Доверие

Пенелопа Дуглас, 2020

В последнее время Тирнан де Хаас все стало безразлично. Единственная дочь кинопродюсера и его жены-старлетки выросла в богатой, привилегированной семье, однако не получила от родных ни любви, ни наставлений. С ранних лет девушку отправляли в школы-пансионы, и все же ей не удалось избежать одиночества. Она не смогла найти свой жизненный путь, ведь тень родительской славы всюду преследовала ее. После внезапной смерти родителей Тирнан понимает: ей положено горевать. Но разве что-то изменилось? Она и так всегда была одна. Джейк Ван дер Берг, сводный брат ее отца и единственный живой родственник, берет девушку, которой осталась пара месяцев до восемнадцатилетия, под свою опеку. Отправившись жить с ним и его двумя сыновьями, Калебом и Ноем, в горы Колорадо, Тирнан вскоре обнаруживает, что теперь эти мужчины решают, о чем ей беспокоиться. Под их покровительством она учится работать, выживать в глухом лесу и постепенно находит свое место среди них.

Нам нужен не свет, а огонь.

Не ласковый дождик, а гром.

Нам нужны буря, вихрь, землетрясение.

Фредерик Дуглас

Плейлист

«Blue Blood» LAUREL

«break up with your girlfriend, I’m bored» Ariana Grande

«Dancing Barefoot» U2

«Devil In a Bottle» Genitorturers

«Do You Wanna Touch Me (Oh Yeah)» Joan Jett

«Fire It Up» Thousand Foot Krutch

«Give You Hell» The All-American Rejects

«I Found» Amber Run

«Kryptonite» 3 Doors Down

«Look Back at It» A Boogie wit da Hoodie

«Nobody Rides for Free» Ratt

«The Hand That Feeds» Nine Inch Nails

«Way Down We Go» KALEO

«Wow.» Post Malone

Глава 1

Тирнан

Так странно. Качели из автомобильной покрышки во дворе — единственная вещь, свидетельствующая о том, что здесь живет ребенок. В доме никогда не развешивали рисунки — ни на холодильнике, ни на стенах. На полках — ни одной детской книги. Никакой обуви у входной двери или надувных игрушек в бассейне.

Это дом пары, а не семьи.

Я смотрю в окно на покрышку, свисающую с ветки дуба и раскачиваемую ветром из стороны в сторону, рассеяно поглаживаю пальцами красную ленту в волосах и ощущаю ее успокаивающую гладкость.

Он всегда находил время, чтобы покачать ее на качелях, не правда ли? Он находил время для нее.

А она для него.

Где-то у меня за спиной пищат и издают статичный треск рации, с лестницы доносится звук шагов, наверху хлопают двери. Полиция и парамедики заняты, но, уверена, вскоре они захотят поговорить со мной.

Я сглатываю, не моргая.

Когда отец повесил эту шину десять лет назад, я думала, она предназначалась для меня. Мне разрешали играть с ней, однако на самом деле качели любила моя мать. Раньше я наблюдала за ними по ночам из окна своей спальни. Родители так игриво общались, смеялись, пока он качал ее, словно переносились в свой собственный волшебный мирок. Мне очень хотелось оказаться рядом, но я знала, что волшебство исчезнет, едва они увидят меня. Поэтому всегда лишь смотрела в окно.

Как и сейчас.

Закусив губу, я вижу зеленый листок, который парит в воздухе и приземляется внутри шины — там, где мать сидела бесчисленное количество раз. Ее образ в белой ночной сорочке с развевающимися светлыми волосами до сих пор невероятно ярок, ведь в последний раз она каталась на этих качелях вчера.

Сзади кто-то прокашливается. Опустив глаза, я наконец-то моргаю.

— Они сказали тебе что-нибудь? — слезно спрашивает Мираи.

Я не оборачиваюсь. Спустя мгновение медленно качаю головой.

— Когда ты говорила с ними в последний раз?

