Так это было

Петр Григорьевич Цивлин, 1964

Петр Григорьевич Цивлин родился в 1901г. в многодетной семье столяра. С раннего детства познал нужду и тяжелый физический труд. В 17 лет вступил добровольцем в Красную армию, боролся за установление советской власти. После окончания гражданской войны был направлен на строительство крупнейших промышленных и оборонных объектов – первенцев пятилеток, крупных станкостроительных и авиационных заводов страны. Во время войны под его руководством построен один из участков нефтепровода Астрахань-Саратов для обеспечения разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом; восстановлены плотины в Донбассе, доки Севастополя и др; Петр Григорьевич – один из многих, поверивших в возможность построения нового справедливого общественного строя. В наши дни, когда многое из этого прошлого фальсифицируется и забалтывается, воспоминания очевидца о героическом подвиге нашего народа представляют исторический интерес.

Глава 2. В годы 1-ой мировой и гражданской войн

1-ая мировая

Начало войны мы сразу же ощутили по военному заказу, который получил наш хозяин. Он выполнялся наряду с обычной нашей работой по ремонту водопровода, канализации, отопления, машин, оружия и т. п. Но по мере затягивания военных действий настроения в народе становились все более и более тяжелыми. С фронтов начали прибывать раненые. От них мы узнавали о поражениях, предательстве высшего командования. Началась нехватка продуктов, одежды. Появились калеки, сироты, их становилось все больше, а войне не было видно конца.

В 1915 году я закончил учение в мастерской. В это время хозяин начал уделять все большее внимание спекуляции золотом, другими товарами. Говорили, что он занимается операциями с фальшивыми деньгами. В мастерской начали сновать темные личности. Видимо, это сторона дела приносила ему больше дохода, так как мастерской он уделял все меньше внимания, и мы теперь целыми днями работали бесконтрольно. Мастерская была теперь нужна хозяину для прикрытия своих темных делишек.

Все это отражало общее загнивание государственного организма России, который разваливался на глазах. Его поражали коррупция и некомпетентность. Жандармерия и полиция, которые до войны свирепствовали, чувствуя свою силу, теперь, по мере затягивания войны, становились все более неуверенными, испытывая страх перед грядущей расплатой. Все заводы были забиты военными заказами, и на этой почве развилась сложная система взяток и комбинаций. Представители военного ведомства, в обязанности которых входило следить за добросовестным и качественным выполнением военных заказов, получали от заводчиков солидные взятки и за это пропускали брак, закрывали фиктивные объемы работ и т. п. Результатом этого были недостаток оружия на фронтах, его низкое качество, что наряду со скрытым и прямым предательством высших царских чинов приводило к поражениям на фронтах, гибели сотен тысяч людей.

Вместе с тем, сами заводчики и капиталисты, наживаясь на войне, всячески уклонялись от призыва в армию. Путем подкупа должностных лиц и других комбинаций они добивались освобождения или отсрочки от призыва для себя и своих родственников. С одним из таких случаев мне лично пришлось столкнуться в 1916 году.

В то время я работал уже на механическом заводе Г. Ясина, что на реке Московка в городе Запорожье. Завод был занят изготовлением снарядных ящиков и двуколок. Работал я в бригаде Зигы. Это был энергичный, жилистый человек лет тридцати пяти, невысокого роста, очень резкий, но справедливый. Задачей нашей бригады была клепка крышек упомянутых ящиков.

И вот в один из летных дней в нашем цехе появился новый рабочий. Одет он был в свежевыглаженную пикейную рубашку с отложным воротничком и в прекрасные модные светлые брюки. Вел себя он довольно странно. Приходил в 9–10 часов утра, прогуливался по цеху около часа и уходил в контору хозяина, после чего в цех уже не возвращался.

Этот тип заинтриговал Зигу, который был любознателен и никогда не мог успокоится, пока не узнает в чем заключается дело. Зига приказал мне немедленно выяснить, что это за тип и что ему здесь нужно. Через пару дней мне удалось узнать от приятелей, что личность эта — владелец гостиницы и ресторана, что ему 32 года и по договоренности с хозяином за определенную мзду он зачислен в наш цех рабочим, чтобы скрываться от призыва на военную службу.

Как только Зига узнал об этом, он приступил к операции по вышибанию этого типа с завода. Рядом с нами находился кузнечный цех, с которым нас соединял дверной проем. Зига достал старый мешок, намочил его водой и поручил мне хорошенько вывалять его в саже дымохода кузнецы. Когда я это выполнил и вручил мешок Зиге, тот окликнул владельца гостиницы и сказал, что его зовет хозяин. Ничего не подозревая, тот пошел к выходу в своем белоснежном наряде, но когда проходил мимо нас, Зига накинул ему сзади на плечи и на голову мокрый мешок, пропитанный сажей. Пострадавший обернулся и, увидев меня, хотел сорвать злобу, но рабочие цеха сгрудившись вокруг дали понять, что он пока еще легко отделался. Больше этого «рабочего» мы в цехе не видели.

