий Дунаевский, автор Шахтёрского вальса, очень была популярная и прекрасная песня — это гимн Донбасса.

Сольфеджио и гармонию преподавал Лазарь Воль. Худой, с копной чёрных волос и с дьявольским блеском в глазах. Ну, вылитый чёрт! Талантливый композитор. Написал оперетту и её в городском театре исполняли. Однажды, на уроке сольфеджио, я решил пошутить (весьма неудачно). Когда пел гамму до-мажор, то вместо ноты соль, спел — Воль. И что? «Посеешь, ветер — пожнёшь бурю». Он орал, что я бездарность, что я поступил потому, что дал взятку. Когда я сказал, что пожалуюсь директору, он, обращаясь к студентам, сказал — я такое говорил? Все хором ответили — нет. В процессе учёбы заставлял меня решать труднейшие гармонические задачи. Мне пришлось изрядно попотеть, но я так знал гармонию, что при поступлении в консерваторию, помогал своим землякам абитуриентам.

Георгий Андреевич Аванесов — мой преподаватель гитары — был домристом и технику игры на гитаре знал только в общих чертах. Главная заслуга его в том, что он готовил меня, как солиста, воспитывал, как спортсмена — быть уверенным в себе. Он говорил мне, что надо практиковаться столько, чтобы игра вызывала у публики иллюзию лёгкости. Но перед самым концертом нельзя играть программу. «Тебе через пятнадцать минут на сцену, — говорил он, — а ты уже всё сыграл, — игра твоя будет выхолощенной, неэмоциональной».

Вячеслав Ткачёв, преподаватель по общему фортепиано, слушая, как я играл «Вариации на тему Моцарта» Фернандо Сора, спросил: «А ты сможешь всё это пропеть? — если нет, то у тебя только пальцевая память а она ненадёжная.

Благодаря таким наставлениям, я стал артистом. Я никогда не разыгрывался перед концертом. Гитара лежала на стуле в концертном зале. Я в туалете горячей водой распаривал руки, шёл на сцену, проверял строй и начинал играть.

Как-то на уроке оркестровки мне задали работу: оркестровать «Старый замок» Мусоргского для оркестра народных инструментов и продирижировать. Вначале директор музучилища Виктор Кириллович Яровой перед оркестром начал рассказывать программу произведения: «Представьте старый заброшенный замок, полуразрушенный, вороны каркают». И предложил мне стать перед оркестром дирижировать. Во мне взыграл дух противоречия. Я, недолго думая, выпалил:

«Друзья, Виктор Кириллович ошибается только потому, что прочитал неправильный перевод с французского, старинный замок на рисунке Гартмана, который вдохновил Мусоргского на музыку, совсем не такой. Перед замком стоит Трубадур и поёт серенаду».

Скандала не было. Он вызвал меня в кабинет и спросил: «Откуда ты это знаешь?». Я ему сказал, что принесу картинки Гартмана. Принёс и он меня поблагодарил. Я ему тоже очень благодарен. Он меня выручал неоднократно. Один случай я помню. На четвёртом курсе дирекция русского театра предложила мне оформить музыкально спектакль американского драматурга Теннесси — «Орфей спускается в ад». Я устно договорился с директором театра на определённую плату. Когда он перед спектаклем принёс контракт, где сумма была занижена вдвое, я отказался работать. Шум поднялся страшный. Вызвали директора училища: «Ваш студент срывает показ спектакля!». Когда он выслушал мои объяснения, то заявил директору театра, что я студент хороший, претензий ко мне нет, а то, что подрабатываю в свободное от учёбы время — это моё право. Я ушёл домой, а вечером ко мне приехал заместитель директора и привёз переписанный контракт на ранее оговоренную сумму. Спектакль удался.

Я с театром даже ездил на гастроли. Мне предложили поездку по городам — Житомир, Кривой Рог, Сухуми, где в каждом городе по месяцу, оплата 5 рублей за спектакль. Спектакль «Орфей спускается в ад» играли 4 раза в месяц, но я отказался. 20 рублей в месяц это смехотворно, и тогда меня зачислили заведующим музыкальной части театра на 100 рублей. Гастроли, летом у меня каникулы. Поехали в Житомир, но некоторые артисты начали возмущаться, студент получает 100 рублей, а они 80. Директор сказал, что будет платить за спектакль. Я говорю: «покупай мне билет на Луганск!». Записал на магнитофон свою игру, когда артист берёт гитару и делает вид что играет — включают запись. Уехал, но артист, который играл главную роль, сказал: «или вы вернёте гитариста — или я ухожу из театра». Получилось то, что я ожидал — не живое звучание гитары и не вовремя включали запись. Прислали телеграмму, и я вернулся. В Кривом Роге встретился с двоюродным братом, он строил заводские трубы из огнеупорного кирпича. Рано умер — его лёгкие были забиты цементной пылью.