На этот вопрос я ответить не могу. Не помню точно.

Она приближается, однако останавливается в нескольких метрах от меня. Слышатся клацанье и скрип первой медицинской каталки. Ее спускают по лестнице и выносят из дома.

Вздернув подбородок, собираюсь с духом. Когда парамедики открывают дверь, снаружи доносится отдаленный шум. Выкрики и вопросы, автомобильные гудки, свидетельствующие о том, что люди продолжают прибывать. Собравшиеся за воротами представители прессы наверняка видят, как вывозят тело.

Когда я говорила с родителями в последний раз?

— Полицейские нашли кое-какие лекарства в ванной твоих родителей, — тихим голосом сообщает Мираи. — На флаконах указано имя твоего отца. Они связались с врачом и выяснили, что у него был рак, Тирнан.

Я не шевелюсь.

— Они ничего мне не рассказывали. Ты знала о его болезни?

Снова отрицательно качаю головой, наблюдая за раскачивающейся покрышкой.

Женщина громко сглатывает.

— Очевидно, он пробовал различные виды лечения, но заболевание оказалось слишком агрессивным. Врач сказал… твой отец не протянул бы и года, милая.

Резкий порыв ветра кружит качели, закручивает веревку.

— Похоже… похоже, они… — Мираи умолкает, не в силах закончить предложение.

Я знаю, на что это похоже. Сразу поняла, когда обнаружила их утром. Тулуза, шотландский терьер моей матери, царапала дверь родительской спальни, просилась внутрь. Мне показалось странным, что они еще не встали, но я все равно приоткрыла дверь и впустила собаку. За мгновение до того, как опять ее закрыть, подняла взгляд и увидела отца с матерью.

На кровати. В объятиях друг друга. Полностью одетыми.

Он был в своем любимом костюме от Givenchy, а она надела платье Oscar de la Renta, в котором выходила на красную дорожку Каннского кинофестиваля в 2013 году.

У отца обнаружили рак.

Он умирал.

Они оба это знали, и мать решила, что не позволит ему уйти без нее. Решила, что, кроме него, ничто не держало ее в этом мире.

Ничто.

В глазах начинает щипать, однако слезы почти мгновенно отступают.

— Полицейские не нашли записку, — говорит Мираи. — Ты не находила…

Повернув голову, смотрю ей прямо в глаза. Она сразу же осекается. Какой глупый вопрос.

Я стискиваю челюсти и снова сглатываю. В горло словно иглы вонзаются. За годы, пока моим воспитанием занимались няни, учителя школ-интернатов, вожатые летних лагерей, кто угодно, только не родители, я осознала, что их отношение давно перестало меня ранить. Правда, похоже, уязвимые места все-таки остались.

Они не оставили записки. Даже в такой ситуации не захотели сказать мне ни слова.

Моргнув, я отгоняю слезы, поворачиваюсь обратно к окну и пытаюсь сосредоточиться на покрышке, маятником болтающейся на ветру.

Сзади слышатся тихие всхлипы и рыдания Мираи, потому что она знает. Знает, что я чувствую, ведь она была рядом с самого начала.

Спустя минуту замечаю ее снаружи. Женщина проходит мимо окна. Я даже не заметила, когда она покинула комнату. С садовыми ножницами Мираи стремительно подходит к качелям, подносит лезвия к веревке. Сжав кулаки, наблюдаю, как она перерезает бечевку нить за нитью. В конечном счете покрышка падает на землю.

Единственная слеза наконец-то скатывается по щеке. Впервые за лето, проведенное дома, я чувствую нечто похожее на любовь.

Через несколько часов, уже после заката, в доме снова воцаряется тишина. Я одна. Почти одна. Репортеры до сих пор дежурят за воротами.

Мираи предложила мне переночевать в ее маленькой однокомнатной квартирке. Ей платили более чем достаточно, чтобы она позволила себе жилье получше, но смысла снимать квартиру, тем более огромную, по сути, не было, так как она проводила дни и ночи в нашем доме или путешествовала с моей матерью. Я вежливо отказалась.

