Провинция (сборник)

Павел Бессонов, 2015

В сборнике «Провинция» представлены рассказы из жизни людей поселков, райцентров России и Украины. Это и пенсионеры с живой памятью Великой Отечественной войны и восстановления разрушенного, мужчины и женщины среднего поколения, устраивающие жизнь, семейные отношения и воспитание детей, молодые, увлеченные яркой рекламой зарубежья, торопящиеся получить от жизни всё и сразу, и другие, трезво оценивающие её сложности и радости. Попадая из провинции в большие города, они по-разному воспринимают особенности новой жизни, иногда стараясь приспособиться к новому укладу, чего бы это им ни стоило, иногда возвращаясь к привычному с детства укладу жизни в глубинке.

«Болис»

Виктора привела в этот город командировка. Здесь жил Борис Терехов, друг детства. И вот сидят они, совсем взрослые люди, за столом, ведут сбивчивый разговор, не придя ещё в себя от объятий, рукопожатий, похлопываний по плечу, от горьковатого чувства осознания быстро бегущего времени. Воспоминания, воспоминания. Речка Белая, известняковые горы за речкой, сад пенсионера Бурыгина с необыкновенно сладкими грушами («А помнишь, как влепил дед солью в зад Сеньке Бузырёву?») и многое другое, чего один, сам с собою наедине, и не вспомнишь. Но иссякают воспоминания, рассеивается туман, за которым видел друга мальчишкой, и различаешь взрослого, усталого от жизни, с первой сединой на поредевших волосах, в сетке морщин на лице мужчину, и вдруг как уколет: и я тоже такой?

— А ты, Витька, не изменился ничуть, — с некоторой завистью говорит Борис, приглядевшись. — Вот залысины, правда, далеко пошли…

— Зато твоя причёска как и была. А седина даже к лицу, — в тон отвечает Виктор.

— Причёска та, да печёнка не та, — усмехается Борис. — А главное, сердечко стало пошаливать.

— Выпиваешь?

— Как сказал какой-то умник, пью меньше, чем хочется, но больше, чем надо, — и Борис захохотал, запрокидывая голову.

Привычка так хохотать за Борисом Тереховым ещё со времён школы. Он и тогда так хохотал, запрокидывая красивую, с волнистым густым волосом голову. Девчонки всей школы на него заглядывались, а учительница физики, старая дева Анфиса Валентиновна, за любой ответ Борисов меньше четвёрки не ставила. Впрочем, все в классе звали его не Борис, а Болис. Он не обижался, откликался. Пошло это картавое прозвище от его матери, тёти Нюры, души не чаявшей в своём единственном. Она одевала Бориса на зависть одноклассникам. Часы, мотороллер, аккордеон… На аккордеоне самоучкой Борис играл виртуозно, без нот, на слух схватывая «Метелицу» или ещё что посложнее. Был он, в общем, первым парнем. Он и теперь выглядел представительным, даже красивым, но лицо стало одутловатым, с бурым пятнистым румянцем, белки глаз в прожилках сосудов.

— Мальчишки, у вас весело, я к вам! Боренька, распорядись!

Тамара поставила на стол запотевшую бутылку «Столичной».

— Ну, о чём вы тут без меня секретничали? Ведь не виделись-то сколько?

Она ловко расставляла на столе закуски. Улыбаясь, щуря небольшие карие глаза, несмотря на крупную фигуру, быстро двигалась по комнате.

— Ну, давай за встречу! — Борис доверху наполнил пузатые рюмки.

«Ладно уж, — подумал Виктор, — такая встреча не часто бывает…». Ему не хотелось ещё и обижать хозяев — сразу отказаться от спиртного. Но когда Борис вновь стал разливать, Виктор решительно прикрыл рюмку рукой.

— Повремени, Борис!

— Ну, как хочешь, а я выпью. — и Борис выпил опять до дна. Лениво потыкал вилкою в тарелку, ловя маринованные грибочки.