По мере продолжения войны рабочие все чаще подавали свой голос, вмешиваясь в решения правительства и хозяев. Как-то хозяин отказался выплатить нам зарплату за партию выполненных работ. Мы начали протестовать и нас уволили с завода. Тогда мы подали в мировой суд, но суд решил дело в пользу хозяев и я оказался на улице без работы. Пришлось искать новое место.

Был в Запорожье Приднепровский чугунолитейный завод Люхимсона, который помещался на Московской улице рядом с городской баней Теверовского. Этому заводу требовался рабочий, который совмещал бы специальности обычного слесаря, модельщика по металлу и машиниста по уходу за оборудованием во время отливки. Вот здесь-то пригодилась моя выучка в частной мастерской, и я был принят на работу. В ту пору завод Люхимсона изготавливал буксы, буфера и тормозные колодки для железнодорожных вагонов, а также смывные бачки «Эврика» для уборных. Всего на заводе было человек тридцать литейщиков, три-четыре шишельника и один слесарь — механик"во всех видах". Вот эту последнюю должность я и занял.

В то время мне уже исполнилось шестнадцать лет. В мою обязанность входило следить за тем, чтобы все модели были в полном порядке, так как в противном случае это грозило простоем литейщиков. А это вело не только к срыву выпуска продукции, но лишению зарплаты. Ведь в то время за простой хозяин не платил, профсоюзов не было и жаловаться было некому. Все литейщики были обременены семьями, и я прекрасно понимал, какая на мне лежит ответственность за то, чтобы к утру следующего дня все модели находились в полной готовности. Поэтому после окончания рабочего дня я оставался в цехе до 9–10 часов вечера, чтобы привести все модели в полный порядок. С шести утра и до 4–5 часов дня я был занят уходом за воздуходувкой и двигателем, так как выход их из строя грозил «козлом» в вагранке, то есть опять-таки срывом всех работ. Наконец, в мою обязанность входило обеспечивать бесперебойную работу барабанов по размолу земли и песка, необходимых для формовки.

До 1918 года я проработал на этом заводе, и ни одного простоя по моей вине не возникло. Литейщики, обычно солидные, семейные люди, очень ценили такую работу и относились ко мне с уважением. Несмотря на большую разницу в возрасте меня приглашали в гости, делились радостями и переживаниями, посвящая во все дела заводского коллектива.

Надо сказать, что среди литейщиков почти не встречались евреи. Так в Запорожье я знал лишь одного еврея — литейщика Мееровича, работавшего на заводе Коппа, но и тот обрусел и забыл родной язык. На нашем же заводе я был единственным евреем и должен заметить, что за все время работы на этом заводе, как, впрочем, и на других заводах и в мастерских, мне никто, никогда, ни единым словом не напомнил о моей нации, не оскорбил моих национальных чувств, хотя мне было всего 16 лет.

Мы — рабочие вместе выступали против хозяина — эксплуататора, который, кстати, был евреем, вместе боролись за свои права, а в 1917 году после Октябрьской революции рабочие избрали меня секретарем завкома металлистов завода.

В течение всей своей жизни я не раз убеждался, что антисемитизм чужд народу, трудящимся. Он порождается верхами и всегда преследует главную цель — отвлечь внимание народных масс от истинных причин их бедственного положения, обусловленных политикой правящих кругов страны. Поэтому, где бы и под какими предлогами антисемитизм не насаждался, он всегда наносил колоссальный вред народу и государству.

Нарастание революционного движения ощущалось и на заводе Люхимсона, где я продолжал работать. Мы предъявили хозяину требования о повышении зарплаты, о предоставлении для цехов лучших помещений, о сокращении рабочего дня и т. п. Часть из них хозяин вынужден был удовлетворить, другие удовлетворить отказался. Начались трения. Тогда хозяин закрыл завод и дал всем нам расчет. От расчета мы отказались и продолжали являться на завод каждый день, где отсиживали у ворот до обеда, после чего возвращались домой. Наконец, хозяин не выдержал, и мы снова приступили к работе.

В то время в Москве и Петрограде свирепствовал голод, а на Украине из-за отсутствия тканей не во что было одеваться. Вместо нормальной одежды люди начали шить платья из мешков. Возникла идея об организации натурального обмена между рабочими украинских заводов и текстильщиками Москвы.

Каждый рабочий внес определенную сумму денег и на них был закуплен вагон муки. Были составлены списки, в которых указывалось, кто и сколько внес денег. Списки хранились в завкоме. Было обещано, что взамен муки московские рабочие пришлют манафактуру. Сопровождать муку в Москву и манафактуру обратно на завод мы послали двух уполномоченных рабочих — литейщиков. Узнав, что в зависимости от количества муки будет выдаваться соответствующее количество манафактуры, наш хозяин внес сумму эквивалентную взносу 10–15 человек.

