Дело Сарры Модебадзе

Петр Александров, 1879

«По настоящему делу суду была предана группа евреев – жителей местечка Сачхери Щаропанского уезда Кутаисской губернии, обвинявшихся в похищении и умерщвлении 6-летней девочки Сарры Модебадзе. Цель похищения Сарры Модебадзе предварительным следствием установлена не была, однако все пункты обвинительного заключения были сформулированы таким образом, что невольно наталкивали на мысль о совершении преступления из религиозных побуждений…»

По настоящему делу суду была предана группа евреев — жителей местечка Сачхери Щаропанского уезда Кутаисской губернии, обвинявшихся в похищении и умерщвлении 6-летней девочки Сарры Модебадзе. Цель похищения Сарры Модебадзе предварительным следствием установлена не была, однако все пункты обвинительного заключения были сформулированы таким образом, что невольно наталкивали на мысль о совершении преступления из религиозных побуждений.

Сарра Модебадзе пропала накануне еврейской пасхи, то есть накануне дня, когда по старинным преданиям и легендам, евреи якобы использовали христианскую кровь в ритуальных целях. Это обстоятельство, а также ряд косвенных улик, свидетельствовавших о том, что в момент исчезновения Сарры Модебадзе неподалеку проезжала группа евреев, и послужили основанием для привлечения их всех в качеств» обвиняемых по делу. Обстоятельства настоящего дела весьма подробно рассматриваются в речи защитника, поэтому подробное их описание представляется нецелесообразным. Необходимо, однако, подчеркнуть, что настоящее дело представляет большой интерес. Во-первых, речь П. А. Александрова является блестящим образцом судебного красноречия: наряду с ее стройностью, логичностью, четкостью языка и формулировок, она характеризуется исключительно умелым и талантливо проведенным разбором доказательственного материала, на который опиралось обвинение, в результате чего все доводы обвинительного акта были опровергнуты, и судьям ничего не оставалось иного, как вынести оправдательный приговор всем подсудимым. Кроме того, речь П. А. Александрова весьма интересна и с точки зрения ее общественно-политического содержания и звучания. Защитник очень тонко и красноречиво нарисовал картину, отражающую собой существо национальной политики царского правительства. Известно, что в целях удержания своего господства царское правительство стремилось разжечь рознь и недоверие между различными народностями и национальностями, населяющими Россию. В качестве одного из приемов развития национальной розни неоднократно устраивались и провоцировались еврейские погромы. Поводами для организации погромов нередко служило искусственное создание ситуаций, позаимствованных из религиозных преданий о том, что якобы перед пасхой евреи похищают и умерщвляют младенцев для использования из мистических побуждений христианской крови. Красной нитью через всю речь П. А. Александрова проходит мысль о том, что и в данном деле немаловажную роль сыграло явное стремление использовать эти древние наветы. Разбирая обстоятельства дела, П. А. Александров разоблачает эту политику царского правительства, направленную на разжигание вражды между народами. Как грозный обличительный акт звучат слова П. А. Александрова, произнесенные им в заключительной части речи: «Несколько дней, и дело, которое прошло перед вами (обращение к суду) в живых лицах, станет достоянием всей читающей России. Много поучительного представит оно русскому общественному мнению… Увидит русское общественное мнение, к каким последствиям приводит легкомысленное отношение к басням, питающим племенную рознь… Заставит это дело и нашу печать пересмотреть те основания, на которых зиждется обвинение евреев в употреблении христианской крови. Ретроспективным светом озарит настоящее гласное дело по обвинению такого свойства и прежние судебные негласные процессы… Скажет настоящее дело свое поучительное слово и нашим общественным деятелям, держащим в своей власти нашу честь и свободу… Оно скажет русским следователям, что не увлекаться им следует суеверием, а господствовать над ним, не поддаваться вполне лжесвидетельству и ложному оговору, а критически относиться к фактам… Оно скажет русским прокурорам, что дороги и любезны они обществу не только как охранители общества от преступных посягательств, но и, в особенности, как охранители его от неосновательных подозрений и ложных обвинений… Оно, не сомневаемся, привлечет внимание и высшего представителя прокуратуры в здешнем крае (имеется в виду Закавказье. — Ред.)в сторону тех, благодаря заведомому лжесвидетельству которых создалось настоящее дело… И да будет настоящее дело последним делом такого свойства в летописях русского процесса!»

