Гоголь. Мертвая душа

Петр Волконский (2022)

Кажется, что Гоголь посмеялся над читателями, предложив им не те мертвые души, которых они ждали. Но что, если он не мог рассказать все, как было? Что, если ему запретили говорить о колдунах, подчиняющих себе покойников, о государственных деятелях, воздействующих на разум живых, и о том, что поверья не врут: есть свет Божий и тьма дьявола, ангелы и праведники, которые оберегают через молитву, и черти, колдуны, ведьмы и грешники, сбивающие человека с пути? Здесь, в Бессарабии, оживляют покойников, и никто не может этому противостоять. Но молодой Николай Гоголь, только что издавший свою первую повесть «Вечера на хуторе близ Диканьки» и готовящий к печати ее продолжение «Ночь перед Рождеством», его Братство в лице Пушкина, Жуковского, молодого Лермонтова и Плетнева и тайный советник графа Бенкендорфа, главный сыщик Третьего отделения императорской канцелярии Гуро, несмотря на их вражду, сообща сражаются с силами тьмы, чтобы уберечь Родину.

Глава III

Возвращаясь домой, Гоголь заметил за собой слежку. Шел он пешком, чтобы не тратиться на извозчика зря. Путь был недалекий, вечер стоял погожий, на ходу хорошо думалось и мечталось. Место преподавателя в институте замаячило как нельзя более кстати. Работа сулила решение всех денежных проблем, что не давали свободно вздохнуть. В дополнение к этому обучение в институте велось исключительно для девиц. Таким образом, читая лекции, Гоголь будет окружен очаровательными дамскими головками, сияньем чистых глаз и душистым благоуханием. Настоящий праздник для молодой романтической натуры! Ведь в Петербурге он общался разве что с женами товарищей да с сомнительными особами из театрального круга, на что так грубо намекнул Гуро накануне. Вот же черт черноглазый! Все про Гоголя знает! Это значит, что слежка велась нешуточная. Может, и сейчас за ним следят?

Он обернулся, и точно — следом за ним медленно ехала пролетка с поднятым верхом, запряженная парой вороных. Извозчик так низко надвинул шляпу, что лица не разглядеть. Сидящего внутри вообще не было видно в густой тени, которую был не в силах развеять свет уличных фонарей.

Гоголь невольно ускорил шаг. Он пытался вспомнить, как долго тянется за ним пролетка. Когда и где она пристроилась за спиной? Или же это просто игра воображения? Нет, нет, все было взаправду. Стоило остановиться, чтобы пропустить загадочный экипаж мимо, как извозчик натянул вожжи, и кони, встряхивая гривами, замерли тоже. Гоголь двинулся дальше, и колеса загромыхали по булыжникам у него за спиной.

Побежать? Что подумают прохожие? Да и разве убежишь от жандармских шпиков! Но почему так явно? Словно намеренно обнаруживают свое присутствие… С какой целью? Ясное дело. Запугать хотят. Власть свою показывают. Что же! Пусть видят, что перед ними человек, привыкший встречать опасность лицом к лицу!

Гоголь застыл, вызывающе глядя на приближающуюся пролетку.

— Николай Васильевич, голубчик! — донеслось оттуда. — Прошу простить, если я невольно напугал вас.

Гоголь мысленно выругался. Ну конечно! Голос с его насмешливыми нотками принадлежал Гуро. А вот он и сам высунулся из кузова, подставив бледное лицо скудному уличному свету.

— У меня нет причин бояться кого-либо, сударь, — ответил Гоголь гордо. — В том числе и слежки, приставленной ко мне.

— Помилуйте, голубчик! — оскорбился Гуро. — Да разве бы я стал опускаться до такого? Просто велел кучеру не спешить, чтобы не потревожить вас во время вечернего моциона. Вы ведь, Николай Васильевич, без сомнения, о чем-то важном размышляете. План преподавания всеобщей истории обдумывали?

— Прекратите ерничать, сударь! — воскликнул Гоголь, топнув ногой. — И извольте объяснить мне, откуда вам известны подробности моей беседы с профессором?

— С профессором? — переспросил Гуро, выражая изумление всем своим видом. — Ах да, вы, наверное, профессора Плетнева имеете в виду, который является неизменным участником собраний вашего литературного общества… Так называемого «литературного», — добавил он, подумав. — Так о чем вы с ним говорили? Поделитесь, Николай Васильевич?

— Это мое личное дело, сударь! И я не намерен держать отчет ни перед вами, ни перед кем-либо еще.

С этими словами Гоголь отвернулся и стремительно пошел прочь, не обращая внимания на окрики, летящие ему вслед. Раздался цокот копыт, и возчик, обогнав уходящего, направил своих вороных прямо на тротуар, преградив дальнейший путь.

— Вы, кажется, много возомнили о себе, голубчик, — раздался холодный и презрительный голос Гуро. — Что вы себе позволяете? Думаете, я стану гоняться за вами по всему Петербургу, и можете быть со мною хоть чуточку любезнее? Садитесь в экипаж. Ну? Не заставляйте меня повторять дважды!