Долго мы ничего не слышали о наших посланцах. Время было смутное, транспорт работал плохо, и мы решили, что манафактуры нам уже не видать. За это время хозяин снова закрыл завод и, не заплатив зарплаты, выставил нас за ворота, а сам удрал из города. Рабочие попали в тяжелое положение, перебивались, кто как мог. И вот в эти дни, вдруг, пронесся слух, что наши посланцы не только вернулись, но и привезли с собой много манафактуры. Они отсутствовали около 4 месяцев, но оказалось, что в Москве их приняли очень хорошо и щедро наделили манафактурой украинских рабочих.

Распределение манафактуры мы решили производить на территории завода. Для этого была избрана комиссия из 5 человек, в их числе и я. Мы приступили к выдаче манафактуры рабочим согласно спискам, плюс разделенный пай, принадлежавший хозяину. Это соответствовало решению завкома об экспроприации пая хозяина в отместку за то, что он лишил нас работы. Решение было одобрено всеми рабочими, но какими-то путями о нем узнал и хозяин.

Во время распределения манафактуры на завод явился его отец, который фактически был не у дел. Он потребовал пай, в чем ему было отказано. Старик был строптивый, горячий. Он набросился с палкой, которую всегда носил с собой, на председателя комиссии, но с помощью рабочих был выдворен с завода, а мы спокойно раздали всю манафактуру в тот же день.

Получение манафактуры подняло настроение рабочих завода, но не надолго. Работы не было. Вскоре мне удалось найти работу в литейном цеху в районе Южного вокзала, но и там долго проработать не пришлось.

Накануне революции

Город Запорожье (бывший Александровск) до революции насчитывал около 35 тысяч жителей. По тому времени это был достаточно развитый, хотя и небольшой, промышленный и торговый центр, раскинувшийся на левом берегу Днепра, неподалеку от знаменитых днепровских порогов. Отсюда и название города. Издавна на этих порогах селились запорожские казаки, бежавшие от деспотизма царей. Это они запечатлены на известной картине Репина, пишущими письмо турецкому султану.

В те времена город Запорожье утопал в зелени и был окружен сельскохозяйственными районами, на полях которых выращивались обильные урожаи замечательной украинской пшеницы (по 250 пудов отборного зерна с десятины) и овощей, напоенных щедрым украинским солнцем. Было широко развито животноводство и птицеводство, а садоводство (особенно в районах, расположенных по берегам Днепра) славилось далеко за пределами Екатеринославской губернии. Чумаки из таких районов, как Каменка и Знаменка, набив гарбу фруктами, добирались на лошадях или волах аж до Курской и Орловской губерний и лишь для того, чтобы продать яблоки и груши на полкопейки дороже. А вся-то гарба вмещала товара на 3–5 рублей, да и поездка длилась 1,5–2 месяца. Так что, случалось, приезжал чумак обратно не только без выручки, но и без волов.

Такое обилие сельскохозяйственной продукции привело к тому, что в Александровске был построен речной порт, из которого прославленная украинская пшеница и другие продукты экспортировались за границу.

Промышленность Запорожья была представлена восемнадцатью заводами, изготавливающими в основном сельскохозяйственные машины, начиная от бороны и веялки и кончая двухпароконными молотилками. Были также и другие мелкие предприятия, а также вагоноремонтный завод на Южном вокзале и Екатерининский паровозостроительный завод. В 1916 году начал, кроме того, строиться авиамоторный завод «Дека». Следует заметить, что впоследствии первый в нашей стране комбайн был построен на запорожском заводе «Коммунар» по инициативе его директора в то время — Ветчинкина.

Таким образом, уже до революции город Запорожье сформировался как довольно крупный аграрно-промышленный центр, в котором существовало ядро рабочего класса с явно выраженными революционными настроениями. Этому способствовало и то, что в каких-то семидесяти километрах от Запорожья располагался Днепропетровск (бывший Екатеринослав) с его знаменитыми старинными металлургическими заводами, на которых работало до 15 тысяч рабочих, где выковывались революционные кадры.

Следует заметить, что обстановка в Днепропетровске в то время была уже так накалена, что полиция и жандармерия редко рисковала вмешиваться в конфликты между рабочими и предпринимателями и суд над провокаторами и изменниками рабочего дела вершился незамедлительно (на некоторых случаях постараюсь остановиться ниже). Поэтому о предстоящем революционном перевороте и назревающих революционных событиях определенные круги в Запорожье знали заблаговременно и были к ним готовы.

Основные революционные кадры черпались с завода «Дека» и Екатерининских мастерских. С первых дней февральской революции не было ни одного дня, чтобы где-нибудь не проходили митинги, ожесточенные дискуссии между эсерами, большевиками, меньшевиками, анархистами. Они затягивались до глубокой ночи и заканчивались, порой тем, что иного оратора, так и не найдя убедительных аргументов, просто стаскивали с трибуны и выволакивали из зала, что, однако не мешало ему упрямо лезть обратно на трибуну, чтобы закончить свою мысль.