В Сухуми на пляже познакомился с девушкой, с которой проводил время только на пляже и не более. Когда гастроли заканчивались — она меня пригласила в гости. Меня ожидали, стол был накрыт. После застолья отец говорит, что я нравлюсь его дочери и предложил, чтоб я женился. У него плантация мандарин, работать я не буду, буду только играть в своё удовольствие. Я сказал, что ваша дочь мне нравится, но я хочу стать артистом и играть на сцене.

Такова моя судьба и я её выбрал. Я не представляю жизнь без музыки. Расставание было печальным. Мне это было наукой думать о последствиях встреч.

В здании кроме русского театра играли спектакли и украинского музыкально-драматического театра. Я с удовольствием посещал спектакли, особенно музыкальные. Наталка — Полтавка, Цыганка Аза, «В недилю рано зилля копала». В одном из спектаклей была такая сцена: старуха говорит деду — «подержи курицу». Он берёт курицу, но она вырывается из рук и бежит по сцене. Начали ловить курицу — ей некуда деваться, и она прыгает в оркестровую яму прямо на голову старому виолончелисту, и от страха наделала ему на лысину. Он начал возмущаться — «почему на меня?» Концертмейстер, скрипач невозмутимо ему говорит — «курице виднее», намекая на квалификацию его игры. Юра мой друг фаготист, студент музыкального училища — «нет, она наверно антисемитка».

Мы получали квалификацию дирижёра оркестра народных инструментов. На балалайке я играл в оркестре Георгия Андреевича Аванесова. А домру изучал у Сергея Артемьевича Васильева, заслуженного деятеля искусств УССР, директора, музыкальной школы, которая находилась недалеко от музыкального училища.

Пришёл на урок, а в кабинете сидел молодой мужчина, познакомились, Юрий Васильев сын директора школы. Он был концертмейстер виолончелей симфонического оркестра. Предложил играть вместе. Я сделал несколько обработок популярных пьес для виолончели и гитары. Он играл замечательно, особенно Чайковского, Шопена, Глазунова и другие романтические пьесы. Он не был женат. Был болен — шизофрения. Приступов я не замечал, но странности были. Прихожу к нему домой на репетицию, — на столе стоит гроб, покрашен чёрной краской. Это зачем? «Понимаешь — при виде гроба я лучше воспринимаю музыку Баха. А не было желания в нём полежать? Как ты догадался — я думаю ночью в нём спать. Ничего удивительного, Белоснежка же спала в хрустальном гробу».

Пьес 20 мы записали на радио. Играли концерты по приглашению. Юра был эрудированным, хорошо обученным музыкантом. Многому я у него научился. Фразировке, понимать построение произведения, даже начальные уроки композиции.

Когда между лекциями был большой перерыв — я обедал в столовой, студент подошёл и сказал, что меня зовёт мой преподаватель Георгий Андреевич. «Скажи ему, что я доем и приду». Когда я пришёл — он был злой и сказал, что он отказывается со мной заниматься. Я пошёл к преподавателю домры Сергею Артемьевичу и рассказал о конфликте. «Не волнуйся — я с ним поговорю», он был учителем Георгия Андреевича. «В крайнем случае — я буду тебя учить». А это было равносильно. Аванесов не играл на гитаре и Васильев не играл. В киевской консерватории Марк Моисеевич Гелис преподавал баян, домру, балалайку, гитару, бандуру, и цимбалы. Многостаночник. Отец Юры вопрос решил, и занятия продолжились, как ни в чём не бывало. Аванесов давал задание — какую пьесу разобрать, а сам уходил, говорил, что его в горком вызывают. А находился он за углом — назывался винный магазин.

После окончания консерватории, когда я приезжал к матери, я всегда с ним встречался. Приходил преподаватель баяна Пётр Апостолов и мы шли в горком и нам выдавали три бутылки портвейна.

Награды Георгия Амбарцумовича Аванесова:

1960-заслуженный артист УССР.

1967-награждён орденом Трудового Красного Знамени.

1973-заслуженный деятель искусств УССР.

Умер в 1982 году. Прожил 60 лет. Походы в горком вредят здоровью.