Невозможно было противиться этому повелительному тону, не терпящему возражений. Да и извозчик смотрел так, словно в любой момент был готов сменить кнут на пистолет. Гоголь поставил ногу на подножку и, качнув пролетку, забрался на сиденье рядом с Гуро. Тот поднял руку в белой перчатке и велел трогать. Кони, путаясь в сбруе, попятились, попятились на мостовую и резво побежали вперед.

— Куда мы едем? — спросил Гоголь тревожно. — Вы собираетесь меня допрашивать?

— Помилуй бог! — воскликнул Гуро, округляя глаза. — Какие допросы могут быть между друзьями? Зная о том, что вы стеснены в средствах, я взял на себя смелость пригласить вас отобедать со мною у Палкина. Превосходная ресторация, доложу я вам. На Большой Садовой. Да ведь вы, должно быть, не раз проходили мимо. Окна во французском стиле разрисованы, знаете, Николай Васильевич?

— Знаю, — буркнул Гоголь. — Это сцены из «Собора Парижской Богоматери» Гюго. Я читал отрывки.

— Ах, да! Вы ведь на «Московский телеграф» подписаны. — Гуро протянул руку в перчатке. — Позвольте купленную вами книгу посмотреть, голубчик. Признаться, легенда о Синей Бороде всегда манила меня своею загадкой. За мистическим туманом, окутывающим ее, угадывается правда. Такого не выдумаешь.

«Откуда ему известно, какую книгу я купил? — подумал Гоголь. — И про институт откуда-то знает. Так ведь не было свидетелей рядом — ни в лавке, ни на лестнице».

Словно прочитав его мысли, Гуро назидательно произнес:

— Не бывает ничего тайного, что не становилось бы явным, Николай Васильевич. Мне наушничать за людьми совсем не обязательно, чтобы знать их подноготную. Имеются в нашем ведомстве, конечно, шпики, не без этого. Но ведь я не каждым делом лично занимаюсь. Вам, голубчик, исключение. Цените.

«Как же! — подумал Гоголь сердито. — Какая великая честь оказана! Лично он мною занимается. А кто тебя просил, ищейка ты царская?»

Гуро полистал книгу и вернул ее со словами:

— Действительность намного страшнее всей этой белиберды. У вас, друг мой, и мастерства, и опыта больше, чем у этого немецкого господина, хоть он в деды вам годится. Не бывал немец в Диканьке. Ему такое и не снилось, а приснилось бы — он бы умом тронулся. Не то что вы. Герой!

Против воли Гоголь почувствовал себя польщенным. В сущности, Гуро был неплохим человеком. Без него от Гоголя в не к ночи помянутой Диканьке рожки да ножки остались бы.

— И все же для чего вы меня похитили, Яков Петрович? — спросил он по-прежнему ворчливо, хотя уже без прежней озлобленности.

— Известно для чего, — был ответ. — Как я уже сказал, ужинать мы, голубчик, будем.

— И только?

— И только. Негоже будущему литературному светилу с голодным брюхом ходить.

Гоголь почувствовал, что губы его готовы расплыться в польщенной улыбке, и нахмурился.

— Я не могу позволить себе ужинать за чужой счет, сударь, — сказал он.

— Помилуйте, какие могут быть счеты между старыми друзьями! — упрекнул его Гуро, молодо выпрыгивая из пролетки. — Мы с вами в таких переделках побывали, что не каждый выстоит. После наших совместных похождений я твердо знаю, что на вас можно положиться, Николай Васильевич.

— Я тоже отношусь к вам с величайшим уважением, Яков Петрович, — выдавил из себя Гоголь. — И я ценю то, что вы для меня сделали.

Признание далось ему нелегко. Он ведь должен был ненавидеть спутника за его принадлежность к враждебному лагерю. Однако этого не происходило.

— Только не говорите, что обязаны мне по гроб жизни, голубчик, — сказал Гуро со своею обычной улыбкой. — Это лишнее. Не стоит благодарности.

Гадая про себя, ироничной ли была тирада спутника или искренней, Гоголь последовал за ним к ярко освещенному крыльцу, перед которым толклась кучка нарядно одетых господ в английских шляпах. Дам не было, поскольку они подобные заведения обходили десятой дорогой.

В зале Гоголя и Гуро встретил зализанный человек в визитке и полосатых брюках. Он провел их к отдельному столу под люстрой и, приподнявшись на цыпочки, помахал руками, сделавшись похожим на дирижера. К посетителям подскочил чуть приседающий от угодливости половой, которого в заведениях подобного рода было принято называть «человеком». Точно такие же «люди» бегали по всему ресторану, напоминая черных котов с белыми шеями, которых научили передвигаться на полусогнутых задних лапах. Тон происходящему задавал небольшой оркестр с визгливою скрипкой и постанывающей виолончелью.