— Это мы с Борей в доме отдыха собирали, — пояснила Тамара, увидев, с каким интересом рассматривает Виктор малюсенькую шляпку гриба, наколотую на вилку. — В бутылках мариновали…

От выпитой рюмки по телу разлилась тупая лень, беспричинное благодушие. Виктор откинулся на спинку стула, слушал, как Тамара уговаривала Бориса закусить после выпитого, а тот брюзгливо отговаривался.

В углу радиола тянула какую-то рыдающую мелодию, большая люстра, сложное сооружение из металла и стекляшек, излучала переливчатый свет. Ковры на стенах, палас на полу, чеканка, полированное дерево — всё в тон, всё солидное. Уютная квартира, дружеские лица… Виктору здесь хорошо, спокойно. Как дома. Хотя, по правде говоря, с его домом никакого сравнения. В его доме так не посидишь. Во-первых, у него с Зиной правило: никаких застолий при детях. А куда же их деть, двух мальчишек? И порядок у Тамары, наверное, незыблемый, каждая вещь своё место знает. А там, в двухкомнатной квартире, всё стоит вверх ногами. Ребята в чём-нибудь не поладили, Зина их урезонивает — крик до потолка!

— И часто ты по командировкам мотаешься? — наполняя рюмку, интересуется Борис.

— Да нет! Мне и на заводе беготни хватает.

— А вот я поездил по командировочкам! — Борис опрокинул рюмку в рот, покривился, понюхал корочку хлеба. — Да… Поездил… — он масляно поиграл глазами. — Потом Тамара перетащила меня в свою контору. Теперь командировки в пивбар у неё беру… — и опять захохотал.

— Поездил, поездил… Помотал мне нервы…. — Тамара, шутливо сдвинув брови, смотрит на Бориса. — Как же! Ему холостяковать нравилось. Вот там он желудок и печень пьянками да сухомятиной испортил. Я тогда сказала — хватит, Терехов!

— Тогда зарабатывал я в два раза больше…

— Пил ты там в три раза больше! — парирует Тамара.

Зазвенел телефон, и Тамара отошла к журнальному столику в дальний угол комнаты, уселась на мягкий пуфик. Виктор, наклонившись к Борису через стол, вполголоса спросил:

— А с Галкой ты давно не живёшь?

— Давно. Всего два года и прожил. — Борис потускнел голосом. — Забыл уж, как жил с ней вместе.

— Но ведь сын был у тебя?

— Он и сейчас есть, Андрей. С ней живет.

— Я помню, ты с Галкой ещё с восьмого класса дружить начал.

— Дружба дружбой, а жизнь… Она не то…

— Но ведь и любовь была? — настаивал Виктор.

Виктору Галя Бородина тоже очень нравилась, но разве мог он тягаться с красавчиком Борисом, первым парнем, да к тому же его другом?

— Ты говоришь, любовь? — Борис кисло улыбнулся, посмотрел сквозь свою рюмку на люстру, осторожно поставил на стол. — А когда квартиры нет, когда пелёнки мокрые над головой висят. Тут ещё Галка приболела по женской линии. А с Тамарой мы тогда вместе работали в цехе. Квартира эта тоже её, она со своей бабкой жила. Бабка померла недавно. Ну, сам понимаешь…

— Не понимаю… — Виктор говорил откровенно. — Галка же тебя любила!

— Выгнала она меня, когда узнала. И на развод сама подала. Ну, в общем, что было, то прошло. Давай ещё по напёрстку…

— Я не буду. Не наливай.

— Не хочешь? За Галку обиделся? Ну, и не надо… У нас по-интеллигентному, каждый сам по себе.

Он выпил, вновь стал ловить вилкой ускользающие грибочки.

— Заскучали без меня, мальчики? А я заболталась. Это я, Боря, с Лидой говорила, из нашей группы. Ну, беленькая такая… Забыл?

— А я и не помнил. Лидия… они у вас там все беленькие, чёрненькие, серенькие.

— Боря!..

— Ладно, молчу, — Борис тяжёлым взглядом обвёл стол, медленным движением взял бутылку за горлышко — она была пуста. Вопросительно уставился на Тамару.