Обычно эти митинги и собрания проходили в помещениях Земской управы и Народного дома, а вообще-то использовались любые мало-мальски пригодные помещения, в том числе и заводские цеха. И не было ни одного вечера, чтобы я не был на этих собраниях.

Время было горячее, революционное. Выступления меньшевиков, эсеров, анархистов носили глубокомысленный характер, были насыщены непонятными большинству аудитории словами. Ведь многие из них были юристами, имели высшее образование. Зато выступления большевиков, как правило, были доступными, выражали чаяния простого народа и воспринимались рабочей аудиторией с большим интересом, пониманием и сочувствием. Стоило после штатного оратора — меньшевика выступить большевику, как меньшевика под свист и улюлюканье провожали из зала, а особо ретивым, бывало, и под бока поддадут. Поэтому меньшевики обычно очень не любили выступать на заводах, а узнав, что после них должен выступать большевик, часто отказывались от выступления.

Подавляющее большинство рабочих и крестьян в то время было безграмотно, не умели толком читать и писать, у многих за плечами было всего 2 класса народной школы и, как тогда говорили,"все коридоры всех гимназий". Поэтому теоретические тонкости меньшевиков и анархистов простому народу были малопонятны, а вот когда выступал большевик, его речь выслушивалась всегда с большим вниманием. Это объяснялось тем, что от большевиков выступал, как правило, рабочий, которого хорошо знали. Он говорил простым и понятным нам языком и всё, о чем он говорил и заботился, было нашим кровным.

Кроме того, большевики никогда не обещали золотых гор, говорили правдиво и предупреждали о предстоящей тяжелой борьбе и лишениях. И это тоже было понятно: — за счастье народа надо бороться.

Характерно, что всем выступающим на митингах и собраниях приходилось строить свою речь экспромтом. Ни у кого не было заранее подготовленного теста доклада, в лучшем случае — клочок бумажки с наскоро набросанными тезисами. Но как же слушали такого выступающего, с каким вниманием и интересом!

И вот сейчас, когда я пишу эти строки, приходят на ум выступления современных ораторов на разного рода собраниях или по телевидению. Читает такой оратор доклад по кем-то написанному тексту, запинается и чувствуется, что ему самому тошно, потому что и он и его слушатели все это и так знают, но поскольку он такое задание получил, то исполняет его до конца. А слушатели, коль скоро их обязали, высиживают, с трудом удерживаясь от того, чтобы не уснуть.

И так, впустую, люди тратят массу времени вместо того, чтобы использовать его для дела. Как это отличается от той революционной обстановки, о которой я вспоминаю!

На гражданской войне

В 1917 году в стране свершилась Октябрьская социалистическая революция и была установлена Советская власть. Этим событиям посвящено огромное количество исследований и публикаций, поэтому нет никакого смысла здесь на них останавливаться. Я коснусь лишь тех событий, участником которых мне пришлось быть самому.

В наступившем 1918 году положение Советской власти становилось критическим. В стране царила разруха, предприятия не работали или работали нестабильно. Во многих регионах начался голод. В довершение всех бед на молодую Советскую республику обрушились войска немецких, французских, английских, американских, японских интервентов. Кроме того, под руководством генералов Деникина и Колчака, барона Врангеля и белополяков было развернуто широкое наступление на всех фронтах с целью окончательного подавления власти рабочих и крестьян. Интервенты и белогвардейские войска были хорошо экипированы и вооружены новейшим по тем временам оружием. Противостояли же им разрозненные революционные части рабочих, солдат и крестьян, не располагавшие ни необходимой амуницией, ни оружием. И, несмотря на это, Советская власть устояла.

Для отпора контрреволюционным силам начали создаваться регулярные части Красной Армии. Были организованы краткосрочные курсы красных командиров. В Красную Армию начали привлекаться военные специалисты, служившие в царской армии и выразившие добровольное согласие защищать народную власть. Начали создаваться добровольческие отряды Красной Армии, в которые отбирались члены партии большевиков, рабочие и крестьяне, желавшие встать на защиту власти Советов.

В это время я узнал, что в Шенвизе разместился штаб седьмой стрелковой дивизии четырнадцатой армии Южного фронта, а в здании немецкой школы — отдельный инженерный батальон этой дивизии. В обед, не снимая спецовки, я явился к командиру этого батальона и заявил о своем желании добровольно вступить в Красную Армию. Командир окинул меня взглядом и спросил, сколько мне лет. Узнав, что мне нет еще семнадцати, он в зачислении в батальон отказал. Тогда я обратился к комиссару батальона, но, учтя недавний неудачный опыт, на тот же вопрос сообщил, что мне уже восемнадцать лет и что со мной пришли еще товарищи, желающие записаться в Красную Армию. Меня тут же записали, и я стал бойцом отдельного инженерного батальона 7-ой стрелковой дивизии Красной Армии.

