ГОРА РЕКА. Летопись необязательных времён

Павел Яковлевич Тиккоев, 2019

Это история человека, делающего свою жизнь с начала 50-х годов прошлого века и по настоящее время. Но это одновременно и разнообразие судеб людей, встречающихся на пути главного героя и история формирования взглядов и жизненных принципов. Но это и философия трактовки ответа на вопрос: Зачем? Такие ответы дают себе разные люди, убеждая себя различными обоснованиями или обоснованными обстоятельствами. И ведь на самом деле – всё зависит от всего… Не разрушаема лишь ГОРА времени. И неиссякаема РЕКА жизни… Возможно, читателю будет интересно взглянуть глазами главного героя на события, происходившие в стране, а может быть, кто-то обнаружит похожесть на себя кого-то из героев и это подвигнет его к тому, чтобы ещё раз задуматься над вопросом: Зачем? Автор же – это лишь сторонний наблюдатель, а его главный герой нетипичный представитель менявшегося неизменного общества… Это летопись времён, обязательность или необязательность которых каждый решает для себя сам. Содержит нецензурную брань.

Посвящается:

моим родителям Якову Алексеевичу и Вере Павловне,

моей жене Татьяне,

моим дочерям Вере и Ксении.

Пускай клевещут, пусть клянут;

Ведь ты был прав и честен ты.

Уверенно ступай в любой тернистый путь и помни:

Нет тюрьмы для жизни и мечты.

из книги Льва Копелева"Хранить вечно"

ГОРА

РЕКА

Великое скопление младых, только что народившихся людей. Океан возникших душ, барахтающихся в спокойных водах бытия и наделённых способностью к мышлению. Они исподволь и пока неосознанно стремятся и неуклонно подбираются к устью гигантской человеческой реки — реки жизни, плавно уходящей в неведомую даль.

Устье — начало всего. Сколько неисчислимых возможностей сокрыто в толще этих спокойных, внушающих надежду и безмятежность томных водах, кишащих человеческими крупинками, которые весело и беззлобно, без зависти соприкасаются друг с другом. Но, что-то неудержимо заставляет эти крупинки передвигаться вверх, постоянно преодолевая пока ещё чуть ощутимое сопротивление. Их много, они хаотичны в отдельности и столь же целеустремлённы в массе. Они передвигаются кружащимися стайками.

Но вот от очередной группы отделяется редкий одиночка. Он смещается в самый центр всё усиливающегося стрима^[1], и дальше продвигается один, не особо заботясь необходимостью трат дополнительных сил.

Большинство же кружащихся стаек отталкивается стримом ближе к спокойному берегу и там смешивается в неповоротливую тугую массу, периодически отсеивающую из себя ко дну крупинки, совершенно уставшие даже от этого спокойного движения.

Поток теряет кружащиеся группки, суживается, а восхождение лишь усиливает его течение.

Вот слева к стриму присоединился бархатный солнечный проток. Несколько продвигавшихся вперёд кучерявых стаек соблазнились этой спокойной искрящейся глубиной, зазывно бурлящей за видимым близким поворотом. Они лихо юркнули в эту заботливую благодать и закружили там радостную кутерьму.

Но стрим выше этого благополучия; он лишь ещё больше сузился и, впервые рокотнув перекатом, устремился дальше… вверх.

Всплеск, и вот один из одиночек яко молния метнулся из стрима в сторону протока и, разметав кучерявую стайку, понёсся поворот за поворотом в спокойную, всё замедляющуюся неизвестность. Кучерявая стайка — то ли сглотнув залихватской волны, поднятой одиночкой, то ли выпростав силы, освободившиеся от сопротивления стриму — вдруг заершила свои кудри в щетину и, разъярившись, помчалась вдогонку за одиночкой… поворот за поворотом. Томное спокойствие, пропетляв, резко расширилось и, превратившись в болото, облеклось запахом — поначалу благоухающим, но с утратой какого-либо течения, запах стал затхлым. Отсутствие стрима отняло волю к кучерявой жизнерадостности и ожесточило болото агрессивной, щетинистой стойкой бывших кучеринок. Такая метаморфоза — со всей очевидность — управлялась забугрившимся одиночкой, прилагавшим к этому все свои силы, высвободившиеся от борьбы со стримом. Спокойно-затхлое болото вбирало в себя новые беспечные кучерявые стайки и, замедляя их весёлое кружение, в конце концов, совершенно убивало их восторженный танец, лишало сил и оттесняло на самое дно, превращая в рыхлый зловонный и медленно гниющий ил.