Она забрала с собой Тулузу, ведь эта собака ладила со мной не лучше, чем с мокрой кошкой, и пообещала вернуться рано утром.

Мне следовало быть добрее к Мираи. Хоть женщина и вызвалась остаться здесь, мне не хотелось никого видеть. Шум и чужое внимание меня нервировали, и я не желала слушать предстоявшие ей сегодня телефонные разговоры. Это станет лишним напоминанием о том, какой ад сейчас разворачивается в мире и социальных сетях.

Люди судачат о моих родителях.

Наверняка сплетничают обо мне.

Жалость. Прогнозы о том, когда я последую за мамой и папой из-за передозировки или собственного суицида. У каждого есть мнение; им кажется, будто они знают все. Если я раньше думала, что живу в аквариуме…

Выдохнув, подхожу к кухонной плите. Родители оставили меня разгребать это дерьмо.

Пар поднимается над кастрюлей. Я выключаю горелку и накладываю лапшу рамэн в миску. Глядя на желтый бульон, тру свои пересохшие губы друг о друга. В животе урчит. Целый день я ничего не ела и не пила, только все равно сомневаюсь, что планировала съесть эту лапшу, когда вечером наконец-то забрела на кухню, чтобы ее приготовить. Просто мне всегда нравился сам процесс: следовать рецепту, выполнять определенные действия… Я знала, что делать. Это так успокаивает.

Обхватив миску пальцами, наслаждаюсь теплом, проникающим сквозь керамику в руки. По телу пробегают мурашки. Уже приготовившись сделать глоток, понимаю: сил вряд ли хватит.

Они мертвы, а я ни разу не заплакала. Меня больше беспокоит завтрашний день. Справлюсь ли я.

Понятия не имею, как быть. К горлу подступает желчь от одной мысли, что в течение следующих недель придется заставлять себя вести светские беседы с руководителями киностудий, старыми друзьями родителей, пока буду участвовать в похоронах матери и отца и разбираться со своим наследством. Мне тошно. Я не смогу.

Не смогу.

Родители знали, что мне не хватит навыков, чтобы справиться с подобной ситуацией. Я не умею улыбаться или симулировать чувства.

Выудив из ящика палочки, кладу их в миску, затем поднимаюсь на второй этаж. Когда преодолеваю лестницу, без заминки отворачиваюсь от родительской спальни и направляюсь влево, в свою собственную комнату. Поставив лапшу на стол, я замираю. От запаха бульона сводит живот. Отойдя к стене, сползаю на пол. Прохлада деревянного паркета помогает расслабиться. Буквально тянет лечь и прислониться к полу лицом.

Разве не странно, что я осталась в доме, где они умерли этим утром? Судмедэксперт назвал предполагаемое время смерти — около двух часов ночи. Я проснулась в шесть.

В голове кружат мысли. Одновременно хочется обо всем забыть и понять, как это произошло. Мираи приходит каждый день. Если не я, то она бы их нашла. Почему родители не подождали моего возвращения в школу на следующей неделе? Они вообще помнили, что я была дома?

Запрокинув голову назад, кладу руки на согнутые колени и закрываю глаза, которые вдруг отчего-то начинает жечь.

Ни мать, ни отец не оставили мне записку.

Они нарядились. Выпустили собаку. Сказали Мираи прийти позже, а не рано утром, как обычно.

Родители не написали мне записку.

В противоположном конце длинного коридора их закрытая спальня дамокловым мечом довлеет надо мной. Распахнув веки, смотрю на нее через свою открытую дверь.

Звуки в доме не изменились.

Ничего не изменилось.

Вдруг откуда-то доносится приглушенная вибрация. Чувство страха возвращает меня в реальность, и я моргаю. Что это такое?

Я думала, что отключила свой телефон.

Репортеры в курсе: запрос о комментариях нужно делать только через представителей моих родителей. Но это не останавливает особенно алчных — а таких большинство — от поисков номера моего сотового.