Теперь мне надо было поставить в известность о принятом решении моих родителей. Новость эта была воспринята неоднозначно. Мачеха отнеслась к ней отрицательно, ведь как-никак я оказывал солидную материальную помощь семье. Зато отец, придя вечером домой после работы, мое решение одобрил.

Я уже упоминал, что отец никогда не учился, но еврейский язык он знал, умел писать и читать. Русский он выучил сам и впоследствии довольно бегло разговаривал, читал и даже писал по — русски (этим, кстати, объясняется то, что ни я, ни мои братья, кроме одного, не только не владели еврейским письмом, но и разговорным языком владели плохо, так как постоянно вращались в русской среде).

Отец от природы был умный и благородный человек и везде, где работал и жил, пользовался большим уважением. У нас с ним понимание устанавливалось всегда с полуслова. Вот и на этот раз он сразу понял, чем продиктовано мое решение, какую власть я иду защищать, и одобрил его безоговорочно. В Красной Армии я прослужил с конца 1918 до 1921 года, участвуя в боях с войсками генерала Деникина, белополяков, барона Врангеля.

При вступлении в Красную Армию ни я, ни мои товарищи с завода никакого опыта владения оружием не имели. Поэтому первым делом нас начали обучать, как пользоваться винтовкой и пулеметом. Нужно сказать, что в то время Красная Армия испытывала острый недостаток в вооружениях. В частности, на весь батальон приходилось всего четыре пулемета. Винтовки наши отличались тем, что после интенсивной стрельбы в течение 3–4 минут конец ствола лопался, и у нас оставались одни патроны. Положение с оружием было настолько острым, что тульский оружейный завод, выпускавший винтовки в 1920 году, не успевал покрывать их лаком. Поэтому эти винтовки были светлыми в отличие от винтовок царского времени, которые были покрыты темной краской.

Пулеметы во время гражданской войны изготавливались на заводах тоже на скорую руку. Часть специалистов удрала к белым и заграницу, районы, где выплавлялся хороший металл, были оккупированы. Поэтому наше стрелковое оружие высоким качеством не отличалось. Зато бронепоезда и бронекатера, которые наши рабочие и специалисты создавали, проявляя сметку и изобретательность, были на славу, и оказывали нам, порой, великую помощь.

Летом 1919 года наш батальон, в котором состояло около 75 человек, получил приказ отступить из Запорожья. Как формирующуюся часть нас погрузили в вагоны и перебросили в район станции Чапилино, где нам поручили восстановить взорванный деникинцами мост и переправить около 20 составов с вооружением и другим имуществом. Несмотря на то, что переправа производилась под артиллерийским огнем белых, а все бойцы были новичками — слесарями, столярами, литейщиками и т. п., мы все же с поставленной задачей справились и были направлены в Днепропетровск для продолжения формирования.

Нас разместили в бывшей гостинице на углу улицы Широкой, однако через некоторое время был снова получен приказ об отходе, и мы с боями отступали далее до Кременчуга, где расположились в казармах на окраине города.

Обычно, получалось так, что наш батальон отступал последним. Это было связано с тем, что на нас возлагались обязанности по подрыву мостов, различных коммуникаций и т. п. Так вышло и при отступлении от Кременчуга в направлении Бахмут-Конотоп.

Для подрыва моста наш батальон оставил группу в 10 человек, в которую вошел и я. Взорвав мост, наша группа пошла на соединение с батальоном, но на полдороге попала в засаду, устроенную бандой «зеленых». В 1918–21 г.г. на Украине таких банд с разными названиями расплодилось множество. Некоторые из них были малочисленными, другие представляли собой целые армии. Именовали они себя идейными анархистами, борцами за «самостийную» Украину, на деле же были обыкновенными грабителями и мародерами. В основном они занимались разбоем и грабежами населения, но при случае нападали на разрозненные и разбитые воинские части с целью захвата оружия. Предводители этих банд, такие как Петлюра, Скоропадский, заявляя на словах о борьбе за самостийную Украину, на деле способствовали разворовыванию богатств страны немецкими оккупантами. Украинское зерно вывозилось поездами, а чтобы его было побольше, крыши вагонов срывались и зерно загружалось"насыпью".

Бандиты эти люто ненавидели коммунистов и евреев, и если кто-нибудь попадал к ним в руки, то на спинах вырезали звезды, из кожи нарезали ремни, а потом убивали без пощады. Вот на такую банду и нарвалась наша группа. Правда, это была не вся банда, а лишь ее часть, остальные бандиты находились где-то поблизости. Начались допросы. Мне предложили стать в сторонку, а остальным предложили примкнуть к бандитам. Начались торги. Мои товарищи доказывали, что мы с одного завода и что я их товарищ, но бандиты настаивали, что я «жид» и поэтому буду уничтожен.

Не знаю, как долго продолжался бы этот спор и чем бы он закончился, но, вдруг, послышалась артиллерийская канонада, и стало ясно, что на подходе регулярные части Красной Армии. Это вынудило бандитов в панике отступить, и мы смогли продолжить путь на соединение со своей частью, которую настигли уже в городе Конотопе.

