Рождение света. Том первый

Перл Каплун (2024)

Первая книга открывает перед читателем завесу над мирами, где судьбы главных героев переплетаются в сложных и порой противоречивых узорах, подталкивая их к поискам любви, смысла жизни и самопознания. Их отношения — это битва внутренней гармонии, и напряжённых конфликтов, где на каждом шагу встаёт неумолимый выбор между долгом и страстными желаниями, отражая вечную борьбу свободы и искушения. Все это происходит в фэнтезийной реальности, где переплетаются реальные и вымышленные миры, подчинённые особым законам и правилам. Два временных пласта — конец XV века и начало XXI века — создают мост между прошлым и будущим, раскрывая новые горизонты для размышлений о времени, судьбе и человеческих ценностях.

Пролог

…Во спасение умертвите же в себе всё, что ещё принадлежит к греховной природе: разврат, безнравственность, страсть, дурные желания и алчность! И если не отступитесь вы от пути грешного, то как для неверующих бог века сего ослепит окончательно умы. И для всех них не воссияет свет благовествования о славе Христа, который есть Бог истинный!

Старый священник дрожащими пальцами держал потрёпанную Библию и скрипучим голосом оглашал главную часть проповеди. Отрывки его речи, особенно связанные с главным противником Божиим, преисполненным завистью, лукавством и необузданной свирепостью против рода человеческого, въяве внушали прихожанам неподдельную боязнь. И страх сий прорастал внутри каждой смертной сущности, укрепляя основополагающий завет: отказ от Господа приведёт к погибели тела и души.

Прихожане с трепетом слушали проповедь, смотрели на свои руки, сложенные в молитве, внемля предостережению. Многие время от времени крестились, вздыхали и охали в страхе, впитывали каждое слово, искрящееся целебной мощью, находя в преизобилии всё, что потребно для их краткого человеческого существования. Но среди людей благоговеющих находилась одна, что сидела отделившись от остальных и ни разу не шелохнувшись в ответ на речь священника.

Бедняжка Коньятти сама не могла взять в толк, отчего она каждое воскресенье приходила сюда. У девушки не было стремления очиститься от скверны своих помыслов, равно как и не было жажды исповедоваться и раскрыть перед представителем Господа свою ничтожную жизнь, что совсем недавно стала таковой и разрушила последнюю надежду на спасение. Здесь, в небольшой церквушке на окраине Рима, она была убеждена, что никто не сможет узнать в ней женщину падшую и не станет указывать на неё пальцем. Коньятти точно знала: все слова священника несли наглый обман и Господь ей не помощник. Посему, дослушав проповедь, она, накинув капюшон, быстрее всех покинула стены церкви и мгновенно увязла в римских улицах, тонущих в закатных сумерках…

Коньятти не любила наступление ночи, ибо волшебным мановением город перевоплощался для неё в существо грозное и опасное, становясь олицетворением всего порочного, как и она сама. Однако другой возможности заработать пару жалких медяков у неё попросту не было, и только темнота способна была спрятать её и сей способ к существованию от лика Господнего.

Спускаясь по улице, она ощущала, как раскалённый камень отдавал своё тепло, отчаянно борясь с настигающей ночной прохладой. Проходя мимо ветхих домов, зажатых между виллами зажиточных торговцев, она морщила нос от стекающих в канавы нечистот, стремясь уловить букет распустившихся ночных цветов, ниспадающих каскадами по каменной кладке потрескавшихся стен. Подобно тому, как бурная радость сменяется горем, как вслед за тяжёлыми жизненными испытаниями приходит веселье, так и она всякий раз приходила в изумление от этого противоречивого великолепия.

Наконец ноги привели её на самую занимательную из улиц Рима — Виа Ректа. То было место, наполненное сомнительным очарованием: из каждого окна слышались восклицания вперемешку с руганью и стенаниями, в каждом углу таилось видение, зазывающее к себе, словно в заманчивую сеть: не важно, будь то женщина или мужчина.

Ступив на землю, отравленную порочностью, Коньятти предрекала себе очередную ночь позора. Ибо для неё настала охотничья пора, рождённая превратностью незавидной судьбы. Девушка стыдливо сняла капюшон — более скрываться не имело смысла, так можно ненароком лишиться заработка — и направилась к своему «рабочему» месту: на угол дома, где располагалась дешёвая таверна. Устремив уверенный и непоколебимый взгляд в сторону пыльной улицы, Коньятти старательно завлекала одиноких путников, внутри себя сгорая от стыда.

Среди всех мимо проходящих, опьянённых дешёвым вином или вожделением, на неё наконец-то обратил внимание один мужчина, что ярко выделялся на фоне остальных: он был богато одет и больше походил на потерявшегося в римском лабиринте генуэзского дожа, нежели на любителя дешёвеньких утех. Но девушка без лишних слов уловила стремление незнакомца; оторвавшись от земли, её ножки, обутые в грязные дырявые туфельки, поспешно засеменили к цели.

— Монсеньор…^[1] Желаете предаться наслаждению?