Я благодарен Георгию Андреевичу за помощь, которую он мне оказывал. Написал он письмо в музыкальную фабрику в Ленинград, чтоб мне изготовили гитару вне очереди. Решил вопрос с директором театра — у меня с директором был конфликт. А самое главное — согласился обучать меня. Класс гитары хотели закрыть, поскольку не было преподавателя. В его оркестре народных инструментов насчитывалось около 100 человек. Его все любили. Многим он помогал. Все оркестровки он делал сам. Это огромный труд. Репертуар был разнообразный.

Из оркестра Георгия Андреевича, любители, которые играли на различных инструментах, стали профессионалами. Борис Стус — балалаечник, профессор Астраханской консерватории. Анатолий Пересада — домрист, профессор Краснодарской консерватории. Николай Белоконев — домрист, профессор Киевской консерватории. Вячеслав Воеводин — профессор, ректор Донецкой консерватории.

Владимир Бобырь — главный дирижёр ансамбля песни и пляски военно-морских сил в г. Севостополе. Эмиль Голиков — преподаватель культпросвет училища. Александр Сушков — балалаечник, инженер строитель. Александр Харютченко — литавры — комозитор, ученик Хачатуряна.

Виктор Поздняков, труба — учился у знаменитого Докшитцера в Московской консерватории. Анатолий Калабухин — домрист, профессор, народный артист Украины, дирижёр Харьковского театра онеры и балета. И многие другие, которых я не знаю. Я уехал из Луганска в 1963 году.

Мой дом находился от музучилища более чем в пяти километрах. Я каждый день в любую погоду ходил на учёбу пешком. Общественный транспорт в наш район «Каменный брод» не ходил. Наш дом находился на вершине холма. Чтобы зимой спускаться и подниматься, отец сделал, как у альпинистов приспособление, которое я привязывал к ботинкам и мог ходить без проблем.

Сочинительством музыки я начал заниматься где-то на третьем курсе музучилища. Правда, почти все мои ранние сочинения пропали. Недавно мой друг любитель гитарист Владлен Никитенко выслал рукопись пьесы «Умирающий тореадор». Я эту пьесу сочинил в 1960 году и посвятил ему. Были какие-то вальсы, ноктюрны и даже похоронный марш на смерть брата. Когда я был студентом музыкального училища, влюбился в пианистку Ирину Хрисонопуло. Её мать работала администратором гостиницы, деньги в её семье водились. Ирина была хорошо одета, и я со своими рабочими ботинками, в которых проходил всю учёбу в училище, стеснялся к ней подойти и признаться в любви. Но многие годы мы были друзьями. В 2012 году я написал «Интимную сюиту», как воспоминание о несбыточной любви.

В училище существовала организация под названием «Смурком». В неё входили студенты со странностями. Например, баянист — племянник первого секретаря горкома партии. Он по воскресеньям ходил на центральный рынок и учил цыган, выступавших там с песнями, музыкальной грамоте. В училище он летом и зимой ездил на велосипеде. Студентка Андриевская из дирижерско — хорового отделения, только что изучив написание нот, заявила, что пишет концерт для хора с симфоническим оркестром. Или другой пример — Николай Полоз, в последствии став композитором, написал девять симфоний, а студентом ходил по центральной улице с портретом Бетховена и спрашивал у прохожих: «Похож я на великого Бетховена?».

Чтобы стать членом «Смуркома», надо было пройти испытание. Студенты народного отделения: баянисты, домристы и балалаечники должны были у входа в здание филармонии, когда публика входит на представление, играть «Светит месяц». Другие же не народники, ходили в антрактах и предлагали купить потёртые подтяжки для брюк. Я был вице — президентом «Смуркома». На собраниях мы давали концерты. Например, исполнялись фантазии на тему «Чижик Пыжик». Тромбонист Василий Слобков играл тему, а пианист Илья Наймарк играл виртуозную обработку. Скрипач Александр Панов, в последствии профессор киевской консерватории, играл собственную обработку блатной песни «Падлюка Сонька».

Я тоже не отставал от других, пел под гитару блатные песни. Примерно такая же организация была и городской филармонии, но на более профессиональном уровне. Я жил в рабочем районе, на улицах по вечерам собиралось много блатных ребят. Они распевали песни и пили вино. Когда я после занятий проходил мимо них, они звали меня поиграть. Кличка у меня была «Композитор». Я им играл популярные в то время мелодии типа французского вальса «Домино». В награду мне всегда наливали стакан вина, как гонорар. Я был неприкасаемым. Меня никто не мог обидеть. Когда учился на третьем курсе и попытался сыграть им что — либо серьёзное из классики, они кричали: — Эй, композитор, бросай училище! Ты с каждым годом играешь хуже!..

