Египет под властью Птолемеев. Иноземцы, сменившие древних фараонов. 325–30 гг. до н.э.

Персиваль Элгуд

Египет – страна царей и богов – с незапамятных времен сохранял культурную самобытность, особый уклад и традиции престолонаследования. Покоренная Александром Великим, древняя земля фараонов оказалась под властью чужеземцев – в течение трех столетий Египтом правила могущественная династия Птолемеев. В этой книге вы найдете подробные портреты царей и цариц из македонского рода Лагидов – от Птолемея I Сотера, самого мудрого и гуманного правителя эллинистического мира, до Клеопатры VII, коварной и обольстительной, после гибели которой Египет стал одной из провинций Римской империи. Автор живо и ярко описывает характер и личные взаимоотношения потомков Птолемея I, одни из которых способствовали процветанию государства, а другие, погрязнув в пороках, приближали неминуемый крах монархии.

Глава 2

Птолемей Сотер

(продолжение)

Управление государством — занятие в лучшем случае весьма однообразное, и Птолемей очень быстро захотел переключить внимание. Как и многие мужчины до и после него, правитель Египта нашел отдушину в любви. Он, несомненно, был человеком довольно увлекающимся. Имея за плечами два брака, он собирался заключить третий. Выполняя приказ Александра, в Сузах Птолемей женился на Артакаме, дочери персидского вельможи Артабаза, затем, уступив Антипатру, он взял в жены его дочь Эвридику. Теперь же правитель Египта решил побаловать себя и сделал своей избранницей Беренику, подругу и доверенное лицо Эвридики^[5]. По отношению к последней это было очень несправедливо. Ведь она не сделала ничего, чтобы заслужить развод. Эвридика была для Птолемея прекрасной женой, родила ему сына Птолемея, по прозвищу Керавн, и двух дочерей. Она простила бы мужу новый династический брак, но не интрижку со своей собственной придворной дамой. Но наш мир несовершенен, и никто не застрахован от ударов судьбы. Поэтому Эвридика, чувствовавшая, что больше никогда не увидит мужа, покинула Египет. Ничего другого сделать было нельзя, ведь Птолемей не относился к числу людей, способных с легкостью изменить решение. Он всегда брал то, что хотел, и не переживал из-за последствий.

«Никогда прежде ни одна женщина не вызывала такого восхищения, как возлюбленная жена Птолемея Береника», — писал Феокрит. Беренике и правда удалось до самой своей смерти оставаться предметом сильнейшей любви ветреного Птолемея. Она, несомненно, была очень привлекательной женщиной. Ее глубоко посаженные глаза, короткий прямой нос и чувственный рот не могли не вызывать восхищение. Высокий лоб и выступающий подбородок свидетельствовали об уме и твердом характере. Эта вдова македонского вельможи приехала в Египет вместе с Эвридикой и поняла, что правитель страны в ее вкусе. В данном факте нет ничего удивительного. Птолемей испытывал страсть к приключениям, а такие мужчины обычно очень привлекают женщин. В итоге Береника, очевидно, полюбила Птолемея всем сердцем. Этот брак также позволял решить проблемы, связанные с престолонаследием. Береника родила Птолемею четверых детей: двоих сыновей — старшего Птолемея, позже известного как Филадельф, и Аргея — и двух дочерей: старшую Арсиною, ставшую женой сначала правителя Фракии Лисимаха, а затем своего брата Филадельфа, и Филотеру, самую младшую из всех.