Первое боевое крещение я, и мои товарищи с завода, получили в районе города Бахмач. В один из июльских вечеров мы находились в теплушках на станции. Стемнело, и для освещения теплушек мы жгли телефонный кабель, предварительно натянув его от одной стенки вагона до другой. Накануне мы получили вагон взрывчатки (пироксилина) для проведения подрывных работ, а для личной обороны нам всем раздали в тот день винтовки и по 15–20 патронов. Настроение у нас было не очень веселым. Мы оставляли хлебные края и уходили все дальше от родных мест. Часов в 9 вечера к нам подошел какой-то крестьянин и, сказав, что он из ближайшего села, спросил: — "Вы чего здесь дожидаетесь? Ведь в деревне Вировка, что в 3 километрах от Бахмача, расположился отряд белоказаков примерно в 300 человек, вооруженный до зубов".

Командиром нашего батальона в то время был бывший полковник царской армии, латыш — большевик товарищ Мендэ. Кроме того, незадолго до этих событий к нам прислали двух молодых питерских рабочих, окончивших командные курсы. Товарищ Мендэ приказал этим командирам отправиться в разведку и на месте изучить ситуацию. Часа через полтора наши разведчики вернулись и доложили, что крестьянин сказал правду. Действительно, в деревне Вировка расположился отряд казаков сабель в триста. В нашем же батальоне было 75 плохо вооруженных, необстрелянных бойцов. Мы, как всегда были в аръегарде, помощи ждать было неоткуда.

Командир батальона приказал срочно принять меры к спасению нашего инженерного имущества, вагонов и взрывчатки. Но легко сказать"принять меры", ведь паровоза у нас не было и, вообще, на станции в тот вечер не было ни одного состава. Однако, обследовав депо, мы обнаружили в нем четырехцилиндровый паровоз. Срочно приступили к разжиганию топки шпалами. К трем часам ночи мы подняли пары и прицепили паровоз к составу.

Тихо, без сигналов тронулся наш состав в направлении Голино. Вели его машинист и кочегары, ведь наша часть, состояла из рабочих различных профессий. Однако далеко уехать нам не удалось: через семь-восемь километров мы уперлись в впереди стоящий состав.

Когда же мы обследовали дальнейший путь, то выяснили, что там стоят еще восемь составов, причем один из них — штабной. Далее путь был взорван. Людей в составах не было, видно все ушли вперед в направлении станции Дочь, перед которой был большой железнодорожный мост. Командир послал связного на станцию Дочь с тем, чтобы он связался с ближайшей воинской частью и выяснил обстановку. К этому времени уже рассвело и, когда взошло солнце, мы увидели, в трех километрах от нас казаков, показавшихся на опушке леса. Командир приказал занять оборону, и мы залегли в кювете вдоль железнодорожного полотна. Следуя указаниям командира Мендэ, мы встречали каждое появление казаков дружными залпами. И, несмотря на то, что нас было всего 75 бойцов против 300 казаков, мы стойко отбивали все атаки в течение четырех часов. После этого к нам прорвался бронепоезд"Первый бронебашенный". Он обстрелял казаков из орудий и пулеметов, снабдил нас патронами и восстановил с нашей помощью взорванный путь. В результате мы отправили все стоящие впереди нас составы, и ушли вслед за ними. Проехав мост перед станцией Дочь, мы взорвали его, отрезав белым путь для преследования.

Не прояви наш командир должной твердости и мужества или появись в наших рядах паника, никому из нас из этого боя живыми уйти бы не удалось. Для казаков мы, беспорядочно рассыпавшиеся в степи, не представляли никакой силы и нас всех уничтожили бы в первой кавалерийской атаке за каких-нибудь двадцать минут. Но, благодаря сплоченности и дисциплине наш небольшой батальон оказался для них непреодолимой преградой и мы не только вышли из боя, не потеряв ни одного человека, но и нанесли урон живой силе противника. Свой штаб мы нагнали в 70 километров от этого места.

Осень 1919 года была, пожалуй, самым трудным временем для молодой Советской республики. Деникин подходил к Туле. Колчак наступал в Сибири. Юденич стоял под Питером. Молодая Советская власть ощетинилась, сжалась в кулак и приготовилась к смертельной борьбе.

Но еще более страшным врагом были голод и болезни. Свирепствовал тиф. Надвигалась зима. Красноармейцы же были одеты в легкие шинелишки и получали по четверти фунта хлеба в день. Местом формирования нашего батальона было село Полпино, что в 15 километрах от Брянска. В то время это было небольшое село, в котором имелась всего одна улица. С продуктами было плохо. Хлеб, который пекли в этом селе, представлял собой смесь небольшой части ржаной муки крупного помола с печеным картофелем и толченой коноплей. Все это замешивалось почти без соли (соль была еще более дефицитна, чем хлеб) и запекалось в печи. Называлось это изделие хлебом выпуска 1919 года для Орловской области.