Протянув руку, нащупываю на столе мобильник, однако, когда нажимаю на кнопку питания, вижу, что он по-прежнему выключен.

Вибрация продолжается. Сердце пропускает удар, едва меня осеняет.

Это мой личный телефон. Спрятанный в ящике стола.

Лишь родители и Мираи знали этот номер. Он предназначался для экстренной связи, ведь я часто отключала другой. Правда, они никогда на него не звонили, поэтому я давно не носила второй сотовый с собой.

Я встаю на колени, открываю ящик, отсоединяю старый iPhone от зарядного устройства, падаю обратно на пол и смотрю на дисплей.

Колорадо. У меня нет знакомых в Колорадо.

Но на этот номер обычно никто не звонит. Возможно, его откопал какой-нибудь журналист. Хотя сомнительно. Он оформлен не на мое имя.

— Алло? — отвечаю я.

— Тирнан?

В низком голосе мужчины проскакивают нотки удивления, словно он не ожидал моего ответа. Или нервничает.

— Это Джейк Ван дер Берг.

Джейк Ван дер Берг…

— Твой дядя Джейк Ван дер Берг.

Тут я вспоминаю.

— Папин?..

— Брат, — заканчивает мужчина вместо меня. — Сводный брат вообще-то, да.

Я совсем забыла. Имя Джейка Ван дер Берга редко упоминали в нашем доме. За всю жизнь мне ни разу не приходилось общаться с родственниками, поэтому даже из головы вылетело, что они у меня есть.

Мать росла в приемных семьях, своего родного отца не знала, братьев и сестер у нее не было. У папы — только младший сводный брат, прекративший с ним общение и с которым я никогда не встречалась. Его родители умерли, так что у меня не было ни бабушек, ни дедушек, ни дядей, ни тетей, ни кузенов.

Есть лишь одна причина, почему он позвонил мне впервые за семнадцать лет.

— Эм, — бормочу я, подбирая слова, — ассистентка моей матери занимается организацией похорон. Если вам нужны детали, я ничего не знаю. Дам вам ее номер.

— Я не приеду на похороны.

На мгновение я замираю. Судя по тону, он раздражен.

К тому же Джейк не выразил соболезнований в связи с моей «утратой», что необычно. Они мне и не нужны, но тогда зачем он звонит? Решил, будто отец вписал его в завещание?

Если честно, он вполне мог это сделать. Я понятия не имею.

Прежде чем успеваю спросить, чего хочет Джейк, он прокашливается.

— Сегодня я получил звонок от адвоката твоего отца, Тирнан. Раз я твой единственный живой родственник, а ты еще несовершеннолетняя, похоже, родители передали тебя под мою опеку.

Под его опеку?

Похоже. Кажется, для него это тоже неожиданные новости.

Мне не нужна ничья опека.

Мужчина продолжает:

— Через пару месяцев тебе исполнится восемнадцать. Я не заставляю тебя переезжать, так что не волнуйся.

Ладно. Замешкавшись на секунду, я не уверена, чувствую облегчение или нет. У меня не было времени переварить напоминание о моем несовершеннолетии и что это значит теперь, после смерти родителей, а он уже уверил: это не будет ничего значить. Моя жизнь не изменится.

Хорошо.

— Несомненно, ты гораздо смышленей, чем мы, — говорит Джейк. — Учитывая среду, в которой выросла, ты вполне можешь позаботиться о себе.

— Мы? — невнятно повторяю я.

— Я и мои сыновья. Ной и Калеб. Они немногим старше тебя, между прочим. Может, на несколько лет.

Значит, у меня есть двоюродные братья. То есть… сводные двоюродные братья.

Без разницы. Это все ерунда. Я начинаю теребить светло-голубую кулиску своих пижамных шортов.

— Просто хотел связаться с тобой и сказать, если захочешь провести процедуру эмансипации^[1], я возражать не стану. У меня нет намерений усложнить положение и вырвать тебя из привычной жизни.