Ни один македонянин не способен ограничиться одной лишь любовью, и Птолемей вскоре стал размышлять над тем, как увеличить объем египетского экспорта. Пока Александрия не оправдывала его ожидания. Стоянка на якоре здесь была безопасной, а местонахождение самого города — весьма удачным, однако Тир и Родос продолжали занимать лидирующее положение в торговле в бассейне Эгейского моря, а купцы из Эллады предпочитали торговать во всех странах, кроме Египта. Сделав этот вывод, Птолемей испытал крайнее разочарование. Пытаясь найти причины данного явления, он предположил, что проблема заключается в том, что в Александрии не чеканятся собственные монеты. В Египте сохранялась существовавшая еще в эпоху правления фараонов практика натурального обмена. Металл могли принять в качестве платы за какой-либо товар, но только после очень долгого спора о его чистоте и весе. Осознав это, предприимчивый торговец испытал стыд за страну, жители которой никак не могут отказаться от этих примитивных обычаев. На греческих островах и в городах-государствах чеканили собственные монеты, и Птолемей решил, что Александрия вполне может последовать этому примеру.

Важных причин, не позволявших сделать это, не было бы, если в распоряжении государства имелось бы достаточное количество золота и серебра, а государственный банк^[6] контролировал бы монетную чеканку. К несчастью, в Египте не было ни того ни другого. Огромные количества золота и серебра без дела лежали в храмовых сокровищницах, а на рынке обращалось множество иноземных монет. Но ни консервативные жрецы, ни невежественные торговцы не собирались отказываться от своих запасов, взамен на обещание, что позже им вернут все отданное, но уже в виде денег. Создать государственный банк было еще сложнее. Банковской системы, успешно существовавшей в Греции, в Египте не было, а без нее невозможно было создать собственную валюту.

Сначала Птолемей попытался отчеканить несколько монет с именами юных царей, но быстро отказался от этого эксперимента. На аверсе монет, отчеканенных позднее, но все еще в тот период, когда Птолемей был сатрапом Египта, изображен профиль Александра Македонского, на плечи которого накинута шкура слона или льва, а на реверсе — Зевс или Афина, стоящие напротив орла или корабля. Став царем, сын Лага приказал поменять изображения на монетах. Теперь на аверсе изображался его собственный профиль с диадемой на голове и эгидой на плечах, а на реверсе, внутри окантовки из слов «Царь Птолемей», помещалось изображение орла, стоящего на молнии, — своего рода семейный герб. Монеты чеканились в самом Египте, на Кипре, в Малой Азии, в Финикии и Киренаике. Стандарт варьировался от аттического до родосского, от родосского до финикийского. Птолемей успел поэкспериментировать с пятью разными типами золотой и серебряной монетной чеканки. Эти деньги охотно принимали по всему бассейну Эгейского моря — их вес соответствовал стандарту, а в чистоте металла никто не сомневался.

Птолемею приходилось решать и другие проблемы. Одной из них стало обожествление Александра, а второй — создание нового культа, который станут отправлять и греки, и египтяне. Выполнить первую задачу было проще. Ни один военачальник не относился к памяти об Александре с таким уважением и не оплакивал его смерть с такой искренней печалью, и Птолемей решил установить культ, способный увековечить имя Александра в основанном им городе. Возможно, покойный правитель сам захотел бы обрести подобную посмертную судьбу — стать олицетворением божества, которым его назвали в Египте. В итоге верный Птолемей приступил к строительству в Александрии святилища, или Семы, где должно было упокоиться тело Александра, стал мечтать о том, чтобы все македоняне и греки увидели в умершем военачальнике сына Зевса, и объявил, что 25-й день месяца тиби, в который была основана Александрия, должен стать общенародным праздником. Приверженцы этого культа должны были признать, что, во-первых, Александр после смерти воссоединился со своим небесным отцом, а во-вторых, своими прижизненными поступками заслужил звание героя.

Для того чтобы лучше обосновать второе, к Семе пристроили небольшую часовню, посвященную двум божествам в облике змеи — Агатодемону и Агатотюхе. В том или ином виде и в Египте, и в Греции с большим уважением относились к змеям, считавшимся духами — хранителями домашнего очага. Идея Александра о том, чтобы сделать Агатодемона богом — покровителем основанного им города, была удачной, причем в той же мере, что и решение Птолемея, пожелавшего связать память Александра с этим божеством.