Настоящее дело рассматривалось Кутаисским Окружным Судом 5-12 марта 1879 г.

* * *

Господа судьи! 4 апреля в селении Перевиси исчезла, неизвестно куда, приближавшаяся к шестилетию своей жизни Сарра Модебадзе. На другой день — слилат-дам — кровавый навет, столь памятный еврейству по средневековым кострам, пыткам, мучениям, гонениям всякого рода, — грозным эхом пронесся по всей сачхерской дороге и встревожил мирное сачхерское еврейское население. Правда, нечего было опасаться костров и пыток, но смягченные бедствия новейшего времени, — в виде грозного самосуда народной толпы, вызванного местью исповедующих иную веру, и не всегда разборчивого в своих основаниях напрасного обвинения, привлечения к следствию и суду, предварительного тюремного заключения, — все же бедствия и тяжкие бедствия, с которыми приходится считаться. Если опасения народного самосуда оказались в настоящем случае преувеличенными, если казаки, присланные шаропанским уездным начальником на случай столкновения между местными христианами и евреями, не имели повода действовать, то опасения другого рода — в виде предварительного следствия, подозрения, обвинения, тюремного заключения — к несчастию, оказались вполне справедливыми. Девять сачхерских евреев, оторванных от своих домов и семей, от своих занятий, были привлечены к следствию по тяжкому и грозному обвинению и увеличили собой население местной тюрьмы; пять из этих девяти до сих пор томятся там уже десять месяцев. Тяжелое время пришлось пережить подсудимым. В долгий период предварительного следствия, в борьбе за свою невиновность, в борьбе с убеждением следователя и прокурора, бывшим не в их пользу, под тяжким гнетом многочисленных: свидетельских показаний, старавшихся поддержать составившееся против них предубеждение, в этот тяжелый период внутренних страданий и внешних лишений, лишенные возможности относиться к своему положению с спокойствием постороннего наблюдателя, они в непоколебимом сознании своей невиновности, с недоверием, с упреком, с подозрением, с жалобой относились ко всем, кто держал судьбу их в своей власти: и к лицам, производившим дознание, и к судебному следователю, и к прокурору, которые, думали они, действуют против них с предубеждением, вопреки очевидной истине и справедливости. Даже переводчику, переводившему показания свидетелей на языке, им не понятном, перестали они верить и в нем видели своего врага, устраивающего их погибель. Но все эти подозрения, несправедливые сами по себе, но весьма понятные в том положении, в котором находились эти несчастные заподозренные, не шли дальше порога вашего суда. Инстинктивно чувствовали они, что есть справедливость и истина на земле, что их невиновность должна выясниться, что если ближайшие в то время к судьбе их: лица не видят или не хотят видеть той истины, то стоит только делу их подняться выше, — и туман, одевавший его, рассеется, будет свет, и истина раскроется. В окружном суде, говорили они судебному следователю, свидетели докажут нашу невиновность. В долгие дни тюремных страданий они успокаивались на мысли о вашем суде, они ждали дня судного, как дня решительного их оправдания. Шесть дней шел суд, шесть дней вы внимательно шаг за шагом изучали подробности настоящего дела и нынешний день, день седьмой, не есть еще для вас день покоя и отдыха от понесенного труда. Отрадны были для меня эти дни, проверенные с вами здесь, в этой судебной зале, они и останутся для меня навсегда отрадным воспоминанием в моей жизни. Я видел труд, внимательный, неустанный труд, который каждый из вас приложил к рассмотрению, к изучению, к оценке каждого из представлявшихся вам судебных доказательств. Я понял, господа, ту тяжелую ответственность, которую вы должны нести в глубине вашей совести, творя суд и правду. Для вас, господа, недостаточно составить убеждение в вашей совести, вы должны реализовать это убеждение в ясных постороннему пониманию мотивах, которые могли бы быть поверяемы, обсуждаемы и оцениваемы со всех сторон; вы принуждены основывать ваше убеждение на тех неуловимых, но часто весьма решительных данных, которые производят в судье то или другое убеждение о деле; вы должны найти для вашего приговора такие основания, которые бы укладывались на бумаге, которые могли бы быть оцениваемы и поверяемы, если та или другая борющаяся пред вами сторона станет в высшем суде подтверждать или опровергать справедливость вашего приговора. Не легко было добывать такие данные в настоящем деле. Наряду с самым наглым лжесвидетельством вы встретились с крайним тупоумием, печальной умственной слепотой, первобытной простотой знаний и суждений по самым обыкновенным предметам. В вопросах, где время и пространство значило все, вы выслушивали людей, измеряющих время и пространство способами, достойными населения дикарей. Где были дороги минуты и вершки, вам отвечали: скоро, нескоро, далеко, близко, не знаю — не мерил, пока дойдешь — так устанешь, утром, около вечера, в обед, после самхрада (послеобеденный завтрак) и т. п. Сорокалетняя женщина сказала вам, что ей 13 лет; дряхлая старуха, желая обратить ваше внимание на ее преклонную старость, ничем не могла лучше выразить это, как сказавши, что она так стара, что ей уже больше сорока лет. Вот с какими свидетелями пришлось вам иметь дело в вопросах о времени и пространстве. Не лучше было и по другим вопросам, — вопросам, например, вокальным. Припомните сачхерскую группу, которая должна была свидетельствовать о детском крике и стоне.