Вырваться назад — к достоинству стрима — удавалось лишь немногим щетинкам. Но, — удавалось. И, вырвавшись, осознав, что это возможно, они устремлялись в самый центр тугого потока. Вверх, вперёд, сквозь прохладные струи стрима, — именно в этом суть течения времени к пока ещё не ясной цели и лишь с осознанием какого-то вдохновения от самого́ движения.

Вот и справа к потоку примкнул ручеёк, бойко пробивавшийся среди огромных камней. А выше этого ручейка стрим резко усиливался и толкотня кучерявых стаек, протискивавшихся вдоль берега, оттесняла наиболее уставших и замедливших своё движение в закрутку, образованную ручейком, в соединении со стримом. Переполняясь уставшими кучеринками, закрутка заставляла их продвигаться по ручейку, обтекавшему валуны и неуклонно уходившему влево и вниз… назад… туда, где спокойно и мелко. Отдалившись от стрима, ручеёк — под жгучими лучами солнца и налетавшими снопами неумолимого ветра — разбивался на отдельные лужи, лужицы и канавки, которые периодами совершенно иссыхали. Нет, никак не вернуться кучеринкам уже назад… оттуда не возвращаются.

Стрим же бежит вперёд, вверх, причёсывая уже не редкие перекаты, взлетая над неожиданно возникшим омутом и придавливая в нём чересчур заигравшиеся кучерявые стайки, не давая им возможности оторваться от глубокого и холодного дна омута. Там обессилившим стайкам остаётся лишь укрыться среди неласковых камней и ждать… ждать… чего?.. почему?.. зачем?… и нет ответа… и нет сил… и нет желания… нет цели… осталось лишь одно возможное к исполнению действие — ЖДАТЬ! Стрим прощально рокочет перекатом над омутом и ещё яростнее распружинивается вверх.

Вот и белые барашки побежали по самому верху стремнины. Лютующий ветер подчас подрывает их хвосты и, разорвав на части, выбрасывает мелкими брызгами на берег. Нередко вместе с кипящей водой из стрима выдёргивается наиболее отчаянный одиночка, надменно передвигающийся по самой поверхности стрима. Избаловавшись под тёплым солнцем, он взбирается на самый гребень вздыбленного ветром стрима и вдруг, не удержавшись в потоке, отрывается от него и уносится вникуда очередным порывом ветра, удовлетворенного содеянным. Стрим же продолжает свой бег, мгновенно забыв самоуверенного одиночку.

Быстрее, стремительней, труднее и выше разбегается стрим. И кучерявым стайкам начинает претить это непрерывное движение; и нет уже сил, и нет желаний, и нет воли. Появилось лишь неодолимое хотение: унылого спокойствия бы, обыденности бы, тихой кучерявости бы…

А стрим всё разгоняется и рвётся ввысь… «Господи, да останови ты его, дай роздыху!» — ропщут кучерявые стайки. Но нет, стрим бежит дальше… Вот и очередной поворот, порог, скачёк над ямой и вдруг… стрим встал. Он остановился, разлившись по всю ширь возможности, которую только можно вообразить. И уже нет бегущего и грохочущего потока. Даже ветер, одряхлев, лишь слегка обдувает умиротворённую поверхность, нежданно отяжелившуюся и присевшую на глубокое донное разнообразие, подсвеченное улыбчивым солнцем, изредка затеняемым равномерно плывущими тучами и облаками. Кучерявые стайки вплывают в столь желанное, хорошо подсвеченное и обильно насыщенное разнообразностями спокойствие. Они разбредаются над нескончаемым, в меру укормленным дном и рассыпаются на отдельные соринки, которые распрямляются и прекращают свой кружащийся танец. Вот и свершилось!.. И эти соринки — в спокойном одиночестве — дрейфуют по бесконечной глади…

Но вот, будто что-то смекнув, или убоявшись медленно снующих набухших одиночек, соринки опускаются ко дну. Кто за камушек упрячется, кто в коряжник забредёт, кто в траве опутается, кто в мяшку занырнёт. И нет стрима, нет усталости, нет неизвестности. Тихо вокруг, спокойно и обыденно… удобно. А глядя вон на тех, которые и вовсе от испуга закопались в затхлом иле, — ощущается даже и хорошо… ну, да и, слава Богу! Идёт бесконечное время в бесконечном спокойствии. Без стрима. Без «зачем». Без «почему». Без «для чего». Бес цели. Всё для. Тихо кругом. Одинаково. Стабильно…