По общему фортепиано у меня сначала была молодая и красивая, лет тридцати женщина. На одном из уроков она мне сказала:

— Пётр, у вас плохое стаккато. — Представьте, что это горячий утюг, — она взяла мою руку и опустила её на своё загорелое бедро. — Это утюг. Работайте пальцами… Смелее… Вам жарко?.. Меня начинало трясти и брюки становились тесными, но я не мог ничего поделать с собой. А в это время приходит следующий ученик — аккордеонист Кокушкин. Ему двадцать шесть лет. Я говорю, чтобы немного успокоиться: «Можно, я еще немного поиграю на фортепиано?». Кокушкин начинает улыбаться. Не успокоившись, я выскочил, как ошпаренный из класса. А сзади раздался смех. Пошёл я к директору и попросился к другому преподавателю, объяснив причину перевода неважным самочувствием. Директор удовлетворил мою просьбу, сказав, что я не первый, кто просит о переводе.

Мой новый преподаватель — Вячеслав Ткачёв, дал мне для изучения пьесу Самуила Майкапара «Вариации на русскую тему». Эту пьесу я должен играть на академическом концерте. Вынужден был рано приходит в училище, чтобы позаниматься. В ту пору классы были часто заняты, и мы студенты народного и духового отделений были не готовы к экзамену.

Когда у пианистов был экзамен по специальности, то зал был пуст, присутствовала только комиссия, а на экзамен по общему фортепиано других специальностей приходили, как в комнату смеха. Зал был полон народу. Все бурно переживали за товарищей, а те выдавали порой такие перлы исполнительства, что зал взрывался от смеха и аплодисментов. Начался экзамен. Мой предшественник — тромбонист. Шахта послала его учиться, платила ему шахтёрскую зарплату, чтобы он после окончания музыкального училища, организовал на шахте духовой оркестр. Сел за фортепиано и начал играть «Полюшко поле», песню композитора Книппера на две октавы выше, чем в нотах. В результате у него не хватило клавиш для высоких нот. Когда он сначала начал повторять — и снова тот же результат — он хлопнул крышкой рояля ушёл со сцены под аплодисменты и хохот своих коллег.

Я тоже выдал «на-гора» не хуже шахтёра. Сел за инструмент. Поправил свои длинные волосы — вылитый Ференц Лист. Тему народной песни сыграл без ошибок, но в виртуозной вариации запутался и остановился. Мой преподаватель говорит: «Играйте дальше». Я продолжил, но в таком медленном темпе, что преподаватель не выдержал и крикнул:

— Молодой человек вы можете побыстрее!..

— А вы, наверное, куда-то спешите? — заметил я.

Гомерический хохот сопровождал мой уход со сцены. Пришлось пьесу доучивать. С большим трудом получил удовлетворительно.

Зато с гуманитарным предметом — история партии — у нас проблем не было. Девушки покупали цветы и заставляли стол преподавателя, чтобы ему не было видно, как студенты во время экзамена открывают книги и списывают ответ на билет. Я с друзьями покупал водку и перед экзаменом наливал в графин вместо воды. Первые шли отвечать те, которые знали предмет. Преподаватель наливал в стакан и выпивал. Затем выходил в буфет закусить. В это время доставались книги и шла подготовка к экзамену. После экзамена мы сажали его в такси и везли домой.

Стипендия у меня была — шестнадцать рублей и мне приходилось подрабатывать. Отец получал не очень большую зарплату, хотя был токарем высшего разряда. После войны пошёл на паровозостроительный завод имени Октябрьской революции работать токарем. Квалификация была не очень высокой, поскольку во время войны он выполнял однообразную работу — расточку болванок для мин и снарядов. Во вторую смену на завод приводили пленных немцев. Сменщик был токарь немец. Он учил отца мастерству токарного дела. Отец ему носил из дома продукты, что было тоже не просто в голодное время. Когда немец вернулся домой, писал письма, приглашал в гости, но отец не отвечал, не хотел иметь неприятности с КГБ.