— А старичку моему в постельку пора, бай-бай. Пойдём, Боренька, я уже разобрала. Тебе, Витя, раскладушка сейчас будет…

Придерживая высокого грузного Бориса, повела его в спальню, уложила. Потом достала раскладушку из кладовой, принесла подушку и простыни, постелила. Быстро, ловко. И ушла в спальню.

Сон после обильного ужина был тяжёлым, многолюдным, и Виктор поэтому не сразу понял, что голоса, которые он слышит — уже наяву, голоса Бориса и Тамары. Через приоткрытую дверь спальни, освещённую розовым ночником, было видно, что Борис сидит в одних трусах на постели, опустив голову и выпятив живот, басовито бубнит. Тамара, в короткой ночной рубашке, всхлипывая, сидит на стуле возле него.

В кухне тоже горел свет. Было три часа ночи. Наблюдать ночную семейную сцену неудобно, но вставать тоже не с руки, и Виктор остался лежать неподвижно, полуприкрыв веки.

— Ты куда, стерва, уходила? Куда, спрашиваю? — Борис говорил монотонно, не поднимая головы. — Ку-да?

— Мучитель! — Тамара сидела, отвернувшись от Бориса, комкая в руках платочек. — В туалет ходила, вот куда.

— Врёшь! Перепрятала, тварь, бутылку… Всё равно найду. Най-ду! — цепляясь за стулья, столы, качаясь из стороны в сторону, Борис шаркающей походкой достиг кухни, застучал там дверцами шкафов, загремел посудой.

— Не найду, тебе же хуже будет… — доносился из кухни его хрипловатый низкий голос. Потом послышалось бульканье наливаемой жидкости. Тамара по-прежнему сидела, всхлипывая, то и дело прижимая платок к лицу. Виктор пошевелился, кашлянул, и Тамара, набросив на плечи халат, прошла в кухню.

— Пришла? Ха! Пришла, — брюзжал Борис. — А я и без тебя справился. Тебя не забыл. Во, оставил… на донышке. Ха-ха!

— Друга бы постеснялся, подлец!

— Он мой друг, а не твой.

Роняя стулья и чудом удерживаясь от падения, Борис добрался до спальни, повалился на жалобно заскрипевшую кровать.

— Иди сюда, Томка! Слышишь?

— Не пойду я к тебе, пьянице, пьяной роже! Уйду вот к сестре, на полу, на подстилке буду спать у неё, а не здесь.

Она тоже прошла в спальню, села на стул, запахнув халат на высокой груди, глядела куда-то в сторону, молчала. Молчал и Виктор, не решаясь вступить в разговор. В тишине слышалось только тяжёлое частое дыхание Бориса.

Тамара встала, наклонилась над Борисом:

— Угомонился… Вот так, Виктор, с ним и мучаюсь.

Она переставила стул поближе к дверям спальни, села.

— Завтра, как проснётся, тише воды будет. До новой пьянки…

— Ты извини, что из-за моего приезда…

— Брось ты, Витя! Он причину каждый день найти может. А так ведь он хороший… Как он на аккордеоне играл! Только с тех пор, как мать умерла, он аккордеон и в руки не берёт, так смерть Анны Сергеевны на него подействовала… А пить не перестал…

— Конечно, — помолчав, продолжала Тамара, и Виктор, которого смаривал сон, вновь поднял на неё глаза, — если бы у меня был ребёнок, такое не случилось бы. А Борис не хотел ребёнка, и я его слушалась… По три раза в год, извини, Витя, за прямоту, аборты делала, ду-ра!.. — Тамара всхлипнула, потом встряхнула головой, решительно отёрла глаза ладонью.

— А теперь ещё упрекает, вот так! К каким я только докторам не обращалась, на какие только воды не ездила!.. Уже не езжу.

Она поднялась со стула, пересела на кровать к спящему мужу.

— Спи, Виктор, — она прикрыла дверь спальни.

…Серёжка барахтался в руках, мягкий, тёплый. Виктор хотел подбросить его, как обычно, к потолку, но руки не слушались. Где-то зазвенело. Наверное, Сашка разбил что-то….

Виктор оторвал голову от подушки. Приснится же такое!.. Лежал неудобно, левая рука совсем затекла. Из кухни доносилось позвякивание посуды. Там, наверное, орудовала Тамара. Из спальни доносилось похрапывание Бориса.