Но трудности поддались упорному труду, и я теперь могу сказать с полным убеждением, что дело ясно, что истина, нужная для судейского убеждения и долженствующая воплотиться в вашем решении, раскрыта и разъяснена до такой степени, что это решение не может уже составлять предмет недоумения и спора, а есть только вопрос времени, может быть, нескольких слов. При таком положении дела самая лучшая и наиболее соответствующая защитительная речь могла бы заключаться в самой краткой фразе: мне не остается ничего более сказать вам. Молчание защиты в настоящую минуту было бы самой красноречивейшей и вполне убедительной защитой; но настоящий процесс не есть процесс этих четырех стен. Его желает знать Россия, о нем будет судить русское общественное мнение. Не для вас, господа судьи; для тех, кто, не присутствуя при ваших усилиях раскрыть истину и выяснить дело, кто, не зная, да и не желая знать оснований вашего убеждения, наперед уже готов наглой клеветой осквернить приговор ваш, если он будет против их грязных вожделений; для тех, кто захочет искать в нем тех низких мотивов, над уровнем которых он сам никогда не поднимется… да и не для них, — когда их просвещал свет истины и правды… для тех, кто пожелает без предвзятого взгляда узнать истину настоящего дела, для тех, кто пожелает поискать в нем оснований для критики старого предубеждения — предубеждения суеверного и питающего племенную рознь, для тех, кто пожелает найти в судебном решении урок и полезное указание для будущего отношения к еврейству, — позвольте еще раз в общих контурах и очертаниях провести пред вами все то, что в мельчайших подробностях прошло пред вами в минувшие шесть дней неустанного труда, что уже изучено, взвешено, рассмотрено и оценено вами. Когда я изучил предварительное следствие по настоящему делу, я не мог не быть поражен той массой труда, энергии, силы, которые вложены в это дело. Чего здесь не было сделано! Три раза вырывали из земли погребенный труп Сарры, два раза производимо было его судебно-медицинское вскрытие, в судебно-медицинской экспертизе приняли участие представители высшего медицинского персонала здешнего края. Осмотрены были многие местности — и та, где найден труп Сарры, и та, откуда она исчезла, и тот путь, по которому проезжали евреи, — линии садзаглихевской и сачхерской дорог, многие местности сняты на плане. За один из этих планов моя глубокая признательность судебному следователю. На плане местности садзаглихевской дороги, среди его геометрических линий и арифметических вычислений расстояний, я вижу крупными буквами написанный оправдательный приговор для всех подсудимых. Экспертиза по делу не ограничилась медицинскими вопросами; она затронула и другие предметы, другие чрезвычайные и своеобразные вопросы. Козлов измеряли и в ширину, и в долготу, и в высоту. Невинных младенцев сажали в сумки, приводя их в такое положение, в котором удобно только в утробе матери. Их только не провезли в этом положении хотя бы небольшую часть сачхерской дороги. А жаль! Тогда с поразительной очевидностью представилась бы справедливость соображений эксперта Гульбинского, высказавшего вчера свое мнение о невозможности провоза Сарры в этом положении и при тех условиях, как предполагает прокурор. Тогда, быть может, не явилось бы на суд и то обвинение, которое теперь приходится судить вам. Спрошено было свыше 150 свидетелей, собраны, по-видимому, улики по всем мельчайшим обстоятельствам обвинения, и, тем не менее, в существе своем и в основаниях обвинение не перестает быть неясным, шатким, недостаточным или прямо несбыточным.

Конец ознакомительного фрагмента.