Устроился я руководителем хора пивзавода. Глотки работников хриплые, лужённые от употребления пива. Начал работать в сентябре, а к первомайскому празднику должен был подготовить концерт. Хор там был, но пели довольно примитивно. На праздник я пригласил своих друзей студентов. Они аккомпанировали хору, а после пили горячее, неочищенное пиво. Покидали пивзавод не своим ходом, а на такси.

По объявлению устроился на «Эмаль-завод». Нужно было организовать эстрадный оркестр. За восемь месяцев я должен был подготовить программу и выступить на городском конкурсе художественной самодеятельности. Сделали по заводу объявление о наборе в оркестр. Пришли два человека — кларнетист и аккордеонист. Завод старый, почти везде ручной труд. В горячие цеха идут только те, кого нигде не берут — бывшие зеки, все в наколках. Дирекции нужен был оркестр: если на конкурсе не выступят, не получат премии.

Я предложил взять на работу студентов музыкантов на пол — ставки. Согласились. Пришли пять человек. Шестьдесят рублей в месяц каждому и никаких проблем. Репетировали два раза в неделю. Я писал оркестровки, написал кубинскую румбу, посвящение Фиделю Кастро, соло для трубы и ансамбля. Это был тысяча девятьсот шестидесятый год. Победила кубинская революция. Наш инструментальный ансамбль на конкурсе завоевал первое место.

Солистом был великолепный трубач Виктор Поздняков, который после окончания учебы поступил в Московскую консерваторию к знаменитому профессору Докшицеру.

Затем была работа в сельхозинституте. Предстоял смотр художественной самодеятельности. Опять без помощи студентов музучилища мне было не обойтись. У нас сложилась практика — помогать друг другу.

На госэкзаменах в училище играл «Бурре» Баха, «Вариации на тему Моцарта» Фернандо Сора, «Венецианский карнавал» Цани де Ферранти с перестройкой гитары и «Арагонскую хоту» Франциско Тарреги. Председатель комиссии, пианист, профессор из Москвы, дал мне категорию «Солист».

Я получил направление в филармонию города Сумы. Но решил ехать в Киев и поступать в консерваторию. Директор музучилища сказал, что не может дать мне направление потому, что я не комсомолец. Пришлось подать заявление в горком комсомола. Там меня спросили: «Сколько комсомол имеет наград?..

Ответил: «Семь». Опять вопрос: «А седьмая за что?». Отвечаю:

«За восстановление Донбасса после Великой Отечественной войны». Засмеялись, но сказали, что наград шесть. Удостоверение получил. Когда я уходил — девушка из комиссии сказала — «подождите меня в коридоре». Через некоторое время вышла и говорит — «вы меня помните?» — я начал вспоминать, где когда и кто. — «Ладно я вам помогу, познакомились мы на пляже. Вы поймали рыбку и мне подарили. С пляжа возвращались вместе и провожали меня домой.

Рассказывали, что вы гитарист, заканчиваете училище и собираетесь поступать в консерваторию. Мы договорились, что в следующие воскресенье в 10 часов утра встречаемся на автобусной остановке и едем на пляж. Почему вы не пришли?» Теперь я вспомнил — я играл в оркестре на танцевальной площадке. Познакомился с девушкой и назначил свидание на автобусной остановке тоже на 10 утра. Когда вспомнил — испугался, что будет скандал, и вы можете ещё меня и побить. Она улыбнулась и говорит:

«Для поступления вам нужны шпаргалки?» — Да, русских сочинений. «У меня есть украинские, ответила она». Чтоб продлить удовольствие общения я сказал — а вдруг в Киеве надо писать украинское сочинение? — и мы поехали к ней домой. Вынесла сочинения, а я пытался назначить свидание. Когда сдашь экзамены, ты знаешь, где меня найти.

После экзаменов я приехал домой в Луганск и захотел увидеть и отблагодарить комсомолку, имени которой я не помню. Я пришёл в горком комсомола мне сказали, что она работает секретарём комсомола на обувной фабрике. Я поехал на фабрику и на проходной спросил, как мне увидеть секретаря комсомольской организации. Позвонили, она вышла — я поблагодарил её за шпаргалки. Оказалось, что надо было писать на украинском. Я написал, то есть переписал сочинение о каком-то Платоне Кречете. После поехали в ресторан, обмыли поступление.

Я даже не пытался назначить ей свидание. Всё было ясно. Вспомнил Вертинского. Сегодня наш прощальный день в приморском ресторане.

«Упала на террасу тень, зажглись огни в тумане. Я знаю, я совсем не тот, кто вам для счастья нужен, а он иной… но пусть он ждёт пока мы кончим ужин».