Виктор поднялся, оглядел комнату. Вчера вечером она выглядела уютнее и богаче. Комната как комната. В ней даже чего-то не хватало. Ну, ясно, как это он вчера не заметил? В комнате нет книг, книжного шкафа. Зато сервант с набором хрусталя замечательный!

В ванной, облицованной красивой плиткой (вот она какая, иранская!), Виктор освежил лицо холодной водой. Зашёл в кухню.

— Проснулся! Спал бы ещё, а то ночью покоя тебе не было, — Тамара говорила вполголоса. — Сейчас я чайку приготовлю…

— Не шепчитесь, всё равно слышу. — Борис вошёл к ним в просторной полосатой пижаме. — И не чай пить будем, а пивка пропустим по паре кружечек. Томочка, ты нас на пивко отпустишь?

— Боренька, доброе утро! Ну зачем идти куда-то? Ты же знаешь, у твоего Томчика всегда что-то найдётся.

Борис, лениво улыбаясь, подсел к кухонному столу, на который Тамара уже выставила бутылки. «У соседки, наверное, хранила», — подумал Виктор. Пить пиво ему не хотелось.

Вчерашнее ощущение уюта, теплоты, дружеского гостеприимства после ночи ушло. Возникло нетерпеливое желание быть дома, в тесной, полной детских голосов квартирке.

Виктор поднялся из-за стола.

— Куда ты, Виктор? — удивлённо спросила Тамара.

— Пока чай закипит, я схожу, узнаю, как с билетами дела. Ну, касса-то рядом, через дорогу, можно сказать. — Виктору было и неудобно, и обидеть не хотелось, но и совладать с собой он не мог. — Я мигом…

— Вот, загорелось тебе… — Борис отвалился к спинке стула. — Только быстрей давай, душа стонет.

— А ты душу не томи, начинай без меня, — Виктор в прихожей уже обувал туфли.

В кассах аэрофлота Виктор задержался и, спеша обратно, готовился принести свои извинения. Но он ещё не надавил на клавишу звонка над дверью квартиры, как её открыла Тамара.

— Тсс! — она приложила палец к губам. — Борис только что уснул. Выпил тут немного без тебя и лёг…

«Отпали мои извинения», — подумал Виктор, заходя в прихожую.

— Проходи на кухню, Витя. Чай остыл, но я подогрею. И перекусить тебе надо…

— Спасибо, Тамара, но мне некогда, через час самолёт вылетает.

Виктор тоже говорил почти шёпотом.

— Понимаешь, повезло. При мне один билет сдали. Жаль, конечно, что с Борисом не попрощаюсь. Ну, не в последний же раз я к вам заехал!

Виктор это говорил, укладывая выложенные с вечера из чемоданчика электробритву, зубную пасту, одеколон. Он старался говорить спокойно, даже с оттенком сожаления за внезапный отъезд, но в душе был рад, что Борис уснул, что можно не притрагиваться к водке, которая в открытой бутылке стоит на кухонном столе среди тарелок.

Он отнёс чемодан в прихожую и вновь вернулся в комнату.

— Давай, Тамара, присядем перед дорогой!

Он сел на стул у двери, Тамара — на край постели, на которой, подогнув ноги и положив ладонь под щеку с отросшей светлой щетиной, спал Борис.

С минуту помолчали, выдерживая ритуал прощания, и за это короткое время Виктор неожиданно понял, кого так напоминала ему Тамара — тётю Нюру, Анну Сергеевну, мать Бориса. Ни лицом, ни фигурой Тамара не походила на тётю Нюру, но их сближало, роднило одно — неуёмная, слепая любовь к Борису, готовность потакать его прихотям.

Укрытый халатом Тамары Борис во сне что-то бормотал, несколько раз вполне разборчиво произнёс: «Тамара…»

Тамара была рядом, и он даже в пьяном сне был уверен в этом, её грузный, седой муж, её ребёнок, «Болис».

— Ну, прощай! Виктор встал. Тамара кивнула молча, боясь потревожить спящего.