Жители села были практически безграмотны. Школы не было. Мужская половина населения почти отсутствовала: часть находилась в рядах Красной Армии, другие скрывались в лесах, которыми и сейчас славится Брянская область. Противостояли же нам белые армии: прекрасно вооруженные, тепло одетые, сытые, пьяные, уверенные в победе.

Находясь под Тулой, Деникин уже назначил день молебна и парада своих войск в честь взятия Москвы. К тому же объявился новый враг: — войну Советской России объявила панская Польша. ЦК партии под руководством Ленина приступил к мобилизации рабочего класса, беднейшего крестьянства, всех революционных сил для отпора врагу.

Была объявлена Партийная неделя. В это время мне было уже 18 лет. Как-то ко мне обратился политрук. Это был молодой человек, лет двадцати трех — днепропетровский рабочий. Он сказал: — "Петр, ты — рабочий, из семьи рабочего, поступил добровольцем в Красную Армию. Твое место в рядах большевиков".

Разговор был простой, понятный. Обстановка тяжелая. Тиф косит людей. С фронтов вести плохие. Было ясно, что если не отдать все свои силы полностью без остатка, не видать нам Советской власти, не построить наш коммунизм, в который мы верили всеми нашими чувствами. А возврата к старому строю, к эксплуатации, к рабству, унижениям, несправедливости и бесправию, ох как не хотелось, может еще больше, чем до революции!

Для каждого из нас было ясно — лучше смерть, чем возврат к прошлому. Так думал не только я. Так думало подавляющее большинство рабочих и крестьян — бойцов Красной Армии, для которых приоткрылось новое светлое будущее. Мы готовы были голодать, мерзнуть, отдать последнюю каплю крови во имя этого будущего, но обязательно победить. Поэтому боевой дух наших войск был исключительно высок, несмотря на все трудности, чем не могли похвастать белогвардейские генералы. Ведь ни одна из их частей, в действительности, не была надежна.

Лучшая часть русской интеллигенции также встала на защиту Родины от белогвардейцев и интервентов. Помню, нам зачитывали обращение прославленного царского генерала Брусилова"К русским братьям". Все оно помещалось на одном листке. Написанное простым языком, оно страстно призывало население отдать все силы для разгрома белополяков, посягнувших на русскую землю, и имело среди солдат огромный успех. А сам Брусилов, придерживавшийся до этого нейтралитета, не выдержал и предложил свои услуги командованию Красной Армии.

На обращение политрука я ответил согласием. Но он, для того, чтобы я мог прийти к своему решению сознательно, дал мне для проработки вопроса"Коммунистический манифест"Маркса и Энгельса, напечатанный на толстой серой бумаге большого формата. Возможно, мне нужна была другая, более доступная для моего уровня понимания книга, но других книг у него не было.

Ох, и трудно одолевал я этот «Манифест»! Ведь, это была моя первая политическая книга. Но с помощью политрука, я ее все же одолел, после чего мое желание вступить в партию большевиков не изменилось, а наоборот укрепилось. Вскоре политрук был отозван и комиссар начал готовить меня для политработы.

К этому времени Красной Армией были разгромлены Юденич под Петроградом, Деникин под Тулой, на восток погнали Колчака, началось быстрое продвижение Красной Армии на юг. Большую роль в разгроме деникинцев сыграли латышские полки, являвшиеся образцовыми подразделениями Красной Армии. Всегда подтянутые, дисциплинированные, бесстрашные, внешне красивые, один в один, латыши выглядели богатырями, перед которыми не могли устоять даже отборные части белых. Весной 1920 года, в результате разгрома Деникина Украина вздохнула свободнее. Но оставались еще белополяки, Врангель, Махно и другие.

Курсы Политотдела Юго-Западного фронта

Наша часть остановилась в Полтаве. Я уже был коммунистом, и партийные руководители части направили меня на Военно-политические курсы Политотдела Юго-Западного фронта в город Харьков. Мне предстояло получить политическую подготовку для того, чтобы более квалифицированно и доходчиво разъяснять бойцам и населению очередные задачи партии и Советской власти, рассказывать о коммунистическом будущем, путях его построения. Это было большим доверием, ведь мне еще не исполнилось и 19 лет. Конечно, за спиной у меня уже были завод и армия. Грамоте я учился сам по газетам и листовкам. Но зато ненависти к белогвардейцам и эксплуататорам учить меня было не нужно, ее хватило бы на десятерых. И это часто подсказывало мне решения в трудных ситуациях.

На учебу я поехал с гордостью и желанием. В течение шести месяцев предстояло овладеть большим объемом знаний. Занимались мы с 8 утра до 10 вечера. Это были незабываемые дни. Я не помню, что бы кто-нибудь отлынивал от учебы. Мы, как губка влагу, впитывали в себя каждое слово преподавателя. Вряд ли сегодня можно найти подобную аудиторию. Да и преподаватели у нас тогда были особенные. Они не имели ученых трудов и степеней. Весь материал они держали в голове, пользуясь для памяти лишь небольшими конспектами, умещавшимися на нескольких листках бумаги.