Гоголь оробел, сраженный шумною и пышною атмосферой ресторана. Все сверкало и переливалось, в кадках высились невиданные растения, на подносах громоздились горы южных плодов и ягод. Обилие зеркал придавало залу невероятный размах, в котором непривычный человек сникал и терялся, чувствуя себя слишком жалким и ничтожным, чтобы осмелиться повысить голос и привлечь к себе внимание. Однако же Гуро явно наслаждался обстановкой и произведенным впечатлением. Он щелкнул пальцами, подзывая человека, и, часто переходя на французский язык, сделал заказ. Чтобы скрасить время ожидания, были затребованы также вино и целая ваза фруктов, доброй половины которых Гоголь никогда в своей жизни в глаза не видел. Хмель тотчас ударил ему в голову, поскольку все чувства его были обострены до крайности и кровь носилась по жилам в два раза быстрее обычного. Он несколько расслабился, откинулся назад, забросил руку за спинку полукресла и сделал очередную попытку добиться от спутника правды:

— Яков Петрович, скажите откровенно, для чего я вам понадобился? Зачем вы меня сюда привезли?

— Как зачем? — изумился Гуро, картинно вскинув брови. — Сколько можно повторять? Мы приехали сюда, чтобы отужинать вместе. Некоторые, знаете, не любят ресторации из-за долгих ожиданий. А мне вот нравится посидеть в предвкушении. Особенно когда рядом собеседник достойный, с которым приятно поговорить.

— Ах, вот оно что! Поговорить! — Гоголь отставил пустой бокал и убрал волосы, налипшие на щеки. — Я так и знал! Станете опять меня от товарищей отвращать?

— Конечно, стану, — подтвердил Гуро, перебирая бледными пальцами тонкую ножку своего бокала. — Не могу же я позволить вам погибнуть, не исполнив вашего высокого предназначения. Со мной вы до гения дорастете. А без меня пропадете во цвете лет. Как Пушкин и Лермонтов. Будет обидно, если вы повторите их судьбу.

— Разве она не блестяща?

— Кажется таковой, всего лишь кажется. А впереди…

Гуро допил вино и причмокнул. Гоголь смотрел на него, прищурившись.

— Хотите сказать, что вам известно будущее Александра Сергеевича и Михаила Юрьевича?

— Я так предполагаю, что погибнут они, — прозвучал бесстрастный ответ. — Оба.

Гоголь сменил позу, убрав руку со спинки стула, и нахохлился так, что волосы опять свесились ему на скулы.

— Вы намекаете, что они разделят судьбу декабристов? — глухо спросил он.

— У меня и в мыслях ничего подобного не было, — сказал Гуро, подавая знак, чтобы им сменили бокалы. — Горячий нрав вышеуказанных господ позволяет предположить, что они станут драться на дуэлях, а это всегда плохо кончается. Но бог с ними, друг мой. Мы ведь о вас говорим. У вас другое будущее предначертано. Правда, чтобы достичь вершин, вам поддержка нужна. Основательная, надежная. Такую, какую способны обеспечить граф Бенкендорф и ваш покорный слуга, а не Жуковский с Крыловым. Эти господа стремительно выходят из зенита своей славы и тускнеют, да, друг мой, тускнеют. Скоро совсем исчезнут в тени графа Бенкендорфа.

Забывшись после выпитого, Гоголь позволил себе неосторожное замечание:

— И все же лучше я их стану держаться, а не графа. Он темные силы представляет. А я, как вам должно быть известно, на светлой стороне.

Гуро внимательно поглядел на него поверх ободка бокала и задал один-единственный вопрос:

— Почему?

Если он рассчитывал, что собеседник смешается, то этого не произошло. Гоголь знал, что и как ответить на это.

— Хотя бы потому, что свет Господь создал. А у тьмы свой князь, и мы знаем, кто он такой!

— Ничего подобного, — возразил Гуро, медленно качая головою. — Святое Писание прямо указывает, что Бог вначале парил во тьме над бездной, то есть сотворил ее прежде всего прочего. А затем, создав свет, он не уничтожил тьму, а просто отделил одно от другого. Не станете же вы отрицать столь очевидных вещей, голубчик? Свет был назван днем, а тьма — ночью. Но и то, и другое существует по воле Божьей. А вы, Николай Васильевич, сами душой больше к ночи склоняетесь.

— Кто вам сказал? — запальчиво возразил Гоголь.

— Да вы сами и сказали. Разве не ваши это слова?.. Прикрыв глаза, Гуро принялся цитировать по памяти:

— Знаете ли вы, э-э, украинскую ночь? Нет, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в нее. С середины неба глядит месяц… Земля вся в серебряном свете… и чудный воздух… и что-то там такое… Божественная ночь! Очаровательная ночь! А? Божественная! Ваше определение, Николай Васильевич. Что ж вас тогда на свет тянет, голубчик? С вашими способностями и наклонностями вам к нам нужно.

Видя смятение, отразившееся на лице Гоголя, Гуро торжествующе рассмеялся, заправил салфетку за воротник и провозгласил:

— А вот и ужин! Рекомендую начать с гусиной печени и трюфелей, только что из Франции. И за едой ни слова о делах, друг мой. Плохой тон. Позже договорим. На сытый желудок. Итак, за дело!

Гоголя упрашивать не пришлось. Он набросился на еду, как голодный зверь.