Строительство Семы вызвало протесты в Мемфисе, и верховный жрец Птаха отказался от слов: «Там, где упокоится его тело, будут распри и разногласия», сказанных им ранее. Под угрозу была поставлена репутация Мемфиса, считавшегося центром египетского благочестия, и верховный жрец стал уговаривать Птолемея похоронить Александра в древней, а не в новой столице. Узнав об этом, правитель Египта снова замешкался. Он мог позволить себе не прислушиваться к возражениям простых египтян, но не хотел противопоставлять себя жречеству, единственному хорошо организованному египетскому институту, который к тому же пользовался большим уважением.

Каждым храмом управлял эпистат. Ему помогал заместитель, которого принято было называть «пророком» и который отвечал за функционирование оракула. Ниже их в иерархии располагались хранители нарядов, статуй и святилищ богов, жрецы, следившие за жертвоприношениями и совершавшие их, составители гороскопов, а также музыканты и певцы. Низшие ступени жреческой иерархии занимали жрецы, носившие священные ладьи, следившие за обиталищами умерших и занимавшиеся бальзамированием. Жрецы пользовались огромным влиянием и значительными привилегиями. Почти треть пригодной для обработки земли принадлежала тому или иному храму, а в сельской местности акты, издававшиеся в храмах, имели силу законов. Вполне понятно, что Птолемей совершенно не хотел ссориться со столь могущественной структурой.

Правитель приостановил строительство Семы и попытался задобрить жрецов, тщеславие которых определенно было задето, засвидетельствовав свое почтение древним святыням. Он уже вернул законным владельцам «изображения богов, найденные в Азии, и всю обстановку и свитки храмов Верхнего и Нижнего Египта», а теперь занялся украшением Фив, причем за свой собственный счет. Он почтил память Филиппа Арридея, приказав построить в Карнаке святилище и вырезать рельеф, на котором тот был изображен перед богом Тотом, а статую Александра, сына Роксаны, установили в большом зале храма. Над входом в святилище Мут Птолемей приказал вырезать рельеф, на котором перед богиней стоят он сам, его супруга и дочери, причем правитель держит в руке систр, его жена играет на арфе, а дочери бьют по барабанам, чтобы отогнать злых духов.

Иными словами, Птолемей сделал все возможное, чтобы понравиться египетским жрецам. Вместе с женой и детьми он принял участие в ритуалах праздника сед, прошел через обряд коронации, получив взамен обещание вечной молодости и «миллионов лет». Возможно, его стали считать воплощением Хора или Осириса. В 311–310 гг. до н. э. он от имени сына Роксаны вернул жрецам расположенного в Дельте города Буто доходы, которых лишил их неблагочестивый Ксеркс. Это стало кульминационным моментом в демонстрации уважения, которые Птолемей испытывал к египетской религии — «храмам Хора и Буто, бога и богини Пе и Деп, перешли все города в местностях Пе и Деп, их жители, пастбища, воды, птицы, стада и все сделанные там вещи».

Для Птолемея все это также стало прекрасной возможностью продемонстрировать египетскому жречеству собственное благочестие, и он не преминул сделать это. Себя он называл «великим наместником Египта» и «человеком, полным сил, осторожным разумом, неизменным храбростью, стоящим прочно на ногах». Жрецов Пе и Деп он также уверял, что «не было подобного ему среди иноземцев». В кои-то веки Птолемея обуяло ощущение собственного всемогущества.

Страна, где огромным влиянием обладает жречество, не способное похвастаться ни моральностью, ни щедростью, представляет собой весьма печальную картину. Птолемей не был враждебно настроен в отношении религии в целом. Он, наоборот, искренне верил, что ни одно государство не будет процветать без нее. Однако из этого убеждения он делал собственные выводы: религия должна быть общей для всех жителей страны и находиться под контролем государства. В этом не было ничего, что противоречило бы египетским догматам.