Но каков был язык, каков темперамент изложения! Располагая революционным опытом, они так излагали нам историю мирового революционного движения, Парижской коммуны, что мы слушали их, затаив дыхание. Нынешние профессора и ученые могли бы позавидовать нашим первым преподавателям.

Питались и одевались преподаватели и слушатели в то время очень скудно. Но мы и не претендовали на большее. И если бы кто-то из нас высказал недовольство по этому поводу, то на него посмотрели как на редкое ископаемое.

Иначе и быть не могло. Каждый отлично понимал, что тяжесть положения, переживаемого Советской властью, должны разделять все в одинаковой степени, будь-то председатель Совнаркома, работник ЦК, командир и политработник, руководитель предприятия и рядовой рабочий. Иначе Советской власти не быть!

В те годы коммунист — руководитель, находящийся на ответственном был строго ограничен в зарплате партийным максимумом, тогда как рабочий мог зарабатывать в два, а иногда в три раза больше, чем любой руководящий партиец. Эти ограничения распространялись также на коммунистов — писателей, художников, артистов, кроме коммунистов, работающих на производстве. В этом самоограничении правящей партии было много мудрости и благородства.

Оно свидетельствовало о том, что в партию люди вступали не ради выгоды и привилегий, а ради служения высоким целям построения нового коммунистического общества. Это видел и понимал народ, и это имело неоценимое значение для консолидации общества.

Но недолго длилась моя учеба. В мае 1920 года белополяки, поддерживаемые французским капиталом, начали быстро продвигаться в глубь Украины, взяли Киев и Триполье. Нужно было организовать отпор польским панам.

Начальником политотдела Юго-Западного фронта был Владимир Петрович Потемкин. Он преподавал нам на курсах «Мироздание». Это был известный революционер, высокообразованный, интеллигентный и, в то же время, мужественный, решительный и справедливый человек. Однажды, явившись на лекцию, Владимир Петрович сказал нам, что на польском фронте сложилось очень тяжелое положение и нужна срочная помощь. Командование Юго-Западного фронта решило направить на польский фронт курсантов — добровольцев под его командованием, поэтому кто желает, может записаться. Все курсанты были коммунистами или комсомольцами и, понятно, как один, подняли руки, выразив желание отправиться на польский фронт.

Один из курсантов по фамилии Юдчак тоже поднял руку, чтобы идти на фронт, но он был настолько, близорук, что, несмотря на толстые очки, плохо видел даже вблизи. Поэтому на фронт его брать было никак нельзя. Но он с этим не соглашался. Нам пришлось долго его убеждать, но убедить его так и не смогли, и заставили остаться в Харькове в порядке партийной дисциплины.

На фронт с нами поехал В. П. Потемкин. Заведующий политпросвета политотдела товарищ Арманд был назначен командиром нашего батальона. Командиром роты курсантов был назначен начальник наших курсов товарищ Иванов. Ехали мы на фронт налегке. Лишняя пара портянок, смена белья и сапоги — вот и весь наш солдатский гардероб. Рассуждали просто. Если убьют — вещи не понадобятся. Если же ранят или останемся невредимыми, то после разгрома поляков (другого исхода мы не предвидели) вернемся на курсы, так что вещи таскать с собой незачем.

На польском фронте

Наша часть была прикомандирована к Днепровской флотилии и должна была использоваться в качестве десантной, с тем, чтобы теснить противника вдоль берегов Днепра и оттягивать его силы на себя. Боевые действия мы начали, высадившись в первых числах июня в районе приднепровской деревни Стайки, и на рассвете с ходу перешли в наступление.

К 12 часам дня мы взяли Стайки, а затем деревню Виточево и двинулись на Триполье. Но, наступая на Триполье, мы столкнулись с сильно укрепленными позициями противника. Поляки встретили нас артиллерийским и пулеметным огнем и мы, потеряв часть товарищей, вынуждены были вернуться на судно.

Несколько слов о том, что представляло собой, так называемое, боевое судно Днепровской флотилии. Это был обычный грузовой пароходишко со скоростью не на много превышающей скорость черепахи, и со стажем в несколько десятков лет. Такие пароходики были отремонтированы рабочими, на них были установлены трех — и шестидюймовые орудия с морских военных судов, а также несколько пулеметов. По тем временам такое вооружение можно было бы признать совсем неплохим, если не считать того, что после каждого выстрела кормового орудия корма настолько уходила в воду, что по палубе боевого судна прокатывалась волна. То же, но в обратном порядке, происходило, когда стреляло носовое орудие. Зато моряки на этих судах были настоящие — балтийские и черноморские. Вскоре стало ясно, что помощь фронту, если мы будем базироваться на этих судах, вряд ли будет эффективной, зато мы рано или поздно отправимся на тот свет.

Конец ознакомительного фрагмента.