Ан, нет. Что это: или не ясно как сохранившаяся кучеринка, или почему-то не успокоившаяся соринка, или одутловатый одиночка?.. Нет, это что-то необычное… это непонятно как и когда появившееся отличие. Оно одновременно естество и кучеринки, и соринки, да впрочем, и одиночки, но того — прежнего, не одутловатого… Нет, впрочем, нет. Это другое. Оно неуёмно, но и очень спокойно, целеустремлённо, но и неторопливо, постоянно двигающееся, но и неутомимое. Да и движется оно как-то просто. Без вихляний и закруток, без бега и шага…

Это — сто́ик^[2]. Это одновременно предмет и подражания, и отторжения, и непонимания. А сто́ик движется, он ничего не ищет, он что-то изначально знает, он даже не уверен в чём-то, — он преисполнен. Он миновал всё “оспокоившееся” скопище и, будто незаметив незримого раздела тепла и холода, спокойствия и движения, вновь вобрал в себя дыхание стрима. И оно нашлось, сначала предвкушением и вот уже — ощущением. Стрим звал. Туда. Вперёд. К далёкой противоположности “благополучного недвижения”.

И вот оно новое начало — откуда-то сверху, стремительно сбегающий в «спокойствие» ручеёк. Невозможно, да и нет сил, проникнуть в его непреодолимый бег. Но не силы физические двигают сто́ика, не борьба мышц. Его двигает обретённый им дух. У него нет опоры ни справа, ни слева, ни сверху, ни снизу. В этом потоке нет вообще никого. Здесь только стоик и его вера, она и ведёт его и хранит его. А стрим взбирается всё выше и выше… и вот он уже чередуется с водопадами.

Ещё мгновение и стрим превращается в прямой, как луч света поток, устремившийся к солнцу. Стоик промчался по водной дорожке и, добежав до самого солнца, ярко вспыхнул и, растворившись в этом неиссякаемом свете, усилил его безудержное всепобеждающее сияние.

Спокойная гладь, безразличная в своём большинстве, лишь недолго полюбовавшись этим божественным сиянием, продолжала свою неторопливую бесцельную суету.

Стремительный световой поток, соединивший было спокойную гладь с ярким сиянием, — иссяк. Он не мог обходиться без сто́ика, он приготовился его ждать… нового сто́ика, который пробирался в преодолении себя где-то пока ещё там — внизу. И этот новый сто́ик не мог не возникнуть. В нём, не понимая того, нуждалось и спокойное благополучие. Ведь благословенный солнечный стрим водворяет в изнеженную презрительность очищение, высвечивает и делает зримой её скверну. В некоторых соринках этот световой поток пробуждает необходимость осмысления происходящего в затхлом спокойствии и, преодолевая в себе беспечную праздность, они вдохновляются от сто́иков к движению…

И так — день за днём. Неиссякаемая река — бесконечное время — неразрушаемая гора.

И нет одновременного смысла для всех сразу, есть лишь смысл для каждого в отдельности. А общая большая река — это отдельная река каждого, а гора, зримо доступная всем, достижима не всякому, и лишь сто́ики способны взойти по этой реке до самой её вершины — горы, соединяющейся со светилом.

ГОРА РЕКА — в этом вся бесконечность времени, в этом весь смысл и вся бессмыслица движения — одновременно и к цели и бесцельно. Вся философия жизни не может уложиться только в философию реки, либо только в философию горы.

ГОРА РЕКА приоткрывает смысл течения бесконечного времени. Конечность реки и устремление горы — к бесконечности мысли в бесконечном времени.

Что есть правда? Их столько, сколько капелек в реке. Что есть цель? Их столько, сколько струек в потоке. Каждый волен и свободен в своём выборе, но не всякий готов к ответственности за выбор. ГОРА РЕКА заставляет сделать свой осознанный выбор, она даёт возможность понять, увидеть и положить для себя цель.

ГОРА РЕКА — это источник жизни и духа, а каждый волен и способен свершить лишь то, к чему он отыщет в себе силы. Немногие способны стать сто́иками, но многие могут найти в себе силы для противления подлости, лицемерию и злобе. Всякий приходит в этот океан судеб, наделённым свободой выбора и всякий делает этот выбор, с которым он и поплывёт своей индивидуальной конечной рекой.

ГОРА РЕКА не позволит только одного — остаться в её устье. Впрочем, нет. В устье обитают те, которых у нас принято презрительно называть сумасшедшими. А это, пока, неразгаданная тайна ГОРЫ РЕКИ…

ГОРА РЕКА — это вместилище судеб и одновременно… летопись…

Горе тому, кто пятится… Рак только думает, что он движется вперёд, но на самом деле — он постоянно смотрит назад. ГОРЕ РАКА…

Примечания

1

стрим — центр потока с большой скоростью течения

2

сто́ик — в данном контексте это естество, стремящееся к цели