Религия в те времена являлась, несомненно, основой общества Египта (да и любого другого), а Осирис вполне заслужил право называться общенародным богом. Но предрассудки и легковерие уничтожили все самое хорошее, что было в древнеегипетской религии, и от культа Осириса, судьи мертвых, даровавшего надежду на возрождение, египтяне перешли к почитанию местных божеств, изображавшихся в виде животных. Если любой уважающий себя философ считал глупым стремление греков наделять богов человеческими страстями, то желание египтян снабдить животных божественной сущностью и поклоняться им могло показаться ему еще более абсурдным. По мнению Птолемея, египетская религия быстро вырождалась из-за излишнего влияния храмов и слабости государства.

Поразмыслив над всем этим, Птолемей решил не вмешиваться в сложившуюся ситуацию тотчас же. Это было очень взвешенное решение с точки зрения политики, ибо и на востоке, и на западе назревали большие проблемы. В Греции царили волнения, Антигон с нетерпением ждал возможности напасть на Египет, и Птолемей не хотел разжигать беспорядки в собственной сатрапии. Персы однажды уже пренебрегли этой опасностью и поплатились за свою неосмотрительность. В итоге более рассудительный Птолемей отказался поддаваться этому соблазну. Вместо этого он занялся поиском того общего, что могло бы объединить всех жителей Египта, несмотря на их этническую принадлежность и традиции. Для этого он создал культ, соединивший в себе элементы египетской и греческой религий.

Нечто подобное было крайне необходимо в Александрии, разношерстные жители которой уже начали конфликтовать друг с другом из-за того, что обладали разными взглядами на некоторые вопросы религиозной доктрины. Греки с недоверием относились к евреям, а египтяне — и к тем и к другим. С иудеями ничего было нельзя поделать — их религия устоялась, и они соглашались поклоняться только своему собственному богу. Но греки и египтяне были более гибкими, и Птолемей, заметив это, объединил черты и атрибуты Зевса и Гадеса, Ра и Осириса, богов, которым поклонялись обитатели этих двух столь разных миров, создав единое божество, почитать которое могли представители обоих народов. Так появился культ Сераписа, продолжавший существовать даже после установления христианства и оказавший огромное влияние на весь мир.

Греки первыми стали поклоняться этому богу. Признавая существование всех своих богов, но сомневаясь в их добродетели, эллины готовы были включить в свой пантеон любое божество, способное предложить им нечто новое. К тому же Сераписа связывали с Осирисом, к которому греки относились с большим почтением. Отождествив этого бога со своим собственным Дионисом, они сделали уверенный шаг вперед и стали ассоциировать Осириса с Гадесом. К тому времени религиозный синкретизм получил широкое распространение в греческой среде, а обитатели египетской Александрии получили непаханое поле, на котором можно было спокойно практиковаться в изобретательности. Амона-Ра они стали называть Зевсом, Хатхор — Афродитой, Нейт — Афиной. Эллины соотнесли египетский город Уасет (современный Луксор) со своими Фивами, Абеджу, где хоронили первых египетских фараонов, — с Абидосом, а Кануб — с кормчим Менелая Канопом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

5

Мы точно не знаем, когда именно был заключен этот брачный союз. Некоторые историки, такие как Белох и Тарн, предположили, что в 316–315 гг. до н. э. Береника была любовницей Птолемея, а их свадьба состоялась гораздо позже. (Примеч. авт.)

6

Перевод здесь сделан дословный, однако стоит отметить, что банков в нашем нынешнем понимании в древности не было. В Греции, которую автор упоминает ниже, существовали менялы, занимавшиеся обменом одних монет на другие (что-то вроде современного обмена валюты). Они же (а также ростовщики) могли брать деньги на хранение и давать их в долг под определенный процент. (Примеч. пер.)