Кроткий голос растёкся густой сладостью; Коньятти старательно растягивала гласные в стремлении показаться увлечённой, про себя содрогаясь от отчаяния. Она была ещё очень молода, с красивым лицом, на кое ещё не пала тень болезней или жизненных тягот, с ровным цветом кожи без всяческих изъянов. Не зная, кем она является при жизни, любой бы начал воспевать её изящество и прелесть… За что же жизнь обошлась с ней так жестоко?

— Когда такая синьорина изъявляет просить — трудно отказаться, — усмехнулся незнакомец.

Милая златокудрая дева игриво улыбнулась, обнажив белые, но кривые зубки, и запорхала вокруг него, лаская тонкими пальчиками рукава одежды. Коньятти считала этот жест верным способом добиться от мужчины положительного ответа, что незамедлительно последовал в виде молчаливого кивка: взяв мужчину за руку, она мягко повела его в дом, изредка поглядывая в сторону.

Внутрь незнакомец ступил развязно, словно являясь владельцем дома. Но Коньятти ничуть не удивилась этой манере; она давно свыклась. Обладая врождённым даром с первого взгляда выбирать себе клиента, который точно способен оплатить ей, она ещё ни разу не оставалась без вознаграждения — пускай порой и несправедливо скромного — за свои таланты.

Проведя мужчину наверх в отведённую ей комнатку, больше похожую на монашескую келью, она на мгновение поморщилась… Здесь не витал аромат благоухающих роз, померанца или нежного сандала, не было никакой пристойной утвари. Только посеревшие голые стены, покосившаяся кровать с потрёпанным пологом и старыми жёлтыми разводами на рваных простынях, от которых несло сыростью. Всё это был давно знакомый антураж, и бедняжка Коньятти, опытно скрывая леденящую душу скорбь по самой себе, остановилась у подобия любовного ложа и, развязав узелки на своём платье, прилегла на спину. Широко раздвинув ноги, она не оставила фантазии никаких шансов.

— Вам нравится такое, монсеньор?

Но, на удивление девушки, он не предпринял никаких действий, оставшись стоять посреди комнатки.

— Можно просто Люцифер…

— Люцифер? — не сдержала усмешки Коньятти. — Однако какое имя вы себе избрали… Не боязно ли сравнивать себя с Сатаной?

Судя по всему, ему очень уж понравилась искренность бедняжки, ибо он не ожесточился, а звонко рассмеялся.

— У тебя подвешен язычок, но не подумай лишнего… — умерив свою весёлость, промолвил мужчина. — О таком я не смею и мечтать, дорогая. А вот с его сыном — несомненно… Ибо я и есть он.

На краткий миг Коньятти, пребывающая в смятении от услышанного, подумала прогнать подлеца, но сразу же отринула эту мысль, с интересом ожидая, что же произойдёт дальше…

— А теперь поведай мне, как ты, невинная душа, опустилась до такого? — более шутливо спросил он. — В чём твоя нужда?

Немного подумав, она, видя, что он не торопится предаться блуду, присела на край кровати, сокрыв прелести под грязным подолом платья.

— Господь не услышал мои молитвы, когда я больше всего нуждалась в утешении и помощи, — произнесла она с горечью. — Он отвернулся… Нет! Бросил меня на произвол судьбы…

— Это для меня не ново слышать. Чего же ты так желала, раз он остался равнодушен?

Прежде бедняжка Коньятти не встречала на своём пути кого-то, чей интерес к ней виделся искренним. Слова сами вырывались из её уст, озвученные с обидой и доподлинным несчастьем. Ничего не утаив от ночного гостя, которого она совсем не убоялась, девушка отчаянно серчала на жизнь и на Создателя. Люцифер же более не прибегал к насмешкам, а напротив — в его остром взгляде приметила она нечто похожее на одобрение.

— Печальна твоя участь, полная лишений, — протянул он. — Как жестоко, что Господь не снизошёл до столь прекрасной девы. Но помимо него тебя слышит кое-кто другой… — неожиданно нависнув над ней, произнёс тихо Люцифер. — Скажи, чего же ты желаешь?

В одночасье в глазах девушки появился проблеск, и она молвила так скоро, словно давно лишь об этом и мечтала, и ни одно слово не застряло у неё в зубах:

— Избавиться от бремени нищеты и беспомощности!

— Хм, твоё желание легко исполнить… — немного поразмыслив, заключил он. — Но готова ли ты, к чему так отчаянно стремишься?

— Да, синьор! — воскликнула в страстях Коньятти. — Я уверена! Я имею право не меньше остальных!

Искуситель, явившийся к ней, был столь понимающ, словно сам знал не понаслышке, как бывают тяжелы и докучливы превратности судьбы. Здравый рассудок Коньятти легко уснул под ласкающими комплиментами Люцифера.

— Какая самоуверенность, — ухмыльнулся мужчина. — Это похвально! Ты получишь то, о чём мечтаешь, дорогая. Сегодня день твоего перерождения, и в честь оного все будут знать тебя под новым именем…

Люцифер встал перед ней, в приглашающем жесте протягивая руку, и в его глазах девушка узрела алое соцветие, притягивающее своим кричащим блеском. Манящее искушение овладело Коньятти; она протянула мужчине свою ладонь, готовая согласиться на всё, лишь бы перестать влачить столь печальное существование…

— Восприми духом, прекрасная Империя!

Примечания

1

Мой господин (ит.).