Уставившись на кулиску, сжимаю ее ногтями и туго затягиваю. Ладно.

— Ну… спасибо, что позвонили.

Я убираю трубку от уха, но почти сразу же поднимаю мобильник, снова услышав голос Джейка Ван дер Берга.

— Ты хочешь приехать сюда? Не думай, будто тебе не рады. Рады. Просто я подумал…

Он замолкает, а я слушаю дальше.

Хохотнув, мужчина поясняет:

— Мы ведем довольно отшельнический образ жизни, Тирнан. Ничего интересного для юной девушки, особенно для той, которая не знает, кто я, черт побери, такой, понимаешь? — Его тон мрачнеет. — Мы с твоим отцом… никогда не сходились во мнениях.

Я сижу молча. Знаю, с моей стороны было бы вежливо поддержать разговор. Или, возможно, Джейк ждет, что я начну задавать вопросы. Например, о причинах раздора между ним и папой. Был ли он знаком с моей матерью?

Только я не хочу говорить. Мне плевать.

— Он рассказывал, что мы живем в Колорадо? — тихо интересуется Джейк. — Неподалеку от Теллерайда, в горах.

Вдохнув и выдохнув, наматываю ленту на палец.

— В хорошую погоду дорога до города занимает не очень много времени, однако зимой снегопады отрезают нас от мира на несколько месяцев. Наша жизнь разительно отличается от твоей.

Я поднимаю глаза, медленно окидываю взглядом пустую комнату. Количество ночей, которые я провела здесь, наверное, можно по пальцам сосчитать. Полки заполнены книгами, которые я так и не дочитала. На столе лежат стопки красивых блокнотов, которые мне нравилось покупать, но я редко в них что-то писала. Во время каникул подумывала сделать в спальне легкий ремонт — получилось, правда, как и со всем остальным, даже обои не выбрала, потому что не могла определиться. У меня отсутствует воображение.

Да, моя жизнь…

Дверь родительской комнаты по-прежнему тяготит своим видом.

Он сказал, что снегопады отрезают их от мира. На несколько месяцев.

— Нет кабельного телевидения. Никакого шума. Порой даже интернет не работает. Только звук ветра, водопадов и грома.

Мое сердце слегка ноет. Не знаю, дело в словах или его голосе. Только звук ветра, водопадов и грома.

Звучит потрясающе, по правде говоря. Довольно заманчиво. Там до тебя никто не доберется.

— Мои мальчишки привыкли к изоляции, — произносит Джейк. — Но ты…

Вновь подхватив кулиску, наматываю ее на палец. Но я?..

— Я переехал сюда, когда был чуть старше тебя, — задумчиво сообщает он, явно улыбаясь. — С нежными руками и кучей дерьма в голове, с которой никак не мог разобраться. Еле живой.

Острая боль пронзает горло, и я закрываю глаза.

— Попотеть под солнцем полезно. — Джейк вздыхает. — Тяжелый труд дает отдушину. Мы сами построили все, что имеем. У нас хорошая жизнь.

Может, именно это мне и нужно. Сбежать, как он сбежал в моем возрасте. С головой окунуться в другой мир, ведь сейчас я ощущаю лишь усталость.

— Хорошо ли тебе жилось? — едва слышно спрашивает мужчина.

Я зажмуриваюсь. Такое чувство, словно на легкие давит грузовик. Мне отлично жилось. Мой шкаф забит дизайнерской одеждой и сумками, какие, по мнению окружающих, полагается иметь дочери известных кинозвезд. Я посетила две дюжины стран. Могу купить все что пожелаю. У меня огромный дом. Мой холодильник полон. Сколько людей с радостью бы поменялось со мной местами? Как мне повезло?

— Ты хочешь приехать сюда, Тирнан? — вновь интересуется Джейк.

Примечания

1

В гражданском праве — признание несовершеннолетнего полностью дееспособным.